Причуды Мориарти (джен)

Из всего мягкого богатства дома, где они отныне жили, они остались в восторге от скромного пледа. Нашёлся сей презент случайно, когда во время разведки окрестностей дома нашли большой пыльный шкаф. Борясь с муками совести и с пылью, они решили начать расследование с него. Шкаф как шкаф, заваленный кучей тряпья вроде свитеров, которые полковник никогда не носил, и одеял, тоже сшитых для полковника. Казалось бы, что ничего больше не найдётся.

Но Льюис заметил кусок пряжи, что не походил на очередной свитер. Потянув за него, он вытащил достаточно объёмный плед насыщенного красного цвета с цветочным орнаментом. Если выбить пыль, идеально подходит для ночных посиделок допоздна. Возможно, для кого-то это был бы просто мусор, но только не для них. Они давно искали нечто такое, чтобы использовать для своих задумок. Использовать простое одеяло не годилось. Как ни странно, чернильные пятна не были редки от их проказ, как и пятна чая.

(Полковник от этих экспериментов оставался в восторге, чего нельзя сказать про паникёра Альберта).

Выслушав стенания от старшего брата касательно аллергии и нескольких дезинфекций, плед отдали им на полное пользование. Достаточно крепкий, он служил многим целям. Один раз Льюис (к неудовольствию семьи Холмс) чуть не вынес похоронной процессией в этом пледе несносной младшего Холмса (хотя в основном они дружили).

Конечно, это была просто вещь, которая протирается в нескольких местах и в ней появляются дырки. Братьям нравились сильно воспоминания.

И не очень-то нравилась аллергия брата Альберта.

— Интересно, как быстро нас найдёт мистер Моран?

— Не думаю, что он выиграет, всё же я спрятал ключ, ему придётся долго нас искать.

— Да, отлично придумано, брат.

— Помнишь, как мы нашли плед?

— Конечно же помню, ведь ты его заметил, Лу-Лу. Без тебя не было бы этой чудесной палатки. Или крепости. Или просто пледа, который согреет ночью.

— Брат, ты меня перехвалил...

— Мне нравится тебя хвалить. Ты просто идеальный братец!

— Тогда ты тоже такой же.

— Нет, лучше вместе. Идеальные братья Мориарти на борту корабля-пледа!

— Навеки?..

— Навеки!

— Я слышу шаги.

— Судя по чиханью, это Альберт. Надо уходить. Срочно.

Льюис любил сидеть в кресле-качалке, хоть на пенсию ему ещё рано было. Что-то в скрипе кресла и небольшом покачивании заставляло улетучиваться его тревогам. А они были как у любого пятилетнего мальчика. Скажем, ему не нравилась семья Холмс. Это должно было звучать грубо, но с ними братья словно отдалялись от него. Он становился третьим лишним или вообще привидением. Только призраки кому-то нужны, а он... так, слабенький мальчик.

Кресло-качалка не могла избавить его от этого чувства, зато приманивала к себе любимого старшего брата. Впрочем, сегодня он понял, что с братом что-то не так. Не вышел ко всем, остался в комнате, хотя почти все веселятся. Почти, ведь Уильям не хотел веселья без брата даже в день рождения (особенно в этот день). И найти его было нетрудно, но вот слова... с этим труднее.

Он присел на колени перед братом, приложив по-кошачьи голову к его коленям. Они любили так сидеть, рассказывая друг другу впечатления о дне, даже если потом у старшего болела спина. Он вопросительно посмотрел на него, почему-то ощущая долю вины.

— Льюис... расскажи мне, что с тобой?

Возможно, лучшей политикой была всё же правда, да и долго таится он не мог. Но он не мог предположить, что слезы градом потекут из глаз, словно было совершено покушение на чью-то жизнь. Младший брат ненавидел чувство одиночества, настоящее оно или надуманное разумом ребёнка. Ему было обидно за себя. И ещё обидно из-за испорченного дня рождения и костюма брата, мокрого из-за слез.

— Ты снова будешь с ними, а я... а я один. То есть... я... мне... нравится, когда ты улыбаешься... но мне одиноко... вдруг ты меня бросишь ради этого...

Льюис чуть-чуть взвизгнул, когда его резко, но мягко заключили в крепкие объятия. Но вскоре робко улыбнулся, погладив брата по голове. Он сильно любил эти пушистые волосы... как у котёнка, что они подобрали.

— Нет, Льюис, нет... ты мне нужен. Прости меня, что я не видел, как тебе грустно... прости... я эгоист... но я люблю тебя, брат...

Кресло-качалка продолжала скрипеть под тяжестью двух мальчишек, что никак не хотели друг друга отпускать. И Уильям не пожалел об этом вечере (к тому же всё равно прокрался на кухню ради лучшего куска торта для брата).

Где Льюис? Почему я его не вижу? Почему я ничего не вижу? Тьма. Тьма...

Уильям бежал по очередному коридору поместья, едва ли осознавая, где вообще находится. В голове только стучала одна мысль и одно задание: «Найти срочно брата». Но он ничего не видел. Он ощущал пол под собой, руками мог потрогать стены, не более того. Разум балансировал на попытке не сойти с ума от тишины, что давила на уши, и тьмы, что просачивалась сквозь слезы и тело. Он держался, всё же должен быть сильным ради любимого младшего брата. На мгновение остановившись, мальчик почувствовал холодок и, к великому счастью, небольшой свет, что отбрасывал от него полотно тьмы.

