К несчастью (гет)

Ветер надувал паруса голландского брига; морские волны мерно и спокойно шумели; эта картина всякому показалась мирной и прекрасной, но яркость морского пейзажа не радовала и не успокаивала Мадлен д’Ожерон. Она стояла у борта, вглядываясь в синюю морскую даль, и её сердце раздирали досада, гнев и надежда.

Капитан корабля, господин Ламбрехт ван дер Гроот, только что прошествовал мимо, и они обменялись холодными кивками. Мадлен знала, что капитан не менее, чем она сама, недоволен её появлением на "Джонгроуве"; голландец был уверен, что женщина на корабле принесёт несчастье. Но губернатор Тортуги умел быть убедительным. К тому же у господина ван дер Гроота тоже были дочери, и он вполне понимал родительскую тревогу и желание уберечь своё дитя от бедствий, связанных с неудачным браком.

Мадлен полагала, что кому-кому, а уж ей это путешествие точно принесёт несчастье. Если, конечно, она не проявит храбрости и смекалки, не возьмёт свою судьбу в свои же собственные руки. И ей удалось обмануть бдительность ещё доверчивого и неопытного в делах Анри, чтобы послать записку своему возлюбленному, против которого так отчаянно протестовала её семья и от которого теперь её увозили во Францию, к дальним родственникам — а она не знала и не желала знать.

Что ей делать во Франции? Манерничать и жеманничать на приёмах? Принимать ухаживания этих глупых, надушенных фарфоровых кукол, по какому-то недоразумению именуемых кавалерами?

Нет, её счастье состояло в другом, совсем в другом! Она родилась и выросла под жарким солнцем Вест-Индии, и ей довелось узнать, каковы настоящие мужчины, чьей любовью стоит гордиться. Таков был её избранник — лихой и храбрый капитан Левассёр, корсар и пират, гроза торговцев и испанцев!

Мадлен не сомневалась, что он найдёт способ её освободить. И гнев на отцовский деспотизм сменялся в её душе радостной надеждой.

* * *

Капитан ван дер Гроот сердился и на губернатора Тортуги, и на его строптивую дочку, и на самого себя. Надо было согласиться! Он чуял, чуял, что не доведёт его эта затея до добра! Но теперь уж поздно каяться...

Вот, стоит его пассажирка, смотрит на море. Гордая, надменная, вид — что у сердитой королевы. И хоть Мадлен д’Ожерон была худовата и бледновата на голландский вкус, было в ней что-то такое этакое. Даже гнев, надобно признаться, шёл к ней, так что капитан против воли ею любовался, и это заставляло его сердиться ещё больше.

Франция, Франция, все беды от неё! Разорительные моды, странные кушанья, когда не поймешь, что берёшь в рот... Господин Ламбрхет усмехнулся, вспомнив, как в первые годы брака его добрая жёнушка Перенелла забрала себе в голову странную фантазию: попотчевать дражайшего супруга изысканными блюдами из французской поваренной книги. По счастью, этой фантазии быстро пришёл конец, ибо госпожа ван дер Гроот убедилась, что нет ничего лучше старой доброй голландской пищи — хлеба с сыром, супа, рыбы и овощей, выращенных на собственном огороде.

Ламбрехту не терпелось вернуться домой. Давно он не видел домашних! Перед его внутренним взором мгновенно пронеслись дорогие сердцу картины. Вот старый дом с увесистым серебряным молоточком на тёмно-зелёной двери; пятна света на бело-голубой плитке пола; узкие лесенки, напоминавшие капитану родные корабельные трапы. Большая комната, убранная и вычищенная до блеска, в глубине которой посверкивает драгоценная посуда, серебро и китайский фарфор с узкоглазыми ангелами и диковинными цветами; со стен глядят превосходные портреты, а роскошные натюрморты пленяют взор. На одной из стен — великолепная фреска с изображением Адама и Евы у Древа познания; за большой комнатой так и утвердилось название "комната Адама и Евы". Здесь собирались лишь по праздникам, но само наличие этой комнаты грело душу капитана ван дер Гроота, ведь он лишь благодаря своим трудам выбился в люди и нажил состояние, которое мог передать детям. Решено, в следующий раз он возьмёт в плавание сына. Как вытянулся, должно быть, мальчуган за время его отсутствия!

