Нож (гет)

Барти

Барти распахивает дверь и замирает перед входом в аудиторию. Вопреки всем его надеждам, класс зельеварения уже занят. Когда он видит, кем, на мгновение хочет развернуться и уйти, но уже поздно — его заметили. Ничего не поделаешь, приходится пройти внутрь. Опустив свои вещи на стол демонстративно максимально небрежно, он идёт мимо Лили к шкафчикам, где хранятся ингредиенты, по дороге пытаясь незаметно заглянуть в её котел, чтобы понять, что она варит.

Лили поднимает на него глаза.

— О, — говорит она, — привет.

— Привет, — отвечает он, глядя на шкафчики с ингредиентами. Прошлой ночью он называл её «Лили», а теперь даже находиться рядом странно. Это нормально, так всегда бывает после совместной дружеской попойки. Точно. Дело не в нём.

Раскладывая нужные ему веточки, пакетики и флакончики в идеальном порядке, он оглядывается. Непохоже, что она собирается уходить, а он любит тишину.

— Что новенького?

— В моём блокноте? О, или ты про зелье? — Она смотрит на Барти изогнув бровь и слегка улыбается. — Или ты о моей жизни?

— Я имел в виду зелье, — говорит Барти, чувствуя, как на его лице против воли расплывается улыбка при виде Лили, — но теперь ты разбудила во мне любопытство. Даже не знаю, с чего начать.

Так трудно удержаться и не подойти ближе. Отведя взгляд, он возвращается к шкафчику, рассматривает ингредиенты и оборудование для приготовления зелий и достаёт из кармана мантии складной нож.

— Выбери сама тему для беседы, — предлагает он.

— Моя жизнь по большей части сплошной хаос, так что давай не будем об этом, — смеётся Лили — возможно, отчасти невесело, но он не может не присоединиться.

Она продолжает:

— Хочешь знать, что я варю? У меня тут зелье подзарядки, чтобы можно было зубрить ночь напролёт, я разработала его на пятом курсе — это было знаешь, типа проекта для закрепления пройденного материала. — Она поворачивается на стуле, разворачивается к нему лицом и протягивает блокнот: — А это всего лишь тетрадь по зельеварению со всеми моими наработками. Моя вечная проблема: я всегда недооценивала бурачник лекарственный, а ведь не каждому достаточно просто лучезарно улыбнуться, чтобы получить пропуск в запретную секцию для Пинс, даже если ты очень нравишься Слагги. Ну а ты что варишь?

— Ты провокаторша, — говорит он игриво. — Поманила сплетнями и тут же дала заднюю.

И блокнот лежит тут же, такой заманчивый. Таит что-то, что Барти, возможно, хотел бы знать. Что-то, что он, возможно, должен воспринимать как ценность. Но нет ни единой идеи, как заполучить блокнот. Пока что.

— А я делаю антипод твоему зелью. — На его губах появляется лёгкая почти торжествующая улыбка, в воздухе начинает распространяться запах лаванды, которую он растирает своим пестиком. — Снотворное. — Он запускает руку в волосы на затылке и неловко трёт шею. Одёргивает себя и натужно улыбается. — Не особо сильное, — оправдывается он.

— Ты варишь это для себя? Ты на чьей стороне: тех, что по ночам пытаются заснуть, или тех, что по ночам пытаются не заснуть?

— Заснуть?.. Я припоминаю, точно, это такой способ отдыха.

Как правило, он не помнит свои сны, но Винки обычно выговаривала ему достаточно много замечаний по поводу испорченных простыней и, как она говорила, чепухи, которую он во сне болтал. Он не хотел бы, чтобы об этом узнали здесь, в школе. Закончив перетирать лаванду с остальными травами, он переходит к веточкам валерианы и достаёт свой нож.

Приступая к нарезанию, он бросает на Лили взгляд. Не так часто он разговаривает с магглорождёнными, тем более в Хогвартсе.

