Время Химер (джен)

Над горами медленно вставало солнце. Ярко-синее небо как будто присматривалось к земле. В тишине голоса раздавались особенно звонко.

— Ну чего, выпускаем их сегодня?

— Да, время пришло.

— А может, все-таки не нужно?..

— Нет, время уже пришло...

* * *

— Глупости все это. Суеверия, — фраза прозвучала чуть более пафосно, чем предполагалось.

Ганс обвел презрительным взглядом окружающих и сплюнул на пол. Бог знает, как надоели ему все эти страхи и опасения приземленных обывателей. Они даже ночью в туалет не пойдут, только бы не нарушать общественную идиллию. Навлечь беду дурной приметой — эта идея преследует их не хуже чудовищ, о которых они так любят рассказывать. И это вечное ожидание беды. Их послушать, так тьма плещется где-то у самого порога их жилищ. Заглядывает по ночам в окна. Тихо прокрадывается в не прикрытый рукой, разинутый от зевоты рот.

Сколько уж лет жил Ганс в этой богом забытой деревушке. И сколько тысяч раз выслушивал он эти страшилки. Серые карлики, когтистые летающие химеры. Байки полоумных старух. Нет, расположение этого населенного пункта было и вправду хорошее. В двух шагах от перевала. На той стороне гор — большой и богатый город соседней страны. Дорога здесь вроде и рядом, и в то жевремя деревня словно на отшибе, в тени мощных отрогов взмывающих ввысь горных гордых камней. И тем не менее. Сколько лет уже здесь, а все никак не привыкнуть к глупостям местных суеверий. Вот и сейчас, услышав рациональный довод разума, они только в испуге хлопают глазами и вот-вот начнут причитать и охать.

— Зря вы так, уважаемый. Мы не одни в этом мире. Много более древних и малоизученных существ и народов обитают на земле и помимо нас. А уж те, кто населяет наше ущелье…

— Дайте угадаю, — перебил его нетерпеливый Ганс, изображая на лице сладкую благодушную улыбку. — Те, кто обитает в вашем ущелье, выпивают кровь у младенцев и обгладывают до костей ноги молодых девственниц.

— Зря вы так … — опять повторил кабатчик, покачивая в молчаливом осуждении головой. — Нам следует уважать существ, соседями которых довелось быть.

— Э, погодите-ка, да вы не местный? — неожиданно хлопнул Ганса по плечу сероглазый мужчина из-за соседнего столика. Длинные седые волосы его растрепались, и слегка покрасневший нос красноречивее пустых бутылок, уставивших его стол, говорил о количестве выпитого. Ну да, Эрнст Красный Нос, куда же без него. Любитель пересказывать страшные истории да наплести невесть чего, пока худющая как жердь женушка не пригвоздила его своим убийственным взглядом. И кто бы сомневался, любой заявившийся в этот тесный мирок меньше, чем сто лет назад будет считаться неместным. Ганс только обессиленно хмыкнул в ответ и закатил глаза к потолку.

— Так вы не слышали наших историй! — воскликнул, ничуть не смущаясь реакцией собеседника, Красноносый Эрнст. Тонкие бледные его пальцы шевелились, казалось бы, отдельно от всего остального тела, нащупывая в воздухе видимую только ему одному нить. Чуть покачиваясь в такт своим мыслям, он продолжил:

— У нас их называют Химеры. Говорят, это души брошенных человеком друзей. Собак там всяких, кошек. Может, даже хомячков. Они превращаются после смерти в беспощадных сильных чудовищ, разрывающих своими мощными когтями кожу и мясо. Их клюв может запросто раздробить кость. Что они с удовольствием и делают. Смерть наступает очень медленно. И все это время чудовища сидят неподалеку, чуть склонив голову, и наблюдают за мучениями жертвы своими желтыми равнодушными глазами.

При этих словах рассказчик взмахнул руками, видимо, изображая крылья жутких животных, и повернул голову набок, почти положив ее на одно плечо. Седые немытые волосы и впрямь стали похожи на перья неопрятной птицы-убийцы. Однако глаза портили эту картину, они были вовсе не желтые, а мутно-серые, с красными от выпитого прожилками.

Вглядевшись в них Ганс, только хмыкнул, прогоняя от себя едва не возникшее видение чудовищной птицы.

— Это полный бред, — чуть устало выдохнул Ганс. — Если это души собак, при чем тут крылья? И вообще, вы тут, кажется, путаете Химер с Гарпиями. Вот у Гарпий крылья, да. И когти.

При этих словах Ганс невольно поежился и для поднятия духа вновь сплюнул на пол. Все-таки буйная фантазия этих деревенских забулдыг могла породить неприятные картины в чувствительной натуре не обделённого фантазией человека.

Ганс уже собрался парой едких аргументов разбить все версии захмелевшего деревенщины, но поток версий и ужасов неожиданно иссяк. Эрнст замер, безучастно уставившись бездумными глазами в пространство.

«Так, этому больше не наливать», — скривился про себя Ганс.

— А ведь вы наверняка не слышали, — встрял вдруг другой завсегдатай, — об этих случаях. Пропажах. Конечно, в официальных отчетах ничего такого найти нельзя. Но у нас же каждый знает...

«Каждый знает», — запрыгали в мозгу Ганса упругие мячики. Как же ненавидел он эту фразу. Нет, конечно, он и сам слышал о странных исчезновениях людей на перевале. Иногда поодиночке, реже целыми группами. Но ведь перевалы и в наше время все еще представляют собой разнузданную природную стихию, непредсказуемый элемент в таких местах присутствует всегда. И только скудоумное воображение завсегдатаев баров и деревенских посиделок могло нарисовать вместо логического закона природы каких-то невнятных чудовищ.

— Страх и только страх — настоящая причина неисчислимых бед. Вы боитесь перемен, боитесь будущего, шарахаетесь от прошлого, прячетесь от настоящего, — Ганс опять поморщился. Высказанные наболевшие слова выглядели слишком пустыми и высокопарными. — Страх — это и есть ваша главная химера. Он отнимает силы, туманит ваши мозги, убивает решимость.

— Это все красиво звучит, но я бы вам не советовал соваться сегодня на перевал. К вечеру будет буря.

Сердобольный кабатчик вглядывался печально, вот-вот слезу пустит. Ганс только фыркнул. Наверняка за этим мнимым участием скрыт тонкий расчет. Вероятно, хитрый кабатчик ждет, что вернувшийся через пару дней Ганс обязательно зайдет опровергнуть пугающие прогнозы, сам пропустит кружку-другую и зрителей соберет на свой обличительный рассказ. «Плохая реклама — тоже реклама», — всплыл в мозгу дурацкий слоган.

Вот так, когда долго живешь на одном месте, да еще в тихой затхлой деревушке вроде этой, любое элементарное действие становится событием и любое решение — практически подвигом. Напрасно Ганс вообще сюда зашел, в этот кабак. Знал же, что в деревенском клубе будут сотни пересудов и нелепых идей. Но человек, принесший ему эвергенгусы — редкий вид горных цветов, растущих только в этой местности — назначил встречу именно здесь. На самом деле, куда ни кинь, а сделка была хорошая. Эвергенусы — очень полезные лекарственные растения, особенно во время цветения. И годны к употреблению только в свежем виде, еще наполненные силой живой жизни. Бутоны появляются на них редко, пару раз за несколько лет. И как раз завтра там, за перевалом, ярмарка. Если Ганс принесет туда цветы, а они долго не хранятся, но пару суток точно выдержат, то может неплохо заработать. Цветы нести не тяжело. Можно преодолеть перевал пешком. В той каменистой и хитрой местности пеший путь был самый короткий. Самое позднее завтра часов в семь утра Ганс уже будет на месте. Да, затея немного идиотская. Но большую часть пути он пройдет еще при дневном свете. На ночь можно будет устроиться в маленьком старом монастыре, притулившимся к одной из скал почти на самой вершине перевала. Поговаривали, что там до сих пор живет пара полоумных монахов, но не прогонят же они усталого путника на ночь глядя. Кажется, в путеводителе по этим местам было сказано: «..вам непременно следует заглянуть в чудом уцелевший вопреки всем непогодам старинный монастырь XVIII века. Вы сможете воочию убедиться, в каких спартанских условиях приходилось коротать свои дни монахам и путешественникам пару столетий назад». Да, условия и вправду спартанские. Судя по фотографиям, Ганса там ожидали щелястые дощатые стенки, узкое подслеповатое окно. Грубый топчан и какая-то шкура, изображающая из себя и одеяло, и подушку, и простыню с покрывалом. За двести лет мало что изменилось. Да еще эти полоумные монахи, неизвестно за каким чертом живущие в таком странном месте. Зато как только рассветет, а светает тут рано, можно будет вновь двинуться в путь. Заработанные деньги стоят некоторых неудобств. Да и вообще, давно пора встряхнуться.