Перенелла будет тосковать и плакать, но что поделаешь — такова жизнь. Дочери утешат её. Розалина и Эглантина, удивительно похожие друг на друга девушки-погодки — прелестные девочки, уж точно не огорчили бы так родителей, как эта вот французская девица, свалившаяся ему на голову. Розалина, старшая из сестёр, уже была помолвлена с помощником Ламбрехта, славным парнем, достойным того, чтобы войти в семью. Там, дома, Перенелла с девочками перебирали и подготавливали приданое — чего только не хранилось в недрах драгоценного шкафа, которым так гордилась хозяйка! — и ждали того дня, когда можно будет ради свадьбы отпереть парадные двери...

А Ламбрехт продолжал вспоминать — он видел дальние комнаты, где было немного вещей и больше веселья; трещал огонь в камине, Перенелла и дочери склонялись над рукоделием; звучали песни, шутки и смех, ибо госпожа ван дер Гроот с юных лет была смешлива и остроумна, а дочки пошли в неё. Хлопочет по дому старая Мейнтье — преданная служанка, давно уже ставшая частью семейства. И даже беспрестанная уборка, мытьё и скобление всего и вся не казались капитану Ламбрехту таким уж тяжким испытанием, от которого хоть из дому беги; нынче он был преисполнен благоговейного уважения к своей добродетельной супруге, которая целыми днями пеклась о чистоте в доме и здоровье его обитателей. И как отрадно видеть чистые полы и стены, сверкающую начищенную посуду на столе...

Вот вернётся Ламбрехт домой, и вся семья, как полагается, усядется за стол, покрытый — он знал, в честь его приезда, — великолепной дорогой скатертью. Он прочтёт молитву, и в торжественной тишине пройдёт трапеза; блеск оловянной посуды и обилие яств будут радовать глаз.

Затем они будут гулять в саду, и дочери, цепляясь за отца, едва умещаясь со своими широкими юбками на узкой дорожке, покажут ему свои владения. Разноцветные волны тюльпанов среди зелени, под сенью цветущих слив и яблонь радуют глаз; особенно — после морских пейзажей и причудливой природы далёких жарких стран. Потом, в другой день, поедут за город, где не крошечный кукольный садик-клумба, а настоящий, большой огород и фруктовый сад являются гордостью госпожи Перенеллы...

Но капитану корабля некогда предаваться мечтам. Мгновенно пролетели перед ним милые картины — и вновь мысли о нынешних заботах и хлопотах поглотили внимание Ламбрехта ван дер Гроота.

* * *

На следующее утро, только-только забрезжил рассвет, хлопот у капитана ван дер Гроота прибавилось, и все его худшие опасения оправдались. Анри д’Ожерон признал в преследующем "Джонгроув" корабле "Ла Фудр" — посудину этого дрянного пирата Левассёра, и стало ясно, что дело обернулось дурно. Попытка уйти от преследования была заведомо тщетной; ругаясь про себя, капитан отдал приказ принимать бой.

Но пушки "Джонгроува" успели дать лишь один залп — прежде, чем в борт корабля впились абордажные крючья, а пираты Левасёра посыпались на шкафут.

Капитан ван дер Гроот не успел и подумать о том, что ему не суждено будет увидеть ни родного дома, ни родных лиц; в глубине души он понимал это с той минуты, как на "Джонгроув" взошла высокомерная француженка, ведя за собою незримую спутницу — смерть.

* * *

Едва заслышав суету, предшествовавшую битве, Мадлен бесстрашно выбежала из своей каюты. Она знала — знала, что возлюбленный не оставит её в беде. Сердце билось где-то в горле, голова кружилась; девушка замерла у перил капитанской рубки, наблюдая за тем, как идёт по кораблю её великолепный, статный избранник в окружении своих живописных и ужасающих пиратов.