Медленным шагом он шёл вперёд, осознавая, что бежать не выход. Сердце готово было выпрыгнуть из груди от одной только мысли, как он сейчас обнимет брата и всё будет хорошо. Недаром же многие книжки, что читал брат Альберт, заканчивались именно на доброй ноте. Он сглотнул слюну, вспомнив, что торт, должно быть, был очень вкусным. В животе неприлично громко заурчало. Румянец слабо покрыл его уши и щеки. Всё это мелочи.

Свет слишком резко погас, оказавшись слабым пламенем свечи, что не могла избавить его от тьмы. Он попытался закричать, позвать брата, но в горле словно застрял осколок зеркала. Ни звука. Оставалось только идти вперёд.

Коридор не прекращался, становясь длиннее, а тьма всё ближе прижималась к нему своим паучьим брюшком. Но он этого не замечал, хоть и дрожал от страха за брата. Нужно найти, остальное неважно. Он должен быть рядом.

Возможно, Уильям боялся мысли, что был для него плохим братом. Но это были мелочи. Он вымученно улыбнулся, идя вперёд. Мелочи несущественные.

Льюис? Ты меня видишь? Или тоже нет? Нет, мы найдёмся, мы друг друга на ощупь.

Тьма засмеялась.

Брат...

Но это был смех поражения. И Уильям не сполна понимал, что с ним было, только дрожал в неожиданно надёжных объятиях, и странно смеялся над собой. Он всё видит, нет никакой тьмы. Брат рядом... и в снах и наяву, спасая от кошмаров. Льюис впервые почувствовал, что очень даже имеет отвественность на своего брата, которому нужен рыцарь во тьме. Не так как старший брат. В какой-то своей особенной степени. Эта мысль была даже приятной (удивительной), несмотря на испуг при виде плачущего брата. Старший брат успокоился, стоило только чуть ближе прижаться к спасителю. Он лишь не мурчал от прикосновения к волосам, хотя мог бы.

Спасибо, мой рыцарь Льюис.

— Доброе утро, брат. Я вот решил... вот... нарцисс.

Если говорить о цветах, Льюису всегда нравились нарциссы, о чем он вслух не говорил. Легенда в честь цветка ему казалась несколько глупой и и нелепой. По такой логике, этот юноша мог превратиться в незабудку или розу. Но нет, именно нарциссы, и именно поэтому считаются гордыми растениями. И всё же он решил подарить цветок именно брату... ведь нарциссы подходят лилиям, кажущимся независимыми, но требующими компанию.

Брат смотрел с удивлённым взглядом то на него то на брата, неожиданно счастливо засмеявшись. Отважный рыцарь преподносит хрупкий цветок своему последователю — как же красиво звучит, как в книжках про бродячих рыцарей. Уильям с неловким поклоном принял цветок, невольно залюбовался тем, как брат похож на столь красивое растение.

— Знаешь, брат, ты очень похож на нарцисс.

Льюис незадачливо покачал головой. Обычно так говорят про каких-то очень себялюбивых людей, или про людей, что видят только свою внешность и благополучие. Но дальнейшие слова брата оказались совершенно не такими.

— Нарцисс кажется хрупким цветком, но он может выжить и в жару и в холод. При этом сам ведь похож на солнышко. Как и ты, очень сильный и верный.

Уильям очень любил, когда брат так мило и искренне улыбался. Хотя, возможно, не стоило говорить, что он знал, откуда сорван цветок. Ответственность за сад мистера Порлока он возьмёт на себя, если вообще что-то заметят. Младший брат тем временем смущённо фыркнул, намереваясь вместе с ним сегодня подучить французский. Может быть, начать завтра искать счастливый клевер? Если только найдётся... у них будет столько удачи, что хватит на сто лет.

Чтобы ни было завтра, это будет всяко лучше, чем выслушивать скучный бубнеж по поводу гостей и этикета.

— Что такое чудовище, брат?

Уильям задумался всерьёз над вопросом. В общем-то, он мог бы сказать, что это нечто, что вызывает отвращение и страх. Но ведь чудовище может и не быть таковым внешне или даже внутренне. Тот, кого могут назвать чудовищем, может оказаться с чистой душой, но с чудовищными поступками. Он с недоверием посмотрел на книгу «Дракула», что читал брат. Определённо не то чтиво для ночи. Но вопрос хороший.

— Мне кажется, чудовище — это тот, кто совершает зло, не осознавая, что сам же себя и разрушает.

Льюис думал, что чудовище — это человек, что ненавидит себя. Но в мире было столько людей и существовали личности, что подходили под множественные описания чудовища. Он отложил в сторону книгу, чуточку разомлев от приятного тепла камина. Сидеть вот так на диване и читать книги до жути приятно. Но «Дракула» ему не понравился. Жюль Верн намного интереснее, особенно «Таинственный остров». Наверное, ему всё же нравились истории про людей, что не верят в мистику и сами ищут решения проблемы.