Ганс даже глаза закрыл, представляя себе тихую узкую дорогу и звенящую тишину одиночества. Синее небо над головой и неплохое денежное вознаграждение впереди. Не так уж все и глупо, на самом деле. Стараясь не раздражаться, Ганс продолжил:

— Во-первых, никакой бури не будет. Посмотрите, какое ясное небо, ни облачка. И синоптики ни о чем таком не предупреждают, заметьте. А современные прогнозы, уважаемый, — на этом слове Ганс сделал особенное ударение, — отличаются удивительной и все возрастающей точностью.

Кабатчик напрасно попытался возразить. Ганс лишь набрал побольше воздуха в легкие и зашел на второй круг убеждения:

— Во-вторых, как могут просвещенные люди, — при этих словах он вновь обвел взглядом собравшихся, — в наш не каменный уже век верить каким-то сумрачным бабкиным сказкам? Души обиженных друзей, железные клювы, черные когти…

— Черные клювы и железные когти, — поправил его кто-то из угла.

— Это все равно уже, — устало вздохнул Ганс. — Не имеют значения подробности. Страшилки необразованных старух, выдумки, понимаете?

Логически-стройный и неоспоримый в своем изяществе вопрос повис в тишине. Очевидно, возражения были разбиты на корню, и оппонентам сказать было совершенно нечего.

— Как хотите, уважаемый, — тихо ответил кабатчик, почему-то отводя глаза, — мое дело предупредить. Ваше — решать по-своему.

— Предупредить о чем? — взревел начавший терять терпение Ганс, — О чем, я вас спрашиваю? О якобы приближающейся неизбежной катастрофической буре? О якобы ужасающей лавине, хотя, заметьте, предсказывать лавины до сих пор еще никто толком не научился? О, самое страшное, неведомых чудовищах, крадущих души людей?

— Химерах, — поправили из угла справа. — И не душу, а жизнь. Настоящую жизнь, ту единственную, которая у вас есть.

— Пф, — только и смог что сказать Ганс. Как же он от всего этого устал. Смехотворный спор, поначалу казавшийся просто нелепым, как в дурном сне, никак не хотел кончатся. Тупая упертая убежденность окружающих людей в неких безумных теориях все больше напоминала зубную боль.

«Да что ты с ними споришь-то? Доедай и уходи», — настойчиво шептал внутренний голос.

Ганс дернул плечом. Опрокинул одним лихим движением последние капли пива из чуть запотевшей толстобокой кружки. Положил на потертый стол пару монеток и молча отправился к выходу.

— Вы хоть оденьтесь потеплее, может, это как-то поможет, — крикнул ему вдогонку все тот же сердобольный сопереживатель из правого угла.

Ганс опять лишь молча сплюнул. Не было уже прежнего запала в груди. И слов почти не осталось.

Всю свою жизнь Ганс привык идти наперекосяк, вопреки и против. Мать хотела видеть его в судейской палате. Адвокатом. С этими дурацкими мантиями. Или париками. Может, их сейчас уже и не носят. Но ведь носили же. Отец ушел из дома еще до того, как услышал первый крик Ганса. Так что часть мужского воспитания взял на себя дедушка. «Лучшая работа — это пасечник», — воздев к небу морщинистый толстый палец, говорил он. Но Гансу не нравились пчелы. Мерзко жужжащие, глупо отдающие свои жизни. Коварно выбирающиеся из улья и отправляющиеся искать новых хозяев… Нет, эти полоумные твари вовсе не стоили того, чтобы посвящать им всю жизнь.

Но дедушкину страсть к свежему воздуху Ганс перенял. И в итоге стал садовником. Жалел ли он? Нет, ни на секунду. Люди всегда казались ему мелкими, приземленными и глупыми. Непостоянными и непредсказуемыми. Куда лучше было иметь дело с растениями. Что ж. За почти сорок лет работы на свежем воздухе Ганс получил несмываемый загар, крепкую дыхательную систему и небольшую сумму, которую как раз хватило на покупку дома в этой богом забытой деревушке. Сейчас на почту регулярно приходила небольшая пенсия, а в доме было хоть и пустовато, зато просторно. Вокруг же дома простирался сад. Нет, не так: Сад. Ганс любил ранним утром выбежать на прохладный морозец и попроведать свои растения. Послушать свист просыпающихся птиц. Приметить вновь обнаглевших вредителей. И наметить план действий.

Сейчас он шел по удалявшейся от деревни дороге. На плече висела сумка с эвергенгусами. А в душе, несмотря на солнечный день, поселилось сомнение. Казалось, что тихо и незаметно из щелей уже начали просачиваться серые карлики. Об этих существах в деревне говорить не любили. Но боялись их не меньше Химер.

— Они приносят несчастье, эти ребята. Их пустые глаза высасывают из тебя жизнь. Лучше бы их не видеть вовсе. Они могут отнять все силы, просто стоя рядом. Но горе тому, кто окажется вдалеке от людей один на один с этими существами, — так, пропустив пару лишних стаканчиков, отваживались заявить местные знатоки.

И Ганс не то чтобы верил им, но не мог не прислушиваться. Иногда ему и самому казалось, что живет в этих краях что-то такое — безнадежное, унылое. Отнимающее силы и радость. Черные вершины гор, за которые цеплялись, застревая, тяжелые тоскливые тучи, словно подтверждали существование всякой нечисти. Мокрый пронзительный ветер, до костей холодивший сквозь любую одежду, казалось, упрямо шептал: «Забудь любую надежду, мир ужасен, поверь». Длинные дождливые ночи, сменяющиеся короткими, подслеповато-тусклыми днями, полными снега и метелей, вселяли уверенность, что за каждым углом тебя ждет ожившая подземная тварь-убийца.

Сейчас, бодро идя по горной тропе, Ганс даже как будто слышал тихое шарканье маленьких ног. Но даже не встреча с карликами пугала его. В конце концов, в сумке за плечом у него была охапка лечебных цветов эвергенгусов. Своим золотистым светом они прогоняли уныние. Только вот поговаривали, что вслед за карликами обычно приходят Химеры. Помнится, Ганс соглашался, что это утверждение вполне логично: равнодушие и уныние привлекают чудовищ. Но, кажется, вернуться в деревню сейчас было бы очень глупо. Публично признаться в том, что боишься страшилок завсегдатаев деревенского кабака, Ганс решительно не мог. Да и солнце в высоком синем небе не предвещало ничего плохого. Ганс только сжал в полоску тонкие губы и решительно отправился верх по склону. Взглянув на яркое солнце над головой, прошептал слова старинной смешной молитвы: «Брат мой, Солнце! Помоги же слабому сему». И быстрее зашагал вперед.

* * *

Едва за Гансом захлопнулась дверь кабака, как оживленные голоса заплескались в посиневшем от дыма помещении.

— Бури всегда приходят в ясные дни.

— Когда дует северный ветер.

— Или восточный.

— Да хоть южный, это неважно... Просто бывают дни, в которые обязательно приходят бури.

— Там на перевале ему некуда будет спрятаться от них.

— А потом в газетах напишут: «Пропал без вести».

Кто-то хмыкнул при этих словах:

— Конечно, пропал, костей же они не оставляют. Сперва обсасывают добела, а потом перемалывают в труху своими твердыми клювами.

— А жаль. Неплохой, в сущности, был человек этот садовник.

