Сашка хочет летать (джен)

Сашка Трофимов любил сочинять стихи, любил читать книги, любил суворовское, любил друзей, хотел не чувствовать себя бедным, жаждал свободы. Весь последний год в суворовском он провел в попытках определиться с дальнейшей судьбой: когда тебе всего лишь семнадцать, это кажется таким сложным и таким навсегда. Его друзья хотели стать офицерами: кто-то собирался в Москву, кто-то в Питер, кто-то хотел уйти на флот, кто-то стать танкистом. Его отец настаивал, чтобы он выбрал гражданку: офицеры получали меньше, чем бизнесмены.

А Сашка хотел летать.

Он бы, наверное, не посмел ослушаться отца и поступил в их тверской институт, а может, попытался бы сунуться и в Москву. Но не прошло и несколько недель после выпускного, как отец умер.

Трофимов хотел забросить мысль об учебе и пойти работать, чтобы помогать семье, но мать наотрез отказалась даже слышать об этом. Сестры Сашки уже подросли и помогали матери по дому, сама она продолжала работать и твердо настояла, чтобы сын продолжил учиться. И тогда он решил поступить в летное училище, как сам хотел.

Месяц перед поступлением он провел за учебниками: нужно было зубрить физику и математику. Он вставал в шесть утра, пробегал по пять километров, чтобы держать себя в форме, и садился за ненавистные книги.

Прощаясь на выпускном, прежде чем разъехаться в разные уголки страны, друзья клялись, что ни за что не потеряются. Они обещали, что будут писать друг другу. Но Трофим так и не набрался духу: не рассказал ни про отца, ни про летное.

Потом, когда уехал из города и все-таки смог поступить в училище, стало не до того: все силы отнимала учеба. Он умел сочинять стихи так, что от них дух захватывало; но ему никогда не было так же легко с техническими предметами. Чтобы сохранить стипендию — в помощь маме — Сашка все свободное время проводил за учебниками.

Одиночество оказалось для него настоящим испытанием: в суворовском-то он совсем не привык быть один. Тогда они с друзьями все делали вместе, и Саша каждую минуту ощущал их поддержку, пусть даже они могли и подшучивать над ним. Это было нормально. Это было то, к чему он привык.

Но здесь, в летном, с ним почти не общались. Это не было похоже на бойкот, и все же Трофим чувствовал, что ему не доверяют. Он сам едва ли осознавал, что стал мрачным и замкнутым из-за смерти отца.

Вот почему, когда во взводе завелся крот, все подумали на Трофима:

— Ему нужна стипендия, — говорили они.

— Он ни с кем не общается, — говорили они.

Разве он мог им объяснить?

Рассказать, что учиться в летном было его несбыточной мечтой? Что он хотел почувствовать, как заводится под его рукой двигатель боевого самолета, что он хотел быть свободным?

И что он никогда не думал, что все будет так сложно?

Ему устроили темную — и лежа там, на полу туалета, пока кто-то ботинками бил его в живот, Сашка думал только о том, что друзья даже ни разу не написали ему за все это время. Даже им было уже все равно.

С неделю он пролежал в лазарете. К нему приходил их замкомвзвода Иван Краснов, спрашивал, кто его так.

Трофим молчал.

Краснов, наверное, чувствовал вину, поэтому помогал нагнать пропущенные пары. Трофиму было плевать. Он думал, что, наверное, стоило бы написать друзьям, но разве они все еще были его друзьями? Они не знали про отца и летное — пришлось бы объяснять, почему он не рассказал сразу. Но на это у него не было сил.

После случившегося его больше не трогали: за него вступился Краснов. Но Трофиму было уже все равно. Он чувствовал, что руки опускались; больше ни в чем не было смысла. Он не верил, что сможет стать хорошим летчиком. Он выдыхался. И рядом не было друзей, чтобы поддержать его.

Раз в неделю он созванивался с мамой: она говорила, что держится, что сестры растут и расцветают.

Однажды он сказал:

— Я брошу летное.

Мама долго молчала. Потом ответила:

— Если уверен, что не справишься — бросай.

Она сказала это так, что Сашка понял: он должен справиться.

На новогодние каникулы он приехал к семье. Целые дни проводил с сестрами и матерью и хотел только одного: остаться дома и никогда не возвращаться в летное.

Но младшенькая, Ирка, сказала:

— Я всем в школе рассказала, что у меня самый лучший старший брат и он станет летчиком!

А старшенькая, Наденька, сказала:

— Сашка, представляешь, ты будешь офицером! Ты будешь летать, как всегда хотел!

И он вернулся в училище.

В начале весны все узнали, кто был кротом во взводе на самом деле, и с этого момента стало легче. Сокурсники, чувствуя свою вину, пытались наладить общение с Сашкой; ему и самому стало легче после дней, проведенных дома.

