Дайдай (джен)

Болезнь восьмиклассника, синдром Питера Пэна, отрицание действительности, эскапизм… Неважно, как вы это называете. Неважно, в каком месте… Каждый хочет, чтобы его узнали получше, а способов сбежать подальше от реальности предостаточно.

В моём случае весь этот психологический винегрет выглядел иначе. Синдромом восьмиклассника я никогда не страдал, потому что на фоне своего блистательного отца мне и в голову не пришло бы перещеголять его сияние. Синдром Питера Пэна? Противился ли я взрослению? Пожалуй, я бы сравнил себя с другим сказочным персонажем. Или, вернее, с его прототипом. В нашей семье царствовал синдром Кристофера Робина. Мальчика, который не нужен был своим родителям. Только в отличие от английского сверстника, которому отец рассказывал выдуманные истории, мой не обращал на меня ровно никакого внимания с самого рождения. Сколько себя помню, он всегда сидел ко мне спиной в своём кабинете и одержимо пялился в монитор с очередной медицинской статьёй.

В нашей просторной квартире его кабинет, а особенно компьютерный стол и полки с многочисленными научными трудами по анатомии, психологии, хирургии были своеобразной токономой.⁽¹⁾ Моя мать всегда предупреждала меня, когда я стоял на пороге и нерешительно тянул голову в сторону манящего света монитора отца, что его беспокоить нельзя.

Не думаю, что это был какой-то особенный метод воспитания или полное отсутствие любви. Ему было просто неинтересно быть отцом.

Не знаю, зачем они с мамой вообще завели меня? Чтобы выглядеть нормальной семьёй? Чтобы репутация отца как респектабельного директора госпиталя была непоколебимой?

Ирония в том, что я выбрал ту же профессию, что и он. Что и кому я хотел этим доказать? В тот день, когда я поступил в медицинский, я пришёл к нему и долго стоял на пороге его кабинета, чувствуя, как все те барьеры, которые приносили в детстве столько боли и огорчения, уже не так сильно меня задевают. Маленький мальчик, отчаянно желающий достучаться до своего отца, вырос.

Я считал людей непроходимыми тупицами, презирал их честность и открытость, высмеивал их. Я не верил в существование добрых намерений. Но, наверное, я просто завидовал им? У всех них было то, чего лишили меня в детстве. Я не знал, для чего я живу вообще, ради кого. В чём смысл? Будто я был создан лишь для того, чтобы стать наглядным примером полной пустоты жизни.

И всё же я стал студентом медицинского института и даже показал некоторые успехи в первом семестре, блестяще сдав сессию.

Отец никак не отреагировал на моё сообщение об учёбе, но я, вдохновлённый, не иначе, предновогодней суетой, решил попросить его позаниматься со мной отдельно, подтянуть некоторые вопросы из области онкохирургии — я решил стать непременно хирургом.

Он не сказал мне «нет». Практически не отрывая взгляда от монитора, он некоторое время говорил о том, что идея эта хорошая и что он обязательно подумает.

Древний японский этикет. Японцы никогда не говорят «нет», чтобы не причинить неудобств другому человеку. Даже если это ваш собственный сын, который всего лишь просил немного подтянуть его в теории предмета, которым вы занимаетесь всю жизнь.

Я поднялся и молча вышел из его кабинета. Он этого даже не заметил. В коридоре я столкнулся с матерью, спешащей на кухню.

Моя добрая, милая мама. Как и почти все женщины, после замужества она оставила работу и полностью ушла в семейный быт. Интересно, хотелось ли ей иногда зайти в его кабинет и как-то напомнить о себе?

В тот раз я заставил её посмотреть на меня и спросил, правда ли, что мой отец меня не любит и я им совсем не нужен? Это было очень по-детски, но злость и досада в тот момент поднялись в моей душе, чтобы, скрутившись в бушующий коктейль, разлиться по венам равнодушием к жизни.

Мать засмеялась. Конечно, она не хотела создать для меня неудобную обстановку и просто не могла показать своих истинных чувств.

Её невесёлый смех стучал в висках, когда я отправился в свою комнату.

Вечером мы как порядочная, респектабельная семья сидели за праздничным столом, и мама старательно улыбалась, двигая к отцу дзюбако с традиционным осэти рёри.⁽²⁾

А я смотрел на аккуратно разложенные по ячейкам блюда и чувствовал, как к горлу подкатывает тошнота.

Всё чинно, всё на своих местах.

Дэтэмаки. Сладкий омлет с креветочной пастой, завёрнутый в ролл. Символ многих ясных дней. Сколько этих дней были омрачены напрасными ожиданиями, что меня кто-то услышит?

Комбу. Съедобные водоросли. Их название призывает меня и членов моей семьи радоваться, так почему же все мы сидим с такими лицами, будто празднуем не Новый год, а собрались на похоронах?

