Рудник Полынь (джен)

— Его милость, великий гетман Иван Франко ожидает вас, господа, — с низким поклоном возвестил приемщик в длинном бордовом костюме, расшитом золотым орнаментом, и распахнул дверь в зал переговоров.

Сэр Артур Николсон первым поднялся со своего места и склонил голову. Повинуясь этикету, мы встали вслед за ним и, также поклонившись, молча последовали за послом в зал, где выстроились у входа. Великий гетман сидел на троне: в отличие от халата приемщика, костюм правителя Киевской Сечи выглядел на удивление буднично — черные брюки и европейского покроя пиджак ничего не говорили о личности их обладателя. Единственное, что подчеркивало его статус — высокий головной убор из черной шерсти, прошитый золотыми лентами. Спокойный взгляд темных глаз под кустистыми бровями лучился интеллектом, складка на лбу и пышные усы придавали суровости его облику.

— Посол Соединенного королевства Великобритании и Ирландии, сэр Артур Николсон… — вновь подал голос приемщик, представляя нашу делегацию.

Я терпеливо дожидался окончания формальностей, расположившись с самого края. Несмотря на всю окружавшую меня славянскую экзотику, церемонии такого рода вызывали во мне настолько непереносимую скуку, что я лишь титаническим усилием воли удержался от приступа зевоты. Тем самым я, вероятно, предотвратил дипломатический скандал, и эта мысль порядком развеселила меня. Знаете, как выглядит человек, изо всех сил пытающийся не засмеяться? Хуже того, с утра я успокоения ради выпил слишком много чая и теперь с легким ужасом осознал, что хочу в уборную. А что если переговоры затянутся часа на четыре?

Так, сражаясь с зевотой, смехом и ужасом одновременно, я прослушал долгую вступительную речь посла и стоически вытерпел демонстрацию аккредитивных грамот. Чтобы отвлечься, я бросил взгляд за окно в надежде, что это не сочтут выражением неучтивости. С высоты осенний Киев оказался еще краше, чем виделся мне по прибытии в столицу. Воистину, изобилие пирума способно преобразить жизнь людей. Несмотря на прохладную и дождливую погоду последних чисел октября, ни один дымок не вился над печной трубой, да и сами трубы высились лишь над самыми старыми зданиями.

Я от всего сердца пожалел, что старина Уолш остался в гостиничном доме и не видит всей этой красоты. Еще бы! Если ближе к земле улицы заполняло влажное марево от непрестанной работы паровых двигателей, то, поднявшись на пару этажей вверх, можно было узреть чистейшее синее небо с тяжелыми рельефными облаками всех мыслимых оттенков и отчетливо проступающий на краю небосвода диск луны. Мой родной Дублин лишь недавно стал избавляться от смрадного наследия ранней индустриализации. Пирум оставался дорог в Королевстве — дорог и востребован.

— Прошу садиться, господа, — донесся скрипучий голос гетмана, оторвав меня от созерцания величественного транспортного дирижабля, неторопливо швартующегося к башне городского аэропорта.

Мы заняли свои места по периметру полукруглого стола. Гетман с видимым облегчением отложил золотую булаву — символ верховной власти — и обвел взглядом нашу делегацию.

— Насколько я понимаю, господа, — заговорил он прежним скрипучим голосом, — Британская империя желает приобрести долю в разработке кратера Полынь? Мне не совсем ясны причины. Между нашими державами свыше двадцати лет действует торговый договор о поставках пирума. Вы хотели бы изменить детали соглашения?

— Не совсем так, ваша милость, — отозвался посол. — Пирум действительно являет собой огромную ценность для нашей развивающейся индустрии. Но ее величество королева Виктория, как вы, несомненно, знаете, — выдающаяся покровительница наук. В этот раз нами движет не только экономический, но и научный интерес. Британская империя будет благодарна за возможность отправить своих инженеров и ученых на место падения звезды Полынь и получить доступ не только к залежам пирума, но и также и к другим минералам, которые попадаются в породе Полыни. В особенности нас интересует мистерий, который все больше востребован британскими специалистами по кибернетике.

Иван Франко спокойно выслушал многословную просьбу посла и откинулся на спинку трона. Его лицо оставалось безмятежным и непроницаемым: решительно невозможно было догадаться, считает ли он предложение смехотворным, возмутительным или, напротив, совершенно разумным. Сэр Николсон, конечно, ходит по краю: он практически дал понять, что нам кое-что известно о находках в руднике. Шпионить за союзниками — дело опасное, в нашем случае — опасное вдвойне.

— Конечно, мы готовы пойти навстречу своим могущественным друзьям, — сказал наконец гетман. — Процветание обоих государств выгодно нам всем, а залог процветания — научный и технический прогресс. К сожалению, нам выпало жить в непростую эпоху, господин посол. Вам не хуже меня известны планы Австро-Венгерской империи. Их войска уже сейчас сосредоточены вдоль нашей западной границы. Думаю, не секрет для вас и то, что они смогли привлечь в союзники Московское царство. В столь опасных обстоятельствах для нас было бы желательно заручиться поддержкой Соединенного королевства, в первую очередь — научно-технологической.

— Без сомнения, ваша милость! — воскликнул посол. — Интересы Британской империи также пострадают в случае захвата территории рудника…

— Киевская Сечь желает освоить принципы кибернетики, — быстро сказал гетман. — Это даст нам решающее военное преимущество над врагом в этой войне, а заодно гарантирует бесперебойные поставки пирума и мистерия в Лондон.

Посол нахмурился и опустил голову, выдерживая тщательно отмеренную паузу. Переговоры — своего рода ритуал, где стороны могут изображать тяжкое сомнение, энтузиазм или уверенность, но в действительности лишь отыгрывают свою роль. Мы знали, какие условия будут выставлены Киевской Сечью. И, конечно, Британская империя готова была пойти на соглашение, в противном случае я просто не оказался бы в составе делегации.

— Кибернетика — наше главное оружие, ваша милость, — заговорил сэр Николсон. — Мы все понимаем, что научное познание не остановить и рано или поздно секреты этой науки будут известны всем. Но сейчас нельзя допустить их попадания в руки враждебно настроенных государств. Взять хотя бы недавнее сражение в заливе Ферт-оф-Форт. Если бы не наши автоматические дредноуты, германский флот одержал бы победу. И тогда…

Он покачал головой, всем видом демонстрируя озабоченность возможными последствиями. Мне изображать ничего не пришлось: я был тогда проездом в Эдинбурге и своими глазами видел жуткую армаду стальных кораблей Великой Германской империи. И все же воспоминание это заключало в себе и приятный момент. Наблюдать, как творения твоих рук вдрызг разносят превосходящие силы врага, как ужас на лицах сограждан сменяется воодушевлением — ни с чем не сравнимое удовольствие для ученого.

— Безопасность государственных секретов — наш важнейший приоритет, господин посол, — спокойно ответил гетман. — Вы можете быть спокойны: тайны кибернетики не покинут территорию Киевской Сечи.

— Ее величеству королеве Виктории, полагаю, также было бы приятно знать, что это оружие должным образом используется нашими союзниками, — осторожно заметил посол. — Насколько нам известно, Киевская Сечь заключила договор о морских путях с Османской империей, поэтому ваш флот не требует немедленного усиления…

— Не флот, — покачал головой Иван Франко. — Наша авиация.

— Простите? — брови посла поползли вверх, и на сей раз его удивление было совершенно искренним.

Гетман встал со своего места и в задумчивости прошагал к ближайшему окну, где застыл, глядя на раскинувшуюся перед ним столицу. Потом резко развернулся и вонзил острый взгляд прямо в меня. Ничего подобного я не ожидал и поспешно выпрямился. В спине что-то щелкнуло, и я, сам не знаю отчего, громко икнул. Сэр Николсон стал белым как смерть и одарил меня испепеляющим взглядом. Мне очень захотелось провалиться до первого этажа.

— Я читал ваши работы, доктор Лудгейт, — сказал гетман, не обратив ни малейшего внимания на мое ужасающее поведение. — Как и работы вашего великого предшественника, доктора Ампера. Они действительно вдохновляют.

— Вы… вы очень добры, мистер Франко, — промямлил я непослушным языком, заработав еще один возмущенный взгляд посла, который, по-видимому, полагал, что переговоры на грани срыва.

Гетман небрежно махнул рукой и наконец-то отвел от меня взгляд. Я словно мешок муки сбросил с плеч и почти вернул себе способность дышать.

— И я очень рад вашему прибытию, — продолжал гетман. — Будучи научным экспертом, вы как никто другой сможете оценить по достоинству перспективы внедрения ваших разработок на нашей технологической базе. — Пан Сикорский, наш ведущий авиационный специалист, уже давно желал встречи с вами.

— Мистер Игорь Сикорский?.. — опешил я. — Это такая честь для меня…

— Для него тоже, поверьте, — ответил Иван Франко, снова повернувшись ко мне, и впервые с начала переговоров улыбнулся, отчего все мое оцепенение куда-то улетучилось. — Сейчас он занят на производственной линии рудника Полынь, помогает оснастить охрану территории боевыми пароптахами. Ежедневный поезд на рудник отправляется в восемь утра. Думаю, вам было бы интересно поговорить о перспективах научного сотрудничества. Мы будем ждать вашей экспертной оценки, после чего возобновим переговоры. Как вы на это смотрите, доктор Лудгейт?

* * *

Сцепки загрохотали, и вагон, качнувшись, покатился мимо окутанного паром длинного перрона. Неизменно чопорный Патрик Уолш, который, выпрямившись, сидел напротив, неодобрительно покосился в окно и снова уткнулся в газету. Моего никуда не годного знания славянских языков едва хватило на то, чтобы худо-бедно понять смысл нескольких заголовков на первой странице. «Война с Австро-Венгрией неизбежна! Угрожающее выступление Франца Иосифа I», «Посол Британской империи прибыл в Киев», «Ракетное оружие Циолковского — реальна ли угроза?» и все в таком духе: как видно, пресса Киевской Сечи мало отличается от британской и страдает той же болезненной страстью к громким заявлениям.

