Глубина страха  (джен)

Будто ацетон — бутил ацетатный лак, ночное освещение растворяло, разжижая, тьму убаюканных звездами улиц. Луна спелым белым наливом цедила сок на земную поверхность, и лужи ее бледного сока стелились прозрачным фантомным ковром по материям дорог, трав, вод…

Совершенно забывшись, как оглушенный, молодой человек бесцельно плутал по тропам лунного шелка, кое-где разъетым химией уличных фонарей. Ссутулившись, опустив руки в карманы плаща, он невидяще глядел перед собой — и шел, шел, шел… В четырех стенах парню было тошно, и Джинн, охваченный пламенем раскаяния, целый вечер скитался по городу. Он кое-кого искал…

Нанесенная другу рана стала стимулятором. Хладнокровное размышление над истоками страха стало решимостью. Горячее самоосуждение превратилось в двигатель. Переосмысление прошлых ошибок требовало их исправления. Он искал стаю…

Неправы те, кто утверждает, что быстро привыкаешь только ко всему хорошему. Если придерживаться этого категорического заблуждения, то алкоголь, наркотики, любой порок человеческий есть добро, исходя из логических законов простых категорических силлогизмов, где большая посылка — «ко всему хорошему быстро привыкаешь», малая посылка — «к порокам быстро привыкаешь»; следовательно, заключение — «порок есть добро»!

Точно так и боязнь чего-либо в скором времени обращается в систему, замкнутый цикл, санкционирующий примитивный алгоритм поведения: боишься? бойся! боишься? дрожи! боишься? беги! И не смей сопротивляться! «Я часть тебя. Не прекословь себе самому», дает установку программа страха. И так нелегко создать вирус, который вывел бы эту зловредную программу из строя…

Джинн задался целью искоренить свою фобию по методу Тор. Попытаться еще раз, чтобы загладить вину перед ней и наказать — себя.

Шаблонные дома, спроектированные точно по трафарету, плотно мостились один на один, словно опята на трухлявом пне, и в этой сети урбанистической грибницы затерялся человек, ищущий свободу. Угрюмые дворы собирали в кружок кирпичных великанов, и здания нависали, накренившись, над их сердцевиною, будто под воздействием центробежной силы. Где-то за одним из таких неприветливых дворов раздался жалобный скулеж. Джинн остановился, прислушиваясь, и, когда вой повторился, парень направился к источнику звука. Он волновался, ведь сейчас, возможно, все повторится снова, как тогда, в парке, а может это нелепое приключение окончится гораздо трагичнее.. Воющий звук вывел молодого человека к массиву гаражей, напоминавших жестяные ящички. Эту территорию, пустынную часть иного, дикого, мира, облюбовала для себя многочисленная стая бродячих собак. Их была пара десятков, и во главе этой жуткой бездомной рати — матерая сука сибирского хаски, точь-в-точь полуволчица. Она вольготно возлежала на земле, окидывая свою свиту повелительными взорами завораживающих разноцветных глаз искушенной охотницы.

Почуяв появление чужака, псица встрепенулась и, поведя острыми волчьими ушами, утробно и недовольно заурчала. Псы сбились в кучу, будто собираясь выстроить знаменитый тевтонский клин, насторожились, но не двигались с места, ожидая сигнала своего лидера. Джинна как ошпарило, затем резко бросило в лихорадочную дрожь. Псица смотрела безотрывно ему в глаза, требуя: «Уйди!» Но парень, словно загипнотизированный, подался вперед — навстречу предводительнице псового легиона. Грудную клетку скребли изнутри стальные когти деймоса, стискивали легкие, и парень задыхался, тщась исторгнуть ужасного монстра из своего подсознания. Джинн все ближе и ближе подбирался к псице, и она, встревоженная его непреклонностью, предупредительно зарычала, оскалившись. Стая, уловив волнение своего лидера и готовясь защищаться, надрывно залаяла, брызжа бешеной пеной и лютой злобой.. Парень словно утратил все чувства. Он ничего не слышал, не ощущал движения воздуха на коже, ничего не видел — кроме разноцветных глаз полуволчицы. Внезапно Джинну почудилось, что псица говорит с ним — мысленно, и это странное обстоятельство придало ему уверенности. Он приблизился к собаке, преклонил перед ней колено и протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но псица отвела морду в сторону — не доверяла. Псы засуетились вокруг, стремясь накинуться на молодого человека, разорвать его в один миг, лишь только будет подан знак. Хаски, брошенная некогда хозяином, ожесточившаяся на людей, угрожающе обнажила отточенные клыки, извергая из глотки громовой рокот. Зеленые глаза Джинна встретили холодный взгляд псицы. И страх исчез.

─ Не бойся… Не бойся… ─ тихо шептал парень, успокаивая встревоженную собаку. Он вновь протянул к ней руку, намереваясь заключить союз с бывшим врагом. Но…

Псица вцепилась в левую руку парня, погружая мощные челюсти в кровоточащее мясо. В унисон голосила разбушевавшаяся стая. Джинн не вскрикнул; он даже не пытался высвободиться из мертвой хватки псовых клыков. Опьяненная запахом крови, собака с остервенением рвала податливую плоть. Рукав плаща был изодран, и из-под его клочьев лилась тонкими струйками алая жидкость. Здоровой рукой Джинн дотянулся до шеи хаски и кончиками пальцев ласково провел по шерсти собаки. Хватка ослабла. Псица отпустила парня. Лай прекратился.

Обессиленный, Джинн едва сумел подняться с колен. Он развернулся и побрел прочь, совершенно не ориентируясь в пространстве, словно был слеп, еле передвигая непослушные ноги. Перед глазами роилась красная мошкара, застилая путь впереди, в ушах раздавался пронзительный свист, а рана на левой руке пульсировала, толчками синтезируя теплую жидкость из поврежденных вен. Парня покачивало.

«Не удалось… Опять… Не удалось…» ─ назойливо повторял затухающий разум.

Сзади кто-то схватил Джинна за рукав плаща, потянув вниз. Парень, ослабший, не устоял, упав наземь. Сквозь сизую пелену тумана он различил нечеткие очертания морды в светлой маске и миндалевидные разноцветные глаза. Джинн потерял сознание…

Очнулся он уже на рассвете и никак не мог сообразить, где он находится, лишь смутно припоминая, что произошло. Парень лежал на земле, рука его болела ноющей болью. Ночью его хотели сожрать… Джинн приподнялся и огляделся, и вдруг оторопел, пораженный: его окружало два десятка бродячих собак! Они жались к нему спинами, согревая, а около раненной руки покоилась норовистая и жестокая хаски. Рана, несмотря на то, что была довольно серьезной, затягивалась. Псица лечила его. Псица зализывала его раны…