Мурочкино чудо-дерево (джен)

Из маминой спальни вразвалочку вышел заспанный дядя Адыр, и Боба сразу весь подобрался. Им с мамой вполне неплохо жилось вдвоём, чего ей пришло в голову пускать этого в их квартиру? Мало того, что дядя Адыр проходу не давал Бобе, требуя мыть руки перед обедом, так ещё занял мамину спальню, запретив теперь тому ночевать здесь.

Бобе было ужасно обидно. С мамой было тепло и совсем нестрашно. Он, конечно, был уже большой, и признаваться в том, что по ночам к нему приходила Мурочкина Закаляка, было стыдно. Он же сам смеялся над Мурочкой и убеждал её, что никаких Бяк-Закаляк-Кусачих не существует, всё это сказки. А потом проснулся ночью и увидел на стене огромное чудище с десятью ногами и десятью руками. Он в конце концов понял, что это при свете луны на стене отражался алоэ, но сначала здорово напугался. А ну как и правда эта Закаляка существует?

Мама на его вопросы не отвечала, она была занята работой, домом и дядей Адыром. Сказать по правде, Боба подозревал, что она его совсем не слышит, так как влюблённым взглядом смотрела на этого и ласково говорила:

— Мой Адыр…

Тьфу, смотреть противно. Подумаешь, директор банного комплекса. Начальник мочалок. Тоже мне принц выискался. Про принцев ему Мурочка рассказывала, она вообще очень любила читать и много чего знала интересного. В их первом классе Мурочка была лучшей по технике чтения, а Бобе больше нравились книжки с картинками. Иногда они с Мурочкой мечтали, что вырастут и уедут в неизвестную ⁽¹⁾ страну. И будут купаться в неизвестном море и есть неизвестные фрукты, а не только сморщенные яблоки, которые хранились в газетке у Мурочкиной бабушки.

* * *

Мурочкины родители работали на Севере. Что это за страна такая, Боба не знал. Но это было очень далеко, раз родители не могли приехать даже на Новый год или Мурочкин День рождения в феврале. Бабушка Федора лишь вздыхала и украдкой вытирала слезу, когда Мурочка спрашивала про родителей.

Боба любил бывать у них в гостях. Тем более после того, как в их квартире появился противный дядя Адыр.

— Что, Бобочка, пирожок будешь? — ласково спрашивала бабушка Федора и включала самовар, в отражение которого обожал любоваться чёрный кот Васька.

Залезал на стол, глазел в самовар и тарахтел, как мотор у мотоцикла аптекаря Бегемотова из соседнего подъезда.

Боба кивал и незаметно вытирал грязные ладони о брюки. Дядю Адыра хотелось позлить специально, вот он и не умывался назло ему лишний раз. А бабушку Федору огорчать не хотелось. У неё на тумбочках лежали белоснежные салфеточки, накрахмаленные, с кровати свисал ажурный подзор, ну прямо музей, а не квартира. Как тут с грязными руками где-нибудь присядешь?

Он и сам не замечал, как за первым пирожком следовал второй, третий, и спохватывался только тогда, когда тарелка пустела. Потом они с Мурочкой делали уроки и шли во двор играть. Бабушка Федора говорила, что Бобочка — настоящий рыцарь, с ним Мурочку отпускать не страшно.

Они качались на качелях, строили замки в песочнице, а потом шли за гаражи, где их не видел дворник и можно было поиграть в альпинистов возле огромной берёзы. Дворника все звали старичком-паучком, потому что у него на участке даже муха не могла пролететь без разрешения, а уж тем более намусорить.

* * *

Наверное, когда-то владельцы гаражей спилили деревце, но упрямая берёза стала расти из пенька сразу в две стороны, поэтому теперь это был настоящий скалодром. Главное, надо было крепко держаться за ветки и ставить ногу уверенно.

Мурочка очень любила эту берёзу и называла её «чудо-дерево», потому что летом тут всегда можно было укрыться от жары, а зимой забираться на крыши гаражей и прыгать вниз в сугробы. А ещё она говорила, что под берёзой придумываются самые интересные сказки. Боба считал, что у каждого могут быть свои причуды. Нравится Мурочке сочинять сказки — пусть сочиняет.

