Словно последняя соломинка (джен)

Шинтаро лежал на диване и, щурясь без очков, глядел в белый потолок — пытался разобрать, что это темнеет: какое-то насекомое или пятно? Ещё совсем недавно такое занятие показалось бы ему совсем бессмысленным, но теперь у него было слишком много времени. И он был рад отвлечься на что угодно, лишь бы не прислушиваться к собственному сердцу и дыханию, лишь бы не вспоминать о проигранном матче, лишь бы не злиться на собственное бессилие.

Много лет он отдавал все силы и мысли баскетболу: и когда играл в школе, и ещё больше — когда стал выступать за "Бостон Селтикс". Только спортом и жил практически. А на последнем матче, когда его команда бросала штрафной, у него зазвенело в ушах, он схватился за сердце, и всё сузилось до панического страха за свою жизнь.

Проигрыш случился главным образом потому, что двое ключевых игроков сорвались вместе с ним в больницу. Наверное, прошлый Мидорима непременно бы сказал:

— Вы же спортсмены, разумеется! Нужно идти и играть, несмотря ни на что!

Но он промолчал, потому что всё участившиеся панические атаки впервые настигли его на баскетбольной площадке. И это был конец.

Ему звонили родные, знакомые, коллеги, и многие упоминали, что и так было очевидно — нужно менять профессию на что-то более спокойное. Болезнь словно прочертила жизнь на до и после. И от этого "после" уже нечего было ждать.

Мидорима не представлял, что делать дальше. Без баскетбола его словно не существовало. Он так привык к этому ритму жизни спортсмена, что сейчас всё казалось застывшим. Он не мыслил себя без тренировок, без дальних бросков, без команды в конце концов. Но всё это осталось в прошлом. В прошлом остался и Мидорима — целеустремлённый, сильный духом, трудолюбивый. Сейчас он себя не узнавал, да и не хотел узнавать.

Не мог он и думать о будущем. Мидорима вообще не мог ни на чем сосредоточиться. Постоянный страх преследовал его — конечно, из-за болезни, но от понимания легче не становилось. Не помогали талисманы, которые ему приносили. Не убеждали уверения врачей, что физически он здоров, а остальное вполне излечимо.

Ничего. Ничего это не давало.

Мидорима ненавидел собственное бессилие, снова и снова блуждая взглядом по белому потолку.

И вдруг… Внезапная мысль о том, кто мог бы… Помочь? Поддержать? Мидорима не знал ответа, но ухватился за эту идею, как утопающий за соломинку, и позвонил Такао.

Может, тот и был удивлён, но всё же откликнулся.

— Давненько мы не виделись, Шин-чан, — заметил Такао, заходя в гостиную дома Мидоримы.

Не то чтобы они совсем не общались после школы — переписывались время от времени, встречались от случая к случаю, но сейчас у Мидоримы не было желания спорить.

— Слушай, что я могу сделать? — растерянно спросил Такао, скользнув взглядом по полке с наградами.

— Просто шути и улыбайся, как обычно.

Такао удивлённо глянул на него, но продолжил как ни в чём не бывало:

— С тобой всё будет хорошо. Даже Оха-Аса так считает, верно?

— Без понятия. Я не слушал… сегодня.

— Серьёзно, не слушал? Так и сказали. А ещё говорили, что перемены для Раков будут непременно к лучшему.

Мидорима фыркнул. Конечно, Такао тоже не слышал гороскопа и просто придумывает на ходу нечто приободряющее. Ничуть не изменился.

Наверное, Мидорима возлагал неоправданно много надежд на этот визит. Но прогнать Такао тоже было невозможно. Вместо этого он сказал:

— Врёшь ведь.

— Эй, а чем тебе мой не нравится? Ладно-ладно, сейчас. — Такао достал из кармана телефон, чтобы найти прогноз Оха-Аса.

Мидорима не слушал их с того самого утра ни разу — потерял смысл смотреть в будущее. А сейчас голос ведущей, которая пообещала Ракам большую удачу и первое место, казался совсем раздражающим.

— Вот ведь глупость, разумеется, — пробурчал он. Предсказания гороскопа играли роль, пока он был кем-то. Пока что-то из себя представлял. А теперь… Теперь это ничего не значащие, пустые и ненужные слова.

— Никогда не думал, что увижу тебя сдавшимся, — печально заметил Такао. — Ну же, Шин-чан…

Мидорима нервно вздохнул. Да сколько можно? Бодрое непонимание только злило, от сочувствия было тошно, но Такао задел что-то очень горькое. Напомнил о том, что прежний Мидорима так бы себя не вёл. Но найти прежнего Мидориму никто не мог. Даже Такао и то не удалось.

— Лучше иди, Такао, — сказал он мягко, пытаясь не обращать внимания на то, что его последняя надежда не оправдала себя.

Такао попытался извиниться, но Мидорима устало отвернулся.

Пятно на потолке — в нём и то было больше смысла, чем в этой встрече.

— Можешь идти, Такао, — повторил он. — И не надо убеждать меня, будто всё наладится и я обязательно найду какое-то дело. Без баскетбола я никто.

Такао усмехнулся. Усмешка была совсем невесёлой, но Мидорима прикусил губу от того, насколько это было привычно и знакомо. Противно только, каким опустившимся нытиком он сам выглядит сейчас. Никому другому Мидорима бы, может, этого и вовсе не показал, но именно рядом с Такао он когда-то учился откровенности — пусть даже самой стыдной и неловкой. И эта «учёба» была очень долгой и постепенной.

— Я когда-то бросал баскетбол, — вдруг сказал Такао. — Целых полтора раза. Это не то же самое, что у тебя, но… я знаю, что это больно. Словно лишаешься какой-то части себя.

От этих его слов Мидорима поднял взгляд и прислушался куда внимательнее.

— Но знаешь, что я тебе скажу? Я не позволю тебе быть никем, Шин-чан.

Мидорима хмыкнул. Вот ещё заявка.

— Но кем я, по-твоему, могу теперь быть? — уточнил он.

— Ты был моим другом и, надеюсь, будешь им всегда. Хотя, конечно, такому цундэрэ, как ты, говорить подобное…

— Я не цундэрэ, разумеется, — пробурчал Мидорима.

— Эй, значит, с первой частью ты согласен? — хитро прищурился Такао, а потом протянул ладонь. — Ну так что, Шин-чан?

Мидорима знал, что это его не вытащит, в лучшем случае станет началом какого-то другого пути. Но сейчас будущее казалось не столь безнадёжным. Может, потому что он перестал быть никем?

И он крепко пожал руку Такао.