Аптекари (джен)

Дорогой дед Слава.

Ужасно скучаю по тебе, по дому и нашему городу в этих жарких и душных местах. Не спасает ни море, ни любимое дело, ни вечно занятые дни.

Мои помыслы и мои стремления — все — в Смоленске. С нетерпением жду возвращения. Когда же, когда же все закончится?!.

Если что и радует здесь, так это свежая кровь. Не поверишь, скольких людей я здесь встретил! Ты же знаешь, как я люблю новые знакомства. Впрочем, немногих я вижу долго...

Редко и мало пишу тебе, но ты уж прости: нет времени совершенно. Ни минуточки лишней...

ЪPS: дедуль, я помню, что ты всегда ругал меня за безграмотность. Торжественно клянусь: по возвращении немедленно начну новую жизнь, в которой ни разу более не расстрою тебя ошибками.

Дед Слава несколько раз перечитал письмо. Хранитель, Бредихин Никифор Александрович — сухощавый пожилой служитель закона в смоленской глубинке, одетый в потертый мундир — не мешал. В конце концов, не каждый день сообщаешь вечному старику, что кто-то из его вампирского гнезда скончался. Впрочем, в нынешнее военное время печальные новости приходили регулярно. Но то — люди. А тут — сказать старику, что его француза, любовно выпестованного, выращенного, взлелеянного, разорвало на куски вражеским снарядом. Непросто, ох непросто. Пожалуй, такое ему сообщал разве что прадед Никифора Александровича, да и то точно неизвестно — то ли сообщал, то ли дедов рассказ про кого-то из молодых вампирят выслушивал да кивал сочувственно.

— А когда, вы говорите, это случилось? — хмурясь, уточнил дед Слава.

— Так четвертого июня сего года.

— Ну, — дед отчего-то повеселел, — готовьте новую легенду моему французу!

— Что, простите?..

Дед расправил письмо и ткнул пальцем в нижнюю строку: стояла дата — 6 июня.

— То есть... — Хранитель, настроившийся соболезновать, никак не мог сообразить, что же теперь делать.

— Ну что — то есть? Возвращается наш доктор! Новую легенду ему надобно!

— Это как же... Так... А мы же его... В газете вот... И даже портрет... Как героя... Ему вообще в город-то можно?.. Его же теперь каждая собака узнает!

— А вот и придумай, Никифор Ляксандрович, что с ним делать. Это уж твоя забота.

И дед с прытью, не свойственной его возрасту, поднялся и потопал прочь, оставляя хранителя с новой заботой.

* * *

— А других вариантов нет? — в десятый раз поинтересовался Жан-Клод, в документах которого теперь значилось унылое «Иван Иванович Иванов».

— Нет! — с раздражением в десятый раз ответил дед Слава и натянул на нос незадачливого француза мятую шляпу. — Кто тебя просил героем погибать! Всё — теперь весь город тебя знает. Мало того, многие вдруг вспомнили, что хорошо знали тебя при жизни и были твоими друзьями!

— Можно было бы хоть имя оставить прежним? — Жан с неожиданной злобой сорвал шляпу и бросил ее в кучу прочих отвергнутых вещей.

— Нет уж. Имя-то у тебя приметное. Так и будут тебя звать Жанчиком — а вспоминать вот того француза, которого снарядом разорвало. Ты хотя бы знаешь, что мне прислали хоронить твою ногу?

— Это не моя нога, — фыркнул Жан. — Моя осталась при мне.

— А неважно, чья была нога! По официальной версии, это все, что от тебя осталось. Так что, Иван Иваныч, будь добр, не выпендривайся, — и дед снова натянул на него отброшенную шляпу, а в руки сунул старый сюртук.

Жан запрокинул голову: так, опустив взгляд, было хотя бы видно суетящегося деда.

— Можно хотя бы не отселяться на окраину?..

— А что? Можно! Прям в центре города жить будешь! И в газету опять можно попасть, и героем светских сплетен сделаться!

