The work of the king (джен)

Хатшепсут поднялась по ступеням храма Амона, держась с гордостью, как и подобает фараону. Двойная корона тяжелым грузом возвышалась на ее бритой голове, но она долго тренировалась, и корона сидела ровно и изящно. У дверей в святилище она повернулась, окинув взглядом жрецов и прислужников.

— Я войду сюда вместе с Отцом, — сказала она.

— Мы подготовились, — ответил старший жрец. Его лицо было спокойным и безучастным, хотя она заметила смутную дрожь в глубине толпы. Конечно. Но ее люди будут наблюдать за происходящим и увидят тех, кто позволит отвращению овладеть ими перед лицом воли Отца.

Они отступили назад, и жрец произнес традиционные слова для сына-царя, готовящегося провести ночь в святилище. Хатшепсут едва слышала его: ей не терпелось увидеть своего великого Отца, который открыл ей истину и путь царствования.

Наконец двери за ней закрылись, и она с благоговением подошла к алтарю и статуе. Сняв корону, она смиренно положила ее на низкую ступеньку, а затем опустилась на колени. Солнце уже клонилось к закату, и длинные тени отбрасывали между колоннами полоски пыльно-красного света. Это было прекрасно, словно купание в сущности пустыни. Тени окутывали статую мягким серым покрывалом.

Хатшепсут была готова. Она ждала этой ночи с тех пор, как ее отец, Тутмос, впервые заговорил с ней о царской власти. Тогда она была еще девочкой. Пряди волос, выбившиеся из косы, падали ей на лицо, а тело покрылось пылью от бега по дворцовым садам. Но когда отец заговорил с ней, ее охватила жажда и честолюбие. Тогда она еще не знала, что женщины — не фараоны. Она и сейчас не верила в это, упорно игнорируя крошечную часть своего разума, которая твердила, что здесь ей не место, что Амон никогда не снизойдет к ней.

Солнце медленно погасло, и в комнату прокрался серебристый лунный свет. Хатшепсут расположилась на небольшом коврике, обхватив колени руками, и позволила себе предаться мечтаниям. Когда стало темнеть, она зажгла оставленные для нее масляные лампы, залившие все вокруг мягким желтым огнем. В углах комнаты повисла тяжесть, которую разбавляли лишь мерцающие полосы, а алтарь и Амон оставались теплыми и живыми.

Хатшепсут подумала было, что ее дневные грезы перешли в сон, когда услышала мягкие шаги. Она резко подняла голову и чуть тряхнула ею, проясняя мысли. Маленький нож, пристегнутый под схенти⁽¹⁾, лег в ладонь — она была фараоном, но отнюдь не глупой, чтобы полностью довериться почитанию жрецов, сражавшихся против ее царствования.

При виде женщины, вышедшей из тени, почти из самой статуи Амона, Хатшепсут вздохнула немного легче, но на всякий случай оставила руку на рукоятке. А потом она с удивлением распахнула глаза и почти уверилась, что видит сон: женщина задрожала и разделилась, и перед ней в свете ламп и лунного света с высоко поднятыми руками предстали сразу три женщины, а затем они вновь соединились в одну, и она уверенно пошла вниз по ступеням навстречу Хатшепсут.

Отбросив нож, Хатшепсут опустилась на колени в знак преданности. Богиня подняла ее, укутала в крылья коршуна и поцеловала в лоб.

— Я долго ждала, чтобы поговорить с тобой, дочка, — сказала она.

— Мама, — сказала Хатшепсут, пытаясь найти нужные слова. В своих фантазиях и планах она не вспоминала о Мут, и ее охватил стыд.

— Не стыдись, — сказала Мут. — Я прекрасно знаю, почему ты не думала обо мне. Я не сержусь, дитя, — она потянула Хатшепсут, чтобы та опустилась на колени у ее ног, а сама села на самую нижнюю ступеньку.

— Дочь богов, — промолвила Мут, — я знаю, ты пришла сюда, чтобы услышать мудрость Амона, но я надеюсь, что не отвергнешь мою.