Наступила минутная пауза. В тишине, без привычного плеска разговоров, вдруг стали особенно заметны острые тонкие лучи солнца, заглянувшего сквозь пыльное окно. Кто-то пробурчал под нос нечто невразумительное, кто-то прокашлялся, тот человек, что сидел в углу, осторожно вздохнул.

— Так что, их и вправду никто не видел, этих Химер? — подал голос молоденький помощник местного пекаря, невысокий парень с крупными веснушками на носу, весь разговор хранивший почтительное молчание.

— Не, ну как тебе сказать, — ответил ему самый словоохотливый завсегдатай. — Как сказать. Не то что бы не видели. Но рассказать об этом было некому.

И добавил после непродолжительного молчания:

— Всех съели.

При этих словах глаза у парня с веснушками округлились.

— Всех… — тихо прошептал он.

— Не, Натан, зачем ты сгущаешь краски! — воскликнул низкорослый лысеющий господин. — Все не так мрачно. Вот наш Эрнст их видел. Видел и остался жив.

— Да, — протянул Натан немного обиженным голосом. — Видел-то он их, может, и видел, да только спрашивать его об этом бесполезно. Все равно ничего не расскажет.

Тут настала пора обижаться парню с веснушками. Он фыркнул и разочарованно протянул:

— Эдак кто угодно, даже я, могу наврать, что их видел. Просто рассказывать об этом не хочется.

— А ты, я вижу, не прочь познакомиться с Химерами поближе, да, любитель приключений? — низким, почти рычащим голосом процедил кабатчик.

— Да за что ты так на парня-то, Стефан? Ему просто хочется узнать правду...

— Можно подумать, это возможно, — скривил губы в нехорошей усмешке кабатчик. Всем своим видом он словно говорил: «Ох, и надоели мне эти любители приключений».

— На самом деле, — задушевным голосом, почти прикасаясь к самому уху недоверчивого помощника пекаря, прошептал лысеющий господин, — на самом деле даже сейчас среди нас сидит человек, который слышал все о той встрече…

С радостью встретив ошалелый взгляд собеседника, посетитель продолжал, понизив голос до еле различимого шепота:

— Я точно знаю, как это было. Эрнсту тогда очень повезло. Эти твари почуяли крупную добычу и пролетели над расщелиной, в которую наш Эрнст забрался, чтобы справить нужду. Он и видел-то их мельком. Но с тех пор этот парень со странностями...

— Слушай, Алан, если Эрнст никому об этом не говорил, то как же все-таки узнали?..

Спрашивающий не успел закончить.

— Эх, вижу, какой темный и недоверчивый народ здесь собрался. Ладно, черт с вами, слушайте.

И Алан торжественно начал рассказ. Для пущей важности он выпрямился, и подсел чуть поближе к окну, так что теперь выражение лица его никто не видел, только темный силуэт на фоне золотистого света. Но жадно хватавшим каждое слово слушателям это было уже и неважно. Вытянув шеи, они внимали его словам, каждый представляя себе красочные картины, одна ужасающей другой.

— Тот день был совсем как нынешний. Начинался с ясного морозного утра. Чистое небо, сверкающий снег. Ничто не предвещало бури, и именно поэтому-то было понятно, что она непременно настанет.

Алан самодовольно обвел взглядом затаивших дыхание слушателей.

— Я отправился сюда пораньше, чтобы пересидеть ненастье в тепле, в компании давних приятелей.

При этих словах на лице кабатчика Стефана проступила скептическая улыбка.

— Надраться он пришел с утра пораньше, как обычно, — тихо прошептал Стефан себе под нос.

Алан многозначительно откашлялся и продолжил:

— Буря уже давно утихла, когда сюда прибежала женушка Эрнста. Народу тут было мало, люди не хотели рисковать, отправляясь в такое время на улицу. Хотя нашу деревню здорово защищают отроги и по улицам можно ходить почти безбоязненно. Она залетела в кабак: волосы растрепаны, глаза безумны. Подбежала к Стефану и потребовала стакан виски. Вот так, с порога. Выпила одним глотком, а потом тихо сползла на стул и говорит:

— Кажется, мне сегодня очень повезло.

Передавая слова женщины, Алан переходил на пискливый высокий голос, настолько неприятный, что некоторые слушатели поморщились. Рассказчик этого как будто совершенно не заметил и как ни в чем не бывало продолжил:

— Она сказала тогда так: «Мой Эрнст сегодня чудом вернулся домой. Буду теперь каждый праздник свечку ставить Пречистой Деве и Пресвятым святителям. Возвращался он от приятеля через перевал. Да припозднился в дороге, буря уже начиналась. А тут еще приспичило ему справить нужду. Вот, истинно говорят, неисповедимы пути провидения. Не выпей он тогда лишнюю кружку пива у прохиндея-знакомца, не прихватило бы его, не свернул бы он в ту расщелину, не видать бы мне больше моего муженька непутевого. Впрочем, может, если бы он не пьянствовал, то и вернуться успел бы до бури». Она пьяно всхлипнула, эти женщины вечно так: никогда не знаешь, когда расклеятся. Но я только набрался терпения, и вскоре она продолжила. «Сидит он себе в расщелине и вдруг слышит свист такой. Мерзкий. И запах гнили. Он еще сперва подумал, что в расщелине той кто-то сдох. А потом увидел что-то черное, низко над землей, медленное. Больше он ничего не видел. Только слышал. Крики. А потом стоны. Сперва громкие. Потом все глуше. И он сидел с голым задом и боялся даже дышать и все ждал, когда эти твари примутся за него. А потом стоны замолкли и слышался только хруст. И чавканье мокрого. А потом свист крыльев. У этих тварей такие тяжелые здоровые крылья. Поэтому они и летают низко. А после трапезы крылья еще и мокрые. Он для надежности еще часа три сидел в той расщелине. В нескольких метрах от места пиршества. И не мог решиться вылезти оттуда. Говорит, иногда глаза закрывал и думал, что лучше бы сразу сдох».

— Н-да, — протянул один из посетителей задумчиво. А потом махнул рукой и с сожалением добавил: — Эх. Только вот где гарантия, что она это все не придумала? Ну, для красоты. Типа, ее муж не просто спившийся забулдыга, а жертва мрачных обстоятельств.

В ответ на это кабатчик Стефан только рукой махнул.

Разговор дальше не клеился. Помощник пекаря был явно разочарован столь кратким повествованием, народ же в кабаке начал втихомолку собираться и незаметно выскальзывать за дверь. Казалось, несмотря на отчаянно сияющее солнце, тень черных чудовищ легла на лицо каждого слушателя. Уже через полчаса кабак опустел, и сумрачный кабатчик принялся протирать покрытые мокрыми пятнами столы.

Увлеченные спорами, посетители кабака не заметили, как бесшумно отделилась от стены фигура и, на секунду выйдя из полумрака, вновь пропала в синеве теней на дороге. Там, сумрачно взглянув на яркие лучи солнца, человек поглубже надвинул капюшон и легкими скользящими шагами последовал за только что покинувшим кабак Гансом.

«На самом деле буря мне даже на руку. Легче всего затеряться в общем бедствии. Пусть запишут потом пропажу на счет стихии. Надо только на самом деле не сгинуть. Как бы ни были нелепы все эти пересуды о химерах и карликах, на пустом месте такие страшилки не берутся. Кто там может быть? Старый дракон? Полусгнивший полоумный змей? В любом случае лучшее, что могли послать небеса, — этот разговорчивый смешной упрямец. Двое путников повышают шансы выжить хотя бы одному. Главное, до поры до времени не попадаться ему на глаза. Сдается мне, он не очень то будет рад компании». Человек вздохнул. Сердце билось чаще то ли от предвкушения скорой свободы, то и от предчувствия беды. Медленно поднимаясь по узкой тропе перевала, человек поневоле думал о своей жизни. Хотелось оставить почти все позади. Долги, неуместные ссоры, неожиданно вспыхивающие конфликты. Сколько их было там, в прежней жизни? Пара последних привела к тому, что приходилось бежать куда глаза глядят, рискуя пропасть в зимней буре на проклятом перевале. Воспоминания, ошибки прожитой жизни сами были похожи на серых карликов, молчаливо выползающих из-под земли. Человек передернул плечами. Ох и не любил он эту мистику. Там, на равнинах, люди вряд ли поверят всем этим россказням, но здесь, в горах, казалось, что и химеры, и карлики существуют на самом деле. Оставалось только ловко проскочить мимо всех них и получить билет в новую жизнь, там, за перевалом. Ещё в кабаке он заприметил тонкие белесые цветы, которые тот парень, кажется, его звали Ганс, положил себе в сумку. Все складывалось очень удачно. Полученные цветы можно было бы легко продать на завтрашней ярмарке. А сломанную шею Ганса, посмевшего насмехаться над суевериями местной общины, легко можно будет отнести на счет гнева богов. Незнакомец облизал тонкие сухие губы и ухмыльнулся. Все действительно складывалось просто замечательно. Даже страшно становилось. В звенящей тишине не было слышно шагов, только легкое дыхание да пар от дыхания, быстро исчезающий в напитанном солнцем морозном свежем воздухе.