Огонь красиво переливался, убаюкивая, заманивая в сон. Но он решил не спать, ведь спать на диване мало того что неудобно, так ещё и брат Альберт может и замечание сделать. Так что он определённо точно расслышал взволнованное бормотание брата.

— Я не стану чудовищем... нет-нет.

Льюис немного нагло повалил его, обнимая всеми руками и ногами, пока сердце испуганно билось как бешеное.

— И не станешь! Ты лучший брат на свете!

— Для всего мира ты чудовище, но для меня ты мой брат.

— Прости... я не хотел втягивать тебя в это... прости...

— Не извиняйся, пожалуйста. Ещё можно всё исправить. Ты мне веришь?

— Да, я... верю. Черт... эта часть плана...

— Обойдёмся без неё. Жизнь лучше.

Льюис не любил свой шрам на щеке, оставшийся после сильного ожога. К счастью, тот день всплывал памяти редко, но каждый раз бил под дых, заставляя трястись от отвращения и страха. Они всего лишь поверили, что люди могут подарить им счастливое Рождество. Конфеты и монеты были настоящим чудом для детей улицы. И решили пойти за ними... вместе с другими детьми, которым негде было справлять праздник. Они не могли знать, как это было глупо.

Было холодно, а в тележке тепло. Для оголодавших детей хватило этого, чтобы поверить. Но перед ними предстали монстры.

Ожог оставил аристократ, решивший, что если мальчик спасёт своего брата путём истязания себя, это будет забавно. Маленький мальчик не мог делать выводы, пока из глаза брата текла кровь. Он просто сделал то, что ему сказали. Их вновь отпустили — зайцы тем вкуснее, когда они ещё горячие от продолжительного бега. Мессиво чувств смешалось в некую кашу, от которой его тошнило. Ему хотелось обратно на грязные улицы, где можно было укрыться хотя бы от снега на пять минут.

Но они спаслись... скорее всего, потому, что старший брат запомнил маршрут тележки. И оттого, что стали смотреть под ноги, зная, что везде капканы для детишек. Рождество выдалось не лучшим... но их отправили в детский дом, что было... удобно.

Льюис не любил свой шрам, но признавал, что это было его решение ради брата. Этих шрамов ни у него ни у брата не будут больше.

— Мне кажется, Отца Рождества не существует.

— Почему, брат?

— Он мог бы тогда... не давать нам эти шрамы. А я не хочу верить в плохого Отца Рождества.

— Хм... можно и не верить, Лу-Лу. Я вот буду верить в рыцаря Льюиса.

— А я буду верить в волшебника Уильяма.

Мальчики непонимающе смотрели на игрушку, что им принёс брат воскресным утром. По его словам, всякий ребёнок в этот день недели должен играть именно с этой вещицей по некой традиции. Не то чтобы они не видели ковчег у других семей — но у других был он из соломы, самого дешёвого материала. А этот ковчег из дерева, да при том с фигурками зверей, столь искусно проработанными, что боязно было на них дышать. У каждой семьи есть свой ковчег.

Альберт резонно считал, что это ответвление семьи ничуть не хуже. Правда, он всё же не успел объяснить им, что не стоит стесняться этого подарка.

Льюис засмотрелся на фигурку жирафа. У каждой твари была своя пара. А вот интересно ему стало, а разве братья недостойны спасения от великого потопа? Это был один из тех вопросов, на которые он находил свой ответ, и не афишировал вслух. Он робко посмотрел на всё это великолепие. Наверное, нужно собрать всех животных в ковчег. Он перевёл взгляд на брата, что читал книгу, которую успел выдать брат Альберт. Даже в воскресенье нужно обсуждать документы с начальством, как обычно.

Уильям отложил книгу на стол и с очень торжественной улыбкой протянул фигурку Ноя. Это было своего рода честь — первому посадить на борт спасителя жизни. Льюис радостно кивнул и с ювелирной точностью, почти не дыша, поставил на самое видное место. Смотрелось очень неплохо.

Дальше пошло как по маслу. Вскоре все звери сошлись на борту Ноева ковчега, готовые к отплытию.

— Давай вместе, Льюис.

Уильям взялся за правый край игрушки, всё ещё не понимая священного смысла игры. Его лишь радовал сам процесс и время, проведённое с братом.

— Да, конечно же.

Льюис с большой осторожностью взялся за левый край. Внутри всё плескалось веселье и спокойствие. Всё хорошо.

Ноев ковчег блестяще отплыл, едва не врезавшись в скалу.

Льюис не было таким уж ревнивым ребёнком, скорее тем, кто не любит ощущать одиночество. Так что появление маленького огня по имени Шерлок он опасался. Что в нём было особенного? Наверное, только то, что брат любил играть с ним в разные игры, в основном болтая обо всём на свете. И, конечно же, младший брат пытался тоже приобщится, сблизиться с ним. Но что-то было не то. Слишком уж тот плевал на приличия (и на личные пространства).

Немудрено, что ему всё же задали этот животрепещущий вопрос. Глаз мальчика дёргался от раздражения, собираясь с силами, чтобы не начать ругаться. Ему не повезло — вопрос решил задать именно злополучный Шерлок.

— Ты уж прости, но ты что, ревнуешь? От игр с Лиамом ничего плохого не стало.