Я отчего-то занервничал и придвинул поближе к себе драгоценный саквояж с кодовым замком. В самом деле, что мешает людям Ивана Франко просто отобрать у меня бумаги, дождавшись, когда я окажусь подальше от Киева? Конечно, это спровоцирует дипломатический скандал, но им не составит труда обставить все так, как будто меня ограбили обычные бандиты или вовсе московские шпионы. Тогда мы лишимся важнейшего козыря на переговорах, и это наименьшее из возможных последствий. Одно лишь внушало мне относительное спокойствие: этих чертежей недостаточно, даже вместе с автотичером. Ключевой элемент любой кибернетической технологии пребывает сейчас в Лондоне под тщательной охраной. И, конечно, у меня в голове. Черт, а если меня станут пытать?

— Беспокоитесь, сэр? — не поднимая глаз от газеты, спросил Уолш и в который раз пригладил свой идеально чистый и непривычно дорогой для слуги костюм, который недавно купил себе на пятидесятилетие. — Напрасно. В вагоне только мы и охрана.

«Сэр», боже мой. Рыцарское звание, пожалованное мне ее величеством чуть больше года назад, оказалось для меня как снег на голову. Уолш, напротив, воспринял королевскую милость как должное, о чем не давал мне забыть с того памятного дня, когда я вернулся домой, сгибаясь под тяжестью пожалованного мне меча и груза впечатлений от визита в Букингемский дворец.

— Вовсе я не беспокоюсь, — пробурчал я и нервно провел пальцами по шестерням кодового замка. — Но охрана не всесильна. Если кто-нибудь…

В дверь громко постучали, и я вздрогнул, больно прикусив себе язык. Бросив взгляд на Уолша, который сохранял полное спокойствие, я запихал саквояж под стол, развернулся так, чтобы его не было видно, и прошамкал онемевшим языком:

— В-в-в… войтите!

Дверь немедленно распахнулась, и в дверном проеме в слепящих лучах восходящего солнца я увидел ангела. Поймите меня правильно: я никогда не был падок на женщин, и Уолш, по-моему, всегда подозревал, что они меня не интересуют вовсе. Но тут был совершенно особый случай.

Патрик поднялся и с достоинством отвесил гостье поклон. Я все это время сидел, раскрыв рот и глядя на вошедшую. Потом опомнился, молниеносно стащил с головы шляпу и вскочил со своего места, больно ударившись коленом о край стола. Шляпу я, естественно, выронил и, безнадежно сдавая позиции наступающей панике, наклонился, чтобы поднять ее. В этот момент вагон ощутимо качнуло, и я, лишившись равновесия, кубарем покатился прямо в раскрытую дверь.

Сжавшись в предчувствии неизбежного удара и столь же неизбежного позора, который, несомненно, мне будут припоминать еще лет десять, я не сразу сообразил, что падение не состоялось. Чьи-то сильные руки поддерживали меня за плечи, а я, нелепо изогнувшись, смотрел на очаровательную девичью ножку прямо у меня под носом. Сгорая от стыда, я поспешно выпрямился и отступил на шаг.

— С вами все в порядке, доктор Лудгейт? — как ни в чем не бывало обратилась ко мне гостья на прекрасном английском языке и протянула ладонь. — Я Мирослава Франко. Куратор технологической линии рудника Полынь.

Судорожно вспоминая все, что мне рассказывали об этикете Киевской Сечи, я схватил ее руку и влепил поцелуй в тыльную сторону ладони. В этот момент до меня дошел смысл сказанного.

— Мирофлава Фла… Вы т-точь… Ваш отец… — заикаясь, забормотал я прокушенным языком и ухватился за край стола, потому что вагон снова качнуло.

Он смерила меня удивленным взглядом, столь же удивленно оглядела свою ладонь, куда пришелся мой поцелуй, и заложила правую руку за спину — несомненно, чтобы украдкой вытереть ее о платье.

— Да, вчера вы говорили с моим отцом, — спокойно отозвалась она и вошла в купе, затворив за собой дверь. — Какое интересное у вас произношение! Не думала, что ирландский акцент так звучит.

Теперь, когда меня не слепили лучи рассветного солнца, я мог лучше ее рассмотреть. На вид Мирославе было лет семнадцать, не больше. Лицо ее, несмотря на утонченность черт, не имело той неизменной бледности, характерной для лондонских красавиц: легкий золотистый загар свидетельствовал о том, что ей нередко доводится бывать под открытым небом без зонта. Волнистые черные волосы, выбивающиеся из-под скромного берета, небрежно падали на плечи, а от одного взгляда в огромные карие глаза я, и без того неспособный связать двух слов пострадавшим языком, и вовсе лишился дара речи.

Положение спас верный Уолш.

— Присаживайтесь, мисс Франко, прошу вас, — церемонно проговорил он, указав на свободное кресло, и сам вернулся на свое место за столом.

— О, вы можете звать меня Мирослава, — улыбнулась она, присаживаясь. — Или просто Мира.

Я последовал ее примеру и с облегчением рухнул в кресло.

— А вы… — обратилась она ко мне.

— А я Патрик, — ляпнул я. — То есть Перси. Патрик это не я. Я Эдвин. Я имею в виду…

— Простите?.. — она озадаченно наклонилась ко мне, еще шире раскрыв свои бездонные глаза.

— Патрик — это мое имя, — смиренно сказал Уолш. — Сэр Лудгейт носит имя Перси Эдвин.

Я с усилием сглотнул, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и наконец-то выдавил из себя что-то членораздельное:

— Лучше Эдвин. Я не очень люблю свое первое имя.

— Очень приятно, Эдвин, — заулыбалась Мирослава, и от ее улыбки у меня мир поплыл перед глазами. — Простите мне мою назойливость, но я ужасно люблю вашу страну. Вам знаком сэр Артур Конан Дойл? Его рассказы о сыщике Шерлоке Холмсе — что-то невероятное! И мистер Герберт Уэллс! Вы наверняка встречались с этими великими людьми.

Я замотал головой.

— Н-нет. Не имею чести. Я, знаете ли, редко покидаю лабораторию… Исследования мистерия занимают все мое время. С тех пор, как я обнаружил, что пропускание через него…

Уолш бросил на меня предупреждающий взгляд, и я осознал, что несу. Еще минута — и я безо всякого принуждения выболтал бы любые государственные секреты, которыми был обременен. Не с этой ли целью гетман подослал свою дочь? Умно, черт возьми. Закашлявшись для вида, я невнятно скомкал фразу и бросил опасливый взгляд на Мирославу. Ее лицо выражало живой интерес и ничего больше. И тем не менее, этот ее визит… С какой целью она здесь? Вряд ли только затем, чтобы увидеть воочию посланцев Британской империи.

— Прошу простить мой вопрос, — заговорил я, — но чем мы обязаны столь неожиданному…

— О, мне просто интересно, — ответила она с невинной и, казалось, совершенно искренней улыбкой. Потом, мельком взглянув на висящие над входом часы, продолжила: — Нам осталось чуть больше часа. Не хотите прогуляться, Эдвин? Я покажу вам наш поезд.

В голове вертелась куча возражений. Требования безопасности — я не должен оставлять без присмотра техническую документацию. Мне нельзя уходить из-под внимания охраны. Я прибыл сюда с конкретным делом, а никак не для прогулок. Я, наконец, расшиб колено о проклятый стол, и прогулка по раскачивающемуся поезду вряд ли пойдет ему на пользу. Вместо этого я с готовностью встал на ноги, а мой рот раскрылся только для того, чтобы произнести:

— С огромным удовольствием, Мира.

Под тяжелым взглядом Уолша она с жизнерадостной улыбкой взяла меня под руку и повела к двери. Морщась от боли в суставе, я послушно заковылял рядом.

— Между прочим, это паровоз нового типа, он пока в единственном экземпляре, — сказала она, когда мы вышли в коридор и чинно прошагали мимо остолбеневшей стражи. — Изобретение Алексея Шаврова. За счет рециркуляции водяного пара удается снизить его потери на порядок и увеличить мощность. Хотите посмотреть в действии?

— Конечно… Гм, кажется, я слышал про мистера Шаврова. Он ведь подданный Московского царства, не так ли?

Мирослава неожиданно прыснула, но тут же приняла серьезный вид и покачала головой.

— Уже нет. Вы не слышали? Года три назад разразился грандиозный скандал. Шаврова обвинили в богохульстве и злословии на царя, ему грозила каторга. Так он ухитрился сбежать на маленьком паровом планере во время урагана, и ветром его унесло на наши земли. Теперь он ассистент Игоря Сикорского, они вместе работают в кратере. Вы ведь не были раньше на руднике? — неожиданно сменила она тему. — Впрочем, конечно же, нет. Я бы запомнила. Отец очень редко пускает туда иноземцев.

— Могу понять, — кивнул я. — Крупнейший в мире источник пирума. Ольденбургский Осколок гораздо меньше, а нам остались и вовсе крохи, да и те под водой.

— Не просто источник, — кивнула она и тихо добавила: — Если бы не звезда Полынь, не было бы никакой Киевской Сечи. И я, вполне вероятно, просто не родилась бы на свет.

— В самом деле? — повернулся я к ней.

Ветер из приоткрытого окна взметнул ей волосы, и они мягко скользнули по моему лицу, отчего я на минуту перестал дышать. Поезд на полном ходу въехал в широкую просеку, и за окном замелькал темный частокол могучих деревьев, стволы которых вздымались над буйно разросшимся кустарником на невероятную высоту. Мне не раз доводилось слышать о странных изменениях в живой природе в окрестностях кратера, о крупных насекомых, опыляющих цветы размером с чайное блюдце, и волках ростом с медведя, но только теперь в полной мере осознал, что все это — отнюдь не художественное преувеличение.