Серые подслеповатые глаза провожали тяжелым взглядом фигуры, идущие по тропе. Что-то похожее на ухмылку вылезало на землистых лицах. Все они были похожи одно на другое. Незаметно вылезая, как бы проступая из-под земли они меняли ландшафт, превращаятвердую поверхность скал в зыбучую трясину шерохов и шепота.

* * *

Ганс всегда любил движение, особенно в одиночестве. Самое лучшее же было оказаться одному там, где тебе виден только мир, не испорченный присутствием людей. Тут Ганс даже усмехнулся про себя. Каким, однако, он стал мизантропом. Нет, впрочем, почему стал. Всегда им был. Наверное, таким уж уродился. Сколько себя помнил, с самого раннего детства ему было намного милее остаться наедине с шепчущим чудом природы. У бабушки был огромный сад. В нем, казалось, до самого неба росли розы. Их толстые стволы просыпались ранней весной, выпуская липкие красноватые листики. За лето они покрывались зеленью, в самых неожиданных местах выпуская огромные тяжелые бутоны. Если замереть и сидеть очень тихо, можно было увидеть, как пчела забирается в чашечку цветка. Или, осторожно присев на колючий стебель, склевывает маленьких букашек смешной нахохленный воробей. Ганс улыбнулся своим мыслям. В молчаливой ходьбе всегда приходило успокоение. Ритмичные шаги помогали упорядочить мысли. А если идти очень долго по узкой тропе перевала, вдыхая холодный морозный воздух, улыбаясь золотистым солнечным лучам, выпивая до дна голубую синь небес, то в хорошо проветренную голову начинали приходить веселые мысли. Из вороха давно забытых лоскутков выныривали счастливые воспоминания, и весь мир начинал звенеть, гордясь своей красотой и совершенством. Темные предчувствия, навеянные дурацкой беседой в кабаке, отступили в тень. Осталось только ясное небо да твердая звенящая дорога под ногами. Похолодало. Ганс поднял голову к небу и не узнал его. Ни намека не осталось от звенящей синевы утра. Тусклые тяжелые тучи заполонили все пространство над землей, собираясь вот-вот опрокинуться на нее.

Холодное черное небо почти легло на землю. Смотрело на нее пустыми холодными глазами, падало на острые камни холодных гор и все никак не могло упасть.

Ущелье чернело тенью на темном фоне острых камней. Там, где дно его никогда не освещалось солнечными лучами, сейчас что-то осторожно шевелилось. Очень медленно падали со стен и камней небольшие комья сухой земли. Казалось, вся поверхность дна ущелья постепенно оживала и приходила в движение. Где-то сдвигались камни, где-то увеличивались щели в земле. Но Гансу, да и никому другому, было не видно этого движения. Путники обычно смотрят по сторонам,их не интересует холодная темнота далеко под ногами. Искривленные ветром сосны гнилыми зубами торчали по краям дороги, постепенно превращавшейся в узкую тропинку. Почти запорошенная снегом, она была сейчас практически незаметна. От подножья гор поднимался белесый туман. В его мутных разводах почти неразличимым становилось дыхание черных нахохленных существ, неподвижно сидящих на высоких камнях у самого обрыва. Встрепанные их фигуры терялись в зыбком морозном воздухе, зловонное дыхание, тонкой струйкой поднимаясь из маленький щелок ноздрей, мгновенно рассеивалось на ветру. Они сидели как раз там, где тропа через перевал становилась совсем узкой. Пара безумных поворотов. Ощерившиеся камни на дне обрыва. Несколько километров пути по тонкой полоске дороги, зажатой между практически отвесными скалами и головокружительным обрывом в бездну. О да, черные хищники хорошо умели использовать выгоды ландшафта обитания. Их было практически не видно с тропы. Сосны здесь росли уже прямее. Их ветки разметались над пропастью. Если долго всматриваться туда, можно было бы различить еле заметное шевеление длинного черного хвоста. Он бесшумно тянулся по твердым камням. Но путникам было не до того.

Ганс шел все выше и выше. Как всегда, дыхание перехватывало на подобной высоте. Небо стремительно менялось, а сейчас окончательно почернело, набухло. В эту минуту оно было холодное, серое, мокрое — вот-вот свалится на землю и погребет ее под собой. Крупные хлопья холодного белого отчаяния начали падать на нос, глаза, рот и уши. Если и была возможность повернуть обратно в деревню, сейчас она оказалась безнадежно упущена. Белая ватная пелена убила последний шанс разглядеть в наступавших сумерках темные резкие силуэты с острыми углами крыльев за спиной. В ватной тишине снегопада стало невозможно услышать, как черные длинные когти с омертвевшей роговицей, оставляя в снегу глубокие борозды, скребли холодную поверхность камней. Тихий клекот смертоносных птиц нес неминуемую погибель случайным путникам, горе заблудшим душам, в недобрый час оказавшихся на пути у холода ночи.

* * *

Тот, что покинул кабак вторым, прибавил шаг. Непогода разыгралась не на шутку. Глупо будет свалиться в ощерившееся вдоль тропинки ущелье. Еще глупее будет упустить из виду ротозея-увальня с охапкой дорогих цветов в сумке через плечо. Совсем некстати пошел снег. И спустились сумерки.

«На самом деле еще не все потеряно», — думал Ганс, отплевываясь от холодного морока, лезшего в рот, слепившего глаза, проникающего за шиворот. «На самом деле монастырь где-то уже совсем близко. В нем можно будет передохнуть, переждать ночь и снегопад, поспать в относительном тепле. По крайней мере, ветра там быть не должно. А утром с новыми силами можно будет отправиться в путь. Глядишь, и на ярмарку можно еще будет успеть».

Хотя на перевале была одна-единственная тропинка, в какой-то момент Ганс подумал, что заблудился. Бесконечная монотонная дорога, еле заметная под падающими хлопьями бесшумного снега, никак не хотела поворачивать к маленькой холодной сторожке, казавшейся теперь усталому путнику в быстро сгущающихся сумерках почти королевскими чертогами. Неловкая смешная человеческая фигурка достаточно комично выглядела с высоты. Холодные, равнодушные, но цепкие и внимательные желтые глаза следили за двумя бредущими по перевалу. Да, добыча сегодня небогатая. Но хоть какое-то мясо — уже удача. Последнее время начавшие о чем-то подозревать людишки вовсе перестали заходить в эти края. Особенно в дурную погоду.

Сейчас им надо дать подойти друг к другу поближе. Добыча имеет привычку разбегаться в разные стороны. Если она далеко одна от другой, у кого-то появляется неприятный шанс спрятаться между камнями. А сегодня и вправду будет сильный ветер, хотелось бы покончить с ужином пораньше. К тому же снегопад уменьшает видимость. Добыча вполне может сорваться на острые камни ущелья. А мясо лучше есть, пока оно еще живое. Длинный острый язык на мгновение высунулся из клюва, лизнул большую бесшумно упавшую на него снежинку и втянулся обратно. Людишки. Как все-таки с ними тяжело.

