Мудрость и благоразумие (гет)

Виконт Эдмунд Белласис слыл благоразумным молодым человеком. Единственный сын любящих родителей, он никогда не доставлял им никаких неприятностей и беспокойств, за исключением одного, благородного и почётного беспокойства — такого, какое испытывают все отцы и все матери, чьи прекрасные сыновья отправляются на театр военных действий.

Шёл 1815 год, и Корсиканское чудовище бежало с острова Эльба, чтобы вновь внести смятение в умы — и в судьбы мира. Но звезда Наполеона стремительно катилась вниз с сияющего небосклона; и юный виконт Белласис был маленькой, едва заметной — с расстояния в два столетия — частичкой той великой силы, которая готовилась окончательно и бесповоротно смести с исторической арены великого императора и его блистательную империю. Словом, Эдмунд служил в армии герцога Веллингтона.

Шла война, и неприятель приближался к Брюсселю, где квартировали войска союзников; но опасность лишь горячила кровь и обостряла чувства молодых людей, полных сил и надежд, ещё не способных поверить, что жизнь их может и впрямь оборваться. Таков был и Эдмунд Белласис; Брюссель закружил и его в вихре светских удовольствий. Впрочем, он не выходил за пределы благоразумия, ибо всегда сохранял спокойствие и рассудительность.

До тех самых пор, пока однажды задумчивый взгляд его тёмно-карих глаз не встретился с сияющими синими очами самой прекрасной девушки на всём белом свете. Однажды это случается со всеми молодыми людьми, в груди которых бьётся пылкое и горячее сердце; случилось это и с Эдмундом Белласисом.

Избранницу его сердца звали Софией, и она была прелестна, как фея, мила и весела, как задорная маленькая птичка, и ни одна светская красавица из всех, кого знал Эдмунд, не могла сравниться с нею. Но многие из брюссельских знакомых шептались, что её родители несколько ошиблись, когда нарекли эту очаровательную девицу именем, означающим Мудрость. Едва ли мисс Софии следовало поощрять ухаживания виконта Белласиса. Пусть она обладала красотой, живым умом, жизнерадостностью и энергией, пусть она была ангелом и феей одновременно — этот блеск не мог затмить заурядности её происхождения.

София была дочерью интенданта Джеймса Тренчарда. Мистер Тренчард был поистине незаменимым человеком, которого герцог Веллингтон глубоко уважал и полушутя звал Волшебником — мол, не иначе как колдовские способности помогали Тренчарду в сложных вопросах снабжения армии; в самых неблагоприятных условиях, в самой пустынной местности и при самых трудных дорогах ему удавалось в срок добывать всё необходимое. Но и эти блестящие таланты не могли извинить того, что он был простым торговцем; мать Софии, Анна Тренчард, могла сколь угодно выглядеть и вести себя, как истинная леди — но оставалась при этом всего лишь дочерью школьного учителя и супругой интенданта.

Миссис Тренчард была благоразумна и рассудительна — точь-в-точь так, как недавно был сам Эдмунд. Он видел, что эта дама начинает смотреть на него с подозрением и неудовольствием, а её вежливость становится всё более и более холодной; материнская тревога снедала её.

Ещё бы, сколько можно проводить дни в гостиной Тренчардов, слушать, как мисс София играет на фортепиано и петь вместе дуэты; сколько можно танцевать с нею на вечерах, обмениваясь самыми тёплыми улыбками; сколько можно сопровождать её на всех пикниках и прогулках? Словом, сколько можно быть безнаказанно и безгранично счастливыми? Разумеется, в мире заурядного, обыденного благоразумия ничего доброго не могло выйти из любви между виконтом и дочкой интенданта; благоразумные молодые люди из знатных семейств не вступают в столь глупый мезальянс.

Но Эдмунд Белласис уже не был благоразумен. Нынче совсем другая, гораздо более мощная сила руководила им.

* * *

София Тренчард тоже некогда почитала себя разумной молодой девицей; более того, она и сейчас была уверена, что нет ничего разумнее и естественнее, чем наслаждаться выпавшим на её долю счастьем: она любила и была любима, и ей казалось, что за её спиной развернулись широкие, сильные крылья. С уверенностью молодости, полной энергии и надежд, мисс София летела навстречу своей судьбе.