Анри и капитан — как бишь его звали? — преградили Левассёру дорогу. Мужчины обменялись несколькими "любезными" фразами, но Мадлен была так взволнована, что едва понимала смысл произнесённых ими слов. Вот огненный взор Левассёра обратился к ней, и сердце Мадлен заколотилось ещё отчаяннее, ещё быстрее, хотя это и казалось невозможным. Капитан вытянул руки, пытаясь остановить пирата, уже устремившегося к девушке, и тот с размаху ударил его алебардой по голове.

Голландец упал замертво, и его кровь — первая кровь, пролитая на её глазах, — поразила Мадлен. Она испуганно отшатнулась от Левассёра.

— Зачем... зачем вы его убили? — прошептала она, едва узнавая собственный приглушённый голос.

Левассёр громко расхохотался.

— Он стоял между нами! — объяснил пират, отсмеявшись, а затем довольно грубо взвалил Мадлен на плечо и под торжествующие крики своей команды перенёс прелестную добычу на "Ла Фудр". В глубине души Мадлен предпочла бы какой-нибудь более галантный и удобный — для неё — способ передвижения, но приходилось мириться с мужественными и героическими привычками избранника её пылкого сердца.

Кровь голландского капитана растекалась по палубе корабля, перешедшего в собственность пиратов.

* * *

Мадлен сидела на песке, неловко поджав под себя ноги. В пышном платье, с талией, стянутой корсетом, непривычная к тому, чтобы сидеть на земле, а не на креслах и подушках, она тщетно старалась сохранить гордый и неприступный вид. Её душили слёзы, и больше всего ей хотелось исчезнуть из этого места, из этого мира, раствориться в прозрачном после недавнего шторма воздухе, растаять в сиянии белоснежного песка дюн.

На песчаной отмели Вихрен-Магра решалась её участь.

"Смотри, сколько народу погибло по твоей вине!" — эти слова брата звучали в ушах девушки, как набат. Теперь было ясно, что и Анри падёт жертвой алчности и жестокости свирепого Левассёра, как тот голландский капитан, а она сама...

Мадлен слушала и не верила — до неё, будто далёкое эхо, долетал издевательский голос её героя и отрывистые ответы Анри.

В руках Левассёра вилась верёвка, на которой он завязывал узелки; её храбрый, благородный и прекрасный герой угрожал брату своей невесты — он всё ещё называл её так — самой настоящей пыткой.

И она вручила своё сердце и свою судьбу этому человеку! И это его она полагала образцом мужественности и благородства... а он назначал ей цену — цену, как вещи!

— С вашего позволения, я хотел бы знать, за что вы назначили сумму в двадцать тысяч песо? — внезапно среди песков раздался новый голос, приятный и чёткий, хотя его обладатель и говорил по-французски с ужасным акцентом.

Мадлен почти равнодушно подняла взгляд на пришельца — чего ей было ожидать? Её жизнь уже погублена навеки.

Зато Левассёр и его разбойники оглянулись с удивлением и почти что с ужасом. Появление незнакомца их явно не порадовало.

С самой верхушки дюны спускался высокий, стройный человек в чёрном камзоле с серебряными галунами; тёмно-красный плюмаж из страусовых перьев, украшавший его шляпу, развевался подобно украшению на рыцарском шлеме.

Это был капитан Блад — Мадлен прежде слышала это в доме отца; она увидела, как во взгляде Анри мелькнула надежда; Мадлен тоже подалась вперёд, не смея ещё поверить, что неожиданное появление этого человека может чем-то помочь им. Впрочем, один лишь Левассёр обладал такою наглостью и дерзостью, чтобы ссориться с губернатором Тортуги...