Тотоша и Кокоша — малышня-близнецы с третьего этажа — например, обожали Мурочкины сказки. Так-то их звали Антонио и Николь, но они, когда были ещё мельче, не могли выговорить своих имён, поэтому так и остались — Тото и Коко. Они были похожи, как два ботинка: чёрненькие, носатые, пузатые. Папа Тото и Коко служил где-то в зоосаде, а мама работала домохозяйкой, то есть занималась воспитанием троих детей — у близнецов была ещё старшая сестра Лилиана, которую дома звали Лелёшей. Боба как-то слышал, как Цокотуха — девица, живущая напротив аптекаря Бегемотова, — сказала в спину мамы Тото и Коко, что та крокодилица. Боба, конечно, в женской красоте понимал достаточно, и он точно знал, что его мама самая красивая на свете. А ещё Мурочка. Ну и что, что мама Тото и Коко была толстенькой и носатой? Зато она была очень доброй. А вот Цокотуха — злой, и Боба старался держаться он неё подальше. Напялит на себя огромные солнечные очки — даже зимой — ну чисто муха цеце. Мурочка говорила, есть такие мухи в далёкой Африке.

* * *

Зимой, когда на улице всё замело снегом, Боба приходил к Мурочке после школы рисовать. У них была такая игра. Мурочка давала Бобе задания, а он специально их выполнял наоборот. Скажет Мура: «Боба, нарисуй мне кота Ваську и мышку», Боба возьмёт и нарисует огромную мышь и маленького Ваську, удирающего от мышки.

— Так? — спрашивал тогда Боба у Муры.

— Боба, ты всё перепутал! — всплёскивала Мура руками. — Ну где ты видел, что коты удирают от мышки? Не так! Всё наоборот.

Боба смеялся и рисовал теперь правильно.

Или Мура просила:

— Боба, нарисуй аптекаря Бегемотова, как он едет на мотоцикле.

Боба рисовал сильного аптекаря, который держал мотоцикл на руках. А Мура возмущалась, но не сильно.

— Боба, а нарисуй старичка-паучка, как он снег чистит.

Боба рисовал большую лопату с глазами, на которой сидел дворник, вцепившись в края лопаты руками.

— Ну что ты, Боба, разве у старичка-паучка восемь рук? И вообще, всё не так! — восклицала Мурочка.

Потом Боба всё перерисовывал, и они шли пить чай из самовара бабушки Федоры со вкусными плюшками.

* * *

Зимой Мурочка часто сидела дома, потому что постоянно болела. Боба тогда приходил к ней, приносил задания и оставался просто так, посидеть и сказки послушать. Или пофантазировать, как чудесно было бы в неизвестной стране. Боба стал бы капитаном дальнего плавания и водил бы огромные корабли к далёким берегам. А Мурочка танцевала в самом главном балете, и все бы приезжали посмотреть на её замечательное выступление. Была у Мурочки такая мечта — стать балериной. Только Крокодилица, в смысле, мама Тото и Коко, сказала бабушке Федоре, что Мурочку не возьмут в балет, туда принимают здоровых и сильных девочек, а Мурочка всё время болеет.

Боба же говорил Мурочке, что у неё всё обязательно получится. Вот придёт весна, пустят они бумажные кораблики и напишут на них свои желания. И кораблики отвезут их мечты к неизвестным берегам. Это Мурочка так придумала, что кораблики не тонут, а везут послания.

* * *

Скоро грязный снег стал садиться во дворе кучами: за гаражами его было ещё много, а на площадке почти не осталось. Прыгать, правда, в него уже нельзя было, он стал крепкий, как лёд. Боба попробовал, да только ноги себе отбил. Мурочка прыгать отказалась, она вообще после болезни стала вся какая-то почти прозрачная. Потом они пошли пускать кораблики, но ручейки были ещё совсем тоненькие и неглубокие. Боба проверил — залил ботинки через край, поскользнулся и замочил рукав пальто.