Его передёрнуло от этого сокращения имени. Лиам. И при этом это имя произносилось с такой сокровенной радостью и долей игривости. Брату это нравилось. В том-то и проблема, что ему нравилось эта кличка. Брату слишком нравилось общество младшего Холмса. Да, глупо ревновать, когда брат часто извиняется за эти глупые шалости с не менее глупым другом. Но кому бы понравилось чувство, что единственного брата, что понимает тебя душой, забирают? Ему не нравилось, начистоту говоря.

— Его зовут Уильям, мистер Холмс. И я думаю, что вы на него плохо влияете. Дело не в ревности, просто я за него отвечаю.

Шерлок всё смотрел на мальчика, что хмуро смотрел на него подобно зверьку. Наверное, он погорячился, не так выразился. Верно брат говорит: «Голова пустая у тебя. Скажешь дурь, потом не поймаешь». Он тяжело вздохнул. То, как братья говорили, и как излагали мысли, его сильно восхищало. Как взрослые люди, застрявшие в телах детей. Это он тут балбес, что готов с утра пораньше встать, чтоб проказу устроить. Наверное... он не может полностью его понять. Но попытаться всё же стоило.

Льюис с удивлением хмыкнул, когда ему протянули руку с широкой виноватой улыбкой.

— Прости-прости, я ж не думал... а я никогда не думаю просто так... в общем, не собираюсь я красть внимание твоего брата. Не хочу палить контору, но Ли- Уильям только про тебя и говорит. Знаешь, у тебя очень хороший брат... и ты очень хороший...

Определенно, это было странное утро, раз оно началось с первого примирительного рукопожатия. Но с чего-то им стоило начать разговор с чистого листа.

Прогулка к озеру отменилась из-за печально всплывшей простуды. Кто-то не удивлялся этому факту, ведь все знали, каким болезненным был самый младший в семье Мориарти. К тому же простуда для детей в порядке вещей. Но самому бедолаге было не до мыслей, что это нормально. Ему хотелось показать брату свой закопанный клад, а теперь на неделю отложилась прогулка. Альберт, к грусти братьев, должен был вновь заниматься документами. Себастьян же имел свои проблемы (откуда?).

Так что лечением занялся Уильям, что вдоволь начитался книг по лечению простуды.

Льюис не любил болеть. Вот и сейчас, голова просто раскалывалась надвое, тело ломило, а в горле жаркая пустыня. При этом стоило только вылезти из одеяла, как становилось зябко. Но он старался не обращать на это внимание, сфокусировав внимание на чтение книги про птиц. Буквы плясали по странице, танцевали вальс, и кружились чёрными мушками перед глазами. Мальчик изможденно прикрыл глаза. Книгу он отложил на тумбочку за ненадобностью. Определённо хотелось погулять... да, он понял, что та шалость была глупой.

Он слабо улыбнулся. Танцевать под дождём было немного приятно, хотя брат всё пытался затащить в дом. Это было забавно. Потом вместе и упали в грязь и пришли домой испачканные, но с одурелыми от веселья лицами. Горячий чай обжигал язык и горло. И всё равно он заболел. В этом было какое-то проклятие.

Дверь в комнату скрипнула и послышался скрип тележки. Он не смог не издать звук восхищения. Брат привёз с собой тарелку куриного бульона, чёрного чая с черничными булочками. И всё это украсил красивым белым клевером. Уильям поправил халат поваренка и очень важно поклонился. Льюис хихикнул и одновременно закашлялся. Брат слишком любит играть пьесу, чтобы подбодрить.

— Мистер, что вы желаете? У нас в меню куриный бульон, чёрный чай и черничные булочки. Если этого будет мало, ваш скромный слуга может налить ещё супа, чая и прихватить торт.

Льюис столь же благосклонно кивнул, жестом указывая на суп. Уильям ловко взял поднос с тарелкой и осторожно положил ему на колени. Он оценил, как дрожали руки брата, и потому взял ложку и начал кормить прямо так. Наверное, Альберт сказал бы: «Надеюсь, ты сам не простудишься, Уильям». Но у него слишком крепкое здоровье, он вообще не умеет болеть. А ухаживать за братом мастерски научился. Медленно, но верно суп исчез. Он с любовью вытер пятна с лица брата. На очереди был чай с десертом. После такого не грех поспать и выздороветь.

Льюис хоть и был слаб, но ловко заткнул брата булочкой, когда тот вновь начал рекламировать меню. Удивительно, от этих несложных действий становилось легче жить. Да и забавно было смотреть на серьёзного брата, что пытается совладать с большой булочкой во рту. Но и тот был не робкого десятка, также накормив его. Они были странными братьями.

А все-таки в следующий раз они не будут больше ждать дождя. Клевер под дождём красивый, но не больше, чем под солнцем

Уильям нервно улыбнулся, дрожащими пальцами дергая за край глазной повязки. Не любил он ходить на званые мероприятия. Брат Альберт очень фальшиво улыбался — эта обязанность поперёк горла стояла. Даже сейчас можно было почувствовать, как высок градус вина, что плескался в бокале. Он тяжело выдохнул, прижавшись к слишком тихому брату. Горя желанием узнать мир, сейчас Льюис же стоял тихонько в сторонке, не высвечивая себя. Не любили эти балы.

