Ватрушка для мамы (джен)

Я проснулся поздно вечером и услышал, как за стеной, в соседней комнате, разговаривают папа и мама. Они говорили на повышенных тонах. Вернее, это мама говорила на повышенных, а папа — наоборот, на пониженных. Во всяком случае, в ответ на мамины слова слышно было только тихое папино «бу-бу-бу».

— Ты опять был у Этой после работы! — сердитым дрожащим голосом говорила мама. — Думаешь, я не знаю? В любую свободную минуту к Этой бежишь, ни секунды без неё жить не можешь... А я, между прочим, тебя ждала!

— Бу-бу-бу, — виновато отвечал папа.

— Пропадаешь у Этой целыми днями! Совсем забыл про семью! Скоро и ночевать там будешь, ни стыда ни совести у тебя... Или я не права?

— Бу-бу-бу, — папины оправдания были совсем уж неслышные.

— Покупаешь для Этой то, сё, пятое-десятое... Вся зарплата — для Этой! А мы пока не настолько богаты, чтобы на Эту тратиться! С такой дырой в бюджете скоро совсем по миру пойдём!

— Ни кричи, — сказал папа. — Ребёнка разбудишь.

Но мама все равно кричала — теперь уже шёпотом:

— Ну нельзя же так, Витя! Ребёнку нужен новый школьный костюм, совершенно необходима осенняя куртка и ботинки! Он изо всего вырос за лето. А ты всё тратишь на Эту... пропади она пропадом! Зачем ты вообще купил эту старую развалину? Ведь мы откладывали на хорошую мебель!.. А у этой дырявой таратайки то одно ломается, то другое... Толку от неё ноль, а все эти запчасти, колеса, аккумуляторы, и что́ там ещё... просто выброшенные на ветер деньги!

— Ты не понимаешь, — сказал папа. — Где и когда я ещё смог бы найти такой отличный глушитель по сходной цене? А сегодня как раз удачно подвернулся...

— Это ты не понимаешь! — яростно возразила мама. — Ребёнок, по-твоему, в чем в школу пойдёт, в глушителе? Первое сентября на носу, а ты только и думаешь о своих железяках! Неужели они не могут подождать хотя бы до следующего месяца? Скоро жить будешь в гараже, совсем туда переселишься, к развалюхе этой...

— Не переселюсь, — сказал папа. — Не драматизируй. И вообще, Ася, давай не будем обострять. — Он добавил ещё какое-то негромкое «бу-бу-бу», но я не расслышал.

Мама промолчала. Сердито, как она умеет. Наверное, слова у неё закончились. Или она тоже не хотела обострять.

Я лежал и смотрел, как по потолку ползут лучи от фар проезжающего по двору автомобиля. Все-таки зря мама так сердится, своя машина — это здо́рово! Тем более настоящая «Победа», модель ГАЗ-М20! Она стоит в гараже — большая, блестящая, и от неё вкусно пахнет бензином и машинным маслом. В ней пока что-то не работает, но папа сказал, что обязательно её починит, и тогда мы все втроём сядем в неё и поедем на озеро, на пикник. Конечно, возьмём Мишку и, может быть, Алёнку. Будем все вместе сидеть в лесу, у костра, купаться, загорать, поджаривать на огне сосиски и варить в походном котелке суп из пакетика...

А школьный костюм... Ну, это всего лишь школьный костюм, подумаешь! Могу и в старых брюках ещё походить, не такие уж они и короткие.

Вообще папа и мама у меня хорошие. Они, конечно, иногда ругаются, даже ссорятся, но потом всегда мирятся. Ни разу не случалось такого, чтобы не помирились.

Но все равно мне сейчас было немного грустно.

* * *

Наверно, мама все-таки драматизировала. Потому что утром она была бледная, расстроенная и даже не стала ругать меня за то, что я не доел манную кашу. Папа молча ушёл на работу, и мама так же молча засобиралась в свой институт. Она стала такая задумчивая и как будто замороженная, что мне тут же захотелось сделать для неё что-то очень хорошее и тёплое, чтобы она поскорее растаяла.

Я всё утро ломал голову над тем, чем бы таким маму порадовать и их с папой помирить, чтобы они перестали друг на друга кукситься, но так ничего и не придумал. А потом в гости неожиданно заглянула соседка, тётя Света. Она привёзла со своей дачи целую корзину вишен. Они были большие, круглые и поблескивали, будто покрытые лаком.

— Последний урожай в этом году. Смотри, Дениска, красота какая! — Она поставила корзину на стул в прихожей. — Хоть на варенье, хоть на компот, хоть на пирог — всюду сгодятся!