— Пойдём порисуем? — сказала Мурочка, глядя, как Боба вытряхивает из карманов ледяную крупу.

Бобе не хотелось уходить с улицы, но он кивнул.

— Нарисуй мне чудо-дерево, — попросила Мурочка дома, когда бабушка Федора, охая и ахая, стянула с Бобы сырой свитер и штаны и усадила пить горячий чай.

От Муриных рейтуз Боба категорически отказался, но согласился обернуться покрывалом в клеточку, пока его штаны сохли.

— А какое оно, чудо-дерево? — спросил Боба.

Почему-то ему сегодня совсем не хотелось шутить и рисовать всё наоборот.

— Не знаю, — пожала плечами Мурочка. — Чудесное.

И Боба нарисовал их берёзу, которая росла из пенька двумя стволами. На всех ветках висели на ней сапожки, валенки, ботинки и сандалики.

— Боба, так не бывает, — рассмеялась Мурочка. — Ну разве на дереве растут боты?

— Это же чудо-дерево, — серьёзно сказал Боба. — Смотри, вот красные туфельки для тебя. Ты пойдёшь их сорвёшь и будешь танцевать в балете.

Мурочка погрустнела.

— В балете не танцуют в туфлях, — сказала она. — У настоящих балерин есть пуанты.

— Я знаю только унты. У лётчиков такие есть, — задумался Боба.

— Ну что ты, Боба, всё не так! — рассмеялась Мурочка. — А вообще, мне нравится твоё дерево.

* * *

Кораблики они с Мурочкой так и не успели отправить в плавание к дальним берегам. Мурочка опять серьёзно заболела, и её положили в больницу. Боба думал, что к Мурочке снова прилепилась простуда, но бабушка Федора, когда Боба забежал узнать новости, встретила его необычайно грустной.

— Проходи, Боба, — сказала бабушка Федора, и Боба понял, что Мурочку ещё не выписали.

Он зашёл из вежливости, потому что бабушка Федора не закрыла дверь, а просто молча ушла вглубь квартиры. Боба потоптался на пороге, скинул грязные ботинки, прошёл в кухню и встал как вкопанный. Весь круглый стол был заставлен грязной посудой. Чашки и тарелки стояли неровными башенками, угрожая упасть в любую секунду. Из кастрюли торчала скалка с присохшим тестом, на самовар сверху был накинут грязный дуршлаг, из дырочек которого торчали макароны. В раковине кучей были навалены сковородки и миски. Боба отмер только тогда, когда кто-то дотронулся до его ноги. Это был Васька. Он прыгнул на табуретку, посмотрелся в заляпанный жиром бок самовара, расфуфырил хвост и, сердито шипя, ускакал в коридор.

Бабушка Федора села на табуретку и заплакала.

— Вот, Бобочка, какая я хозяйка. Всё из рук валится. Как представлю, что Мурочке моей ножку отрежут, сердце останавливается.

Боба и не помнил, как домой добрался. Как был, в ботинках, прошёл в зал, сел на диван и уставился на выцветшее пятно. Там раньше висела его картина с кораблём дальнего плавания, а потом он забрал её к себе в комнату, на письменный стол поставил. Вот пятно и осталось.

— Ты что же это, грязнуля, прямо в ботинках по чистым полам? — услышал он грозный голос дяди Адыра. — Мать намывает, а тебе плевать?

Боба метнулся в коридор, скинул злополучные ботинки и пальтишко, шмыгнул в свою комнату, но дядя Адыр не отступал.

— Ах ты неумытый поросёнок! Ты только посмотри, что у тебя на стуле делается? Сколько ещё ты будешь мать расстраивать? Как ещё брюки от тебя не сбежали? — громыхал он.

— Да пошёл ты! — высоким голосом выкрикнул Боба и разревелся.

— Бобка, ты чего? — испугался дядя Адыр. — Что случилось?

А Боба уже подвывал в голос, а потом — вот уж сам от себя не ожидал — уткнулся дяде Адыру в грудь, размазывая слёзы по грязным щекам.

— Ну-ну, Бобка, будет… — мягко сказал дядя Адыр. — У Закаляки всё боли, у Бобки заживи.