— Звезда упала под Чернобылем, на пути следования армии генерала Текели, — медленно сказала она. — Выжившие вернулись обратно, объятые ужасом, так и не выполнив приказ императрицы — сравнять с землей Запорожскую Сечь. Вы не знали, Эдвин?

— Увы, — стушевался я и мысленно проклял себя за эту невольную демонстрацию невежества. — Не особенно силен в истории. Но я очень много читал о самой звезде. Залежи удивительных минералов в месте ее падения…

— О, минералы — не самое интересное, Эдвин, — с загадочной улыбкой ответила она. — Самое поразительное мы обнаружили в наиболее глубоких слоях. Об этом нигде не писали. Отец уверен, что человек науки, такой как вы, по достоинству оценит находку.

Мне снова стало трудно дышать, и на сей раз — отнюдь не из-за романтических чувств. Они нас подозревают. Хуже того, они знают, что мы знаем. Как я должен себя вести в таких условиях? Я не сэр Николсон.

— Но что это? — постаравшись изобразить искренность, спросил я.

— Всегда лучше увидеть своими глазами, — сказала Мира и мелодично рассмеялась. — Потерпите немного, Эдвин, мы скоро будем на руднике. А пока я покажу вам паровоз. Уверяю, там тоже есть на что посмотреть!

Она потащила меня за локоть к переходу между вагонами, и я, беспомощно оглянувшись на оставшееся позади купе, двинулся следом.

* * *

Увидев рудник, я притормозил, чтобы разглядеть его получше. В самом центре гигантского кратера высилось сверкающее металлом сооружение, вздымаясь над кронами тесно обступивших его деревьев. Широкая круглая площадка над ним соединялась несколькими канатными дорогами с краями кратера: одна такая транспортная линия была протянута в нашу сторону, где под резкими порывами ветра покачивалась просторная кабина. Даже привыкнув к полетам в гондоле дирижабля, я ощутил сухость во рту при мысли о том, как буду скользить в этой железной будке над каменистым склоном.

— Пирум перевозится вагонетками через узкий туннель внизу, — пояснила Мирослава, правильно истолковав мое состояние. — Для людей там тесно и опасно. Порода рыхлая, потолок иногда осыпается, и каждый год приходится восстанавливать поврежденные пути. Поэтому не обессудьте, это единственный путь.

Неприятности начались сразу. Стоило мне шагнуть на подножку кабины, как та вновь качнулась, уйдя из-под моей поднятой ноги. Я взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и влепил хорошую затрещину несчастному Уолшу, сбив с того новенький котелок, который тут же подхватил ветер и унес в темное марево между деревьями внизу.

— Сэр… — с видом мученика вымолвил Уолш, проводив скорбным взглядом свою потерю.

— Простите, Патрик, — простонал я. — Что-то я с утра не в своей тарелке. Я оплачу вам новый, обещаю.

— Не стоит тревожиться, сэр, — вздохнул он и занял свое место в кабине.

Когда кабина пришла в движение, я поспешно оторвал взгляд от окна и перевел его на Мирославу: так гораздо легче было воспринимать и бесконечность футов под тонким железным днищем, и порывистый свист ветра, и угрожающее поскрипывание каретки, катящейся по натянутому тросу. Покачивание кабины даже навевало нечто вроде транса, и, наверное, оттого я пропустил момент прибытия. Пришел в себя я лишь тогда, когда дверь распахнулась и здоровенный козак ростом с Голиафа, обвешанный оружием и бряцающий при каждом движении широкими бронепластинами, сурово провозгласил:

— Есаул Богдан Марченко. Ваши документы, господа.

Он внимательно проинспектировал предоставленные ему бумаги, после чего протянул нам ворох тонких картонных карточек.

— Здесь список обозначений, которые используются на внутренних указателях, — пояснил он. — На случай, если потеряетесь на территории рудника.

Я покрутил карточку в руках и, не придумав ничего лучше, затолкнул ее за поля шляпы. Когда со всеми формальностями было покончено, мы в сопровождении приставленной ко мне охраны проследовали к подъемнику, оборудованному в центре площадки. Козачья стража по обе стороны проводила нас цепкими бесстрастными взглядами, держа руки на оружии: у меня отчего-то не было ни малейшего сомнения в том, что они пустят его в ход при малейшей необходимости. По периметру я приметил несколько пусковых установок неизвестной конструкции.

— Воздушные торпеды, — пояснила Мирослава, перехватив мой взгляд. — Не так давно они были эффективны против многокамерных дирижаблей, но уже устарели — с появлением магнитной сети. Потому-то пану Сикорскому и нужна ваша помощь.

— Мы сейчас к нему?

— Если только вы не хотите отдохнуть с дороги.

— Дорога была скорой, — пожал я плечами. — Думаю, не стоит терять времени.

Я ожидал, что спуск будет долгим, однако через минуту непрерывного движения стал понимать, что все еще серьезней. Надземная часть рудника при всей своей циклопичности составляла лишь небольшую часть целого сооружения. Бурильные установки, склады, лаборатории и жилые помещения — все находилось ниже, много ниже. Я видел пролетавшие мимо нас целые сети прорытых в породе туннелей и ряды непрестанно работающих машин. Людей было сравнительно немного, и каждый был занят делом.

— Да здесь целый город! — не сдержал я удивления, когда клеть наконец остановилась.

— Город-крепость, — кивнула Мирослава. — Это центр всей нашей промышленности. Возможно, центр мировой промышленности. Даже столица не столь важна в конечном счете.

На удивление здесь было не так шумно, как я себе представлял. Пока мы шагали вдоль длинного коридора с двумя рядами стальных дверей по обе стороны, я слышал мерный гул работающих механизмов где-то внизу — настойчивый, но тихий. Всепроникающая вибрация вскоре перестала восприниматься сознанием, и обступившую нас тишину нарушали только доносившиеся из глубины рудника ритмичные удары.

— Прошу вас, Эдвин, — сказала Мирослава, указав на широкую двустворчатую дверь в конце коридора, рядом с которой стояли двое рослых козаков с оружием. — Вашей охране придется остаться за дверью.

— Но мне дали инструкции…

— Таковы правила, — развела она руками. — К безопасности здесь относятся более чем серьезно.

Помедлив, я кивнул своим охранникам, которые хмуро слушали наш диалог, и, перехватив саквояж в левую руку, распахнул дверь.

Четыре винта тихо застрекотали. Конструкция из отполированного до зеркального блеска металла размером с добрую свинью плавно поднялась в воздух и неподвижно зависла на высоте четырех футов. Игорь Сикорский — облаченный в строгий деловой костюм серьезный молодой мужчина с пышными усами — с нескрываемой гордостью протянул руку и любовно погладил аппарат по обтекаемому корпусу. От прикосновения тот качнулся, но моментально вернулся в исходное положение и замер, как влитой.

— Первая массовая модель пароптаха, — объяснил Сикорский. — Может нести до двадцати пяти килограмм груза. Алексей Шавров, мой коллега, разработал новый механизм рециркуляции пара специально для него. Благодаря этому решению нам удалось довести время автономного полета до восемнадцати часов…

Я слушал вполуха, не сводя глаз с парящего передо много пароптаха. Он застыл в полной неподвижности, лишь иногда покачиваясь от налетавшего ветерка из вентиляционного отверстия под потолком. Как, черт возьми?

— Мистер Сикорский, — в конце концов не выдержал я.

— Слушаю вас, доктор Лудгейт, — с явным неудовольствием обернулся он ко мне, так и не закончив лекцию об уникальной форме лопастей.

— Я не понимаю… Каким образом вам удается добиться идеальной синхронизации между винтами? Больше того — гашения любых внешних воздействий? Я думал, без использования технологий кибернетики это невозможно. Но если они у вас есть, в чем тогда моя роль?

Он загадочно улыбнулся, а потом, не выдержав, рассмеялся, чем полностью разрушил мое первое о нем впечатление. Посадив пароптах на испытательную площадку, он поманил меня рукой и зашагал между верстаков к противоположной стене лаборатории. Я не сразу приметил скрючившегося за столом крохотного человечка в огромных круглых очках, норовивших свалиться с его носа. Мятый халат, должно быть, побывал в жарком бою или как минимум под дождем из концентрированной кислоты. Подошва левого ботинка отстала и держалась лишь на Божьей благодати. При нашем приближении он, не разгибаясь, вывернул голову почти на сто восемьдесят градусов, отчего его сходство с болотной совой стало разительным. Картину дополняла ужасно остриженная рыжая клочковатая борода, которая нелепо топорщилась во все стороны, преимущественно в левую.

— Алексей, познакомься с нашим британским коллегой, доктором Лудгейтом, — неожиданно фамильярно обратился к нему Сикорский. — Он только вчера прибыл в Киев.

Тот вскочил со своего места и принялся трясти мою руку, заверяя меня в своем совершеннейшем почтении по-птичьи высоким голосом.

— Алексей Шавров первым предложил использовать гомеостат для решения проблемы синхронизации, — пояснил Сикорский.

— Гомеостат? — попробовал я на вкус незнакомое слово. — Вы имеете в виду…

— О, меня вдохновили работы Клода Бернара и Шарля Рише, — снова защебетал Шавров, нервно вышагивая вокруг меня, отчего я впервые с утра ощутил приступ головокружения. — Ну, знаете. Принципы постоянства внутренней среды организма, отрицательная обратная связь, подавляющая внешние воздействия… Мне пришло в голову, что давно используемый нами автоматический регулятор давления пара по сути использует тот же подход. Нечто подобное я и положил в основу своего гомеостата.