Как и её избранник, София была горячо любимым ребёнком — и настоящей гордостью семьи; от матери она унаследовала красоту и утончённость вкуса, от отца — смелость духа и неутомимую волю к жизни. Твёрдости же и практичности у обоих родителей было не занимать. Прежде София никогда не вызывала у них сколько-нибудь серьёзного неудовольствия.

Но теперь ей приходилось разрываться между советами и увещаниями матери, которая считала, что флирт с виконтом следует прекратить как можно скорее, и полным одобрением со стороны отца, уверенного, что его дочь делает блестящую партию — и имеет на это полное право. Возможно, успехи несколько вскружили голову Джеймсу Тренчарду. Не будь Эдмунд благородным и обаятельным, настоящим рыцарем, будто сошедшим со страниц романа, — никакие соображения выгоды не смогли бы заставить Софию посмотреть на него благосклонно. Но Эдмунд был достоин самой горячей любви, и София не могла не радоваться, что отец одобряет её чаяния и мечты. Со временем и матушка поверит в то, что виконт Белласис — не просто приятный молодой человек, а... а самый лучший человек на свете!

Но пока что Софии тошно было выслушивать её речи, порочащие Эдмунда — будто он какой-нибудь легкомысленный повеса! София знала, что это не так.

Одним тихим и светлым днём, когда они, укрывшись от чужих глаз, бродили по дорожкам парка, Эдмунд заговорил об этом сам.

— София, милая, нам, возможно, скоро придётся выступать. Решающий бой не за горами.

— Какое несчастье... ненавижу эту войну!

— Но если бы не война, мы едва ли встретились бы с тобой, София. Уж за одно это следует благодарить Наполеона...

София задумалась, опустив ресницы. Нередко ей приходилось слышать от матери, что лишь суета и хаос, сопутствующие военным действиям, позволили им с Эдмундом познакомиться так близко. Ведь в Лондоне они жили бы в разных мирах, которые никогда не пересекаются. Виконт Белласис не стал бы завсегдатаем скромной гостиной мистера и миссис Тренчард. Перед ним были открыты самые блистательные салоны столицы. Но сейчас Эдмунд шёл рядом с ней, и София, обыкновенно не отличавшаяся излишней робостью, невольно опускала ресницы под его взором. Нечто новое было в выражении его лица и в звучании голоса; прежде он смотрел на неё с нескрываемым восхищением, иногда — с жадным восторгом, от которого делалось жарко, а теперь... тепло и нежность, почти жалость к ней сказывались в его манерах.

— Не хотелось бы мне думать о Наполеоне. Такой чудесный день... — голос Софии, обычно такой радостно-мелодичный, звучал глухо и почти жалобно.

Но Эдмунд вовсе не собирался портить солнечное блаженство мрачными думами о будущем. Напротив, он желал навеки украсить тот день в памяти Софии: он просил её руки.

— Но... а как же...

— Поверь, мы сумеем преодолеть это. Мои родители слишком горячо любят меня, чтобы противиться моему счастью; а когда сомнения твоей матушки развеются... София, ведь ты любила бы меня, если бы я был... скажем... простым солдатом?

Трудно было представить этого красивого, благовоспитанного аристократа простым солдатом, но любовь всегда усиливает работу воображения. София радостно кивнула.

— Разумеется! Кем бы ты не был, я бы тебя любила. Мы были рождены, чтобы встретиться. Мы бы узнали друг друга, где бы не очутились!

Эдмунд улыбнулся её словам и склонился к ней, чтобы поцеловать. Всё вокруг них цвело, сияло солнце, и ничто не предвещало грядущей грозы.

* * *

В такой же солнечный и весёлый летний день мисс София Тренчард и виконт Эдмунд Белласис обвенчались в походной церкви — с благословения отца невесты. Ни мать Софии, ни родители Эдмунда ничего о состоявшемся бракосочетании не знали.

— Мне жаль, что придётся скрыть всё от мамы, — говорила София отцу, когда они беседовали накануне, — я так мечтала о том, что она поцелует меня перед венцом... и тогда она знала бы, что у Эдмунда самые благородные намерения.