Боба от удивления даже плакать перестал.

— Откуда ты про Закаляку знаешь? — спросил.

А сам икать начал.

— Да ж мамка твои рисунки мне постоянно показывает. Ты ж для неё ну чисто Шишкин. Или ещё какой Левитан, — усмехнулся дядя Адыр. — Давай-ка, братец, вот что. Пойдём для начала умоемся. А то мамка придёт, испугается. Что за чудо-юдо такое, скажет?

Боба хрюкнул, это так у него смешок сквозь слёзы получился. А дядя Адыр взял его на руки, отнёс в ванную, наполнил её горячей водой с пеной. Намылил Бобе шею, спину, даже уши.

— Да здравствует мыло душистое! Ну всё, — сказал он довольно, — теперь у тебя уши блестят как ручки у самовара.

Боба опять чуть не разревелся, да дядя Адыр стал его из душа поливать, а мыться и реветь одновременно было не очень удобно.

Потом Боба сидел на кухне и пил горячий чай, а дядя Адыр всё его расспрашивал аккуратно, как да что. Тут и мама пришла как раз, всплеснула руками.

— Вот тебе раз! — удивилась она. — Это кто тут такой чистый?

Боба ей даже простил, что она целоваться полезла к дяде Адыру.

— Мой Адыр, — а глаза так и сияли. — Молодцы вы у меня, мальчики.

Потом Бобу спать отправили, и он сначала всё прислушивался к разговорам на кухне. Мама говорила про костный туберкулёз, а дядя Адыр про то, что сейчас не двадцатые годы на дворе, медицина с появлением антибиотиков далеко вперёд шагнула. Мол, вылечат Мурочку. Обязательно.

Боба хотел ещё послушать, но нечаянно уснул. Ему приснилась Мурочка возле их берёзы. Она выкопала ямку, положила в неё красную туфельку и сказала, что теперь на берёзе вырастут новые туфли и сапожки. Тут появилась Закаляка с десятью ногами и стала строить рожи. Наверное, хотела забрать себе все сапожки с чуда-дерева. Но Боба погрозил Закаляке кулаком и сказал, что у него есть антибиотики. Закаляка испугалась и убежала.

Скоро и каникулы начались летние, да только Бобе не хотелось теперь во дворе играть без Мурочки. Мама сказала, что аптекарь Бегемотов по каким-то своим связям выбил Мурочке путёвку в специальный санаторий. Боба, конечно, обрадовался, но всё равно скучал.

Дядя Адыр взял его однажды с собой на настоящую рыбалку с ночёвкой, и Боба страшно гордился, что помогал разжигать костёр и спал в палатке. Тото и Коко ходили потом за ним по пятам и просили рассказать про приключения, и Боба расписывал в красках их путешествие, привирая совсем немного, для интереса. Мурочка всегда говорила, что писателям можно привирать. Это не повсамделишному.

* * *

— Боба, сходил бы к бабушке Федоре, отнёс ей рыбки, угостил, — сказала мама, когда Боба вернулся с улицы.

Ну, Боба взял ведёрко с сорожкой, да и пошёл к бабушке Федоре. Боялся, что она плакать опять начнёт, но та встретила его с улыбкой. С грустной такой.

— Проходи, Бобочка, — сказала она, распахнув дверь.

Боба по сторонам огляделся, вздохнул с облегчением. Самовар, как Бобе показалось, даже подмигнул ему начищенным боком, а Васька прыгнул на колени и начал тарахтеть. Обрадовался, значит.

— Пиццу будешь? — спросила бабушка Федора и поставила перед Бобой тарелку со странным пирогом.

В жизни такого Боба не видал.

— Это меня Лучия научила, — улыбнулась бабушка Федора, глядя на его бестолковый вид, и пояснила: — Мама Тото и Коко. У них на родине такой пирог делают. Вот она меня и научила.

— Вкусно, — зажмурился Боба от удовольствия. — Лучия — красивое имя. Похоже на лучик света.

— Так и есть, — кивнула бабушка Федора. — В переводе это означает «свет».

Боба не ответил, только промычал в знак согласия. Уж больно вкусным был пирог.