Но верить не следовало: отныне, ступив за пределы своего круга, Мадлен не могла рассчитывать на покой и безопасность. Обессиленная страхом и тревогой, она слушала, как Блад и Левассёр торгуются за неё; торг окончился дуэлью; ещё недавно Мадлен не мыслила жизни без Левассёра, героя её грёз, и ради него готова была всему миру бросить вызов — а теперь с отупелым равнодушием смотрела, как её замечательный возлюбленный замертво падает на песок.

Мерзавец, павший от руки мерзавца...

...отныне среди мерзавцев и будет проходить жизнь прекрасной и гордой Мадлен д’Ожерон.

* * *

В уютной и красиво обставленной каюте фрегата "Арабелла" расположились Анри и Мадлен д’Ожерон. Голова Анри ещё болела после пытки, которую применил к нему Левассёр, но он старался не подавать виду, как подобает настоящему мужчине и дворянину, носящему шпагу. Но головная боль была самым меньшим, что тревожило его: мысль о мрачном будущем угнетала юношу.

Отныне Мадлен принадлежала, как собственность, морскому разбойнику, а он, её брат, ничего не мог с этим поделать, никак не мог её защитить. Само собою, Мадлен была виновата в этом несчастье более, чем кто-либо другой, но от этого Анри не становилось легче. Он не выполнил своего долга, и его сестру ждали горе и позор; и хотя Анри сердился и негодовал на глупость и безрассудство Мадлен, он всё же любил её. И чем сильнее было это чувство, тем острее была горечь в его словах, когда сестра своими мольбами о прощении принудила его отвечать.

— Надеюсь, ты наконец поймёшь, что ты натворила. Сейчас тебя купил другой пират, и ты принадлежишь ему. Надеюсь, тебе тоже это понятно…

Но тут открылась дверь, и на пороге показался капитан Блад. Мадлен вздрогнула и прижалась к Анри. О, как же ему сейчас хотелось оказаться на месте голландского капитана, мирно лежавшего на дне морском! Капитан ван дер Гроот исполнил свой долг — и ничего уже не могло потревожить его душу и запятнать его честь...

Между тем Блад снял шляпу и вошёл в каюту. На своём несколько корявом французском языке — это произношение показалось брату и сестре д’Ожерон прекрасным, как пение ангелов, — он учтиво и ласково попросил Мадлен не тревожиться: она и её брат свободны, являются на "Арабелле" не пленниками, а дорогими гостями, и скоро будут доставлены домой, к отцу.

Анри едва мог найти слова для того, чтобы достойно выразить охватившую его благодарность; впрочем, он прочёл в синих глазах капитана Блада полное понимание.

Мадлен была красноречивее: она готова была целовать руки своего спасителя. И взор, каким она проводила Питера Блада, скрывшегося за дверью, навёл Анри на мысль, что синеглазый ирландец будет следующим героем грёз его пылкой и увлекающейся сестры.

И Анри чувствовал, что в этом случае ни его отец, ни он сам вряд ли станут возражать против этого брака.

* * *

Анри хорошо знал свою сестру: взгляд синих глаз, таких ярких на смуглом лице, мягкий голос — какой милой и трогательной была неправильность французской речи! — благородство, с каким он спас их... всё это произвело на Мадлен глубочайшее впечатление. Ворочаясь без сна на постели, Мадлен перебирала в памяти воспоминания: вот стройный силуэт капитана Блада появляется на фоне сияющего синевой неба в дюнах Вихрен-Магра; вот он дерётся на шпагах с Левассёром — как велико его искусство! И, наконец, он обращается к ней — учтиво и мягко, успокаивая и утешая. Он спас её, не требуя награды, объясняя своё благородство лишь "честью... остатками прежней чести" — какая горечь прозвучала в этих словах! Мадлен ничего не желала так, как вознаградить капитана за это благородство; а ещё — заставить поверить, что в её глазах он лучше и честнее рыцарей из старинных баллад.

По прелестному лицу Мадлен катились слёзы нежности, умиления и расцветающей любви.