— Это выдающееся достижение, — серьезно кивнул Сикорский и, устав стоять прямо, облокотился на уходящую в потолок широкую трубу, сверкающую полированной латунью. — Но этого мало. Нам нужна полноценная система управления. Способная прокладывать маршрут, уходить от опасности, выбирать цель и координировать атаку. Нам требуется работа группы пароптахов как одного целого. Дистанционное радиоуправление, к сожалению, не решает всех проблем, сами понимаете… Все пароптахи оборудованы фотоэлектрическими ячейками Эльстера, но мы пока не нашли способа для эффективной передачи изображений по радио. Очень надеюсь на вашу помощь, доктор Лудгейт.

Я замялся. Как бы ни сочувствовал я своим увлеченным коллегам, инструкции, которыми меня снабдили, не оставляли выбора. Вздохнув, я проговорил:

— Я бы очень хотел помочь вам, мистер Сикорский. Но решение принимать не мне. Я вправе поделиться принципами кибернетики только после явного разрешения от королевы. Произойдет это не раньше, чем мы заключим договор о совместной разработке рудника. И, буду честен, мое руководство все еще сомневается, что выгода от сотрудничества достаточно велика. Многие настаивают, что безопасней действовать в рамках прежних договоров.

От моих слов в воздухе осязаемо разнеслось само уныние. Алексей Шавров сник, развел руками и с неприкрытым разочарованием вернулся за стол. Игорь Сикорский отреагировал более сдержанно. Он кивнул и сказал:

— Да, нам это известно. Тем не менее, мы работали на опережение и в любое время готовы к… сотрудничеству. Все наши пароптахи оборудованы средствами для подключения ваших устройств управления. Нет, не смотрите так, доктор Лудгейт, прошу вас. Это не шпионаж. Обломки ваших аппаратов не раз попадали в руки вашим врагам — только это абсолютно не помогло им понять, как работает кибернетика. Даже воспроизведя их устройство во всех деталях, никто не добился ровным счетом ничего. В том числе и мы.

Я с трудом удержался от самодовольной улыбки.

— И неудивительно, мистер Сикорский. Секрет кибернетики — отнюдь не в устройстве. Устройство тривиально.

— Именно к этому выводу мы и пришли… Знаете, доктор Лудгейт, я не надеялся, что вы немедленно откликнитесь на нашу просьбу. Но вы прибыли сюда не просто так. Ваша страна желает знать, за что платит столь дорого и что она получит взамен помимо неясных перспектив. Мы готовы показать.

Вы когда-нибудь видели загадочную улыбку языческого индуистского божества? Синекожие небожители на барельефах и фресках многочисленных храмов в Индии часто смотрят на тебя так — с позиции бесконечного превосходства, будто знают секрет, дающий им безграничную власть над простым смертным. Нет ничего странного в том, что на тебя так смотрит бог. Даже похожая улыбка Джоконды никогда не вызывала у меня особенных вопросов, несмотря на жаркие дебаты знатоков Леонардо да Винчи. Но когда с такой улыбкой на меня посмотрел Игорь Сикорский, мне стало не по себе.

* * *

Температура ощутимо повышалась с каждым десятком футов над головой. Свист воздуха из системы вентиляции соперничал с нараставшим ревом буровых машин, но чем мог помочь этот ручеек прохлады в море удушливого жара? Пот градом катился по нашим лицам. Не выдержав, я плюнул на этикет, стащил шляпу и стал ей обмахиваться. И напрасно: картонная карточка с обозначениями немедленно вылетела из-за полей и угодила Уолшу прямо в глаз.

— На какой мы глубине? — спросил я Мирославу, когда закончил сеанс раскаяния. — Полмили? Миля?

Едва я проговорил это, клеть остановилась, и створки с лязгом распахнулись.

— Три с половиной километра, доктор Лудгейт. Больше двух миль. Именно здесь мы нашли фрагменты… оболочки.

— Вы про оболочку звезды Полынь? — несказанно удивился я. — Вы хотите сказать, внешние слои?

Мирослава загадочно улыбнулась — совсем как недавно Сикорский. В противоположность ему от улыбки она сделалась настолько милой, что мне ужасно захотелось обнять ее и расцеловать. Несмотря даже на страшный жар, Уолша с покрасневшим глазом и хмурые взгляды охраны в мокрых от пота мундирах. Тем не менее, я все же сдержал свой душевный порыв, и мы проследовали за Мирославой по узкому коридорчику, освещенному рядом мерцающих электрических ламп. Коридорчик пробуждал отчетливую клаустрофобию — даже у меня, некогда спокойно спускавшегося в тесном батискафе на дно Солуэй-Ферт при исследовании Камбрийского Осколка.

— Как вы думаете, Эдвин, что такое звезда Полынь? — спросила Мирослава.

— Принято считать, что это небольшой астероид, — осторожно сказал я. — Астероид с аномальным химическим составом, который, вероятно, прибыл к нам из межзвездного пространства. Нигде раньше мы не находили ни следа таких элементов, как пирум, не говоря уже про мистерий.

Улыбка на ее лице стала еще более загадочной, а глаза засияли.

— Вы уверены, что это элементы?

— Ну… Мистерий — нет. Судя по всему, это экзотическая модификация углерода с примесями мышьяка и некоторых тяжелых металлов, я тоже исследовал его. Но пирум… Что еще это может быть? Невероятно прочные, химически инертные кубические кристаллы — ни с чем подобным мы никогда не сталкивались.

Мирослава не ответила. Коридор уперся в мощную стальную дверь, помеченную дважды перечеркнутой окружностью. Из любопытства я взял свою карточку с обозначениями и нашел странный символ. «Опасная зона, риск обрушения», — прочел я в самом конце списка.

— Поможете мне, Эдвин? — спросила Мирослава, взявшись за массивное стальное колесо, по всей видимости, отпиравшее дверь, и мы гурьбой кинулись на помощь.

Колесо со скрежетом провернулось. Раздался лязг, и, повинуясь коллективному натиску, дверь отворилась, и в лицо мне пыхнуло волной раскаленного воздуха. Мирослава вошла первой. Я последовал за ней в полутемную пещеру, освещенную лишь несколькими электрическими фонарями, укрепленными над дверью. Увидев, что находится передо мной, я замер на месте, и Уолш, шедший следом, врезался в меня, не сдержав сдавленного ругательства, — совершенно непозволительное поведение для порядочного английского слуги.

Мне не раз доводилось видеть породу, составляющую основную часть звезды Полынь и ее осколков. В основном это пористые силикаты, в которых, как замерзшие во льду рыбки, разбросаны кристаллы пирума, перемежающиеся участками мистерия. Порой попадались металлические прожилки и довольно крупные фрагменты из железистого сплава. Состав и структура породы — крайне необычны, спору нет. Но за десятилетия тщательного изучения звезда Полынь успела утратить всю некогда окружавшую ее атмосферу загадочного, давшую название мистерию. Звезда Полынь стала привычной — вот в чем дело. В день, когда я переступил порог двери в двух милях под поверхностью, для меня все бесповоротно изменилось.

Боясь дышать, я сделал несколько шагов вперед — к массивному металлическому фрагменту, выступавшему из неровного слоя породы, — и, не веря своим глазам, вгляделся в буквы латинского алфавита, выбитые в потемневшей поверхности. Над ними я разглядел окружность, сложенную из пятилучевых звезд. Метал был деформирован, покрыт тонким слоем окалины, но мне не составило труда прочесть сохранившуюся часть: «…ropean Union, 2086». Ошарашенный, я повернулся к Мирославе.

— Это… это… — все что я смог из себя выдавить.

— Это не наша работа, — просто сказала она. — Мы нашли этот фрагмент около года назад, когда бур налетел на металлический слой. Были и другие находки. Эдвин, это не астероид. И не творение рук… или щупалец каких-нибудь марсиан, как в романе мистера Уэллса. Вряд ли марсиане говорят по-английски.

— Что же это такое? — прошептал я.

— Хотели бы мы знать, — пожала она плечами. — Но представьте себе, что еще мы можем найти здесь. Мы исследовали ничтожную часть Полыни, и этого хватило, чтобы до неузнаваемости изменить нашу промышленность, экономику и транспорт.

— Мира… Вы думаете, вот эти цифры… Это год? Год от Рождества Христова?

— У вас есть объяснение получше? — ответила она вопросом на вопрос и развела руками. — Мы пока не умеем создавать такое, да еще и в космосе. И я никогда не слышала ни о каком Европейском Союзе.

Я обернулся к сопровождавшим. Охрана с непроницаемыми лицами стояла у входа. Уолш растерянно переводил взгляд с меня на Мирославу и обратно, судя по всему, не имея ни малейшего представления о том, что происходит. 2086-й год. Конец XXI столетия. Разумом я понимал значение того, что только что увидел. Осознать — не мог, и никакая «Машина времени» мистера Уэллса не в силах была подготовить меня к столкновению с подобным событием. Где-то там, в будущем, отдаленном от нас на долгие двести лет, неведомый Европейский Союз построил в космосе, недалеко от Земли… нечто.

Вероятно, произошла катастрофа, о природе которой мы, должно быть, еще долго не будем иметь ни малейшего представления. У нас не будет даже слов, чтобы описать ее. Этот исполинский посланник из будущего, перенесшийся на столетия в прошлое, рухнул на Землю, навсегда изменив историю цивилизации. Стал ли мир лучше от этого? Невозможно сказать. Но… В голове у меня все еще звучали слова Мирославы, сказанные в поезде: «Если бы не звезда Полынь, не было бы никакой Киевской Сечи. И я бы, вполне вероятно, просто не родилась на свет».

— Как вы считаете, Эдвин, потенциальные находки покроют риски, связанные с передачей нам секретов кибернетической технологии? — спросила она.