Наладилась и учеба — и у Трофима как будто открылось второе дыхание. Он научился быстрее решать задачи, разбираться в инженерных тонкостях и особенностях летной службы, все лучше и лучше ему удавались упражнения на летных тренажерах.

Первый курс в училище он закончил в числе лучших и теперь возвращался в родной город, чувствуя, что смог победить самого себя.

Форму летного училища он теперь носил с гордостью: он ее заслужил.

Надя и Ирка крикнули троекратное ура в его честь; мама смеялась с кухни. Все налаживалось.

И только одно грызло его: он так и не набрался смелости, чтобы написать друзьям. Мама видела, что его что-то мучает и сказала:

— Ты бы сходил в суворовское. Узнал бы, как там твои…

Только в конце июля Трофим все-таки заглянул в родные стены. В суворовском полным ходом шла подготовка к очередному набору кадетов. Василюка на месте не оказалось, поэтому Трофим зашел к Кантемирову. Философ был у себя и, напялив очки, читал газету.

Когда тот поднял взгляд, Трофим сразу понял: не узнал.

— Трофимов, — сказал, наконец, Кантемиров.

— Так точно, товарищ старший прапорщик! — со смехом ответил Сашка.

Они обнялись. Трофим рассказал немного об учебе в летном, Кантемиров пожаловался на новое поколение кадетов, а потом позвал на встречу выпускников — по традиции, она проходила в конце августа.

Сашка сначала согласился, а потом испугался: на встречу наверняка пришли бы и его друзья. Те самые друзья, которым он не писал весь год. Те самые друзья, которые не писали ему весь год.

Он хотел было уже остаться дома и никуда не ходить, но мама уговорила:

— Вы так дружили, Сашенька… Уверена, вы сможете понять друг друга.

И он пошел.

В суворовском было не протолкнуться: пришли выпускники разных лет. Трофим заметил, что было много ребят, которые стали гражданскими, но были и офицеры. Он заметил даже нескольких летчиков, подошел, познакомился. Они, узнав форму летного училища, крепко жали руку, давали полезные советы, рассказывали смешные истории.

Найти своих Трофимов долго не мог. Только спустя пару часов на него наткнулся Философ, крикнул:

— Давай к нам, Трофимов, чего там застыл! — и махнул в сторону своего кабинета.

Войдя внутрь, Сашка сразу узнал их: Сухомлин, Макаров, Перепечко сидели кругом стола Философа со стаканами в руках; Синицын стоял и произносил тост.

Все они замерли, стоило Трофиму войти внутрь.

Синицын со стуком поставил стакан на стол. Потом вышел из-за стола, подошел к Сашке и крепко обнял его.

Потом стало шумно: Макаров кричал что-то радостное, Перепечко тоже бросился обниматься, Сухомлин салютовал стаканом.

Рассказывали наперебой, кто где учится, спрашивали, как дела у Трофима, вспоминали других ребят.

Разгоряченный от выпивки, которую подливали друзья, и от жары, царившей в помещении, Сашка улыбался, чувствуя себя наконец-то дома. Синицын рассказывал про Рязань, Макаров, Перепечко и Сухомлин пересказывали все приключения, случившиеся с ними в Москве, и только Трофимов молчал. Он уже отвык от общения с друзьями и сильно изменился за этот год; слушал внимательно, но сам почти ничего не говорил.

— Чего молчишь, Трофим? — сказал Сухомлин спустя какое-то время.

Сашка только плечами пожал.

— А верно говорит Сухой, — подхватил Макаров. — Что-то ты больно молчаливый, Сань.

— Да и весь год молчал! — чуть ли не обиженно заявил Перепечко. — Хоть бы письмо послал, Трофим.

— Да повзрослел ваш Трофим, только и всего, — сказал Кантемиров. — Ты когда в июле-то ко мне заходил, я тебя едва узнал. Такой серьезный стал, суровый. И слова из тебя не вытянешь.

Сашка хотел возмутиться, но то ли водка подействовала, то ли устал от своего же молчания, поэтому и сказал:

— У меня прошлым летом отец умер. Надо было матери и сестрам помогать. А потом поступление, не до писем. И учеба в летном… сложно было! Хорошего-то написать нечего было, а о плохом не мог. Вот и не писал.

Все смутились, замолчали. Потом разлили водки, встали, помянули. Сашка выпил залпом, поморщился, чувствуя, как на глазах выступают слезы — наверное, от водки. Поймал взгляд Илюхи Синицына: тот смотрел понимающе. В глазах остальных тоже была поддержка.

— Что ж ты так, Сашка, — сказал растерянно Макар. — Написал бы нам, мы бы помогли! Разве ж мы бросаем своих в беде?

— А ведь бросили! — вдруг сердито сказал Степа. — Сами-то ни строчки не написали, не позвонили, хороши друзья…

Трофим только рукой махнул:

— Все в порядке, ребят, главное, что сейчас собрались.

— Только давайте больше не теряться, да?

И они больше не терялись.