— Я где-то читал, что магглы используют корень валерианы, чтобы уснуть, но это не особо эффективно… Я вот думаю: может быть, есть какой-то старый рецепт снотворного, который который достался кому-то из магглов по наследству от родственников-волшебников, но он не действует должным образом без остальных ингредиентов или магии?

— Возможно. Они ещё и лаванду используют, добавляют её в бомбочки для ванны, делают саше для подушек и всё такое. — Она делает шаг в его сторону, останавливаясь в паре футов, заглядывает ему через плечо. — Что ты делаешь с валерианой?

Он предполагает, что аромат лаванды действительно должен успокаивать. Возможно, именно по этой причина её активно используют во многих рецептах снотворного. Потом до него доходит, что она сказала. Что такое, Мерлин побери, саше для подушек? Он хочет спросить, но предпочитает вернуть разговор к зельям, однако эта мысль не уходит у него из головы.

— Просто измельчаю, — отвечает он, поворачивается к ней и встаёт так, чтобы она могла подойти и посмотреть, если захочет. — Кажется, получается тоньше чем обычно, но тут дело в ноже. Обычно я делаю немного иначе.

Внезапно его охватывает лёгкая паника, дурное предчувствие, что он вот-вот что-то испортит. Он сильнее сжимает перламутровую рукоять, нащупывает большим пальцем метку на серебряной выпуклости. Он ещё совсем не знает Лили, это загадка, терра инкогнито, её трудно просчитать.

— Ты знаешь способ получше?

Ему самому любопытно, и непонятно, какой ответ он надеется получить.

Лили делает шаг ближе.

— О, я поражаюсь, как хорошо у тебя получается, — говорит она. — В смысле, некоторые выпендриваются своими ножами, зачаровывают их всё такое, но я предпочитаю доверять ощущениям, которые получаю, когда режу сама. — Она морщит носик и говорит почти заговорщицки: — Впрочем, знаешь, иногда я зачаровываю пестик — чертовски надоедает перетирать все эти жёсткие стебли самой. Совсем другие ощущения.

Он почти мгновенно расслабляется, улыбается ей, осторожно снимает кусочки, налипшие на лезвие, стряхивает их на доску. Невольно вспоминает Сильвию, которую видел в основном летом, когда она начала щедро использовать магию везде и всегда, где только могла, как только ей исполнилось семнадцать. На следующих каникулах он тоже сможет использовать магию дома. Но изменит ли это что-либо?

— Да, я тоже думаю, что использовать магию — это отговорка. Мне нравится контроль, а зачаровывать нож — это будет очень хреново для… — Он умолкает, понимая, что сейчас повторит за ней; уголки его рта приподнимаются. — …ощущений. Хотя ты права, думаю, это не имеет значения особенного значения для техники измельчения.

Он наклоняется к ней чуть ближе, словно собирается поведать секрет.

— Но иногда это кажется мне своего рода терапией. Гриффиндор выиграл этот матч.

Он изображает пару ударов, как в боксе, и смеётся. Потом опускает глаза и разжимает кулак, поднимает нож и выставляет его на обозрение.

— Не знаю, насколько лучше он был бы зачарованным.

— Он очень красивый, — говорит она, осматривает нож и протягивает руку, глядя вопросительно. — Можно? Это волшебный? — спрашивает она робко. — Сделан волшебниками или гоблинами?

Возможно, её восхищение ножом не должно было возбудить в нём такое удовольствие, но как же приятно, когда кто-то ценит то же, что и он. Одного этого достаточно для того, чтобы оправдать его безумное решение украсть этот дивный нож у собственного отца. Он не колеблясь вытирает лезвие ножа об обтянутое тканью брюк бедро и протягивает ей. По пути его большой палец оглаживает грифона, высеченного на гарде рядом с клеймом, гласящим:

«Братья Блорнук, Шеффилд, Англия».

— Гоблинами. По-чесноку это технически принадлежит моему отцу. — Он пробирался в кабинет отца каждый раз, когда был уверен, что его не хватятся, а потом, после своего набега, в стратегических целях возвращал тончайший волосок в сейфе на место. — Он работает в Министерстве и умеет разговаривать на гоббледуке, поэтому его однажды позвали сопровождать торговую сделку.