— Безусловно, — кивнул я. — Вне всякого сомнения. Мира, это же… У меня нет слов, чтобы описать значение этого открытия. Я отправлюсь в Киев завтрашним поездом и сообщу послу. Уверен, мне позволят передать все сведения о принципах кибернетики в кратчайшие сроки.

— Замечательно, — улыбнулась она, на этот раз просто и открыто. — В таком случае, вы, возможно, не откажетесь от прогулки по окрестностям рудника? Здесь невероятная природа.

К сожалению, я ничего не мог сказать о румянце на лице — мы все были краснее вареных лобстеров в этом пекле. Но никакой жар залежей пирума, находящегося под давлением миллионов тонн породы, не мог скрыть смущенного взгляда огромных глаз. Я ничего не знал о том мире — целой вселенной, которая, наверное, уже не возникнет. Но для себя я твердо решил, что вселенная с Мирославой нравится мне куда больше, чем без нее.

* * *

Я уснул с блаженной улыбкой и моментально провалился в сон, в котором по-прежнему шел рядом с держащей меня под руку Мирославой по едва заметной тропинке между могучих стволов деревьев. Кроны вздымались на такую высоту, что, казалось, достигали облаков, а лучи солнца, пробиваясь через самую зеленую на свете листву, пронизывали воздух, приманивая танцующих в теплом воздухе огромных лесных мотыльков.

В лесу никогда не бывает по-настоящему тихо. Тихое жужжание насекомых, шум листьев над головой, треск уставшей от собственного непомерного веса древесины, крики птиц и прочих лесных обитателей, кроющихся в зеленоватом сумраке между деревьев, с первых мгновений становятся привычным фоном, стремящимся ускользнуть от восприятия. Но этот звук, ворвавшийся в тихий и величественный мир, звук, несущий в себе что-то плохое, — он не принадлежал лесу вовсе. Мирослава обернулась ко мне сказала:

— Это началось.

Открыв глаза, я не сразу понял, где нахожусь. Стоял странный шум, стены время от времени сотрясались, поднимая волны сухой пыли. За моей дверью кто-то бегал — я слышал топот сапог и резкие окрики. И что хуже всего, пространство заполнял протяжный и тоскливый вой сирены, не оставлявший сомнений — случилась беда. Сев на кровати, я осоловело смотрел перед собой, вслушиваясь в эти звуки, пока дверь с гротом не отворилась, впустив бледного Уолша.

— Сэр! — воскликнул он тонким голосом, в котором мне слышались возмущенные нотки. — Сэр! Война!

— Какая война, Уолш? — пробормотал я, спустил ноги с кровати и стал искать взглядом свой костюм. — Где?

— На нас напали, сэр!

Я окончательно проснулся и дрожащими руками принялся натягивать брюки, вслушиваясь в звуки за пределами гостевой комнаты. Как бы я ни был обеспокоен, но первым делом, одевшись, я выволок из-под кровати саквояж и убедился, что с ним все в порядке.

— Надо найти Мирославу, — принял я решение. — Моя охрана у двери?

— Верно, сэр, — простонал Уолш, который явно раскисал и поддавался панике все больше с каждой проходящей минутой.

Покинув свою временную обитель, я сделал знак охране следовать за мной и отважно ринулся в стальные лабиринты рудника, поминутно сверяясь с указателями и их расшифровкой в карточке. Вместо Мирославы я наткнулся на есаула Марченко: тот носился взад и вперед рядом с открытыми воротами арсенала, отдавая приказания зычным голосом, от которого у меня вмиг заболели уши. Завидев нас, он ринулся навстречу с таким свирепым видом, что, опешив, я сделал шаг назад.

— Доктор Лудгейт! — рявкнул он мне в лицо. — Настоятельно прошу вернуться в выделенную для вас комнату. У нас чрезвычайная ситуация!

— Скажите хотя бы, кто напал! — в отчаянии возмутился я.

Богдан Марченко, продолжая наступать на меня, покачал головой и заявил:

— Вам все объяснят. Пожалуйста, проследуйте в свою комнату.

— Пойдем, Эдвин, — услышал я за спиной голос Мирославы. — Я все расскажу.

Разом успокоившись, я развернулся к ней.

— Мира! Вы не представляете, как я рад вас видеть, — сказал я. — Вокруг творится невесть что…

— Да, ситуация непростая, — кивнула она и, взяв меня под руку, повела обратно через хитросплетения коридоров.

Чувствовать ее пальцы на локте было настолько приятно, что на какое-то время я забыл о происходящем вокруг и опомнился только у дверей своей комнаты. Войдя следом за мной, Мирослава чуть ли не силком усадила меня на стул, разместилась напротив и сказала:

— Слушайте внимательно, Эдвин. Мы действительно в опасном положении. Я только что говорила с Киевом: сегодня на рассвете войска Австро-Венгрии пересекли границу и пошли в атаку при поддержке воздушного флота. Мы к этому готовились, но все оказалось сложнее.

— Что случилось?

— Московское царство. Пока наша армия была занята на западной границе, вторая группа войск Австро-Венгрии атаковала с территории своих союзников. С севера. И, судя по всему, это и было основное направление удара: вся возня на западе — просто способ отвлечь нашу армию. Ночью они бросили в самоубийственный рейд паротанковый дивизион и уничтожили наши противовоздушные орудия вдоль границы. А следом отправился воздушный флот. Словом… Мы в окружении, Эдвин.

У меня возникло такое чувство, как будто я все еще сплю, да только мирный и спокойный сон обратился кошмаром. Конечно, мы живем в опасный век и войны вспыхивают повсеместно, но, черт возьми, почему здесь? И почему сейчас — когда меня угораздило притащить в зону боевых действий самый тщательно охраняемый секрет своей страны?

— Но… — пробормотал я в смятении. — Что сейчас делает ваша армия? Киев пытается прорвать окружение?

— Само собой, — кивнула Мирослава. — Но на это нужно время. Им приходится действовать как минимум на два фронта. Нам нужно продержаться хотя бы три дня: раньше на помощь рассчитывать не приходится.

Я вскочил со стула. Хотелось что-то делать, куда-то бежать, но остатки моего здравомыслия, придавленные шоком и смятением, скромно подсказывали: некуда. Я ничего не могу сделать. Я ничем не могу помочь — я не армия и даже не солдат.

— Вы говорили, что рудник Полынь — это крепость, — сказал я наконец. — Какие бы силы они ни бросили на штурм, на то, чтобы взять все эти эти мили подземных переходов, у них уйдет год.

Она грустно покачала головой и со вздохом сказала:

— Вентиляция, Эдвин. Если они выбьют нас с верхних ярусов, то просто прекратят подачу воздуха и перекроют шахты охлаждения. Или вовсе запустят в вентиляцию сернистый газ.

Наверное, я так изменился в лице, что Мирослава подошла ко мне и взяла мою ладонь в руки.

— Но взять под контроль даже верхние ярусы им будет очень непросто, — улыбнулась она.

Не знаю, подействовала ли так ее улыбка, но от паники, подступавшей ко мне с силой цунами, вдруг не осталось и следа. Мой мозг, пусть и с непростительным запозданием, заработал в поисках пути к спасению. План врага ясен — одним сокрушительным ударом лишить Киевскую Сечь важнейшего стратегического объекта, заодно получив неисчерпаемый источник ресурсов. Ради такого многие пожертвуют и десятками тысяч солдат, не говоря уже о технике. Значит, наш долг — сделать их жертвы напрасными. Продержаться достаточно долго, чтобы армия Сечи смогла прорвать окружение.

С минуту я молчал, принимая решение. Мирослава терпеливо ждала, не пытаясь повлиять на него, но я отлично понимал, о чем она думает. Какой у меня был выбор? Военные секреты Британской империи не помогут нам, когда альянс Австро-Венгрии и Московского царства подомнет Европу, используя пирум из бездонного рудника Полынь, захваченные авиационные технологии Киевской Сечи, а может, и полумифические дальнобойные ракеты Циолковского. Нам удалось отразить атаку германского флота, но никакая кибернетика не позволит устоять перед объединенной военной мощью континентальной Европы.

— Мистер Сикорский упомянул, что его пароптахи уже обородованы средствами сопряжения с устройством кибернетического управления, — сказал я. — Отведете меня в его лабораторию? В ближайшие дни нам предстоит адский труд.

Мирослава кивнула и, помедлив, неожиданно заключила меня в объятия. Я на секунду замер, прежде чем обнять ее в ответ.

— Спасибо, Эдвин, — услышал я шепот.

В следующее мгновение она ринулась к выходу, крепко сжимая мою руку. Ничего не понимающие охранники на мгновение замерли, но тут же последовали за нами, и выглядела наша процессия, надо сказать, на редкость комично. Навстречу вереницей пронесся взвод вооруженных козаков в полном обмундировании.

— Сколько времени вам понадобится, чтобы оборудовать три сотни пароптахов? — спросила Мирослава, пока мы спешили к подъемнику.

— Не могу сказать, — покачал я головой, что она вряд ли увидела на бегу. — Может быть, два дня. А может, вся неделя. Я никогда не занимался массовым производством, я же просто исследователь. Но каждый лишний день, который мы сможем продержаться, добавляет нам шансов.

Мимо нас, сотрясая воздух бранью, пронесся Богдан Марченко. Мира, не отпуская мою руку, вцепилась в его ремень и крикнула:

— Богдан!

Тот притормозил и развернулся, с явным трудом удерживаясь от гневной отповеди: тот факт, что он стоит перед дочерью самого гетмана, в этот момент, похоже, беспокоил его в наименьшей степени.

— Они уже выдвигали какие-то условия? — спросила Мирослава.

— Естественно! С флагмана связались по радио, обещали сохранить всем жизнь, если мы сложим оружие и впустим их на рудник.

— Что вы им сказали?