* * *

К несчастью, второе чувство, так быстро вспыхнувшее в сердце Мадлен, едва первое увлечение угасло, было таким же безнадёжным. Не стоило доверяться Левассёру, ибо он был отъявленный негодяй; не стоило посвящать свои мечты и капитану Бладу, поскольку его сердце было давно и прочно занято. Но Мадлен не задавалась вопросом, отчего фрегат Блада носит женское имя — чересчур далеко унеслась она на радужных крыльях любовных мечтаний.

Зато Питер Блад не забывал об Арабелле Бишоп. Именно её должна была благодарить гордая мадемуазель д’Ожерон, да и оставшаяся в живых команда голландского брига тоже: ведь Каузаку, возглавившему шайку после смерти Левассёра, пришлось смириться с тем, что "Джонгроуву" будет возвращена свобода и все их кожи, которые они везли в своём трюме. Питер надеялся, что Арабелла была бы довольна им, если бы присутствовала здесь сегодня. А может, она даже услышит... когда-нибудь... и поймёт, что он хоть и стал корсаром, но всё же сохранил остатки прежней чести.

* * *

Ханс Маас, помощник капитана "Джонгроува", всё ещё не сумевший оправиться от изумления и горя, вновь взошёл на борт своего корабля. Поистине чудом ему удалось выжить при нападении пиратов, и он не чаял уже вернуться домой и вновь увидеть свою невесту Розалину. Может, оно и к лучшему — с какими глазами он явится к ней? Как расскажет ей о смерти отца, которого она так любила?

Но теперь опасность миновала. Странный корсар по имени Питер Блад вернул им свободу, корабль и груз, и велел убираться на все четыре стороны. Так что встреча с семейством ван дер Гроот вновь стала вполне реальной и достижимой. Ханса гложут тревоги; он чувствует себя самозванцем на бриге, которым теперь ему приходится командовать.

Однажды ночью Ханса посетил странный, необычайно яркий сон — таких прежде не снилось ему. Он точно знал, что ещё находился на борту "Джонгроува", но каким-то колдовским образом каюта брига выглядела точь-в-точь так, как великолепная "комната Адама и Евы" в доме ван дер Гроотов. В этой комнате столпились все представители семейства — и в центре стояли Ханс с нарядной и счастливой Розалиной. Живой и невредимый капитан Ламбрехт соединял их руки. Вместе с Хансом капитан шёл по дому и садику, прилегавшему к нему, и Розалина указывала им на особенно редкие чашечки тюльпанов; вместе сидят они за столом и ведут беседу.

С той ночи тревога будто сама собою отпустила Ханса.

А морские волны всё шумели за кормой. Кричали чайки. Бриг настигал шторм, затем штиль, и снова шторм; и наконец показался родной берег. Исчерченная каналами свободолюбивая страна встречала своих сынов. Ханс Маас шёл по узким улицам шумного города; вот и давно знакомая дверь с серебряным молоточком. Там, за дверью, течёт размеренная домашняя жизнь, там ждут возвращения отца и жениха; там молятся "о плавающих, путешествующих, страдающих и пленённых..."; там ждут счастливого дня, когда придёт час собрать гостей в "комнате Адама и Евы" и открыть парадные двери. Хансу кажется, что он видит за узким окном силуэт Розалины.

В конце концов Ханс вспоминает капитана ван дер Гроота — каким он был в жизни, каким был во сне, — и протягивает руку к серебряному молоточку.

Разве Ламбрехт ван дер Гроот не желал, чтобы все они преодолели свалившееся на них несчастье?

* * *

Шло время; далеко-далеко от Нидерландов, в Карибском море росла слава капитана Блада. Немало воды утекло, прежде чем ему довелось исполнить давнее заветное желание и восстановить своё доброе имя в глазах Арабеллы Бишоп. Гораздо раньше он, к досаде своей, узнал, что черноокая красавица Мадлен посвящает ему свои мечты и грёзы; но ему так и не довелось узнать, что в тишине своего сияющего чистотой голландского дома молится о нём румяная и белокурая голландская матрона по имени Розалина Маас.