Сплетни кружились вокруг них, собирались в причудливую паутину, и противно касались их. Многие аристократы всё ещё шептались об шрамах, что были у приёмных детей семьи Мориарти.

Происхождение низших слоёв общества, принятие в семью аристократа, так ещё и шрамы, оставшиеся словно после пыток. Этого всегда хватало, чтобы люди начинали говорить неприятные вещи. Им не нравился ожог на щеке младшего, им не по душе пустая глазница у старшего. Сколько не скрывай свои шрамы и своё раздражение, они заметят. Им просто нужны жертвы.

Льюис взял крепко его за руку, стиснув надёжно ладонь. Пускай весь мир будет их осуждать за шрамы, но это просто знак, что они прошли для друг друга. Он впервые не скрыл ожог за волосами, не смотря больше ни на кого. Только на брата, что с благодарностью сжал ладонь в ответ. Чёрная повязка была снята, обнажив глаз, что зиял пустотой.

Уильям потянул его танцевать, совершенно не думая, как они, неидеальные будут выглядеть. Брат принимает изъян — и этого достаточно. И он гладит по щеке, зная, что изъян брата сделал только сильнее (пусть и против воли).

Единственный алый глаз блестел, вбирая в себя каждую улыбку и смех брата.

— Рыцарь Льюис, давайте будем танцевать вопреки всему.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, брат?

Уильям задумался над этим взрослым вопросом. Карьера военного как у брата его не прельщала, как и вся работа, что была связана с правительством. Он мог бы решить многие проблемы, но нутром понимал, что эти изъяны мира вызовут вскоре злость. Взгляд наткнулся на брошенную книгу. Ему нравилось давать советы и учить брата решать математические задачи. Он мог бы стать консультантом... но он же не сыщик. Просто нравится помогать.

— Мне нравится стезя учителя. Помогать другим получать знания звучит очень интересно.

Льюис на мгновение представил брата в образе учителя. Получился как влитой, только очков профессора не хватало. Конечно, надо ещё постараться, чтобы найти хорошее место учителя. Но он очень хорошо знал — брат достоин лучшего места под солнцем. Вот только их происхождение... вот это и разбивает идеалы о нём. Люди вокруг всё ещё говорят про статус. Он не понимал этих дискуссий. В них нет смысла. Гораздо больше смысла он мог найти в пироге с рыбой, чем в этих разговорах.

Брат очнулся от размышлений и с несколько виноватой улыбкой спросил тоже:

— Прости, задумался. А кем ты хочешь стать?

Кем он хочет стать? В пять лет он думал, что не доживёт до восьми лет, а теперь думает, что взрослеть очень неприятно и страшно. Честно сказать, он не думал так много об этом. Ему бы хватило просто помогать братьям по поместью. Но брат Альберт явно скажет: «Нет же, ты не обязан быть дворецким, в мире столько интересных занятий». Он хотел бы быть полезным, несмотря на проблемы с сердцем. Льюис грустно вздохнул от мысли, что операция смягчила симптомы, но проблема осталась. Как много может сделать слабый сердечник? Но брат обязательно скажет: «Нет, ты очень сильный, просто слишком много думаешь о других».

Ему нравились птицы. Он знал множество их видов и неплохо зарисовывал их скелеты. Это вызывало в нём умиротворение. Да и птицам всё равно, что там у него с сердцем творится. Да, это была первая чёткая мысль касательно неизбежного мира будущего.

— Я думаю, мне нравится путь орнитолога. Птицы интересные создания, как мне кажется.

Уильям прикрыл глаза, представив будущее. Он, в образе учителя, и брат, что изучает птиц. Странная картина... но ему понравилось, так что он приобнял его за плечи, любуясь тихой радостью младшего брата.

— С тобой, Льюис, будущее не такое неопознанное.

«Не такое уж тёмное».

Альберт мысленно посчитал до десяти, собираясь с силами не говорить жёстко с родителями. Уже одно его желание унаследовать небольшое поместье от покойного дяди вызвала у них недоверие. Они рассчитывали, что он осядет в фамильном гнезде. Но когда он взял к себе сирот из детского дома, они едва не взорвались. Он слишком явно пошёл против них. А что они могли ему сделать? Он теперь совершеннолетний мужчина, к тому же с карьерой военного.

Они не могли при всех назвать его позором семьи, ведь его заслуги видело правительство. Зато приезжать посреди воскресенья и выносить мозг — милое дело. И не выгонишь гостей, ведь соседи могли и сплетни пусти про его двуличную натуру. Поэтому приёмные братья Мориарти были вынуждены вместо игры и чтения сидеть за столом, выполняя непонятный ритуал завтрака.

Они сидели бок о бок на самом дальнем конце стола. В воздухе витала ядовитая тишина. Граф Мориарти ковырял вилкой в яичнице, поглядывая на сына, что кидал благодушные улыбки. Мужчина ждал момента, чтобы начать свою лекцию. Его жена же жевала губы, словно пыталась приостановить поток гнева, что циркулировал по её венам. Потерять статус идеального сына ради грязных сирот — хорошая цель, ничего не скажешь. Супруги одновременно посмотрели на младшего сына, что был их гордостью. Вобрал в себя то, что так тщательно отвергал старший.

У них не было повода ссориться сейчас, но и любить причин не находили.