— То, что я сказал, при женщинах лучше не повторять, пани Франко. С вашего позволения, мне нужно…

— Как долго гарнизон сможет удерживать верхние ярусы? — перебила его Мирослава.

— Пока не сдохнем! — вспылил Марченко. — Что за идиотские вопросы, прошу прощения?

— Нам нужно время, — нимало не смутившись, но с прохладцей в голосе сказала она. — У вас многолетний военный опыт. Будьте так добры, сделайте приблизительную оценку наших оборонительных возможностей, есаул, с учетом обстановки.

Тот ответил тяжелым взглядом, но все же умерил гнев и, шумно выдохнув, заявил:

— Наши оборонительные возможности — паршивые, а обстановка — дерьмо, простите меня. Я только что с поверхности. Там чертов воздушный флот с магнитными сетями. В таких количествах, что света белого не видно. К северу от нас прямо сейчас высаживают десант с мортирами. Обстрел начнется с минуты на минуту. Пани, они готовились к этому очень долго. Поверьте, они все продумали.

— Не совсем. У нас есть кое-какие козыри. Наши козаки продержатся три дня?

Марченко бросил на нее очередной гневный взгляд, потом хмыкнул и сказал:

— Козаки будут держаться столько, сколько понадобится, пани Франко. Но вы уж поторопитесь со своими козырями.

Над головой что-то тяжко ухнуло, и пол ушел у меня из-под ног. Коридор окутался дымом, свет замерцал. Марченко сдавленно чертыхнулся и, не говоря больше ни слова, припустил к лестнице в конце коридора.

— Они начали обстрел, — сказала Мирослава. — Бежим к подъемнику.

Когда клеть, заскрежетав, ухнула в бездонную шахту и заскользила вдоль натянутых стальных тросов с нарастающей скоростью, у меня мелькнула запоздалая мысль об Уолше: я не видел его с тех пор, как он принес мне весть о нападении. Должно быть, он у себя в комнате — выполняет распоряжение Марченко. Но насколько там безопасно? Нас разместили слишком близко к поверхности, и никакая защита не сможет долго сдерживать навесной огонь из тяжелых мортир. Оставалось лишь надеяться, что у старины Уолша хватит здравомыслия вовремя убраться на нижние ярусы.

Взрывы с поверхности доносились все тише. Сердце звезды Полынь обволакивало нас тишиной, нарушаемой пульсирующим гулом исполинских машин рудника.

Сикорский и Шавров склонились над стопкой диаграмм, внимательно просматривая каждую из них, прежде чем обратиться к следующей. Я сидел напротив в молчании, ни во что не вмешиваясь: принципы кибернетики неподготовленному человеку даются с трудом. Даже заслуженному инженеру или ученому. Я знаю. Я сам прошел через это в свое время. Мирослава разместилась рядом: она судорожно сжала мою ладонь, похоже, даже не осознавая этого.

— Мистерий… — пробормотал Шавров. — Десятилетиями мы пробовали пропускать через него ток. Почему никто, кроме вас, не заметил этой особенности, доктор Лудгейт?

— У меня тоже получилось по чистой случайности, — пожал я плечами.

— О чем речь, Эдвин? — повернулась ко мне Мирослава.

— Любой образец мистерия, независимо от его размеров, обладает памятью, — сказал я. — Подключить к нему электроды в произвольных местах, пропускать некоторое время электрический ток, меняя напряжение, — и он запомнит это воздействие, отразив его в своей проводимости. Спустя некоторое время частично воссоздайте это воздействие — и мистерий дополнит его недостающей частью. Мы уже давно автоматизировали этот процесс, и теперь он почти не требует участия человека.

Мира нахмурилась, пытаясь сделать выводы из услышанного, но лишь покачала головой и сказала:

— Это удивительно, но… Это же просто память, верно?

— Это только начало, Мира. Самое потрясающее начинается, если пропустить через мистерий последовательность токов, которой не было раньше.

— Что произойдет?

— Мистерий… все равно дополнит ее недостающей частью.

— Но как?! Откуда он возьмет ее?

Я только пожал плечами.

— Не знаю, Мира. Мистерий для нас — как паровая машина для пещерных людей. Они видят ее работу и при должной смекалке, возможно, смогут приспособить ее для своих нужд. Но они вряд ли поймут принципы ее работы. Мистерий как-то… вычисляет недостающую часть на основании того, что успел запомнить ранее. Вероятно, он обобщает, делает выводы — я не имею об этом представления. Важно то, что он ведет себя, как разумное существо, да и является, должно быть, разумной материей. Вот почему бесполезно копаться в обломках наших кибернетических машин. Их устройство не столь важно, как предварительная работа с мистерием — их мозгом.

Мирослава внимательно выслушала сказанное мной и откинулась на спинку стула. Ее задумчивый взгляд блуждал по лаборатории. Механистическому мышлению нашего века непросто ужиться с тем, что бросает вызов здравому смыслу. Мистерий же стопроцентно заслужил свое название: он был и остался для нас тайной, и я знал, что от ее постижения нас отделяют столетия. Но Мира — умная девушка с живым умом. Она приспособится.

— Это еще не все, — помолчав, продолжил я.

— Что же еще? — хмуро спросил Сикорский, для которого прямое столкновение с технологиями наших далеких потомков оказалось, похоже, более серьезным испытанием.

— Образцы мистерия как-то взаимодействуют друг с другом. То, чему научился один образец, способны улавливать другие, находящиеся не слишком далеко. Только это и дает нам надежду на то, что мы успеем подготовить к бою сотни пароптахов, а не пару десятков.

— Что ж… Что вам требуется для работы, доктор Лудгейт?

— Удобный верстак. Заранее подготовленные пароптахи. И, конечно, мистерий. Много мистерия.

* * *

Первые сутки прошли для меня будто в трансе. Я готовил образцы мистерия, впаивал в них десятки контактов и тратил драгоценные часы на пропускание модулированного тока с помощью автотичера, который я предусмотрительно захватил с собой. Звуки сражения на поверхности не доносились на эту глубину, и только запах пороха из вентиляции оставался напоминанием о происходящем над нашими головами.

Меня не беспокоили. Даже охрана, поворчав, покинула свой привычный пост у входа — охранять было уже нечего. Сикорский и Шавров молча привозили мне подготовленные к вмешательству пароптахи, оставляя их рядом с моим рабочим местом. Так же, в молчании, они увозили готовые экземпляры на испытания. Иногда в лабораторию входила Мира — только чтобы скользнуть по мне грустным взглядом и неслышно уйти, затворив за собой дверь. Шли часы, и весь мой мир сузился до размеров верстака. Исколотые проводами и обожженные припоем пальцы дрожали и теряли точность, глаза слезились от непрерывного внимания. Я не был готов к подобной работе — это становилось все более очевидным.

Закончив с очередным пароптахом, я потянулся было за следующим, но в этот момент в лабораторию вошла Мирослава с подносом. Водрузив его передо мной, она коротко сказала:

— Поешьте, Эдвин. Вам бы давно следовало.

— Спасибо, Мира, — попытался улыбнуться я и втянул носом пар, поднимавшийся от тарелки с огненно-красным борщом, отчего мне немедленно захотелось проглотить его вместе с подносом. — Что происходит на поверхности? Штурм продолжается?

— Козаки отбили две атаки, — кивнула она. — Но у нас серьезные потери. И еще, Марченко говорит, что они наверняка попытаются подойти ближе ночью.

— Я буду продолжать.

И снова долгие часы — пока отчаянно зевавший Шавров мимоходом не сообщил мне, что уже без четверти полночь. Когда я, шатаясь, выбрался из-за верстака и спросил, сколько пароптахов мы смогли подготовить за день, тот сказал, что сорок восемь. Это значит, что, продолжая работать в прежнем темпе, в течение трех дней я оборудую кибернетическим управлением вдвое меньше машин, чем нужно. И все же эффект связи между образцами мистерия начинал действовать: на каждый следующий пароптах уходило чуть меньше времени. Быть может, не все так плохо.

В ту ночь я спал без сновидений, и только под утро мне показалось, что чей-то монотонный голос, грохотавший у меня в голове подобно далеким раскатам грома, произносит слова, смысл которых — за пределами моего понимания. Проснувшись, я понял, что это не голос, а все тот же тяжелый стук механизмов в недрах рудника. В лаборатории уже был Сикорский, и от него я узнал, что козакам удалось отбить ночной налет. Было шесть утра, и следовало приниматься за работу.

В этот раз пальцы саднило с самого начала. Спина ныла от длительного сидения в одной позе, но я уже стал привыкать к этому ритму. Мирославы не было до вечера — должно быть, она боялась помешать мне. И напрасно: когда она была рядом, я куда легче переносил боль. Зато в обед неожиданно пришел Уолш, которого безопасности ради переселили вниз, поближе к лабораториям. Он рассказывал что-то, но я, признаться, не слушал — лишь вежливо кивал в ответ, так что Уолш в конце концов издал горестный вздох и ушел, оставив меня наедине с работой.

До полуночи число готовых пароптахов выросло до ста двадцати двух, и этого было недостаточно. Я решил продолжать. В два часа ночи пришла Мирослава и, сложив перед собой руки, умоляла меня пойти поспать. В ответ я спросил, спит ли сейчас Марченко со своими козаками, и она, отчего-то разрыдавшись, ушла. Не помню, в какой момент я заснул, но, когда зазвенел будильник, я проснулся за своим верстаком и, стараясь не замечать боли во всем теле, продолжил работу.

В обед ко мне пришли все трое: Сикорский, Шавров и Мирослава.

— Нам придется попробовать тем, что есть, доктор Лудгейт, — сказал Сикорский. — Время вышло.

— Что случилось? — пробормотал я пересохшим языком.