— Можно, к примеру, уехать, — подал голос наблюдавший эту сцену хранитель. — А что? Новые документы есть, пусть едет. В Москву или в Петербург. Да хоть в Париж!

Жан скосил на него нехороший взгляд из-под обтрепанных полей.

— Никуда я не поеду, — фыркнул он.

— Вот, и так весь день, — пожаловался хранителю дед. — И так ему не так, и эдак не эдак.

— А давайте мы вас обоих переселим, — предложил хранитель. — Вам, Святослав Вернидубович, давно пора поменять образ. А то я тут слыхал, что вам сто тридцать лет. Нехорошо-с.

— Тьфу ты, — досадливо сплюнул дед, — опять перемены, опять съезжать...

Жан нервно рассмеялся и, не отпуская сюртук, спиной упал на ворох старой одежды.

* * *

В самую жару к старому дому на окраине Смоленска подкатила тяжело груженая крытая подвода, качаясь и неуклюже подскакивая на ухабах. С козел слез старый, но еще бодрый дед, мрачно поправил низко, до бровей, натянутую шапку.

— Вот как-то так, — проворчал он, оглядываясь, — вот и добрались. Туточки и будем обживаться. Места, конечно, не ахти, но что поделаешь — сам виноват... — проворчал он, наклонившись к узкой прорехе в стенке подводы. — О, ты посмотри! На нас уже пялятся! И из окон, и так... Сейчас подойдут, расспрашивать начнут...

— Дед Слав, может, тут двор какой есть? — раздался приглушенный голос. — Заедем, да я вылезу. Или мне тут до ночи прятаться?

— А что, хорошая идея — до ночи и посиди, — оживился дед и довольно ухмыльнулся, когда в ответ ему прилетело едкое французское ругательство.

— Это вы, что ли, новый аптекарь?

Жан резко дернулся, подвода качнулась, и чуть согнутая дедова спина загородила и без того скудный обзор.

— Ну вроде как я, — ответил дед невидимому собеседнику.

— А я врач. Значит, с вами вместе, так сказать, народ лечить будем... Ну-ну... А учились вы где?..

— Дык... где положено, там и учился, — недовольно буркнул дед.

Жан возвел очи к темному потолку. Он так и видел, как какой-то немецкий врачишка (а судя по акценту, это был именно немец) с презрением осматривает деда, который и выкупил по документам старую аптеку на краю города. Тоже мне, аптекарь!..

— Вот вы, уважаемый, — дед чуть отошел от щели, — приходили бы как-нибудь, но потом. Дайте уже человеку заселиться!

Жан замер. Ну не надо, не надо начинать-то с этого!.. Еще и днем, еще и...

— Так а...

— Завтра, всё завтра! Приходите на чаёк!

— Ну а...

— До_свидания!

От этого весомого дедова «до_свидания» Жану стало не по себе: слишком часто он слышал эту интонацию и слишком часто это заканчивалось как-то не очень хорошо.

Яркий свет прервал его мысли.

— Вылазь давай, герой. Да не смотри на меня так — я его просто вежливо попросил отсюда. Вежливо! А не то, что ты подумал... — и дед мотнул головой на удаляющегося за угол немца. — Да не хватай ты, сам донесу. А тебя тут и вовсе нет. Всё. Один я живу.

Жан все-таки подхватил один из ящиков, среди коих ютился всю дорогу, и нырнул в темный проём.

— М-да, — огляделся внимательно. — Дедуль, нам бы мальчишку какого. Подай-принеси и все такое...

Дед внес и грохнул на стол тяжелый ящик. Внутри что-то звякнуло.

— Дедуля!

— Да ладно, что ты за свои склянки как за родные переживаешь. Так бы за дедулю переживал — из-за тебя, шельмеца, пришлось с насиженного места сниматься. А то б я и до двухсот лет на месте пожил. А тут — ишь ты, заметили! Сто тридцать! На кого вот я дом оставил, спрашивается?