Льюис не чувствовал вкус еды, пребывая в угрюмом оцепенении. Он не знал ровным счётом ничего про родителей брата, только то, что они важные люди, ценят традиции, и попросту недолюбливают их. Последний факт не доставлял ему радости. Брат рядом с ним сонливо хлопал глазами, балансируя над сном и явью. Вчера он долго не спал, пытаясь не обращать внимания на жуткую мигрень. И только к полночи смог лечь спать. В обычное воскресное утро он мог позволить себе два часа опоздания.

Но спать он не должен был из-за неких приличий семьи. Он не знал, как прогнать эту слабость. Каша перед ним давно превратилась в холодную серую массу, которую не смог бы проглотить никоим образом. Голода как такого он не ощущал. Только желание поспать и отголосок мигрени. Может быть, если только на одну минуту закрыть глаза, он успеет набраться сил.

Всего одна минута.

Льюис побледнел, когда брат начал резко накреняться, грозясь совсем упасть лицом в стол. Мысли о том, насколько это правильно, его теперь нисколько не волновали. Он вовремя приостановил падение, положив его голову себе на плечо, на что тот благодарно улыбнулся. На них посмотрели с более открытой неприязнью. Формальности поведения... незачем теперь.

Кровный брат Альберта с хитрой улыбкой хотел разбудить его, но был остановлен холодным взглядом мальчика. Слабый с виду малец смотрел так, как если бы был готов убить на месте. Так смотрел и старший, защищая брата. Они друг друга стоили, сироты с шрамами.

— Я попросил бы вас не трогать его сейчас. Всё же ему незачем волноваться из-за мелочей.

Альберт чуть-чуть улыбнулся, скрыв смех за чашкой чая. Как же сильно он любил свою настоящую семью, пускай и не кровную.

Льюис заворожено смотрел, как величественно-торжественно солнце восходит к своему месту на небе. Это зрелище до сих пор вызывало в нём странную нежность, от которой щемило в сердце, но приятно, не до боли. Небо расцветало, словно мальчишки схватили краски и начали суетиться, вплетая все оттенки красного и жёлтого. Он счастливо улыбался, не сдерживая нежного смеха при виде брата, что спал на ногах.

Такая была жалость, что брат был таким соней.

Солнце озаряло весь мир, ласково-ласково. В такие моменты он чувствовал, что весь этот мир принадлежит ему, что всё, освещённое солнцем, подвластно только ему, слабому мальчику. И даже так, он предпочёл бы владеть всем миром с братом. Одному грустно быть правителем, а с братом намного интереснее... ну и потому что такого соню стоит пожалеть. Утром ему была подвластно даже такое чувство как снисходительность. Не менее странное, но приятное чувство.

Брат разочарованно вздохнул, всё ещё не открывая глаз.

— Я снова пропустил...

Льюис это всегда слышал. И с удовольствием обнимал, как только можно, поддерживая соню.

— Зато не пропустишь завтрак.

Этот лес кажется бесконечным. Красивый, но почему-то печальный. Осень.

Льюис шёл по лесу, вдыхая запах сырых листьев и тумана, что расстилался по поверхности земли. Тишина не была абсолютной, звери издавали шорох и стрекот. Но всё же ему казалось, что этот лес грустит, словно поджидая кого-то. И он уже знал, кого именно. Под ногами хрустели листья и веточки. Неподалеку квакнула лягушка. Солнца не видать за плотными кронами деревьев, что нежно сплелись друг с другом. Ничего опасного, ничего страшного. Просто его ожидали.

Он поправил костюмчик, что чуть-чуть помялся. Не то чтобы он был мальчиком, любящим щеголять в красивом пиджачке и штанах. Но всё же для встречи с хозяином леса надо было выглядеть соответствующе. Правила этикета? Не особенно, просто по своей прихоти. Синий галстук бабочка снова растрепался — ничего не меняется, и это его радовало. Это было то, что делало каждый день... более уютным, что-ли. На секунду только остановился и сразу же пошёл дальше. Лес изменялся.

В воздухе пахло летом. Листья стремительно окрашивались в зелёный цвет, бутоны цветов раскрывались, рождаясь подобно звёздам, и звери затихли. Он широко улыбался, радуясь, что никто не увидит эту улыбку. Никто, кроме хозяина леса.

Ветер нежно подул в лицо, осыпав лепестками невесть откуда взявшихся нарциссов. Хозяин леса появился так неожиданно (но долгожданно). Льюис выдохнул, обнимая высокую фигуру существа, что кивал головой, украшенной прекрасными ветвистыми рогами. Алый глаз ласково следил за ним. Длинные пальцы игрались с золотистыми локонами.

— Спасибо, что пришёл, мой рыцарь Льюис.

Ласковая усмешка.

— Не мог не придти, братец.

Мне нравится лес... и эти сны. Фантасмагория... и дыхание весны посреди зимы.

Альберт смотрел и не мог насмотреться на этих детей. В детском доме было столько детей, про которых можно сказать, что они красивые, умные, здоровые. Но сердце его потянуло к ним, которых разместили в отдельной комнате на чердаке по особенным причинам. Дети смотрели на взрослых с лютым недоверием и страхом, и не желали, чтобы к ним прикасались. Они напоминали зверей, которых изловили из лап живодёров. Впрочем, судя по их ранам, они там и побывали.