— У нас не осталось зенитных орудий. Богдан Марченко погиб. И очень многие другие тоже. Сейчас оборону держат все оставшиеся, кто способен, — не только козаки. Доктор Лудгейт… Я думаю, у нас не больше часа. Мы уже начали переброску машин на верхние ярусы.

Сикорский и Шавров сложили пульт дистанционного управления и потащили его к выходу из лаборатории.

— Отдохните пока, Эдвин, — тихо сказала Мирослава. — Вы сделали гораздо больше, чем должны были.

— Я не закончил. Еще восемь десятков машин на очереди…

— Это уже не имеет значения, — покачала она головой. — Либо мы их отбросим… либо нет.

Только теперь я осознал, что на ней защитная куртка с бронепластинами поверх платья, а за спиной — автоматический карабин.

— Мира… Вы что, тоже собрались наверх?

— Конечно. Любой, способный держать в руках оружие, сейчас требуется в обороне. Но не вы, Эдвин. Вы уже на ногах стоять не можете.

— Проклятье, Мира, вы девушка! Дочь гетмана!

— Я девушка из Киевской Сечи. И дочь гетмана.

Я попытался подняться, но в спине что-то хрустнуло, и я со стоном рухнул обратно. Мирослава подошла ближе, положила руки мне на плечи и, помедлив, поцеловала меня в губы. Потом стремительно развернулась и в два прыжка выбежала из лаборатории. Я остался один. Слева от верстака громоздились пароптахи, которые я так и не успел оборудовать кибернетическим управлением. Рядом в открытом ящике загадочно мерцали обработанные образцы мистерия.

Все кончилось. Мои услуги больше не потребуются. Настала очередь защитников рудника — там, наверху. Мирослава будет среди тех, кто держит оборону под огнем неисчислимых полчищ врага, а я — нет. Но оставалось еще кое-что проверить. Я глубоко вдохнул, расправил захрустевшую спину и, сжав зубы, встал из-за стола. Где-то в лаборатории мне попадался микрофон Белла — сейчас он понадобится. И еще какое-нибудь средство воспроизведения звука. А потом… Я извлек карточку, которую когда-то получил от Богдана Марченко, и нашел в списке обозначение оружейного арсенала.

* * *

— Что вы тут делаете, Эдвин?! — закричала Мира, увидев меня на лестнице. — Немедленно вниз!

Что-то крупного калибра прошило металлический потолок в паре футов над нашими головами, осыпав нас дождем искр и заставив пригнуться.

— Сикорский сказал, что потребуется еще десять минут, — сказал я, снимая с плеча карабин. — Рой будет готов очень скоро.

— Вы сумасшедший, ясно? Наверху сущий ад. Уходите, Эдвин. Это не ваша война.

— Теперь моя.

Я взбежал по лестнице на крышу, ощетинившуюся поднятыми в вертикальное положение бронепластинами. Многие из них были покорежены или выворочены. За некоторыми прятались немногие из оставшихся защитников рудника, и не более трети их были козаками. Остальные же… Я чуть не застонал. Простые работяги из шахт. Инженеры. Ученые. Женщины и старики. Это им придется сдерживать натиск одной из сильнейших армий в Европе?

И еще, Боже мой, мертвые тела. Обожженные, изломанные, прошитые пулями и залитые кровью — они были везде. Я судорожно вдохнул, стараясь унять лихорадочно забившееся сердце, и нырнул под защиту одной из пластин. Только тогда я решился взглянуть вверх.

Гигантский многокамерный дирижабль неторопливо надвигался на рудник, ощетинившись рядами автоматических орудий. На опаленной гондоле виднелась выполненная золотом надпись «Вена». Флагман воздушного флота Австро-Венгрии. Мы были на острие атаки. Я вскинул карабин и попытался поймать в перекрестье прицела одну из бойниц. Но куда там! Руки нещадно дрожали, и прицел плясал, как городской сумасшедший на рыночной площади. Я медленно выдохнул, собрался и потянул спусковой крючок. Рядом рявкнул карабин — почти одновременно с моим. Обернувшись, я увидел Мирославу за соседней бронеплитой. Она была спокойна, сосредоточена и вела себя так, будто сражалась всю свою жизнь.

Мощный удар в край моей плиты, резкий визг — и запоздало докатившийся грохот выстрела. Мира ответила беглым огнем, и к ней присоединились прочие защитники, обрушившие шквал выстрелов по цели. Я осторожно выглянул из укрытия и только тогда понял, куда все стреляют. Десантный короб, закрепленный под основной гондолой «Вены», был раскрыт, и оттуда вереницей сыпались солдаты с ранцевыми винтолетами. Над головой каждого через секунду свободного падения включался пропеллер, обращавший падение в планирование.

В то же мгновение скорострельные пушки «Вены» обрушили на нас град картечи, прикрывая десант. Козака в десятке футов от меня отбросило назад, и он без движения повалился на изрытую снарядами крышу рудника. Я успел нырнуть в укрытие и через мгновение ощутил режущую боль в правой лодыжке.

— Вы ранены, сэр! — крикнул мне в ухо невесть откуда взявшийся Уолш. — Вам лучше уйти…

— Проклятие, вы-то здесь что делаете? — сдержав стон, обернулся я к нему.

Уолш деловито разместился рядом со мной, положил карабин на пол и помог мне подтянуть распоротую осколком ногу. От его недавней паники не осталось и следа.

— Не двигайтесь, сэр, — сказал он. — Я перевяжу.

— Патрик, убирайтесь. Хватит и двоих сумасшедших на крыше.

— Со всем уважением, сэр, за кого вы меня принимаете? — демонстрируя оскорбленное достоинство, отозвался он и затянул повязку — немного туже, чем следовало.

Вполголоса выругавшись, я выглянул из-за бронеплиты — в ту же секунду, как кованые сапоги ближайшего десантника грохнули по краю крыши. Десантник был закован в броню — не хуже Марченко — и держал в руках тяжелый ручной пулемет системы Шварцлозе. Я вскинул карабин и выстрелил. Пуля с визгом отрикошетила от пластины на груди врага — тот пошатнулся и отступил назад. В то же мгновение у меня под ухом рявкнул карабин Уолша. Мира по правую руку от меня выстрелила одновременно с ним. Десантник с залитым кровью лицом перевалился через заграждение на краю и рухнул вниз, так и не успев выстрелить в ответ.

Второй десантник приземлился левее и еще до того, как достиг крыши, открыл шквальный огонь из пулемета. Одного из защитников рудника, неосторожно выглянувшего из укрытия впереди меня, прошило навылет, и он, захрипев, без движения повис на бронеплите. Остальные открыли беспорядочный огонь, но почти сразу я краем глаза увидел, как на крышу спланировали один за другим еще четыре десантника. Пулеметы загрохотали уже со всех сторон, не давая нам покинуть свои убежища, и я знал, что под их прикрытием на крышу высаживаются новые и новые воздушные десантники — ударный отряд австро-венгерского флота.

Услышав тяжелую поступь одного из них в нескольких футах, я, мысленно воззвав ко всем высшим силам, вынырнул из-за бронеплиты — только чтобы увидеть, как закованный в металл враг разворачивает пулемет в мою сторону. Он выстрелил первым — пули тяжко ударили в бронеплиту в нескольких дюймах от моей головы. Повинуясь инстинкту, я выстрелил наугад. Из его горла брызнул фонтан крови, и десантник, выпустив из рук оружие, с грохотом завалился на спину.

— Отличный выстрел, сэр! — сказал Уолш и, в свою очередь выглянув из укрытия, прицелился.

Нажать на спусковой крючок он не успел. Пулеметная очередь ударила в плиту. Уолш вскрикнул и осел на железный пол, прижав ладонь к правой стороне груди. Я кинулся к нему на помощь, и он пробормотал:

— Кажется, насквозь… Под ключицей. Все в порядке, сэр.

— Надо остановить кровь, Патрик, — сказал я и попытался отвести его ладонь, чтобы разглядеть место ранения.

— Сэр… — сказал Уолш изменившимся голосом, в котором слышалось благоговение. — Смотрите!

Я оглянулся и замер. Откуда-то из-за края крыши бесшумно взмывали пароптахи — десятки сверкающих полированным металлом воздушных машин. Каждый из них был воплощением технического гения Сикорского и Шаврова, каждый из них по отдельности был больше, чем просто летательным аппаратом, — он был произведением искусства. Но две сотни парящих в воздухе машин обратились чем-то совершенно иным — они стали Роем. Вы когда-нибудь видели огромную стаю птиц, которая разворачивается в воздухе подобно гигантскому распределенному в пространстве существу? Каждая птица — совершенное творение природы, но стая — творение совсем иного уровня. Рой пароптахов Сикорского вел себя так же, только гораздо, гораздо умнее, и это было заметно с первых же мгновений.

Явление этой грозной металлической армии произвело на врага настолько сильное впечатление, что на пару секунд огонь прекратился вовсе. В следующее мгновение рой крутанулся и взмыл вверх, уходя из-под обстрела. Пули не задели ни одну машину. Каким-то непостижимым образом пароптахи безошибочно угадывали направление огня и уклонялись от очередей до того, как те прошивали пространство перед ними. Загрохотали карабины воспрявших духом защитников рудника, разом отправив на тот свет не меньше пятерых десантников, пока те лихорадочно пытались навести тяжелые ручные пулеметы на любую из вертких целей у них над головами.

Десант отступил на край крыши, стараясь не выпускать нас из виду и прикрывая своих товарищей за спиной, которые по-прежнему вели беспорядочный огонь по кружившему рою. Это будто стало сигналом для последнего. Не меньше трех десятков пароптахов, лавируя, ринулись к сгрудившемуся на краю крыши десанту. Маневр оказался рискованным: я увидел, как две машины, прошитые крупнокалиберными пулями, рухнули вниз, рассыпая металлические осколки. Однако эта маленькая победа ударного отряда оказалась последней. Рой стремительно пронесся нас ними, и над закованным в броню десантом с ревом взвилось пламя. Фосфорные гранаты!