— Я тебя поцелую! — заверил дочь Джеймс Тренчард. — Ты же понимаешь: твоя мама слишком благоразумна и осторожна, чтобы одобрить твой брак с Эдмундом. Она потребует, чтобы мы дождались сначала согласия его родителей, а... — он развёл руками, — но когда всё уже будет решено, твоя мама смирится с неизбежным и увидит, насколько это было правильно. И родители Эдмунда тоже.

София вздохнула, сознавая его правоту. Она думала о том, что, наверное, вот так отец и начинал большинство своих рискованных предприятий: без ведома жены, дабы не слушать её предостережений. А Джеймс Тренчард не без гордости подумал о том, что едва ли Эдмунду Белласису удастся действовать подобным образом — против воли Софии. Этот славный малый, быть может, и храбрый офицер, но мистер Тренчард готов был поклясться, что его девочке не будет стоить особого труда прибрать мужа к рукам и руководить им. Джеймс горячо любил свою дочь, узнавал в ней собственные черты — и сейчас был по-настоящему растроган и взволнован.

Её брак с виконтом был большой удачей — несомненным прыжком через несколько ступенек наверх, к блистательным высотам, куда мистер Тренчард стремился всю свою жизнь. В конце концов, он имел гораздо больше прав на признание и уважение, чем бесполезные, глупые, ленивые существа, что носили пышные титулы и позорили их своими пороками или слепым бездействием.

Но будь Эдмунд Белласис одним из них — одним из этих промотавшихся бездельников, бесхребетным или порочным, — смог ли бы он, Джеймс Тренчард, отдать за него свою любимую дочь? Нет, нет, не стоило об этом думать — ведь жизнь преподнесла Софии именно то, чего она заслуживала: любовь доброго знатного мужа, готового сложить к её ногам все свои преимущества и — в будущем — графскую корону.

Правда, ни корона, ни диадема не украшала прелестную головку Софии, когда она шла к венцу. Новая модная шляпка, светлое платье, драгоценная индийская шаль (не все знатные леди могли похвастаться таким роскошным нарядом!) — вот и всё. Но в глазах отца и жениха София была самим совершенством. Какими бы разными не были Джеймс Тренчард и Эдмунд Белласис, в этом вопросе они были абсолютно согласны друг с другом.

Им было не до пышности; никаких гостей, палатка вместо величественного собора, и торопливое уединение молодожёнов в квартире, которую нанимал Эдмунд — вместо отъезда в прекрасное старинное гнездо древнего графского рода.

Но как бы там ни было, а мисс Тренчард солнечным летним утром превратилась в леди Белласис. Для её отца то был несомненный успех, большая победа. Отчего же у него так щипало глаза и щекотало в носу?

* * *

Эдмунд Белласис родился под счастливой звездой. Он всегда пользовался всеобщей любовью — родственники, друзья, даже слуги в родном поместье — любили его и восхищались им. Сейчас, будучи взрослым человеком, он понимал, что там, где его родителей лишь уважали и слушались — его самого любили. Отчего же так получалось — едва ли Эдмунд мог бы объяснить.

И вот теперь, в золотистом солнечном мареве, просвечивающем сквозь спущенные шторы, он любовался нежным личиком Софии. На её щеках играл очаровательный румянец; а её улыбка заставляла его чувствовать себя самым счастливым человеком на свете.

Они оба знали — однажды это непременно произойдёт: уединение сонной тишине спальни, только они двое — и их любовь. Что могло быть естественнее, правильнее и мудрее? Что значили все титулы, обряды, ритуалы, традиции и привычки перед тем, что они чувствовали друг к другу?

Подобно многим молодым, сильным и здоровым людям, Эдмунд не верил в свою смерть. А всё же с приближением решающей битвы ледяное потустороннее дыхание становилось всё более осязаемым. Смерть не страшила его, как не страшил бой и тяготы похода; но расстаться с жизнью, любовью и красотой, с землей и небом — этого он не желал, отчаянно и остро.

И вот настал этот чудесный тёплый день; Эдмунд любовался Софией, дремавшей на его плече. Нет, они поступили верно, тысячу раз верно! Он не мог отправиться туда, где властвовала Госпожа Смерть, не назвав Софию своей.

Перед мрачным оскалом Смерти и перед ясным ликом Любви вся суета человеческого муравейника меркла.