Она крутит в руках нож, восхищённо любуется им, а затем замечает клеймо.

— Шеффилд! — восклицает она. — Это работа гоблинов из Шеффилда?

Он опирается бедром о верстак, улыбается всё шире и шире, немного восхищённый её реакцией, затем кивает:

— Ага. Они любят и очень хорошо умеют использовать в качестве прикрытия своей деятельности от магглов подземные реки, леса, заброшенные заводы и железнодорожные линии. — Он приподнимает бровь. — Как по-твоему, кто ещё мог бы изобрести магическую нержавеющую сталь?

Она удивлённо хихикает, но тут же обрывает себя, а потом смеётся уже по-настоящему.

— Шутка, — признаётся он с усмешкой. — Я предполагаю, это не одно и то же.

Она поворачивает лезвие под углом к свету, чтобы оценить безупречное лезвие.

— Даже нержавеющая сталь страдает от царапин и сколов.

Немного подумав, он убирает поднятую было руку.

— Как и в промышленности магглов, большую долю у гоблинов занимает производство медицинских инструментов и сопутствующего оборудования. Как раз об этом говорили на сделке, где присутствовал отец; у них есть в Ирландии аналог святого Мунго.

— Вот блин, кажется, я до сих пор понятия не имела, что медицинские инструменты маглов делают в Шеффилде. Но это правда круто, что гоблины делают такие изделия для магов, и что твой отец смог помочь в этой сделке — насколько я помню, в прошлом волшебники не особенно-то преуспели в переговорах с гоблинами, да? Это напоминает, как западноевропейские археологи просто вывозили древние артефакты из стран их происхождения — похоже, правда?

К своему прискорбию, он знал удручающе мало об археологии, археологах и об этике их деятельности, поэтому просто кивнул, надеясь, что понимает, что она имеет в виду. К сожалению, всё, что он мог ей сейчас сказать, не имело ни малейшего отношения к делу. Что же ответить ей?

— Я думаю, это ещё и создало немало работы разрушителям проклятий.

Он что, пялится? Кажется, он пялится. Видимо, он не в себе. Потому что всё, что он знает об этой жизни — это как писать эссе и сдавать экзамены. Он может представить, как обсуждает это с Сильвией, но в голове вместо здравых аргументов стоит гул. Дело в том, что такая девушка как Лили — большая редкость в его мире, и он совсем не уверен, что понимает, как с ней обращаться.

— Извини, я не знаю, что ты имеешь в виду, просто…

Чёрт, нужно признаться, что он не понимает, просто признать своё невежество. Он прокашлялся.

— Я не особо много об этом знаю. — Надеясь, что не сильно испортит её мнение о себе, он проводит ладонью по волосам и застенчиво улыбается. — По правде говоря, о медицинских инструментах я знаю только то, что слышал в разговорах на том званом ужине. — Он на мгновение отводит глаза. С ней приходится быть намного внимательнее, чем обычно. — Я могу почитать на досуге о магловской… фармакологии? — говорит он почти вопросительно и добавляет: — Только не о торговцах ножами и не о сталелитейной промышленности.

Он смеётся.

— Почитаешь о фармацевтике? — спрашивает она с иронией. — Хочешь стать тем, кто будет помогать чистокровным в поисках таблеток от головной боли? Может, сможешь убедить их, что не все таблетки одинаково полезны, а некоторые и вообще табу?

— Что-то вроде того, — смеётся Барти. Ему нравится, как она поддразнивает его.

Кажется, было бы легко заставить её так думать. Какое кому дело, если на самом деле так оно и есть? Он задумчиво возвращается к своему котлу и добавляет пару капель из фиала. Кажется — нет, почти наверняка, — со многими другими он бы просто промолчал, или вообще не стал бы заговаривать с самого начала.