Тот, что шел вслед за Гансом, решил прибавить шагу. Сперва он все выжидал, пока они поднимутся повыше. Ганс не производил впечатление физически слабого человека. При нападении могла завязаться борьба. Было бы лучше, если никакие звуки не долетят до деревни. Но на идеальную высоту подняться не удалось. Пришла ожидаемая всеми буря, небо внезапно почернело, и теперь, чтобы не терять из виду добычу, приходилось быстрее идти. Человек только фыркнул в раздражении. Это еще покойная мать говорила, что любовь к совершенству не доводит до добра. Надо было напасть раньше, до выхода на узкий отрезок пути. Кто же знал, что здесь, на вершине, тропа превращается практически в тонкую нитку, соединяющую две части гор, государств и миров. «Так, — проносились в голове быстрые мысли, — если не удалось взять неожиданностью, надо втереться в доверие. К тому же здесь, наверху, должна располагаться то ли сторожка, то ли монастырь. Нужно, чтобы этот тип помог мне ее найти. Такую ночь лучше провести под крышей. И вот тогда там, в теплоте и уюте можно будет прикончить этого ротозея. Лучше всего во сне. А тело выбросить на дорогу. Авось эти Химеры поживятся любезно подкинутой добычей».

Когда стало почти невозможно различать дорогу под ногами Ганс услышал буквально над ухом чье-то тяжелое дыхание. Обернувшись быстрее, чем хотелось бы, Ганс с удивлением увидел за спиной человека. «Вот вам и черные клювы, острые когти, — вихрем пронеслось в голове. — Неужели это просто банальные разбойники..»

— Извините, я вас напугал, — отпыхиваясь, произнес незнакомец.

Не зная, что ответить, Ганс лишь пожал плечами.

— Я не хотел вам мешать. Мне показалось, вы наслаждаетесь одиночеством. А мне просто тоже надо было сегодня через перевал. А теперь вот буря, — принялся сбивчиво бормотать незнакомец. Гансу его даже жалко стало. Мешать он не хотел, деликатная душа.

— Тут где-то рядом должен быть старый монастырь, — произнес Ганс максимально спокойным и нарочито беспечным голосом, чтобы подбодрить уставшего незнакомца. — Сейчас мы его найдем и переждем там бурю.

И Ганс ободряюще улыбнулся. Хотелось как-то поддержать этого испуганного неловкого человека, путающегося в словах. Ганс удивился, когда вдруг понял, что сейчас уже совсем не боится. При виде отчаявшихся глаз взволнованного путника Ганс, совсем как в детстве — почувствовал себя сильнее и решительнее. Когда идешь через пропасть, важно держать кого-то за руку, пусть даже это будет беспомощный ребенок, часто говаривал дед. Кажется, он был прав. Сейчас, при виде этого растерянного и даже немного напуганного человека, Ганс ощутил твердость земли под ногами, силу мышц, тепло быстро бегущей по венам крови. Необходимость кого-то успокоить как всегда успокоительно повлияла на самого Ганса. Он даже поднял руку, чтобы ободряюще похлопать человека по плечу. С людьми это часто срабатывало. Простое прикосновение вселяло в них уверенность и частичку спокойствия. Но завершить движение Ганс не успел. Прямо над ними, в полуметре от головы, раздался гортанный клекот, и что-то черное молниеносной тенью спикировало на путников. Инстинктивно пригнувшись к земле, Ганс утянул и ошалелого увальня за собой. Где-то над ухом чиркнуло острым по камню, и в полумраке наступившей ночи даже показалось, что от скалы отскочила и растаяла в холодном воздухе искра.

— Бежим! — хрипло прокричал Ганс почему-то осевшим голосом. — Туда, к скалам.

А про себя прошептал: «Брат мой, камень, спаси нас».

Две нелепые фигурки метнулись от края обрыва к массиву гор. Темнота мешала разглядеть их получше. Черные птицы, плоть от плоти наступившей тьмы, раздраженно вскрикнули и взлетели повыше, чтобы в новом пике схватить уже эту смешную, дергающуюся в надежде убежать добычу.

Через секунду птицы упали камнем вниз, но их острые когти только проскребли по гладкому камню. На счастье двуногих кусков мяса, в скале как раз здесь была расщелина. Этим людишкам повезло забиться в узкую щель. Сейчас они дрожали там от страха и ожидали неминуемой гибели. Что ж, ради ужина можно и потрудиться. Под мощными ударами когтистых ног камень крошился. Пара часов, и от расщелины не останется и следа, а два теплых куска мягкого мяса будут как на ладони.

Над горами медленно вставало солнце. Ярко-синее небо как будто присматривалось к земле. В тишине голоса раздавались особенно звонко.

— Ну чего, выпускаем их сегодня?

— Да, время пришло.

— А может, все-таки не нужно?..

— Нет, время пришло...

* * *

Ярко-синее высокое небо насмешливо смотрело на две неуклюжие фигуры, карабкающиеся по острым отрогам.

— И что нас занесло в эту местность, брат Себастиан? — спросил тот, что помоложе. Длинная, нескладная фигура его особенно нелепо смотрелась на фоне белеющих равнодушием снегов.

Тот, что постарше, был несколько толще, ниже ростом. Он напоминал небольшой румяный пирожок. Подъем давался ему намного труднее. Поэтому ответил он не сразу.

— А что, если мы с тобой, брат Бенджамин, найдем легендарный эдельвейс? Или вон хотя бы эвергенусы. Лечебные цветы, между прочим. В нашей с тобой работе очень пригодится.

Брат Бенджамин только фыркнул в ответ. «Эдельвейсы. Еще чего удумал. Мифический цветок». Подавив тяжелый вздох, худой путник преодолел новый подъем.

— А если все-таки серьезно, брат Себастиан?

— Если серьезно, — произнес, отпыхиваясь, низкорослый человек, — если серьезно, то мы попробуем хотя бы найти серебристую траву. У наших подопечных явный авитаминоз, и им необходимы ежедневные добавки в пищу.

Зимние дни коротки. Их поглощает спустившаяся с неба или выбравшаяся прямо из преисподней тьма. За делами и в дороге время пролетает особенно стремительно. В сгущающихся сумерках равнодушное небо могло бы наблюдать все те же две человеческие фигуры, если бы хоть немного интересовалось мелкими человеческими делами.

Они стояли почти в том же месте, что и утром.

— Может, мы напрасно выпустили их сегодня? — тихим неуверенным голосом произнес брат Бенджамин. Послышался тяжелый вздох.

— А что нам оставалось делать, брат. Сейчас время тьмы. И нужно их выпускать.

При этих словах брат Себастиан легонько похлопал собеседника по плечу. Надо сказать, что при его росте сделать это было непросто.

Ветер развевал длинные полы плащей. Оба человека стояли, изрядно утонув в снегу. Над ними вздымались холодные равнодушные горы, под ними скакали облака и прямо из-под ног уходил узкий, еле заметный пешеходный спуск в пропасть.

— Только сумасшедший может отправится в путь в такую погоду, — покачав головой заметил Бенджамин.

— Никогда не знаешь, когда повстречаешь в жизни сумасшедшего, — глубокомысленно заметил брат Себастиан.

Младший монах лишь ухмыльнулся. Вечно этот брат Себастиан философствует, драматизирует, живет, словно пишет какой-то роман для незамужних девиц. Брат Бенджамин опять встревоженно вздохнул. Посмотрел искоса на своего низкорослого округлого спутника. И улыбнулся пришедшей в голову неожиданной мысли:

— Выходит, ты совсем не боишься тьмы, брат Себастиан? Ведь если подземные жители успеют выбраться из расщелин, только чудо поможет нашим лохматым вернутся назад…

Брат Себастиан вновь ухмыльнулся в ответ. Этот Бенджамин так смешно волновался каждый раз за своих питомцев, как курица-наседка кудахчет над цыплятами.

— Послушай, ну ты сам подумай, братец, зачем нужна вселенная, где нет чуда? Наши лохматые обязательно вернутся. Все будет нормально, поверь.

Два темных силуэта почти растворялись в проступавшей темноте. Они были практически не различимы.

— Сколько смотрю на тебя, столько удивляюсь, брат Себастиан, — медленно проговорил Бенджамин. — Как ты умудряешься в таком возрасте оставаться таким романтиком?