* * *

Бал у герцогини Ричмондской был в самом разгаре; не узнать было старый просторный сарай, украшенный обоями и гирляндами, переполненный нарядной утончённой публикой. Герцог Веллингтон ещё утром получил некие важные известия; но Наполеону не под силу было испортить праздник у герцогини.

Нет-нет, Бони ничего не испортил, скорее — прославил в веках. Войска Бонапарта уже приближались к местам будущих великих битв, а британские офицеры ещё танцевали на балу и ловили улыбки светских красавиц. Одной из самых красивых пар в изукрашенном зале были Эдмунд и София. Виконту Белласису, доводившемуся герцогине племянником, не стоило большого труда достать билеты для Тренчардов. Тайна, связывавшая их, несколько тяготила молодого человека, не привыкшего к подобной лжи, но всё бывает впервые. А Софии таинственность казалась восхитительно романтичной. Она была безоблачно счастлива, когда кружилась в вальсе, встречаясь с Эдмундом взглядом, ловя каждый жест и каждое слово. Они оба были счастливы.

До тех пор, пока в зал не ввалился офицер в грязных сапогах — с донесением герцогу Веллингтону: медлить больше нельзя. Джеймс Тренчард удалился вместе с герцогом: общее дело объединяло их. Миссис Тренчард, которая весь вечер провела в тревоге, искала взглядом дочь; добрую мать серьёзно беспокоило то, как София и виконт Белласис выставляли напоказ свои чувства, и она была весьма сердита на обоих. Ах, вот же они! В суете и сумятице нарядной, взволнованной толпы Эдмунд и София замерли, обнявшись — будто застыв в бесконечном вальсе. С их губ срывались торопливые, бессвязные слова прощания и откровенные признания в любви. Безумие времени! Безумие войны!

Миссис Тренчард с ужасом осознала, что не смогла бы увести дочь, если бы виконт не отпустил её сам — медленно, неохотно. На секунду отведя взгляд от лица Софии, Эдмунд обратился к её матери:

— Берегите её!

— Это я обычно и делаю, — отрезала Анна и тут же пожалела о резкости своих слов: с такой тоской Эдмунд Белласис глядел им вслед. В конце концов, бедный юноша отправлялся на поле боя, и неизвестно, не останется ли он там навеки.

Видимо, София тоже думала об этом. Она едва дошла до кареты и горько, отчаянно разрыдалась, стоило им оказаться в спасительном полумраке экипажа.

* * *

София лежала в своей уютной девичьей спальне; она уже не плакала. Совсем обессилев от слёз, она едва дышала, пытаясь собрать воедино осколки своей разбитой жизни — и разбитого сердца, которое ещё зачем-то билось в застывшей груди.

Перед её внутренним взором всё ещё стояло опечаленное лицо Эдмунда, и в ушах ещё звучали его полные любви слова — всё то, что он сказал ей на прощанье; это видение можно было бы все отпущенные ей годы хранить в памяти, как драгоценнейшее воспоминание, но на него падала тень... или, наоборот, беспощадный луч света, открывавший безобразную истину. Вот так — в лучах яркого света фонаря среди мягких летних сумерек — София увидела знакомое лицо; молодой человек улыбнулся ей заговорщицки... и издевательски. Он имел на это право, этот негодяй, который помог своему приятелю бессовестно погубить честь и жизнь несчастной девушки. Прежде она видела этого человека в одеянии священника, а накануне — накануне он в форме Пятьдесят второго пехотного полка собирался на битву. Однополчанин и друг виконта Белласиса.

Их венчание с Эдмундом было фарсом, его чувства и обеты — ложью, а любовь Софии — глупостью бабочки, летящей на огонь.

Легче было бы узнать, что Эдмунд погиб, чем понять, каким он оказался подлецом. Но стоило Софии подумать об этом, как её сердце сжалось от острой боли: вдруг сейчас он лежит на поле битвы, истекая кровью... Она всё ещё любила его! Не того, кем он был на самом деле, а того, кем притворялся; и гибель этого человека-из-мечты она оплакивала — всем сердцем.

"О, мамочка! Если бы я слушалась твоих благоразумных советов и предостережений, то нынче не страдала бы так отчаянно, так остро!"