Закончив, он наклоняется, чтобы поставить флакон на место, и одновременно едва заметно передвигается, опираясь о столешницу так, чтобы придвинуться к ней ближе. Он уже раскрыл ей свои интересы и рассказал куда больше, чем рассказал бы другим. Они так далеко стоят друг от друга. Сомнительно, что он достаточно интересный для неё собеседник, что его блеяние может впечатлить её так сильно, чтобы она поделилась этим с кем-то из подружек. Особенно принимая во внимание тот факт, что он не собирается работать в Министерстве.

— Я подумываю выучиться на целителя, — говорит он, теперь становясь осторожнее, помня, что перед ним магглорождённая — впрочем, он не думает, что совершает ошибку, — и мне кажется, что если магглы совершают какие-то полезные открытия в своём мире без магии, нам стоило бы подумать о том, как воспроизвести это у себя с помощью зелий. Как ты считаешь? — Он улыбается и бросает взгляд на нож, прежде чем посмотреть ей в глаза. — Разумеется, это если не считать приоритетного для меня вопроса — отдыха чистокровных волшебников.

Лили

Она кивает и улыбается: в планах стать целителем есть смысл. Она задумывается, не стоит ли ей тоже иметь более конкретные цели и амбиции — ведь она на год старше его, а у него уже такие чёткие планы на будущее. Впрочем, может быть, это особенности культуры? Маггловский мир и магический так отличаются. Однако при мысли о Волдеморте всё труднее становится верить, что у неё вообще есть хоть какое-то будущее.

Позже. Она не будет думать об этом прямо сейчас.

— Определённо, — соглашается она, — маггловская медицина совершенно точно достигла некоторых очень интересных успехов, и я удивляюсь, как мало внимания волшебники этому уделяют. — Она морщит нос, думая обо всех этих достижениях маггловской технологии. — И странно, что они игнорируют недавние технологические достижения, в то время как ещё около ста лет назад они старались держать руку на пульсе, принимать их и интегрировать их в магический мир.

— Странно, — соглашается он, — но… всё изменилось очень быстро. Маги беспокоились за свою культуру, за сохранение своей уникальности. Наверное, было проще и полезнее для общества отгородиться как только возможно.

— Извини, — добавляет она, — твой нож всё ещё у меня. — Она протягивает нож рукоятью вперёд, чтобы вернуть ему. — Гоблины из Шеффилда, — она почти смеётся и качает головой, — интересно, в Дарлингтоне такие есть?

А вдруг её родной город не такой уж и маггловский, как она раньше думала?

— Я уж решил было, что потерял его навсегда, — шутит он и забирает нож.

На этот раз он всё же касается её руки, и она чувствует тот же всплеск предвкушения, что и раньше, когда она надеялась, что они возьмутся за руки. Однако он всего лишь принимает нож и даже не задерживает свою ладонь — однако в его глазах на мгновение разгорается интерес. Чтобы скрыть разочарование, она смотрит на свой котёл с зельем, которое теперь стало слегка желтоватого оттенка.

А Барти продолжает:

— В Дарлингтоне есть гоблины, если я правильно помню. Я спрашивал Винки — нашего домашнего эльфа — прежде чем отправиться в Хогвартс. У меня был наставник для таких вещей, но…

Ей очень хочется сохранить невозмутимое выражение лица, но не получается: лоб морщится, брови хмуро сдвигаются. В его нерешительности есть что-то для неё необычное. Может, это потому что он смущается из-за свой чистокровности? Пытается не перевести разговор на своё детство? Это интригует: она невольно сравнивает и понимает, что Джеймсу даже не придёт в голову задуматься о таких вещах.

К счастью, он продолжает, невзирая на её невысказанные переживания:

— В любом случае, гоблины сильно интересуются железными дорогами. Кажется, их общество индустриализировано куда больше, чем у волшебников… слушай, я не помню точно. Это оттуда ты родом? Из Дарлингтона? Это совпадает с твоими представлениями о том месте, где ты выросла? Я не особо много знаю об этом городе.

Она больше не хмурится, а почти смеётся.

— Да, почти. Коукворт. Дарлингтон всемирно известен своим железнодорожным наследием, так что это вполне соответствует. Может, мне стоит почаще тусить с гоблинами, выучить гоббледук?