— Ты так говоришь, что можно подумать, мне уже лет сто, — фыркнул, улыбаясь в ответ, брат Себастиан.

Снизу, из ущелья, сложно было понять, о чем говорят эти двое. Спорят ли, соглашаются, выясняют отношения. Серые лица, с подслеповатыми глазами все равно были повернуты в сторону говоривших. Непонятно, вслушивались ли с разговор вылезающие на поверхность карлики. Или же людские дела не интересовали их нисколько.

Воздух наливался тяжестью. Темные тучи почти придавливали его к земле. Не помогали даже острые зубья гор. В тех краях повсюду были горы. Тучи цеплялись за них своими толстыми боками, вспарывали брюшину и долго истекали в ущелье то холодным дождем, то снегопадом. А то и тем и другим одновременно.

Сегодня, кажется, был именно такой день. За уступами гор раздавалось ворчание подступающей бури. А там, в ущелье, сквозь расщелины черных камней уже начало просачиваться зловонное дыхание. Большие камни еще оставались недвижимы, но мелкие, более чуткие, уже охвачены были мелкой дрожью. Если бы кто-то приложил в этот момент ухо к земле, то непременно услышал чьи-то тяжелые шаги. Но во всей округе слушать подземные шевеления было некому. В такое время люди предпочитали отсиживаться в домах, звери поглубже прятались в норы, даже птицы плотнее прижимались к гнезду и закрывали глаза.

Вечер все никак не мог смениться ночью. С дальних отрогов ветер приносил завывания начинающейся бури. Скоро, скоро уже ее раскаты перекроют все слова. Но пока она лишь порыкивает бархатно, осторожно, как большой хищный зверь, еще не проголодавшийся для убийств.

Во всем бескрайнем ущелье, кажется, только эти двое не спали. Не безмолвствовали, не прятали глаза от подступающей беды. Осторожно прикрыв дверь пустого сарая, они направились к дому, темным нечитаемым силуэтом проступающим на фоне уже почти черного неба.

Тот, что помладше, пожал плечами и вздохнул. Тихо прошептал себе под нос: «Только чудо. Абсолютное... В такую погоду... Неизвестно, вернутся ли они домой вообще...» Второй лишь опустил голову и незаметно ухмыльнулся, направляясь к двери.

Погода и впрямь становилась все хуже. Подножья гор заволокло невесть откуда взявшимся густым ватным туманом. Он поднимался, не спеша, от промерзшей земли и, казалось, тянул за собой души усопших, чертей и привидения, чтобы, укрыв их своим надежным плащом, помочь собрать как можно больше заблудших душ. Горе зазевавшимся путникам, нерасторопным наездникам, одиноким пешеходам. Туман поглотит их тихо, мгновенно, закружит, сведет с ума и подтолкнет на самый край обрыва, к узкой, наполненной острыми камнями канаве. Природа ощерила острые древние зубы, в хищном оскале желая поглотить ничтожных никчемных людишек.

Брат Себастиан проскрежетал засовом, отпирая дверь. Устало вздохнул. Вглядываясь в сумрачные небеса, тихо прошептал про себя: «Брат мой, ветер. Помоги нам, несчастным. И сохрани всех случайных путников, застигнутых бурей в дороге...»

В сгустившийся темноте тонкая полоска света из двери показалась ослепительно яркой. Уже войдя в дом, брат Себастиан долго отряхивал снег с обуви, кряхтел, развязывая шнуровку. Вздохнув и довольно пошевелив освобожденными из тесных сапог пальцами ног в толстых носках, брат Себастиан зашел в комнату. Брат Бенджамин давно сидел уже у огня. Свои сапоги он снимал не расшнуровывая, бросал их в углу, мокрыми и в снегу. «Так они тебе долго не прослужат, брат», — говаривал ему Себастиан, на что Бенджамин только хмыкал: «И ничего, новые куплю». Брат Себастиан только пожимал плечами в ответ. Ходили слухи, что у брата Бенджамина были богатые родители или, кажется, души не чаявшая в нем тетушка, или нет, вполне возможно, вовремя скончавшийся дядюшка, оставивший хорошее наследство. Словом, какие-то необременительные и приятные родственники, которые вполне могли позаботится о новых зимних сапогах.

У брата Себастиана таких не было, поэтому он привык аккуратно обращаться со своими вещами.

Решительно невозможно было смотреть без улыбки на встревоженное лицо Бенджамина. Брови сведены к носу. В уголках рта пролегли морщинки, в глазах плещется тревога. Серия подавленных тяжелых вздохов и уныло сгорбленные плечи яснее слов говорили о душевном состоянии молодого монаха.

— Не волнуйся ты так. Все с ними будет хорошо. Они обязательно вернутся. Я сперва тоже переживал. А потом потихоньку привык. Они не дадут себя в обиду.

Брат Бенджамин чуть приподнял голову и долго испытующе смотрел на собрата.

— Хотел бы я тебе верить, брат Себастиан.

— Ну так верь.

Несколько минут прошли в тревожном молчании. Снаружи завывала метель. В печке потрескивали поленья.

— Что ни говори, а живой огонь есть живой огонь, — потирая руки, констатировал очевидное брат Себастиан.

Его товарищ не нашелся, что на это ответить. После короткого молчания он спросил:

— Я вот давно хотел у тебя спросить, давно ты здесь?

— В смысле? — не понял Себастиан. — Ты имеешь в виду на перевале?

— Да, — тихо ответил Бенджамин и поспешно добавил: — Но если не хочешь — не рассказывай.

— Да нет, чего уж. Раз ты спросил. Сдается мне, сегодня у нас будет долгий вечер, — проговорил брат Себастиан, задумчиво глядя на огонь.

— Думаю, раз уж у нас времени хоть отбавляй, я могу рассказать тебе и о том, о чем ты не решаешься спросить.

Брат Бенджамин вскинул встревоженный взгляд. Но брат Себастиан только ухмылялся.

— Настало время длинных историй, — торжественным голосом провозгласил он. — Краткая история жизни брата Себастиана, шалопая и бездельника.

Бенджамин попытался что-то возразить, но брат Себастиан только рукой на него махнул.

— Поверь, если бы я не хотел, ничего бы тебе и не сказал. Сейчас мне об этом говорить уже не сложно. — Я давно сюда пришел, — добавил он после минутного молчания. — Не знаю, может, лет десять назад. Или двадцать. Время здесь, в горах, бежит незаметно. Зачем я сюда пришел. Зачем я вообще в это все ввязался. Это как раз и про шрамы история. — При этих словах брат Себастиан выразительным жестом указал на пару глубоких шрамов, уродовавших его лицо. — Как тебе объяснить. Отец мой, он не то чтобы ужасный преступник, так, мелкий дебошир и воришка. Несколько раз оказывался за решеткой, несколько раз возвращался домой. Не то чтобы он был тираном. Но характер у него был премерзкий. Вернувшись после очередной отсидки, он почему-то считал, что может устанавливать свои порядки. Однажды мы повздорили. И я набросился на него с ножом.

Взглянув на Бенджамина, Себастиан снова ухмыльнулся.

— Да, смотри, может, тебе в другую обитель уйти. Брат-то я, выходит довольно буйный.

— Да ну тебя, — отмахнулся Бенджамин. Видно было, что он жаждет продолжения, но стесняется своего любопытства.

— Ну вот, — решив не томить больше собрата, Себастиан продолжил свой рассказ, — умудренному опытом и вышколенному тюрьмой человеку не так уж трудно было обезоружить обнаглевшего юнца. И малость проучить. Для острастки. Эти украшения на морде у меня с тех времен. Но напоминают они мне не о позорном проигрыше. Понимаешь, я тогда вдруг понял, что тьма — она внутри нас. Самая настоящая. Страшная. Та, которую одну и стоит бояться. Я тогда вдруг понял, что не вырви он у меня нож, я мог бы убить его. Нечаянно, по неопытности. Без расчета. Но убить. Жизнь отнять очень легко. Намного проще, чем ты думаешь. А вот сохранить ее, хотя бы удержать… Это великий труд. И, наверное, в девяносто случаев из ста совершенно напрасный. Даже если тут ты спас, ничто не мешает проклятой судьбе нагнать свою жертву пару минут спустя. Или через месяц. Год. Наши усилия практически ничтожны в сравнении со всей этой обступающей нас тьмой. Но это не значит, что мы ничего не должны делать.