Старший пребывал в бессознательном состоянии, порой вздрагивая от болезненных ощущений. Повязка, прикрывавшая левый глаз, намокла и перестала быть белой. Он пытался проснуться, но выходило не очень. Как говорила хозяйка заведения, этот ребёнок защищал младшего, когда у того проходил ожог. Не спал и отдавал ту часть, что считалась лучшей. И впал в беспамятство, словно зная, что о нём смогут позаботиться.

Младший же следил за людьми, что приходили в комнату, и сам менял повязку брата. И сейчас всё также неотрывно наблюдал, как полковник Мориарти робко к ним приближался. Умом мальчик понимал, что не все люди хотят навредить ему и брату. Но бессознательно находился по ту сторону изгороди, где рыщут собаки и люди охотятся на кроликов. Он ненавидел эти моменты... и ненавидел боль и кровь.

Альберт остановился, почувствовав, что младший готов уже сорваться с братом с места, лишь бы спрятаться от него. Ему нужно было наладить с ними контакт. Он проследил его взгляд. Пистолет. Что же... он показательно бросил его на землю и покрыл кучкой пыли, как бы зарывал нечистоты. Не то чтобы это заставило младшего доверится ему, но в взгляде мелькнуло уважение. Это был добрый знак. Он добро улыбнулся, прерывая пелену отчаяния, что царила здесь.

Конечно, он мог бы выбрать здорового ребёнка... но этим детям, он чувствовал всем сердцем, нужен старший брат. Защитник.

Уильям дрожал подобно котёнку под дождём. Тело его разрывалось над желанием побежать за помощью и держать брата за руку, как того хочет он. Дрожь, что шла от слабой, почти тонкой руки, приводила его в состояние тошноты. Он не был сейчас гениальным вундеркиндом. Он был просто ребёнком. И ему было чертовски страшно.

— Б-брат... м-мне нужно позвать... помощь... т-тебе...

И Льюис ощущал себя эгоистом, разрывая брата этими вопросами и дилеммой. Но он не мог иначе. Он не мог один бороться с болью, если рядом нет брата, что примет ладонь и будет держать её, весь теплый и настоящий. Вот именно, думал бессознательно он. Он должен был знать, что это не сон, и что всё реально, что он ещё живой. Живой, с болью и с братом, что кричал так громко, что перепонки взорвались бы. Но он ничего не слышал за свистом в ушах... быть может, к счастью.

В груди разрывали плоть. Жестокая птица прилетела, присела на краешек кровати, и длинным клювом погружается в нутро его. Сердце трещет, бьётся в тесной клетке костей, птицей хочет улететь. Он громко захныкал. Он уже накричался, да так, что голос сорвал. В поместье пахнет вином от предыдущего визита семьи Мориарти. Но кто-то обязательно придёт. Он почти что стонет, пытаясь зарыться телом в отвратительные горячие простыни. Кто-нибудь придёт.

Иначе старший брат точно сойдёт с ума, что разворошил всё, дабы найти лекарство.

Льюис почти не ощущает вкус таблеток, что почти сумашедший от страха брат дал. На языке уже давно привкус крови... прикусил, пока пытался не разбудить брата стонами боли. Брат всё также крепко держал, обнимая, крепче и крепче, и становился отчего-то выше. Как в снах про лес.

Уильям не ощущал боли в горле, только счастливо вздохнул, когда лицо брата расслабилось и судороги прошли. Рыцарь спасён. Рыцарей нужно беречь.

Альберт не ожидал от них подвоха. Всего лишь встал с кровати, сладко потянувшись, намереваясь пойти завтракать. Сегодня был выходной, что давал ему полное право сидеть дома и баловаться с братьями. Но пока что он только широко зевал и медленно шёл по коридору, не замечая топота ног и тихих смешков.

Он почувствовал настрой детей сразу же, как только они буквально набросились на него и повисли, прямо как обезьянки. Честно сказать, не каждый день они вели себя так игриво, так по-детски. И оттого его сонливость куда-то ушла, заместо неё пришла такая же игривость. Он любил играть. И любил баловать этих сорванцов.

Он продолжил свой путь с серьёзным лицом короля, что свершает судьбы людей. Братья же всё также гроздями висели, цепляясь за его талию. Они бы не стали так делать в будний день, когда учителя могут увидеть. Но сегодня же выходной, можно и немного сойти с ума.

Они одновременно скорчили гримасы при виде Морана, на что тот криво усмехнулся. Порой такие взрослые, а сейчас дети, что сводят с ума. Но и обезьянкам нужен отдых. Первым отцепился Льюис, решив, что завтрак лучше набьёт ему живот. Уильям тоже отцепился, но уже из-за усталости. Братья сели за стол и по их лицам не угадать, что минуту назад они дурачились.

И Альберт считал это очаровательным началом дня.

Это был очень важный вопрос.

— Что такое особенный человек, брат? Не в плане... ну... любви как в книгах пишут.

Уильям сам в этом не так много понимал, как взрослые люди вроде брата Альберта или полковника Морана. Основывать своё мнение на прошлом очень больно, но это казалось правильным. Он приобнял брата, что удобно примостился рядом на диване. В камине приятно трещали дрова, а вопрос казался всё более важным. Всё же быть особенным человеком для кого-либо сложно. Это как стать королём для рыцаря. Как стать солнцем для цветка. Просто признать... точно.