И тут я ка-ак придумал! Даже вспотел — до того мне моя придумка понравилась. И побежал к Мишке:

— Слушай, как по-твоему, испечь вишнёвый пирог — это сложно?

Мишка почесал в затылке:

— Не, не сложно. Если по рецепту. А зачем тебе?

Я сказал:

— Хочу испечь пирог. Вишнёвый, мама такие любит. У меня целая корзина вишен есть как раз для пирога. А мама весь день в институте, ей готовить некогда. Зато вечером как придёт домой — будет ей сюрприз! Вот она обрадуется! И вообще...

— Что «вообще»? — спросил Мишка.

Я хотел сказать: «Вообще она расстроилась и на папу обиделась, потому что он все время в гараже пропадает. А я хочу, чтобы она перестала сердиться и повеселела. И чтобы они с папой помирились». Но почему-то сказал совсем другое:

— Вообще я это... не умею пироги печь. А ты?

— Я умею! — сказал Мишка. Глаза его загорелись. Он тоже любил всякие пироги, и в целом был большой специалист по тортам, вафлям, пирожным и пряникам. И ещё по конфетам. — Это ерунда: тесто сделать, начинку положить — и в духовку! Легче лёгкого... Я и рецепт найду. У мамы книжка есть «Десерты и пирожные», там все написано. Я тебе помогу, хочешь?

— Давай! — сказал я.

* * *

Мы пришли к нам домой и быстро нашли в мишкиной книжке рецепт вишневого пирога. Но там было написано как-то по-заумному: «В подогретое молоко высыпать сахар и дрожжи. Вбить два яйца, добавить три стакана муки. Затем распустить в кастрюле сто грамм сливочного масла...»

— Мишка, — спросил я, — а что значит «распустить»?

— Ну, — Мишка задумчиво посопел. — Размазать, наверное.

— Как размазать?

— Ну, по кастрюле, там написано. Не по стене же.

Я налил в большую кастрюлю молока, насыпал муки и сахара, потом положил сверху кусочек сливочного масла и принялся его размазывать. А Мишка, для солидности нацепив мамин фартук, стал мыть под струёй воды темные блестящие вишни. Потом перевернул дуршлаг, чтобы высыпать вишни в миску, но чуть-чуть промахнулся, и несколько ягод упали со стола и раскатились по полу. Мишка заметил это только после того, как на одну из них наступил:

— Тьфу, зараза...

Он собрал вишни, стёр с них пыль рукавом и сложил в миску к остальным. Я тем временем успел размазать масло, потом опустил в тесто ложку и начал его замешивать. Тесто не очень хотело замешиваться и было похоже на посыпанный мукой кусок мокрого песка, из которого малыши пекут куличики во дворе.

Мишка спросил деловито:

— Ты сахар положил?

— Положил.

— Сколько?

— Две ложки. Как и было написано.

Мишка напустил на себя важный вид шеф-повара, взял на палец немного теста и осторожно попробовал. Поморщился:

— Несладко совсем... Добавь ещё!

— А если...

— Да не слипнется! Сахара много не бывает. А, вот это ещё надо! — он заметил на полке какой-то маленький пакетик и сыпанул в тесто всё, что в нем было.

Я спросил:

— Это что?

— Пекарский порошок, — сказал Мишка. — Видишь, на пачке написано.

— В рецепте про него ничего не было, — сказал я.

— Ну и что? Это просто для аромата. Мама всегда эту штуку при выпечке добавляет, я видел. Здо́рово пахнет, а?

Тесто меж тем вобрало в себя муку и масло, загустело, как глина, и мешать его ложкой стало неудобно. Я с трудом вытянул её из этой глины — ложка оказалась слегка погнувшейся.

— Ладно, не беда. — Мишка выпрямил её об колено. Почти выпрямил.

Я посмотрел на странную желтовато-серую массу в кастрюле. Она мне не очень нравилась. Но зато вкусно пахла ванилью. Я спросил:

— А что теперь?

Мишка важным тоном сказал:

— Надо замесить.

— Как? Руками?

— Ну не ногами же...

Я сказал:

— Давай лучше ты. Ты говорил, что умеешь.

Мишка не стал возражать, засучил рукава, поплевал на ладони, как заправский мастер, и запустил в кастрюлю обе руки. Тесто тут же частью прилипло к ним, частью продавилось между мишкиными пальцами и повисло на них, как перчатка.

— Тьфу! — сказал Мишка. — Я забыл, что сначала надо руки в муку обмакнуть.