Брат Себастиан задумчиво водил большим пальцем по шероховатым краям нагревшейся от горячего чая кружки. Слова всегда выходили слишком пафосными и примерными. Он действительно не знал, как рассказать свою историю. «Будем придерживаться голых фактов», — подумал он про себя и продолжил:

— После того случая я окончательно ушел из дома и решил, что с моим характером мне самое место в монахах. Какое-то время учился, служил. А потом услышал про эту обитель на перевале. Из-за всех этих существ там, внизу и здесь, на горах, в ней никто не хотел служить. На перевале почти никого не осталось. Лохматые часто болели. У старого Патрика не было сил нормально за ними ухаживать. Мне было интересно попробовать.

Брат Себастиан тихо улыбнулся себе под нос.

— Знаешь, когда я сюда пришел, мне тут сразу понравилось. — Не, ну а что?

Бенджамин только головой покачал. Романтик, как есть неисправимый романтик этот его напарник.

— Жаль, ты не застал Патрика. Помимо всего прочего он был еще и звонарь. Не имея помощи от лохматых — у него тогда тут жила пара престарелых особей, но они уже не могли выходить в снег, — так вот, не имея этой возможности, он все равно продолжал свое дело. В бурю он забирался на колокольню и звонил в колокола.

Встретив изумленный взгляд Бенджамина, Себастиан только прищурился.

— Да, да. Даже не спрашивай, как он это делал. Ему тогда уже было под восемьдесят. Видел он плохо, одна нога практически не работала. Как он карабкался со своей палкой по винтовой лестнице, да еще в лютую стужу. А потом там, наверху, весь облепленный снегом, оледеневающими руками как он дергал те веревки, я не знаю. Но колокола его многим спасли жизнь. Заблудившиеся путники выходили на звук к монастырю. А этих существ отпугивал звон. Нет, даже не звон. Мне всегда казалось, что Патрик знает какую-то особую мелодию. Я все просил его научить ей и меня. Но нет у меня таланта к музыке. Может, если бы ты тогда был здесь, смог бы у него научиться. А так остаются нам только лохматые.

— Зубы ты мне заговариваешь, вот что, — догадался наконец Бенджамин. — Какие колокола? У нас здесь и колокольни-то отродясь не было.

Брат Себастиан только загадочно улыбнулся в ответ:

— А ты представь, что она есть.

Когда ждешь друга, время тянется очень медленно. В наступившей тишине каждый шорох раздавался оглушительно.

— А что ты знаешь про подземных жителей? — спросил, поеживаясь, брат Бенджамин.

Себастиан внимательно посмотрел на товарища. Вздохнул. Опять улыбнулся. И начал рассказ:

— Ты наверняка слышал про серых карликов. Маленькие, незаметные, практически бестелесные существа. Они приходят из-под земли и приносят уныние. Полуопущенные веки. Припорошённые серой землей губы. Они никогда не кричат. Не ругаются. Не пугают. Они просто приходят. Бесшумно. Проникая во все щели. Заполняя собой пустое пространство. Они даже ничего не требуют. Просто стоят и смотрят. И пахнут землей. М-м-м, — поморщился Себастиан опять осознавая тщетность слов передать жизнь.

— Понимаешь, что я имею в виду? Они не пахнут той весенней, живой землей, что родит из себя цветы и деревья. Они не пахнут той землей, которую обнимает ветер и ласково будит солнце поутру. Знаешь, есть такая земля. Из подвалов. Из-под камней, долгое время находившихся в тени. Это мертвая земля. Которая никогда не радовалась. И никогда не хотела родить. Ей нравилось сыпаться пустым прахом и превращать в прах все, что окружает ее. Уныние им имя. И тоска их душа. Не пожелал бы никому с ними встречаться.

— Но они здесь, — тихо прошептал брат Бенджамин.

— Да, — просто ответил Себастиан. — Здесь. Выползли и разбрелись по свету. Бывают такие погодные условия, когда их вылезает особенно много. Мы ничего не можем с этим поделать. Просто жить здесь.

— А лохматые? — с надеждой спросил брат Бенджамин.

— А у них есть особая сила, — вновь улыбаясь, заметил брат Себастиан. — Я так до конца и не понял, в чем она. Тогда, когда я только приехал сюда, у меня ушло немало времени чтобы восстановить численность лохматых. Но это было нетрудно. То есть как тебе сказать. Трудно, конечно. Иногда я с ног валился от усталости. Ночей не спал. Руки отмерзали к чертям. Иногда монотонный каждодневный труд сводил с ума. У меня было одновременно десять малышей на руках. Они непрерывно пищали, требовали еды и писали на пол. Веришь, за ночь пол в комнате становился мокрым и липким, и каждое утро я начинал с уборки. И каждый день. И вечер тоже. И я все время боялся, что они заболеют. И при этом я даже не знал, каким зверем они станут. Не был уверен, какого они будут роста. Будет ли у них достаточно силы. Догадывался только, что точно красивым. И быстрым. И смелым. И с острыми зубами.

Брат Себастиан опять улыбнулся.

— Чушь все это. Ты же знаешь лохматых. Они приносят радость. Стоит к ним прикоснуться, как живая энергия жизни вливается в тебя как горячая кровь. Так что на самом деле все это не было очень трудно, хоть я и был здесь практически один.

Теперь настала очередь Бенджамина широко улыбаться:

— Да, — тихо проговорил он, и глаза его смотрели на огонь, но видели совсем другое. — Они приносят силы. Кажется, вот ничего вроде бы не делают, а ты уже совершенно счастлив.

— Как это не делают? — притворно возмутился брат Себастиан. — Они приносят чувство защищенности. С ними ты всегда дома.

— Верно, — согласился, улыбаясь еще шире, брат Бенджамин. — Верно. С ними и другого дома не надо.

После минутного молчания брат Бенджамин покачал головой. Сосредоточенно глядя в свою кружку и набрав побольше воздуха для пущей важности, он сказал:

— Знаешь, что я все-таки думаю? Я думаю, что это была очень глупая идея строить монастырь именно здесь. Сам посуди: мы почти на вершине перевала. Ветры здесь сильнее всего. Снег забивается в щели, снег плотно укутывает камень, делая его еще холодней. Наша халупа может прогреться только на пару часов и то только с живым огнем. А спать здесь отвратительно.

— Не могу не согласиться с тобой, — начал брат Себастиан не менее торжественно, но его прервал шорох у двери. Как будто большое животное скреблось под порогом.

Сидящие у огня переглянулись, и брат Себастиан тихо заметил:

— Вот видишь, я же говорил, что они вернутся.

В открытую на мороз дверь ворвался ветер пополам с мокрыми хлопьями снега. В темноте ночи мало что было видно, только то, что погода совсем испортилась. На пороге маленькой сторожки стоял огромный пес. Густая черно-рыжая шерсть покрывала его от ушей до кончика лохматого хвоста. Голова была больше человечьей. И взгляд карих спокойных глаз казался намного разумней людских.

— Ох, а где другие? — накинулся на него с вопросами Бенджамин.

Пес только мотнул головой и осторожно потянул человека за рукав. В озверевшую бурю и поистине собачий холод.

— Выходит, нам все-таки придется идти, — задумчиво проговорил брат Бенджамин, поглаживая по голове большого промокшего от снега пса.

— Да, думаю, что так. А я, кажется, говорил тебе, что путников можно встретить в любую погоду.

— Ага. Обязательно занесет какого-нибудь придурка на наш перевал.

Закутываясь поплотнее в плащ и вновь старательно завязывая башмаки, брат Себастьян бросил быстрый неодобрительный взгляд.

— Нет, ну а что? Разве я опять не прав? Это каким нужно быть идиотом чтобы отправляться в путь в такую погоду...

Себастиан даже замер от возмущения.

— Во-первых, брат Бенджамин, перевал не наш, и тебе это прекрасно известно. Во-вторых, никогда нельзя сказать точно, что руководит людьми.