— Да, наверное, можно, — говорит он, — если тебе интересно. Но, слушай, гоббледук — сложный язык, особенно для произношения.

Он возвращается к своему зелью, а она пытается не дуться, но безуспешно. Это странно — чувствовать разочарование от того, что слизеринец с шестого курса не обращает на неё внимание. В любом случае, крайне маловероятно, что он почувствовал то же предвкушение, что и она, когда их пальцы соприкоснулись, верно? Вместо того чтобы зацикливаться на этой мысли, она возвращается к их разговору. Интересном, к слову.

— Так ты тоже говоришь на гоббледуке? — интересуется она.

— Ну нет, так нельзя сказать. Я могу узнать на слух несколько основных слов, но и только. А что насчёт тебя? Ты говоришь на каких-то других языках? — интересуется он.

Она с сожалением качает головой.

— Я немного занималась французским в начальной школе, но всё было очень примитивно, в основном, как я помню, мы пели «Alouette»⁽¹⁾. — Она пожимает плечами. — О, и бабушка научила меня паре слов на галльском.

Когда он поворачивается к ней, отвлекаясь от своего зелья, на её губах играет лёгкая улыбка.

— Я хотел бы однажды это услышать.

— Что услышать, «Alouette»? — Она шутливо морщит нос, не в силах сдержать смех при мысли, что он хочет услышать детскую песенку на ломаном французском, в голове всё ещё крутятся мысли о её родном городе. — Интересно, как бы я могла узнать о гоблинах, живя в семье магглов в Дарлингтоне?

— Думаю, какое-то количество информации могло бы найтись в переведённых когда-то давно документах и исторических текстах.

По крайней мере, его внимание снова вернулось к ней.

— Кажется, я становлюсь скептиком, думая о том, что именно волшебники предпочитают переводить и записывать. Кажется, насколько я помню, Биннс вообще не занимался историографией или аналитическими рассуждениями?

— Думаю, ты права, что не доверяешь источникам. Не могу припомнить, чтобы он так же рационально размышлял. Если бы он это делал, мне бы нравилось его уроки намного больше. А так они всегда было слишком сухие. Реально позорище. Ты сдаёшь у него ТРИТОНА?

Она качает головой.

— Нет, думаю, я могла бы, если бы… ну, знаешь, если бы я не была волшебницей. В детстве мне нравились «Приключения Леди Птицы» про Елизавету I и Боудикку.

Он недолго молча размышляет.

— Кажется, сейчас я должен был бы заинтересоваться, что такое «Приключения Леди Птицы», но могу ли я задать тебе странный вопрос? Это один из тех вопросов, на которые ты можешь не отвечать, если не хочешь.

Она на мгновение хмурится, прежде чем согласиться, и понимает, что от него не ускользнул этот факт.

— Ты можешь спросить меня — разумеется, особенно если я могу не отвечать. — Она бросает взгляд на своё зелье, которое наконец-то стало ярко-оранжевым. — Так, минутку.

Она снимает свой котёл с огня — теперь нужно перемешать его пять раз движениями в виде спиральных восьмёрок. Она привыкла представлять их себе так, словно рисует в котле ромашку.

— Готово, — говорит она и отставляет котёл, чтобы тот остыл. В горле щекочет, в висках звенят странные колокольчики — что бы он мог спросить? — и, видимо, именно это заставляет её заявить: — Ну вот, я вся твоя.

Ей кажется, или его зрачки расширились? Однако он мгновенно справляется с собой и спрашивает:

— Тебе нравится быть такой? Той, кто ты есть? Я имею в виду, волшебницей. Не знаю, может, это глупый вопрос. Или грубый. Я просто… — Он умолкает. — Разве это не странно? Так сильно отличаться от тех, среди кого ты выросла. Ты скучаешь по маггловской жизни?

Она поджимает губы, задумавшись, потом улыбается — в основном себе, не ему.