Хатшепсут потрясенно замерла. Мут напоминала неподвижность воды, хранящую в себе бесконечность, и она была могущественнее и ужаснее, чем можно вообразить. Хатшепсут была уверена, что она старше Амона, старше и мрачнее. Она качнула головой, не собираясь отворачиваться от богини.

— Ты много работала, чтобы получить двойную корону, — сказала Мут. — И для этого тебе пришлось прислушаться к миру мужчин — к своему отцу, мужу, племяннику, которых ты оставишь. Говорят, что женщины стоят за троном, несут в себе царскую кровь и царских детей, и таков путь мира. Но я хочу, чтобы ты знала: женщины способны на все. Мы не две стороны одного камня, наша сущность определяется тем, в какую сторону мы приземлимся, когда выскользнем из сандалий богов.

Хатшепсут кивнула. Она знала, что обладает талантом и страстью, чтобы стать фараоном, знала, что это не какой-то особый противоестественный порок в ее женственности.

— Эта двойная корона, которую ты носишь, — продолжила Мут, — что она означает?

— Кобра и коршун, — ответила Хатшепсут. — Маленькие, проворные и несокрушимые, стремительные и созидающие.

— И обе женщины⁽²⁾, — добавила Мут. — Обе правительницы и символы власти. Эта земля многое забыла под тяжелой, непросвещенной ногой захватчиков. Они, конечно, немалому нас научили, но я считаю это плохой платой за то, что божественная милость угасла в моих дочерях.

Мут замолчала, задумавшись. Хатшепсут бесшумно сидела у ее ног, глядя на догорающие лампы и колесо луны над головой. Она не замечала, как проходит время, не чувствовала ни холода, ни скуки. Она была поглощена богиней, и казалось, что вместе с ней наблюдает за медленным танцем лет.

— Ты должна сделать многое в течение своего царствования, — произнесла Мут. — Ты должна быть самой собой: женщиной, царицей, моей божественной дочерью. Ты должна вернуть двойную корону в мой храм. Ты должна жить не только для Египта, но и для себя. Я люблю тебя, но ты всего лишь тростинка в потоке времени, и ты можешь сделать только то, для чего ты здесь.

Хатшепсут увидела безмерную печаль на лице Мут и почувствовала усталую покорность медленному, неумолимому маршу времени, неуклонному триумфу и беспамятству людей. Она решила жить с радостью в просторах пустыни и непостижимом течении реки, в свете богини, своей Матери. Она устремится к равновесию, не станет сравнивать мужчин и женщин, будет видеть в Амоне и Мут силу, которой они являются, а не облик, который они носят. Так же поступит и с собой.

— Ты знаешь, что делать, — произнесла Мут. — Хорошо. Ты всегда была смышленой.

Богиня снова склонила голову, и на Хатшепсут уставились дикие глаза льва, а его грива коснулась ее лица.

— Будь же свирепой, дочь-царица, — сказала Мут. Она встала, и ее львиная морда исчезла. Она обхватила Хатшепсут крыльями. — Будь безудержной, — повернувшись, она поднялась по ступеням и снова вошла в статую, оставив Хатшепсут смотреть ей вслед.

Хатшепсут опустила взгляд на свои ладони, которые сжимали белое перо. Ее когда-то белый схенти теперь был насыщенного ярко-синего цвета, как у богини. Она тяжело поднялась с колен и с первыми лучами рассвета, проникающими в комнату, завершила последний ритуал царя перед служением Отцу.

Когда дверь отворилась, пропуская жрецов, она стояла, высокая и гордая, с надежно закрепленной на голове двойной короной. Она была фараоном, и ей предстояло многое совершить в выбранной ею жизни.

1) Схенти — неширокая полоса, обёрнутая вокруг бёдер, поддерживалась на талии поясом. Набедренные повязки фараонов выполнялись из тонкой белой материи.

Вернуться к тексту

2) Пшент — корона древнеегипетских фараонов. По происхождению представляла собой две соединённые короны: красный "дешрет" правителей Нижнего Египта и белый "хеджет" правителей Верхнего Египта. Символизировала мощь фараона объединённого Египта. Спереди на пшент крепились урей — изображение египетской кобры и символ коршуна. Эти элементы символизировали богинь Уаджит и Нехбет.

Вернуться к тексту