Они почти синхронно поплотнее запахнули полы плащей, поглубже засунули носы в поднятые вороты свитеров… Брат Бенджамин уже поверх капюшона в несколько оборотов обмотался зеленым вязаным шарфом. Брат Себастиан накинул свой капюшон почти на самый лоб, старательно закутав в него уши. Теплого шарфа у него не было.

Большой пес весело бежал впереди по узкой тропе, протоптанной им самим в нападавшем за вечер снегу. Спокойно помахивая хвостом, он словно бы подбадривал идущих за ним людей. «Ничего особенного, простая прогулка, мы тут недалеко остановились. Сейчас сделаем дело и вернемся домой», — словно говорила вся его фигура. Брат Бенджамин поневоле залюбовался спокойной грацией точных движений этого совершенного животного. Даже в темноте было заметно, как прекрасны и точны линии изгибов его мощных лап.

Идти, правда, пришлось порядочно. Конечно, в темноте, да еще при ветре и под снегом, любая дорога покажется бесконечной. Но Бенджамин прекрасно помнил, сколько поворотов они сделали, и, когда прошли разветвлённую кривую сосну, понял, что сейчас ушли уже километра за четыре от обители.

Внезапно пес остановился и глухо зарычал. Шерсть у него на загривке встала дыбом.

— Сколько же их там, — прошептал брат Бенджамин, невольно поеживаясь.

Обычно всякая нечисть избегала встречи с лохматыми псами. То ли им не нравился их густой и отчетливый запах, то ли острые зубы, то ли они верили в дурные приметы. А может быть, их пугало, что мохнатые обычно ходили стаей. Встреча с десятью огромными собаками не сулила легкой победы, и химеры предпочитали разлетаться в разные стороны, обиженно и пронзительно голося. Но сегодня что-то было неправильно. Впереди по тропе, там, где на узком изгибе дорога почти полностью прижималась к скалам, тьма особенно сгущалась. Размытые в темноте силуэты резкими движениями поднимались в воздух и резко падали, обрушивая всю силу мощных когтей на скалу. Был слышен леденящий душу скрежет и тихое рычание в невидимой отсюда расщелине.

— Там же лохматые! — завопил брат Бенджамин и, не думая ни о чем, бросился вперед. — А ну уйди оттуда, сволочь!

Мыслей в голове не осталось никаких. Перед глазами заплясали красные всполохи. Бенджамин потом никак не мог понять, были ли то реальные искры, высекаемые твердыми когтями чудовищ, пытавшихся разломить камень, то ли это была его чистая ярость или повысившееся кровяное давление.

Как в замедленной съемке Бенджамин увидел, что одна из темных фигур развернулась и, издав гортанный рык, бросилась навстречунавстречу ему.

Все произошло одновременно. Под ноги бросился теплый сильный пес, а за плечо схватила сзади чья-то рука.

— Уйди, балбес полоумный, — услышал Бенджамин краем уха ворчливый возглас брата Себастиана. А потом их накрыла непроглядная тьма, полная смрада полуразложившегося трупа, птичьего клекота, собачьего лая и острых перьев, валящихся за шиворот.

Бенджамина буквально вытолкнули из свалки, и он голыми руками и лицом приземлился в сугроб. А когда вылез оттуда, все было уже кончено. По узкой тропинке приплясывал пес, мотая из стороны в сторону огромным пуком черных вонючих перьев. Рядом с ним резвились его собратья.

— Два, три, пять, десять. Уф, все целы, — немедленно пересчитал их Бенджамин. Судя по тому, как скакали псы, сильных повреждений они не получили.

Из расщелины осторожно выбирались двое путников. Кажется, лохматые вовремя подоспели. Брат Себастиан опять оказался прав. Даже не верится, что и в этот раз все обошлось. Перевал последнее время практически потерял популярность у путников, и химеры, видимо, совсем озверели от голода.

— Как вы? Все целы? — поспешил Бенджамин к растерянно стоящим возле скалы людям, удивляясь про себя, что этого не сделал брат Себастиан.

— Мы-то, кажется, целы, а вот вы — нет, — задумчиво сказал ему один из мужчин, растерянно показывая куда-то за спину Бенджамину. Похолодев от ужаса, брат Бенджамин развернулся и увидел распластанную фигуру на снегу. Вокруг уже столпились псы, облизывая, обнюхивая, подбадривая.

Грудь и лицо брата Себастиана были залиты кровью.

— Нет, только не это, — в ужасе замотал головой Бенджамин.

— Нам надо попробовать донести его до вашего места. Очень это далеко? — сочувствующе похлопал его по плечу один из мужчин.

— Да, да, надо срочно отнести его домой, да… — поспешно запричитал Бенджамин. — Мы справимся. Это недалеко, да и псы помогут.

Псы и правда очень помогали. Они поддерживали брата Себастиана, повисшего безвольной куклой на руках онемевшего от страха брата Бенджамина и Ганса, осторожно, но уверенно подталкивали идущих в спину своими мокрыми носами. Третий путник шел сзади, видимо, еще не до конца оправившись от пережитого ужаса. Странная процессия продвигалась мучительно медленно, идти по глубокому снегу да еще с ношей на руках было не просто. Брат Бенджамин старательно отворачивался от тонкого кровавого следа, чернеющего в темноте на бледно сером снегу. Обиженные черные птицы сидели на высоких ветвях кривых сосен. Подсчитывали недостачу перьев. И с ненавистью смотрели на мохнатые шкуры, плотным кольцом обступившие идущих. Эти твари отделяли теплое сочащееся кровью мясо от изголодавшихся желудком несчастных химер. Никакой справедливости на свете!

* * *

Несколько часов спустя в маленьком помещении было тепло и тихо. Один мужчина спал, двое других сидели, понурившись, у постели умирающего.

— Слишком много крови он потерял. В такую бурю нам не добраться до врача. И связи тут нет… Сейчас только чудо спасет его... Эх, брат Себастиан. Видимо, не нужна никому наша вселенная, где чудес не бывает, — горько шептал непонятно кому брат Бенджамин.

— Чудо? Как же, я совсем забыл! — встрепенулся вдруг при этих словах Ганс. — Вот же, у меня с собой эвергенусы. Живые до сих пор, только к ранам приложить…

— Быть того не может, они все-таки существуют? — взмахнул руками Бенджамин и, бросив быстрый взгляд на цветы, мгновенно принялся хлопотать вокруг брата Себастиана.

— Господи, какие все-таки идиоты… — думал про себя третий мужчина, притворявшийся спящим — Столько денег, и ради чего? Начать с того, что нечего было к этим тварям лезть. Тоже мне, Дон Кихот нашелся… Потом, незачем было эти цветы отдавать. Так удачно все складывалось. Один к утру умирает, второй потрясен горем и остается с ним, а третьего я уж как-нибудь отправил бы к праотцам. Раз тут такие тварюги живут — никто бы даже и не подумал, что это я… Эх. А теперь придется начинать новую жизнь опять без денег.

Мужчина повернулся на бок, стараясь поплотнее завернуться в собственный плащ. Сон навалился внезапно, так что он уже не слышал ни тихих разговоров бодрствующих, ни их радостных вскриков, когда раненый наконец-то очнулся.

— Ну что, будет у меня теперь на морде на пару шрамов больше, — философски заметил брат Себастиан, и все трое тихо рассмеялись.

Ветер никак не затихал. Большие, еле заметные на фоне ночного неба фигуры сидели на дереве. Под их весом ветки прогибались и издавали жалобный стон, который мог бы напугать случайного путника, если бы был различим за завыванием ветра и немотой снегопада. Но все тонуло в этих звуках, так что потрепанным чудовищам приходилось лишь смотреть друг на друга. Но и без лишних объяснений все было ясно. Добыча ушла. Мерзкие лохматые твари, полные любви и тепла опять испортили всю охоту. Добычу выдрали, можно сказать из самых когтей. Теперь это мясо было недоступно. Одна из птиц молча кивнула головой и снялась с места. Остальные, издавая гортанный клекот последовали за ней. В конце-концов у подножья гор пряталась деревня. Кто сказал, что туда не стоит наведаться?