Я взял пакет с мукой и сыпанул ему на руки. Хорошо так сыпанул, чтобы уж никакая «глина» к ним не пристала! Но это не очень помогло: тесто все равно было липкое и мягкое и висело у Мишки на руках комьями. Мишка раздражённо зафыркал; он рассердился и набросился на «глину», как боксер на ринге, и стал превращать её в кусок теста: жмякал её и мял кулаком, шлепал по ней ладонями и месил её так, что кастрюля со стуком подпрыгивала на месте. Время от времени Мишка вытирал вымазанную тестом руку о край стола. Тесто не сдавалось, бросалось в Мишку облачками муки, прилипало к стенкам кастрюли и до всего, до чего могло дотянуться.

Я подумал и вспомнил, что́ мама делала в таких случаях:

— Надо руки подсолнечным маслом смазать. Чтобы не прилипало.

— Давай масла! — прорычал Мишка.

Я откупорил бутылку и поддал масла.

Теперь тесто стало не только липким, но и скользким. Мишка вывалил его из кастрюли на стол и принялся убивать скалкой.

Я закричал:

— Стой! — Меня вдруг пронзила ужасная мысль: — А ты яйца добавил?

— Какие яйца?!

— Куриные. В тесто!

Мишка раскраснелся от досады:

— Почему я? Ты́ же тесто замешивал!

— Я забыл про яйца! А ты не напомнил! Ты же говорил, что умеешь пироги печь!

— Ладно, черт с ними, обойдёмся без яиц!

Тесто наконец скаталось в тугой, крепкий, почти резиновый шар. Им, наверно, можно было играть в футбол и здоровски забивать пенальти... Мишка, тяжело дыша, вытер пот со лба. На волосах его остались висеть частицы муки и кусочки теста.

— Во! — гордо сказал он. — Видал? Пирог будет — высший класс!

Мы взяли скалку и принялись по очереди раскатывать получившийся мучной мяч в широкий пласт. Тесто сопротивлялось. Но не очень долго. Мы его так здорово раскатали, что на столе для него едва-едва хватило места. Потом взяли этот пласт за края, чтобы переложить его на противень, но он вдруг порвался и шлепнулся на пол. От неожиданности Мишка на него наступил, и на тесте остался отпечаток его сандалии.

— Да чтоб тебя!..

Мы отскребли тесто от пола. Я сказал:

— Надо не так.

— А как?! — закричал Мишка. — В книжке про это ни слова!

— Надо было его сразу на противне раскатывать, — сказал я.

— Поздно теперь! — сказал Мишка. — Раскатали уже...

— Это он нас раскатал... Слушай, давай этот тестяной лист на скалку намотаем и так на противень перетащим.

Мы так и сделали. Но намотать пласт теста на скалку оказалось легче, чем потом его размотать. Он опять слипся вокруг скалки и хотел превратиться обратно в бесформенный ком. Но мы шмякнули это вредное тесто на противень и размазали его руками. Теперь предстояло самое главное — добавить начинку.

— Подай вишни, — командовал Мишка. Он склонился над пирогом, сосредоточенно нахмурил брови и стал похож на хирурга во время сложной операции. — Ложку. Сахар. — Он ложкой аккуратно распределил ягоды по пласту теста и для верности присыпал их сахаром, чтобы они были не слишком кислые. — Ну вот, теперь можно и печь. Пирог получится — пальчики оближешь!

Мы накрыли начинку, как одеялом, вторым пластом теста, защипнули края и отправили в духовку. Ура, самая трудная часть работы была позади! Теперь осталось только дождаться, когда пирог будет готов.

Я подумал и спросил Мишку:

— Слушай. А ты косточки из вишен вынул вообще-то?

Мишка часто заморгал. Почесал вымазанным в муке пальцем нос:

— Ну, как тебе сказать... Да ладно, ничего страшного! — Он махнул рукой. — Пускай будут с косточками. Для оригинальности.

Оригинальность — это вообще-то хорошо. Но если кто-нибудь вдруг сломает зуб — это будет плохо.

Мишка сказал:

— Не сломает... А если и сломает, ну и что... Щас такие зубы вставные делают — лучше настоящих.

Пирог странно пыхтел в духовке. Сквозь темное мутное стекло было видно, как тесто тяжело вздымается на противне, вспухает горбами то там, то здесь, точно внутри него проснулся маленький вулкан.

— Ух ты! — сказал Мишка. — Чего это он так вспучивается?

Я оглядел нашу маленькую кухню. Она выглядела как после нашествия неуклюжего мучного чудовища. Оно насыпало повсюду муки, испачкало посуду, натопталось на полу жирными следами масла и раздавило там и сям несколько вишен. Если всё это увидит мама... Ведь она наверняка сразу же начнёт драматизировать!