— Я правда не знаю. Я никогда не была не волшебницей — не помню себя в таком возрасте, когда я не могла не взлететь с качелей, или заставить осенние листья танцевать под мою песню, или что-то ещё в этом роде. Поэтому я никогда не была по-настоящему магглом. И довольно рано узнала о Хогвартсе и обо всём этом, потому что Сев… — Она замолкает. Продолжать кажется странным предательством, несмотря на то, как Сев с ней обращался в последнее время. — Эта дурацкая секретность, — она хмурится и продолжает: — Мои дедушка с бабушкой думают, что это просто чушь — учеба в частной школе где-то далеко от Инвернесса, где я вынуждена прилагать кучу усилий только чтобы получить среднее образование. И да, маггловский мир просто огромный по сравнению с волшебным. Но всё равно есть чему поучиться, например, как те энтузиасты гоблины из Дарлингтона. А ещё, возможно, маггловские развлечения лучше — пока ты не появился тут сегодня, я жалела, что не могу в процессе варки зелья посмотреть «МузТВ» или послушать Кэйт Буш. Так, ладно, Барти Крауч, теперь давай поменяемся ролями. — Она встряхивает головой, потирает ладонью лазам и снова становится весёлой. — Ты сам когда-нибудь думал об этом? О том, каково это — не быть волшебником? — Она осторожно кладёт руку ему на плечо, и он в ответ кладёт сверху свою. Удивительно, что ей всё ещё удаётся сохранить спокойствие, когда она мягко уточняет: — Разумеется, правило то же: если не хочешь — не говоришь.

— Я думал: как, должно быть, ужасно быть сквибом, отверженным.

Он с грустью смотрит на дверь. Она делает неуверенный шаг к нему. Прислоняется к столу, прикасается бедром к его пальцам. На её лице появляется грустная улыбка при мысли об отверженных. И хотя она думает, что не все семьи изгоняют своих сквибов, всё же согласна: быть сквибом — наихудшая участь. Ты навсегда становишься изгоем. Взгляд Барти на дверь только укрепляет её в мысли, что нужно быть осторожнее и нежнее. Впрочем, её немного распирает от эмоций, как бывает, если тебе доверили секрет.

— Меня интригует грандиозность магглов. Я и не хотел бы, но заинтересован. Это действительно непостижимо… И мне правда очень хочется знать, что такое «МузТВ», — говорит он так, словно речь идёт о фармацевтике, — и Кейт Буш. Я даже не вполне уверен, что правильно понимаю, что такое «поменяться ролями»... Но догадываюсь, что среднее образование — магловский аналог ТРИТОНов. Но слушай, неужели жизнь магглов так сильно отличается отличается от нашей? Я не уверен, что знал бы многое из этого, даже если бы не был волшебником.

Всё становится намного проще, когда он так произносит «МузТВ» — и ей совсем не просто не рассмеяться.

— Думаю, магглам тоже не всё понятно, хотя их технологии и достигли очень высокого уровня в наши дни. — Она кивает ему и улыбается в ответ на его предположение о том, что такое среднее образование. — У тебя очень развита интуиция, ты в курсе? А Кейт Буш — это певица, у меня есть её записи. Я могу тебе дать послушать как-нибудь, если хочешь.

Она весело приподнимает бровь и с удовольствием наблюдает, как он смотрит на неё с притворной робостью. Это заставляет её рассмеяться и закатить глаза. И ей требуется какое-то время, чтобы понять: всё это время она сравнивала с Джеймсом. Поэтому она задерживает взгляд на его пальцах, всё ещё прикасающихся к её бедру, и кладёт свою руку на стол рядом с его, касается ладонью ладони.

И без передышки продолжает:

— А «поменяться ролями» — это просто фраза о том, чтобы представить кого-то… — на минуту призадумывается. — …Это разновидность шутливой мести. «МузТВ», — она смеётся. — Даже не знаю, с чего начать — возможно, стоит просто показать тебе?

— Посмотрю с удовольствием. — Его улыбка почти милая, словно он наконец сбросил маску. — У тебя здесь есть проигрыватель?

Она тоже улыбается ему.