София лежала в полумраке девичьей спальни, предаваясь боли и скорби, пока новая мысль не заставила её широко раскрыть глаза и замереть от страха.

Что, если у неё будет ребёнок?

* * *

Сражение миновало; закатилась звезда Наполеона; маленькая бельгийская деревушка Ватерлоо навеки прославилась в веках. Все эти великие новости почти не произвели впечатления на Софию Тренчард, имевшую глупость надеяться, что Эдмунд возвысит её до звания леди Белласис, своей любимой супруги, а не швырнёт в грязь, заклеймив дурой и шлюхой.

А Эдмунд Белласис лежал за стеной, в соседней комнате, и боролся со смертью. Джеймс Тренчард по делам службы ездил на поле битвы; там он нашёл Эдмунда, почти умирающего от раны, и привёз в Брюссель. Где же ещё Эдмунду быть, как не в кругу семьи, под присмотром жены и её родителей?

Так рассуждал Джеймс, ещё не знавший печальной правды; с этим пришлось смириться и Анне Тренчард, которой он раскрыл ей то, что считал истиной. Мистер Тренчард, конечно, мог бы этого и не делать — не могла же она выставить на улицу раненого героя! Но как бы там ни было, в волнении отец выболтал матери всё. София в отчаянии кусала губы до крови; нелегко было выносить сдержанное — до того ли теперь! — осуждение матери и искреннюю тревогу отца. О, как он переживал за жизнь человека, сгубившего его родную дочь!

— София, Эдмунд пришёл в себя. Хочет тебя видеть, — Джеймс звал её, уверенный, что она жаждет прийти к любимому как можно скорее.

Узкий коридор — несколько взволнованных замечаний, пересказ вердикта врача, заверение, что есть надежда, — и вот тихая комната, где Эдмунд лежит на постели; он поворачивает голову, и его усталое, измождённое лицо озаряется счастливой улыбкой.

— София! — он протягивает к ней непривычно ослабевшую руку, и она против воли касается его в ответ. Тот же необъяснимый магнетизм всё ещё притягивает её к нему. Как могут в одном сердце уживаться ненависть и страсть?

— Не плачь, София! Всё в порядке. Твой отец — и вправду волшебник.

Но по её щекам текут слёзы — неужели это тот самый Эдмунд, который так жестоко посмеялся над её любовью? Вот он, живой, настоящий. Неужели он мог? Может быть, Софии просто привиделся священник в офицерском мундире? С издевательской ухмылкой на лице?

Как бы там ни было, но сейчас Эдмунд не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. София целует его в лоб — последняя дань праху того, кем он никогда не был — и доктор уводит её из комнаты.

— Не беспокойтесь, мадам. На редкость крепкий организм. Он выздоровеет, — суровый на вид доктор мягко успокаивает задумчивую бледную девушку.

София торопится скрыться в своей комнате — прежде, чем разрыдаться навзрыд. Если бы, если бы! Если бы всё было иначе!

* * *

Полетели дни; Эдмунд шёл на поправку — хорошее здоровье и отличный уход делали своё дело. События последнего времени были столь великими и значительными, и при этом сменяли друг друга с такой головокружительной быстротой, что Эдмунд едва ли успевал их осознать и обдумать; теперь же бешеная скачка дней замерла в тишине и покое комнаты больного. Знакомство с любовью, утратой, болью, смертью и окрыляющим чувством спасения от её ледяных костлявых лап — всё это глубоко и надолго поразило его. Но он был счастлив — почти счастлив.

Бледность, задумчивость и грусть Софии изрядно беспокоили молодого человека. Иногда ему казалось, что она едва заставляет себя смотреть в его сторону и говорить с ним; она отвернулась, когда он прошептал, как страстно надеется поскорее выздороветь и прижать жену к своей груди. Что же могло превратить его пылкую, нежную Софию в эту мрачную, чопорную даму?

Однажды Эдмунд спросил её, отчего-то смущаясь — хотя что могло быть естественнее? — не чувствует ли она... не замечает ли... может быть, тогда... словом, не носит ли она его ребёнка? Эдмунд как-то слышал, что в это время женщины становятся несколько странными.