— На хороших молодых вампиров оставил, — Жан содрал крышку и с облегчением убедился, что его «склянки» целы. — Дедуль, ну я серьезно! Тут бы убраться, что ли...

— Вот и уберись! Мальчишка... — и дед, демонстративно прихрамывая, отправился за очередным ящиком.

— И не поспоришь ведь со стариком, — проворчал Жан.

* * *

— Так, дед Слав, я выписал всё, что тебе надо выучить.

Жан с радостным видом положил перед стариком стопку листков, исписанных старательно четким почерком.

— Что это? — дед очень неодобрительно посмотрел сначала на записи, потом на Жана.

— Это то, о чем тебе вчера говорил этот немецкий прощелыга. И что ты не смог ему сказать. А должен был бы. Ты же аптекарь.

— Так он вчера говорил, сейчас мне это зачем? — попытался отвязаться дед.

— Так он опять придет, и теперь ты будешь готов, — занудливо настаивал Жан.

— Жанчик, а, может, ты это, просто подскажешь мне? Ну, из-за стенки. Я услышу.

— Вчера я подсказывал. Ты не услышал.

— Я услышал!

— О нет! Ты — не услышал! Ты бы знал, какую чушь ты нес!..

— Ну, не разобрал. Что такого-то? Что поделать, латынский ваш — не родной мне. Ты бы мне бы по-русски чего подсказал...

— Нет, надо выучить по-латински. Нечего перед немчурой позориться. А то ещё отнимут у нас эту аптеку. Или ставь меня за кассу, а сам иди мешать микстурки.

— Ты что! Еще лет пять тебе никуда нельзя высовываться! Давай, давай, выучу я эту твою тарабарщину...

* * *

— Де-е-ед...

— Ну что опять не так?!

— Ты же обещал выучить...

— Ну.

— А это что?

— А это — удобные названия.

— «Капли Кривича», «Травка Кривича», «Сбор деда Славы от головы»... Дед, ты что?! Кто это купит?!

— Не знаю, ей-богу, не знаю, кто купит остатки.

— В смысле — остатки?!

— Ну, пока ты там микстурку свою химичил, ко мне с соседней улицы двое зашли, а потом еще из села мужики заскочили... Да, от дохтура немецкого тоже заходили — попросили подобрать чего-то такого же, как в рецепте, но подешевле.

— И ты подобрал?.. Ты же не разберешь этот рецепт!

— Ну, так сказали мне по-человечески: от головы надо. Я и дал от головы.

— Так голова может болеть по-разному! И от разных причин!

— Хех, скажешь тоже! Голова — она всегда голова. Тыщу лет лечили одним, а теперь, ишь ты, выдумали — причины, болит по-разному! Ты лучше посмотри, сколько у нас в кассе деньжат звенит! А?!

* * *

— Дохимичился, аптекарь несчастный?! Сколько раз я говорил: лечить надо привычным?! А ты что устроил?

— Ну... переборщил... — Жан невесело смотрел на догорающую аптеку. — Дедуля, а я тебя попросил сходить купить вот тот порошок на букву Н... Ты куда за ним ходил?

— Так это... куда ты сказал, туда и сходил... — дед как-то неуверенно отвел глаза.

— Что-то мне подсказывает, что до другого края города ты не дошел.

— Ну... — дед развел руками. — Стар я стал. А ты меня гоняешь. Да и нашлось оно ближе, вот в этой самой аптеке, которая нам этот, как его, ты говорил... конкурент.

— Дедуля! Ты бы хоть сказал — я бы проверил лишний раз, что смешиваю. Ну что ж, поздравляю. Конкурентов, то бишь, нас, у них больше нет.

— Жанчик, да не переживай ты так. Я вот уже с хранителем переговорил. Подобрал тебе хорошую легенду земского врача. Ну, это же не в каморке сидеть, химичить. Свежий воздух, толпа больных — все, как ты любишь. А вечером будет тебе хорошая компания из местных дворянчиков...