На нас уже не обращали внимания. Сжигаемые заживо десантники, побросав оружие, с криками боли сбрасывали с себя пылающие доспехи — чтобы тут же рухнуть под огнем карабинов горстки выживших. С запозданием отреагировал и флагман противника: затрещали автоматические орудия на его борту, но что они могли сделать со стремительно движущимися пароптахами? Выпустив несколько очередей в пустое пространство, неповоротливая «Вена» включила двигатели на полную мощность и, набирая скорость, поплыла под защиту флота.

Рой взмыл вверх, поднимаясь над флагманом выше и выше. Прекратив огонь, мы завороженно наблюдали за битвой, исход которой уже был предрешен. Тяжелый многокамерный дирижабль — один из крупнейших виденных мной в жизни. Защищенный от воздушных торпед магнитными сетями и от стрелкового оружия — легкими бронепластинами. Способный выдержать тяжелый артиллерийский обстрел и потерять несколько камер, оставшись в воздухе. Несущий огромный груз и напичканный тяжелым вооружением, способный сравнять с землей небольшой город. И при этом — совершенно не готовый к атаке сверху.

Сотни пароптахов рассеялись в пространстве над дирижаблем и одновременно выпустили свой смертоносный груз. Секунда растянулась в бесконечность. Вначале пришла тепловая волна — пыхнуло жаром, как из широко раскрытой мартеновской печи. А потом пылающий воздух словно обезумел. Больше четырехсот тонн водорода, заполнявших камеры, обратились в пламя, выжигая все вокруг. Я нырнул за бронеплиту и накрыл голову руками, хотя это мало спасало от раскаленного пара, заполнившего пространство.

В ушах звенело — то ли от грохота, то ли от горячего влажного воздуха, проникающего, казалось, в самый мозг. Откуда-то сверху, не прекращая, сыпался град обугленных обломков. Дыхание мое прервалось, да и не хотелось вдыхать эту пылающую смесь, заменившую воздух. Пораженный шоком разум отсчитывал мучительно тянущиеся мгновения, а потом прекратил и это. Мир исчез в клубах пара, осталась только бесформенная звенящая тишина.

Не знаю, как долго я сидел, сжавшись, в своем укрытии, потрясенный произошедшим. Опомнился я, лишь ощутив руку Мирославы на своем плече.

— Вы сможете идти, Эдвин? Надо отвести в лазарет Патрика — он истекает кровью.

Я поднял к ней лицо и, через силу улыбнувшись, пробормотал:

— Конечно, Мира.

* * *

Неделю спустя мы вышли из ворот госпиталя и, не сговариваясь, повернули к ограде Мариинского парка. Я почти перестал хромать, но по-прежнему опирался на платановую трость — подарок гетмана. На массивном черном набалдашнике сверкала золотая инкрустация — трезубец внутри ощетинившейся множеством остроконечных лучей звезды.

— Он скоро поправится, — сказала Мирослава, прильнув к моему плечу.

— Разумеется, — кивнул я. — Я его знаю. Старина Уолш куда крепче, чем кажется.

Над головами у нас проплывали одетые в червонное золото кроны лип и каштанов, казавшиеся объятыми пламенем в лучах уходящего за горизонт солнца. Успевшие опасть листья тихо шелестели под ногами, и ничто не указывало на то, что где-то там, на западных рубежах, по-прежнему льется кровь и падают с небес пылающие обломки дирижаблей, и зенитные орудия прошивают пространство стальными дождями в надежде поразить смертоносное творение рук Игоря Сикорского. Война ушла из города, и так легко было забыть о том, что она продолжается. Но мы не забывали.

— Доктор Лудгейт! — окликнул меня знакомый голос, когда мы повернули в аллею, ведущую к смотровой площадке. — Так и думал, что встречу вас здесь… Добрый вечер, пани Франко.

Обернувшись, мы увидели спешащего к нам Игоря Сикорского. Поравнявшись с нами, он какое-то время шел молча, но я уже понимал, какой вопрос он задаст первым. Там, на руднике, нам не довелось поговорить обстоятельно, и сам он не осознавал до конца, чему стал свидетелем.

— Как это возможно? — спросил он наконец.

Я пожал плечами.

— Вы слышали мои объяснения…

— Нет-нет, — замотал он головой. — Я все помню, но это не объяснение. Простите, что ставлю под сомнение ваши слова, доктор Лудгейт. Вы спасли наши жизни, мы все вам по гроб благодарны. Вы три дня работали до потери сознания — я отлично это помню. Но, простите, никакие чудеса кибернетики не позволят вам создать такое за этот срок. В самом начале я еще пытался управлять роем — и рой понимал мои намерения раньше, чем я сам осознавал их. А потом…

Он умолк, выжидательно глядя на меня. Не дождавшись комментариев, Сикорский вздохнул и вновь заговорил:

— Теперь мы будем работать вместе. Ваши ученые будут постоянно присутствовать на руднике. Мы должны доверять друг другу, доктор Лудгейт.

— Дело не в недоверии, мистер Сикорский, — ответил я. — Я просто до сих пор не могу подобрать правильных слов, чтобы объяснить.

Мирослава с любопытством посмотрела на меня: наш разговор стал для нее сюрпризом, потому что за прошедшие дни я ни одной живой душе не сказал о том, что сделал, оставшись в одиночестве в лаборатории Сикорского. В одиночестве, не считая ящика с образцами мистерия.

— Помните, я упомянул о том, что фрагменты мистерия связаны между собой? — продолжал я. — Оказавшись рядом, они… чувствуют друг друга. Обмениваются знаниями, если можно так сказать. Я много раз использовал этот эффект для того, чтобы обучение шло быстрее, но только там, в лаборатории, меня осенило. Рудник расположен в сердце гигантского месторождения мистерия. Количество, не поддающееся осмыслению. Понимаете? Вся эта бездна думающей материи, связанная с парой сотен пароптахов.

Сикорский встал, как вкопанный, и в смятении поднял на меня взгляд.

— Но как… как…

— Еще в Англии я проводил эксперименты по голосовому управлению, подключая микрофон Белла к схемам на основе мистерия. Мне удавалось обучить их десяткам устных команд — эти жалкие осколки целого. На сей раз я подключил не только микрофон, но и акустический репродуктор. И… я обратился к ней, попросив о помощи в безнадежном бою.

— К ней?

— К звезде Полынь, — сказал я и вздохнул. — Она ответила.

— Почему ты не рассказывал мне? — спросила Мирослава, глядя на меня едва ли не с обидой. — Я видела, что ты в задумчивости целыми днями, но и представить себе не могла…

— Не был уверен, что это нужно знать хоть кому-то. Я и сам предпочел бы забыть. Стать прежним собой. Да только со мной или без меня это станет известно всем. Невозможно отправить армию ученых на рухнувший орбитальный нейрокомпьютер из будущего, искалеченный, но до сих пор работающий на изотопных топливных ячейках, которые мы называем словом «пирум», и хранить это втайне от всех достаточно долго. А узнав, что такое звезда Полынь, они легко узнают и все остальное. Уж точно они узнают историю человечества, которой не было и уже, слава Богу, не будет.

— Нейро… что? — спросил Сикорский, во все глаза глядя на меня.

Мирославу заинтересовало другое.

— В их мире все так плохо? — тихо проговорила она.

— Нет. Конечно, нет. И все же я рад, что мы живем в другом мире.

— Это же… Это не рудник, это неисчерпаемый колодец знаний! — воскликнул Сикорский. — Знания и технологии далекого будущего в наших руках! Вы можете представить себе, как изменится облик цивилизации в ближайшие годы? Доктор Лудгейт, я… У меня нет слов. Я просто хотел сказать, какой огромной честью для меня было встретиться с вами.

Я едва успел переложить трость в левую руку, как он энергично затряс мою ладонь.

— Вот увидите! Через год вокруг рудника вырастет новый город — научный центр планеты. Десятки тысяч лучших ученых будут творить новую историю на наших глазах. И войны… Кому нужны будут войны, если мы сможем построить прекрасный мир в каждой стране? Простите, доктор Лудгейт, здесь я вас оставлю. Сегодня же отправлюсь на рудник. До скорой встречи!

С минуту мы удивленно смотрели, как развевается серый плащ за спиной бегущего Игоря Сикорского, а потом переглянулись. Мирослава с грустной улыбкой положила мне руки на плечи и спросила:

— Ты более скептично настроен, Эдвин?

— Нет… Я тоже верю в то, что наука спасет человечество. Уже спасает. Но я теперь знаю, каким был их двадцатый век: звезда Полынь помнит его едва ли не по минутам. Она даже меня помнит — того, кем я был в том мире. И мне иногда думается: приняв их знания, не повторим ли мы в итоге их путь?

В молчании мы прошагали до развилки. Подул прохладный ветер, осыпав нас золотом листвы, и донес тихий раскат грома со стороны медленно плывущих за Днепром туч.

— Нет, Эдвин, — сказала наконец Мирослава. — Не повторим. Это ведь их технологии сделали наш мир другим.

— Наверное, ты права, — вздохнул я, и, свернув, мы преодолели последний участок пути к смотровой площадке.

Встав у ограды, Мирослава вдруг обернулась и, лукаво улыбнувшись, спросила:

— А моей судьбой в том мире ты случайно не интересовался?

— Как я мог удержаться? — расплылся я в ответной улыбке.

— И?..

Пассажирский дирижабль величаво проплыл над Днепром с южного направления и, замедлив ход, развернулся у воздушного причала на левом берегу.

— У них был свой Эдвин Лудгейт и свой Игорь Сикорский, — сказал я. — Но я точно знаю, что нет и не могло быть другой Мирославы Франко.