— Это тот, кто признаёт, что ты достоин жить, и должен счастливо жить. С ним ты и радуешься и печалишься, просто потому, что он для тебя почти что весь мир.

Льюис неожиданно для себя взял брата за руку и уверенно произнёс, ощущая, насколько это, черт возьми, правильно звучит.

— Давай вместе будем друг для друга особенными людьми!

Для ребёнка пяти лет это было очень серьёзное утверждение. Брат грустно улыбнулся и в комнате словно повеяло зимой. Он принимает, но грустит, и что-то давит на грудь мальчику от этой улыбки взрослого человека. Ему никогда не нравилась эта улыбка на лице любимого брата.

— Даже если весь мир будет считать чудовищем, а кого-то нет? Неужели ты смог бы спасти монстра?

Уильям чувствует: его слабый с виду брат смог бы. И от этого на глазах невольно навернулись слезы.

Уильям слышал, как взрослые говорят о ком-то: «Не отводи свой взгляд, когда перед тобой змей». И думал, что змеи злые, раз они любят кусать людей. В них так много яда, что он их медленно убивает. Он видел змеек под камнями, когда гулял с братом у озера. Длинные и маленькие, голова с ноготок, но с могуществом убить с одного укуса. Это больше пугало, чем восхищало. И потому он смотрел, не отводя взгляд от глаз змея.

Змеиные глаза странного аристократа внимательно следили за каждым его движением, подмечая маленький вздох и дрожь. Маленькие дети, пускай и гениальные, боятся хищников. Боятся острых клыков. Немудрено, он же проглотит и выплюнет только пух, и улыбнется искоса, спрятав очередной скелет в шкафу. Никому не будет дела до маленького приёмыша, встретившего свою погибель на балу. Никто и не увидит, как опасен змей нынче.

Мистер Милветон подметил, как прежде настороженные алые глаза стали чуть темнее, стоило только ему, змею, посмотреть на слабого братца. Змей криво усмехнулся, вспомнив, что лисы могут и сами укусить, защищая себя, и не испугаются яда. Мальчик улыбнулся в ответ, оскалившись.

Самого главного глазами не увидишь. Змей запомнил его. И запомнил брата, что встал позади, явно скрывая в кармане ножик. Лисёнок вскоре станет лисом, и точно вкусит его яд. И сам попытается убить.

— Буду ждать следующей встречи, младший Мориарти.

Льюис улёгся рядышком, обнимая всеми руками и ногами брата, что нежно над ним смеялся. В ночь перед днём рождения младший так стеснительно просил приютить у себя в комнате, будто волшебство могло улететь. Он, быть может, и догадывался, что праздник приходит независимо от брата, но эта мысль не доходила до сердца. И потому сейчас он был у него и уткнулся лицом в шею, напоминая очаровательного котёнка.

Но каждый котёнок знал, что приходит время сомкнуть глаза и погрузиться в сон. Кроме этого, что требовал безмолвно от брата колыбельную. И Уильям никогда не мог ему в этом отказать. Уж больно много просьбы было в этих почти таких же алых глазах, и как нетерпеливо обнимал в ответ. Они пережили чуть больше, чем обычные дети их возраста. Но и им порой хотелось побыть такими вот детьми, что капризничают.

Тем более младший брат редко когда капризничал.

Старший брат ласково поправил волосы братца, насколько это было возможно, когда его плотно обхватили и не отпускают. Он прикрыл глаза, наслаждаясь этими минутами. На следующий день брат получит кучу подарков, и будет так забавно смущаться. А сейчас лучшим подарком была всего лишь колыбельная.

Льюис улыбнулся чуть шире при первых звуках песенки. Дело ли в словах колыбельной, или в тихом голосе, что бархатом ложился на ночь, но он вскоре засыпал. Но в голове и дальше слышалась некая мелодия песни детства.

Лу-ли-ла, лу-ли-ла,

В тиши звучит мольба —

Песня та грустью давней омрачает времена,

Серебрят луны лучи землю, что во мраке спит.

Превратился тьмы клинок в Замечательный цветок,

Превратились семена в замечательный бокал.

Если суметь отшлифовать камень зла в ночь полной луны,

То в четыре зеркала он превратится в тот же миг,

Но с бутылкой маленькой прогнать сумеют мрак они.

И Уильям чувствовал подсознательно, что песня была больше, чем он запомнил. Но что там было — всё кануло в небытие, и он был отчасти этому рад. Ему не хотелось вспоминать жизнь в трущобах... и, как ни странно, вспоминать что-то, что оставалось в памяти от матери, что пела эту песенку. Это была её искусная ложь для младшего и раздражение для старшего — думать, что одна песня сделает их семью нормальной. Старший брат прикрыл глаза, почувствовав вновь этот запах алкоголя и табака.

Когда-нибудь он точно забудет эти глаза матери, что смотрели на них с ненавистью. Забудет побег. Забудет, как доверился вместе с братом, и получил шрамы. Но он знал — ничего из этого не забудет, никогда. Он приобнял брата, что чуть завозился во сне.

Ради Льюиса он потерпит это «никогда».