Путь самурая (джен)

Колокольчик-камешек отлетает от сапога — дзинь! Дождь молотит по лужам — дзын-дзон! Чуть не рвётся тетива тугого лука — дзын-дз!

Весна пахнет утренней росой и дорожной пылью, мокрой землёй и первоцветом.

* * *

Что ты можешь узнать о человеке, разок взглянув на него? Гока⁽¹⁾, престарелый пастух с уже дряблыми руками, но мощным, едва ли тише, чем у его злобной собаки, голосом мог узнать всё. Короткие пальцы — значит грязные ногти (если ногти красивые и ухоженные, зачем же иметь такие пальцы, что и внимания к себе не привлекут?), грязные ногти — чёрные мысли. Ведь, как известно, что у человека на уме, то у него и в руках ладится, уголь с пальцев не сотрёшь. Чёрные мысли — значит слабое сердце, слабое сердце — недолгая жизнь. И вот поэтому мир и не без хороших людей, и хороших людей в нём больше, чем плохих.

В одну из особенно дождливых вёсен — дороги тогда все развезло, а трава на лугу стала скользкой и, судя по печальным овечьим глазам, невкусной — Гока повстречал самурая — как пить дать самурая: голый лоб и два меча. Самурай бесцельно оглядывал округу: то под ноги себе посмотрит, то на небо, то птицу в кустах попробует разглядеть, но если вдруг задерживал взгляд на чём-то дольше, чем на три вдоха, поводил правым плечом и отводил глаза. Так глаза бегают лишь у тех, у кого совесть нечиста, и будь Гока трусом — ни за что бы не подошёл ближе. Но Гока трусом не был, а у бесстыдников подглядеть всегда много чего можно было.

— Эй, юноша! — позвал Гока. — Как звать?

— Нанаши, — ответил самурай. Нахмурился: не положено крестьянам так просто самураев звать. Однако почему-то промолчал — и Гока понял, что мальчишка побаивается старших да опытных.

— А ну, Нанаши, покажи старику своё лицо!

Самурай поднял голову — тёмные глаза, жёсткие волосы, нос из тех, что всегда по ветру. Посмотрел в глаза и взгляд не отвёл ни через три вдоха, ни через семь. Гока затеребил ус.

— Послушай, Нанаши, откуда и куда путь держишь-то?

— Откуда держу — там меня уже нет, а куда пойду — так на какую дорогу глаз положу, туда и пойду!

— Послушай, Нанаши, а зачем дерзишь старику в ответ?

— Я бы не посмел, — растерянно ответил самурай. — А зачем — разве нет вопроса бессмысленнее? Зачем я живу, зачем дышу... Дышу — и всё!

— А если прикажут тебе не дышать — перестанешь?

— Если прикажут — перестану!

— А не спросишь, зачем приказали?

— Не спрошу! — Самурай расхохотался. — Прикажут — потому что захотят. Перестану дышать — потому что прикажут.

— Послушай, Нанаши, а почему ты смеёшься? Разве смешно — так жить не хотеть?

— А кто сказал, что я жить не хочу? Хочу! И смеяться хочу.

— А всё ты, Нанаши, делаешь, что тебе хочется?

— Всё делаю.

— А никогда, Нанаши, об этом не жалеешь?

Самурай пожал плечами.

— Никогда. Я не помню, что делал.

В траве застрекотал кузнечик. Самурай чуть носом землю не клюнул, рассматривая его поближе. Потом взгляд его помутнел, он неспешно поднялся, развернулся на пятках и шагнул в ту же сторону, из которой пришёл.

— Эй, Нанаши! — окликнул его Гока.

Самурай обернулся и гневно сверкнул глазами.

— Разве я называл тебе своё имя, дерзкий старик?

* * *

Зима смеётся и плачет. У Нанаши⁽²⁾ тёмные глаза и жёсткие волосы. Вот всё, что вам рассказал бы о нём случайный путник. Странствующий воин — или лекарь. Убьёт только что спасённого и спасёт злейшего врага. Враг — или друг. Человек без имени — или имя без человека. Тень. Только у тени есть начало и конец, есть спутник, а Нанаши везде ходит один.

* * *

— Эй, юноша-юноша, давай я тебе погадаю! — Разрумяненная старуха потянулась костлявыми руками к широкому рукаву.

— Нет, бабушка, не гадайте мне. — Юноша покачал головой.

— Судьбы боишься? — усмехнулась старуха.