— У Ремуса есть — сначала работал на батарейках, но сейчас он его зачаровал. Раньше я приносила пластинки моего дедушки, потому что у меня были только кассеты, которые я записала на папином магнитофоне или с радио. — Обходиться без музыки было так странно. Она прикусывает губу, обдумывая следующую мысль. — Ну а теперь я покупаю пластинки сама, мои маггловские приятели все подсели на панк и говорят, что я слишком хиппи.

Его взгляд, возможно, на секундочку задерживается на её губах, когда он говорит:

— Что ж, если Люпин не будет возражать, было бы здорово иногда что-то послушать. Я знаю только про джаз. — Он приглаживает волосы рукой. — В библиотеке рядом с домом родителей есть проигрыватель семьдесят восьмого года.

— Я уверена, Ремус не будет против. — Тут она понимает, что не может представить себя входящей в гостиную Слизирена с маггловским проигрывателем под мышкой, даже если ему двадцать лет и он зачарован. — Слушай, может, стоит попроситься к нему в комнату? — При мысли о Барти, сидящем в библиотеке и слушающем джаз семьдесят восьмого года, она улыбается. — Та библиотека — она маггловская?

Её интригует мысль о том, как он проводит своё свободное время вне школы. Понимает, что разговор совсем скатывается во флирт, но Барти совсем не похож на слизеринцев с её курса. Он куда интереснее.

— Да, маггловская. Я пользуюсь папиной мантией-невидимкой. — Он прикусывает губу, выдавая, вполне вероятно, волнение, и это почти мило, но тут же его глаза загораются. — Что такое хиппи?

Она на минуту призадумывается, наморщив носик и надув губы.

— Это такие как бы протестующие — ты знаешь, что такое протестовать, верно? Магглы любят навешивать на людей ярлыки, они часто мерзкие, а «хиппи» — это один из ярлыков, но сейчас это в основном означает жизнь в определённом стиле. Ну, знаешь, длинные волосы, длинные юбки, цветочные принты. — Она хмыкает: — А ещё у хиппи есть бороды.

Не слишком ли она наслаждается его замешательством?

Он осторожно проводит пальцами по её подбородку и говорит:

— Тогда ты точно не хиппи.

По какой-то причине весь этот разговор будит в её воображении картину того, как она водит его по магловским местечкам, в кафе, угощает латте, приводит в Наннингтон-холл, музей Бимиша, в театр Миддлсборо. Что-то подсказывает, что он скоро преодолеет свою настороженность по поводу библиотеки и остальных мест, если туда его поведёт она. Возможно, воображение также подкидывает ей картинку того, как его пальцы со скулы скользнут ниже и приподнимут её лицо для поцелуя. Она смеётся над его шуткой по поводу бороды, и это лучшее, что могло сегодня произойти, после Сева и всего остального.

— Я умею притворяться, — парирует она и смотрит на своё зелье. — Дам тебе знать, когда можно прийти послушать Кейт Буш, хорошо? — Она неохотно возвращается к своему котлу и магией разливает зелье по флаконам. — Перехвачу тебя на старостате или пришлю сову. Настоящую, не бумажную — та легко может сбиться с пути, если за ней не следить.

— Мне нравятся твои птички, Лилс, — он смотрит на неё с такой понимающей улыбкой, что смущает и очаровывает одновременно. — Однако и правда, лучше было бы связаться с тобой более, — в его голосе есть недосказанность, — надёжным способом.

Она не может удержаться от улыбки.

— Мне тоже нравятся мои птички.

Собрав свой блокнот, котёл и флакон с зельем в школьную сумку, она возвращается к столу Барти.

— Ты определённо сделал нудный процесс приготовления зелья намного более интересным, — говорит она ему. — Ладно, лучше пойду приготовлю чай, и скрещу пальцы, чтобы за ужином были булочки с заварным кремом.

Уходя, она легонько касается его плеча, машет на прощание рукой и не позволяет своему взгляду задержаться на нём слишком долго.

1) Французская песенка для малышей про жаворонка.

Вернуться к тексту