Куро-мамэ. Чёрные соевые бобы. Здоровье. Пожелать здоровья директору госпиталя? Смешно…

Нисики тамаго. Рулет из яиц. Белок — серебро, желток — золото. Вечный вопрос: что было первично?

На мгновение я всё-таки почувствовал некоторое возбуждение и прилив хоть каких-либо эмоций. Как в тот раз, когда впервые увидел «Мону Лизу». Сколько же я тогда простоял в семьсот одиннадцатом зале Лувра? Время тогда остановилось. Я смотрел и смотрел на таинственную улыбку и думал, что мы очень похожи. Мне казалось, что Леонардо да Винчи изобразил самого себя. Он, как и я, всего лишь хотел, чтобы его поняли. Узнали получше.

Тай, кохаку намасу, эби, дзони…

Я будто вернулся с небес на землю. Осэти рёри теперь казался мне до жути похожим на натюрморт человеческих внутренностей.

На днях нас впервые водили на вскрытие. У первокурсников обязательных занятий у патологоанатома ещё не было, поэтому ознакомительную экскурсию предложили лишь желающим. Мерзкий запах теперь ещё долго будет меня преследовать, но сэнсей Акайо сказал, что это пройдёт. Больше всего меня впечатлило, как два профессора с очевидным интересом отрезали от внутренностей трупа кусочки чего-то, поднимали их на свет и дискутировали, кто из них оказался прав насчёт диагноза. Я рад, что Судзуки Таро замутило первым, и я под предлогом проводить его на свежий воздух ушёл вместе с ним.

Я смотрел, как отец берёт поочередно красные и белые ломтики камабоко⁽³⁾, и понимал, что необходимость выйти на свежий воздух стала просто критической.

Я нарушил сто и одно правило этого дома, когда вскочил и покинул семейный обед.

Последнее, что я помнил, прежде чем выскочить из комнаты, это взгляды родителей: испуганный матери и непроницаемый отца. Мать принялась кланяться отцу, словно поклонами можно было замять неловкую ситуацию. Меня тошнило от них. От равнодушия отца. От поклонов матери. Поклоны начинались в шесть утра, когда включался телевизор. Диктор кланялся, желая доброго утра, а мать кланялась диктору. Все вокруг кланялись, все вокруг лгали и притворялись.

Только отшагав три квартала, я понял, что сжимаю в руке дайдай.⁽⁴⁾

Сколько же лет мне висеть на дереве, прежде чем садовник меня заметит? Или я прежде сгнию? Или высохну?

Это был последний раз, когда я плакал. А потом я понял, что усвоил главный урок отца: мне тоже была неинтересна жизнь.

* * *

Слишком много я обо всём этом думаю после возвращения из Пограничья. Что-то поменялось не только вокруг меня, но и во мне. Я снова и снова вспоминаю свои тщетные попытки обратить внимание отца на себя, тот злосчастный обед, после которого я ушёл из дома, переехав в студенческое общежитие.

Наверное, и во сне я думаю об этом, потому что первым, что я вижу, когда просыпаюсь сегодня после дневного сна — это яркий сочный дайдай на моей тумбочке.

Я медленно поворачиваю голову, чтобы спросить у Нираги, видит ли он дайдай или тот плод моего воспалённого воображения, но обнаруживаю, что Нираги нет в палате. Зато возле моей кровати сидит на неудобном стуле отец, примерно сложив ладони корабликом в ожидании, когда я проснусь.

— Ото:-сама…⁽⁵⁾ — вырывается ошарашенное у меня.

Не знаю, что меня поражает больше: то, что в глазах отца я вижу слёзы, или то, что он наклоняется и осторожно и бережно меня обнимает, шепча мне куда-то в подмышку: «Прости, сынок...»

1) Специальная ниша, где сидит исключительно глава семьи, когда за столом собирается вся семья.

Вернуться к тексту

2) Традиционный японский новогодний ужин состоит из «осэти рёри» или «осэти» — особого новогоднего набора блюд, где каждая составляющая имеет какое-то благоприятное значение. Состав «осэти» является практически неизменным. Обычно их упаковывают в особую коробку дзюбако и подают холодными.

Вернуться к тексту

3) Варёная на пару паста из рыбы с белым мясом. Обычно в коробке осэти рёри выкладываются ломтики белой и красной камабоко: эти цвета считаются праздничными и присутствуют на флаге Японии.

Вернуться к тексту

4) Японский горький апельсин. Дайдай, если его написать другими кандзи, означает «от поколения к поколению», так как плод, если его не снять с дерева осенью, может несколько лет висеть на дереве. Он символизирует пожелание детей в новом году.

Вернуться к тексту

5) При обращении к старшим родственникам артикль служит показателем особо почтительного и при этом несколько формального, отстранённого отношения. При употреблении «сама» к терминам родства также добавляется уважительная приставка «о». На русском всё это примерно то же самое, что «матушка», «батюшка» и т.д. Двоеточие означает долготу звука: ото:-сама — отец, ока:-сама — мать.

Вернуться к тексту