— Нет, бабушка, это судьба меня боится! А может, и мне самому боязно — не знаю.

— Дай руку — и узнаешь.

— Не хочу узнавать, бабушка. Если узнаю судьбу — что мне, смириться с ней? Принять, что на перекрёстке пойти не налево, а направо?

— А ты попробуй налево пойти! — Старуха хихикнула.

Юноша возмутился.

— Да чем же это лучше! Если я налево пойду, зная, что должен был пойти направо, получается, всё равно под дудку судьбы спляшу: ей назло всё сделаю!

— Так ужель лучше вообще пути не знать и брести в тумане? — Старуха разочарованно хмыкнула.

— Не зная, куда должен пойти, найду свой путь, — ответил юноша и достал из поясной сумки пригоршню монет. — Возьмите за гадание.

— Я же не гадала тебе, сынок.

— Тогда и деньги себе оставлю! — тут же решил юноша, шагнул прочь от палатки и больше не оборачивался. Рассыпанную у шеста пригоршню монет старуха нашла только под следующее утро.

* * *

Лето — шумит несбывшимися надеждами и терпеливыми ожиданиями.

* * *

— Прошу вас, остановитесь! Не трогайте меня, не трогайте! — Девчонка лет шестнадцати истошно голосила, вырывалась, а Нанаши лишь тянулся к белому горлу, сжимал тощую руку и хищно, пьяно высматривал в разодранном вырезе недозревшую грудь. — Не трогайте!

— Да кто тебя тронет, дурёха! — Нанаши сверкнул чуть посветлевшими глазами. — Кто ж в таком виде ходит! Иди в дом, надень что поприличнее! — Отпрянув от девчонки, он брезгливо отряхнул руки. И схватился за меч.

— Господин-господин, вы велели мне идти в дом! — вновь затараторила девчонка, пятясь к двери.

— Ну и иди, иди! — прикрикнул Нанаши, с лязгом задвинул меч в ножны по самую рукоять, раздражённо взглянул на разорённый своими же руками дом и был таков. Девчонке остались ночные кошмары, разбитые кувшины, разворошенные постели и нетронутые игрушки. Нанаши не забрал ничего.

* * *

Осень — время умирать.

* * *

Гока знал: то его последний выпас овец. Может, потому он нисколько и не удивился, встретив на том же месте, что и три года назад, Нанаши.

— Ну здравствуй, Нанаши.

— Так ты меня знаешь? — Юноша прищурился.

— Мы с тобой славно побеседовали в тот раз, Нанаши, не обижай старика!

— Старика?.. — рассеянно повторил юноша. — Послушай только, как удивительно птицы поют. Тинь-тинь-тинь!

— Они всегда так поют, Нанаши.

— Вчера я слушал ручей. — Нанаши пожал плечами.

— Так ты всё-таки помнишь, что делал вчера? Может, и что делал луну назад — тоже помнишь?

— Я всё помню, — прошептал Нанаши. — Но если я знаю, откуда я, то знаю, на какую дорогу ступил, выйдя из дома. Знаю, куда эта дорога меня приведёт. А значит — знаю, к чему иду. Я не хочу иметь цели. Мне нравится путь. Свист стрелы, падение звезды, солнечный блик на листе — разве замечу я их, если буду идти по своей тропе к выбранной цели, не сворачивая случайно на чужие?

— А как выбираешь, куда пойдёшь завтра?

— Не спрашивай меня, старик. До завтра ещё целая жизнь. А завтра ещё целая жизнь до трели соловья, которая вдруг заставит меня повернуть.

В траве застрекотал кузнечик...

— Нанаши, знаешь ли ты, что сделаешь в следующий миг?

— То, чего от меня не ожидают. То, чего я сам от себя не ожидаю.

— Эй, Нанаши, ты ведь сейчас снова не вспомнишь, что назвал мне своё имя?

— А любой другой человек вспомнил бы?

— Вспомнил бы, Нанаши.

— Разве я называл тебе... — Взгляд юноши потускнел и вдруг снова ожил. — Тогда и я вспомню: ты ведь не ожидаешь, что я поступлю так же, как любой другой.

* * *

Путь самурая — вспышки и затишья, солнце посреди зимы и буря посреди штиля.

Цель самурая — не иметь цели.

У самурая есть путь и есть цель — не иметь её.

1) Зевака (яп.)

Вернуться к тексту

2) Безымянный (яп.)

Вернуться к тексту