— Слушай, — сказал я. — Надо, наверное, прибраться...

— Ого! — сказал Мишка. Он всё ещё наблюдал за пирогом. Поверхность пирога пошла трещинами, из которых там и сям, как бородавки, повылезли печеные вишни. — Наверно, не надо было столько пекарского порошка добавлять... Или я не знаю что.

Пирог по-прежнему вкусно пах ванилью. Но из дырочек на поверхности теста вдруг полезла алая пена. Пирог опять вздулся посередине, а потом беззвучно лопнул, и из трещины вывалились гроздья размякших вишен. Я представил, как пирог взрывается, разлетается на кусочки, и шматки начинки повисают на стенках духовки. И понял, что сейчас тоже начну драматизировать не хуже мамы.

Мишка поспешно достал пирог. Он по-прежнему сильно пах — только не ванилью. Он немножко пригорел по краям и прижарился к противню. А в центре его образовался большой, с рваными краями кратер, из которого выливались остатки вишневой лавы.

— Ну и что, ну и ладно, — обиженно сказал Мишка. — Ну не получился пирог... пусть будет ватрушка. Она все равно вкусная!

Я осторожно потрогал пальцем корочку по краям пирога. Она была горячая и твердая, коричневого цвета. Я сказал:

— Интересно, отчего ему так поплохело? Может, температура была высокая?

— А ты на сколько поставил? — спросил Мишка.

— На двести восемьдесят, — сказал я. — Чтоб быстрее испекся... А на сколько надо было? В рецепте что́ про это говорилось?

— Ничего. — Мишка засопел. На такие мелочи он внимания не обращал.

Негромко повернулся ключ в замке. Неужели мама уже вернулась из института? Так рано?.. Я представил, как она сейчас входит на кухню, смотрит на нас с Мишкой, и глаза у неё делаются круглые и зелёные, как крыжовник... Я зажмурился. Но оказалось, что это была не мама, это был папа. Он негромко топал в прихожей, чем-то звякал и шелестел, негромко напевал под нос, снимал куртку и искал домашние тапочки. Потом заглянул на кухню.

— Здравствуйте, дядя Витя, — сказал Мишка очень вежливо.

— Здравствуй, Миша. Что... — Папа удивлённо переводил взгляд с меня на Мишку и обратно. — Ребята, что вы тут делаете? И, — он подозрительно принюхался, — чем это так пахнет? Что-то сгорело?

Я показал папе развалины вулканического пирога. И сказал:

— Мы хотели сделать маме сюрприз. Испечь вишнёвый пирог... то есть ватрушку. Чтобы она порадовалась. Видишь? Ну, как?

Папа посмотрел на «ватрушку». А потом оглядел усыпанную мукой кухню, гору грязной посуды в раковине, стол с прилипшими кусочками теста, пятна масла на полу, вафельные полотенца, которыми мы с Мишкой пытались всё это оттереть, противень с пригоревшими к нему потеками начинки... И лицо у папы стало такое, словно он не мог решить, засмеяться ему или заплакать. «Порадовалась?» — было написано на этом растерянно-удивленном лице большими буквами.

Мне стало совсем грустно. Не хотелось смотреть ни на папу, ни на Мишку, ни на наш неудачный пирог. Поэтому я опустил голову и стал разглядывать пол. Там лежала раздавленная вишня.

— Ну, знаешь... — сказал папа. И вдруг улыбнулся. А потом громко расхохотался, откидывая назад голову и хлопая себя ладонями по коленям. И, глядя на него, мы с Мишкой засмеялись тоже — папа умел хохотать очень заразительно.

— Ну, здо́рово, ребята! — сказал он наконец, переведя дух. — Да уж, надо признать, ваш сюрприз определенно удался. У меня просто дыхание перехватило... Ну и кавардак вы тут устроили, хорошо ещё, пожар не случился... А ватрушка отличная, честное слово!

Мишка с видом «я же говорил!» подбросил вверх полотенце и закричал:

— Ур-ра! Значит, мы не зря старались!

А я спросил у папы:

— Ты правда так думаешь?

— Конечно, — сказал папа. — Просто шедевр! Я уверен, маме тоже понравится.

— Не понравится, — сказал я. Уж я-то маму хорошо знал.

— Понравится-понравится, — заверил папа. — Ну, бывает, что первая ватрушка получается комом, но в данном случае важен даже не результат, важно намерение.

Я подумал, что, пожалуй, он в чем-то прав. И спросил:

— Как по-твоему, мама перестанет сердиться? И не будет обострять?

— Обострять? Ты о чем? