В ночь (джен)

Махмун, Махир, Хардиф и Мирали. Я всегда знал, что однажды не досчитаюсь кого-нибудь. Вместо условного стука бодрого приветствия по обшивке корабля заскрежещет равнодушная немая тишина. Каждый вечер я ждал их тут, у буферного отсека, с ужасом и надеждой вглядываясь во тьму. Каждой клеткой своего тела мечтая услышать короткий ритмичный стук — знак того, что входную дверь можно открывать. Эту задачу мы не могли доверить никаким машинам или сенсорам. Твари, населяющие планету, слишком быстро мутировали и мудрели — машина могла дать осечку и пропустить на корабль чудовище.

Никто из нас уже не помнит, как дни были другими. Как там, снаружи, планета наполнялась с раннего утра пением птиц, стрекотом насекомых, чистым вкусным воздухом — пей не хочу. В какой-то момент резьбу сорвало, люди, страны, государства, отдельные отщепенцы, террористы или производители противогазов — кто вспомнит, кто разберет сейчас, кто это был на самом деле — кто-то из них совершил непоправимое. И вот теперь на планете можно жить только в специальных кораблях, ежедневно занимаясь починкой и обновлением запасов камней и пыли. Умные машины научились перерабатывать их в воду и какое-то подобие еды. Клейкая, студенистая, практически безвкусная масса. Ее приходилось есть, чтобы продолжить существование. Именно за этими камнями и пылью уходили каждую ночь Махмун, Махир, Хардиф и Мирали. Днем планету обжигало безжалостное радиоактивное солнце. Его лучи корежили спасательные костюмы, прожигали резину. Медленная и мучительная смерть ждала того, до чьей кожи они добирались. Это было неостановимо. Безвозвратно. Человек был обречен умирать в медленных мучениях.

Сегодня первым пришел Мирали. Улыбнулся криво еще из буферного отсека, стаскивая через голову защитный костюм. Костюмы полагалось складывать в специальный бак, там же, в буферной зоне, где они немедленно подвергались обработке. Однажды на соседнем шатле кто-то этой мерой пренебрег. Капитану пришлось замуровать корабль изнутри, чтобы болезнь, мутировавшая в человеке, не вырвалась наружу. Корабль стоит до сих пор. Темный, мрачный, черный. Должно быть, болезнь погибла там, вместе со всем экипажем. Но шатл решили не открывать, чтобы жертва капитана и его команды не оказалась напрасной. Такие болезни бывают очень коварны. Никто не знает, сколь долго она может ждать своего часа.

Входя в узкую дверь жилого отсека, Мирали чуть приподнял брови:

— Вернулся уже кто-то?

В ответ я только молча покачал головой. Еще нет. Мирали ушел, сопя и покашливая. Добыча камней и пыли не проходила для здоровья бесследно. А я остался ждать. Холодная пустота черного неба высасывала душу, заставляя сердце метаться от отчаянья к надежде. Махмун, Хардиф, Махир. Кто из них не придет сегодня?

За бортом послышалось скрежетание — и вот он, долгожданный условный стук. Костяшками в заскорузлой перчатке. Ржавое железо откликнулось приветствием. Я даже зажмурился. Господи, пусть это будет… Пусть это будут Махмун, Хардиф и Махир. Я хочу видеть их всех, я не готов расстаться ни с одним.

Рыжая шевелюра Махира выскочила из шлема. Сколько раз говорил ему постричься. Неравен час, заведутся вши.

— Косу хоть заплети! — ору я ему. Он в ответ только посмеивается коротко, устало.

Хорошо, что Мирали не слышит, сколько оттаявшего тепла в наших голосах. Эмоции мешают в борьбе. Каждый наш день сейчас — борьба за жизнь. Я не знаю, есть ли в этом смысл, я только знаю, что двое из моих малышей уже вернулись домой. Когда я нашел их, они были беспомощными, напуганными детьми. Не говорили, даже, кажется, не двигались по-человечески. Кто знает, как они выжили на полной опасностей планете? Не подкинули же их ко мне. Кто знает... Хотя жизнь тогда, сразу после взрыва, была в чем-то легче. Еще не расплодилось здесь столько коварных тварей. Еще не усовершенствовали они способов охоты за людьми.

Дверь в буферную зону распахивается. И в проем протискивается Махмун. Он всегда был крупнее своих братьев. Еще сквозь стекло скафандра тревожно смотрит на меня. Я сразу отмечаю глубокую вмятину на шлеме и наливающийся синевой свежий синяк. Сердце пропускает удар. Махмун — самый неуклюжий из четверых. Когда-нибудь он не вернется.

Я показываю два пальца и третьим тычу в него. Он улыбается и кивает. Как будто, если никто еще не вернулся — он может на это как-то повлиять.

Ночь полна чудовищами. Шевелит невидимыми щупальцами стоокий Амрон. Высвистывает боевой клич кровавая Шигра. Ее острые когти не знают промаха. От них не защитит никакой костюм или бронежилет. Безжалостное небо, прищурившись, смотрит на меня. По едва различимым сполохам я понимаю — скоро рассвет. А значит, возвращение будет уже невозможным. Я закрываю глаза и крепко сжимаю зубы. Я пытаюсь не дать убежать расшалившемуся сердцу. Даже если четвертый не вернется сейчас, я еще нужен оставшимся трем.

Громкий стук об обшивку победным гонгом звучит в ушах. Я открываю дверь. Чуть сгорбившись, в корабль залезает Хардиф. Сегодня вернулись все.