София вздрогнула всем телом и оглянулась на него с такой горечью и ненавистью во взгляде, что Эдмунд тут же пожалел о своих словах. Не сочла ли она такие вопросы неприличными? Но ведь между мужем и женой...

— Виконт Белласис, я знаю... всё.

Он изумлённо воззрился на Софию; произнеся эти слова, она опустила голову и сжала на коленях маленькие изящные ручки. Эдмунд не мог припомнить решительно ничего, что София могла бы узнать и говорить об этом столь трагическим тоном. Уж не начинается ли у него внезапно бред и горячка?

— Что... что ты такое знаешь, София? Объясни, я не понимаю тебя.

Она вскинула голову; на её щеках пылал лихорадочный румянец, глаза метали синие молнии. Растерянный, обеспокоенный и обиженный невысказанным обвинением Эдмунд не мог не любоваться ею в тот миг.

— После бала у герцогини Ричмондской я видела того священника, что якобы обвенчал нас. Он был одет в мундир вашего полка, виконт.

Несколько мгновений Эдмунд глядел на Софию с искренним и глубоким изумленьем; затем с тихим стоном откинул голову на пышную подушку. И вот тут-то настала пора изумляться уже для Софии; ибо она узнала, что обвенчавший их с Эдмундом капитан Ричард Бивери действительно являлся самым настоящим священником — ведь младшие сыновья знатных семейств по традиции становятся служителями церкви. Однако характер у младшего отпрыска лорда Тидуорта был самый боевой; Бивери участвовал в прежних войнах против Наполеона и, едва стало известно о том, что Бони вернулся и вошёл в Париж, Дик добился права вновь надеть мундир. Разве он сделал это не ради защиты отечества?

— Моя бедная маленькая жёнушка, неужели я тебе об этом не рассказывал?

Нет, ведь между собою они разговаривали преимущественно о своей любви да о том, какое счастье ожидает их впереди. Да и теперь они принялись говорить на те же увлекательные темы, забыв о бедняге Дике Бивери, который уже лежал в земле. Впрочем, Дик сильно огорчился бы, узнай он, что Эдмунд и София тратят драгоценное время на вздохи и стенания, когда им так несказанно повезло. Нежданно София из пучин несчастья вновь воспарила под небеса радости; её чувства изливались в тихих слезах и бессвязных восклицаниях. Эдмунд был рад возвращению былой сердечности, и едва ли осмеливался укорить жену в том, что она усомнилась в нём, и лишь сожалел о потерянных днях, которые она отдала горю и тревоге.

— И знаешь, Эдмунд... — сказала наконец София, и прелестный румянец окрасил её щёки, — я думаю... ещё наверное не знаю, но, кажется, ты верно догадался... когда спросил меня о ребёнке.

* * *

Над Европой воцарился мир; гораздо скорее, нежели можно было ожидать, наступил мир и между графским семейством Брокенхёрст, из которого происходил Эдмунд, и семьей Тренчард. Джеймсу Тренчарду простили его род занятий, вульгарную предприимчивость и оборотистость, когда стало известно, что он спас жизнь их сыну; София же была столь очаровательна, грациозна и умна, что титул леди Белласис как нельзя более подходил к ней; к тому же вскоре после возвращения из Бельгии она дала жизнь прелестному мальчику, следующему наследнику древнего рода, а затем — и другим детям, которые обещали стать гордостью и украшением семьи.

Общество сошлось на том, что Эдмунд поступил довольно неблагоразумно, женившись на дочери торговца; никто не осудил бы его за флирт с этой хорошенькой девчушкой, а многие — не осудили бы и за интрижку с соблазнением; дядюшка Эдмунда, ныне преподобный Стивен Белласис, был прежде хорош в таких делах. Но жениться! Какая глупость!

Сам же Эдмунд твёрдо стоял на том, что никогда за свою жизнь он не проявлял такой мудрости, когда поступил, как велели ему сердце и совесть. Если Наполеон Бонапарт некогда подошёл к той тонкой грани, что отделяет великое от смешного, то Эдмунду Белласису удалось пройти по узкой границе между Благоразумием, Глупостью и Мудростью. Эдмунд был куда удачливей Наполеона: он обрёл своё счастье, хотя его имя и не сохранилось в веках.