— Добрые у нас соседи, — сказала бабушка Федора. — Лучия ко мне каждый день ходила, пока я в себя не пришла. И правда, чего я расклеилась? Мурочка вернётся, а у меня тут Федорино горе какое-то. Того и гляди, кастрюли разбегутся. И аптекарь Бегемотов помог, спасибо ему. И твой Адыр.

— Мой Адыр? — удивился Боба.

— Конечно. Денег на дорогу дал, организовал всё. Медсестру сопровождающую нашёл, — кивнула бабушка Федора. — Ты, милок, присмотрись к нему. Он, Адыр, хороший человек. Его-то имя знаешь как переводится?

— Как? — затаил дыхание Боба.

— Некто, кто подобен отцу, — тепло улыбнулась бабушка Федора.

* * *

Мурочка вернулась ближе к сентябрю. Тоненькая, как тростиночка. Одни глаза на лице остались. Бабушка Федора сказала, что теперь будет в неё тройную порцию каши впихивать в каждую кормёжку. А Мурочка счастливо улыбалась и смеялась. Чудо-расчудесное, она так соскучилась по бабушке и дому.

А перед самым новым учебным годом дядя Адыр как-то позвал Бобу по важному делу. Он так и сказал, мол, одевайся, дело одно есть.

И когда они это дело сделали, Бобе казалось, он прямо лопнет от радости и нетерпения. Потом отправился к Мурочке и позвал её гулять.

— Боба, чего ты улыбаешься? — спросила Мурочка. — Какой-то ты сегодня странный.

— Пойдём-пойдём, сейчас увидишь, — сказал Боба, стараясь быть спокойным, а самого так и подмывало схватить Мурочку за руку и побежать с ней быстрее.

Наконец, они дошли до угла гаражей, где открывался вид на упрямую берёзу. Ту самую, которая росла из пенька. Мурочка пригляделась и рот открыла.

— Ах!.. Боба, что это?

— Чудо-дерево, — вроде как небрежно сказал Боба, а сердце у самого в груди так и запрыгало радостно. Не ошибся дядя Адыр, сюрприз точно удался.

Среди зелёной, по-осеннему в жёлтых прожилках листвы, сочными яблоками свисали красные сапожки, лакированные туфельки и настоящие пуанты. Сапожки и туфельки помогла купить мама, она и размер ноги Мурочки у бабушки Федоры вызнала потихоньку. Крокодилица — в смысле, тётя Лучия, связала тёплые длинные носки, а Цокотуха принесла белые пуанты. По правде сказать, Боба их видел впервые и поверил ей на слово, что эти чешки с верёвочками так называются. Но Цокотуха, как оказалось, работала хореографом в балетной школе и понимала в таких вещах. А ещё она оказалась совсем не злой, как и её друг — худющий балерон в трико с писклявым голосом, как у комара.

И был пир во дворе, прямо за столом, где обычно аптекарь Бегемотов играл в домино со старичком-пауком. Бабушка Федора и Лучия напекли пирогов, кто-то принёс варенья, кто-то квасу и ситро. Все поздравляли Мурочку с выздоровлением и возвращением.

* * *

Берёзу с тех пор прозвали Мурочкиным чудо-деревом. Под ним влюблённые со всего города признавались друг другу в чувствах и завязывали на ветках ленточки в знак того, что они теперь связаны незримыми узами. Хворые просили у берёзы здоровья, одинокие спутника жизни, юные — исполнения желаний.

А повзрослевшая Мурочка читала под чудо-деревом ребятне свои сказки, и, говорят, добрее этих сказок не было на свете.

1) Из дневника К.И.Чуковского: "О Муре: мы с нею в одно из воскресений пошли гулять, и она сказала, что ей всё кругом надоело и она хочет «в неизвестную страну». Я повел её мимо Летнего сада к Троицкому мосту и объявил, что на той стороне «неизвестная страна». Она чуть не побежала туда — и всё разглядывала с величайшим любопытством и чувствовала себя романтически. — Смотри, неизвестный человек купается в неизвестной реке!"

Вернуться к тексту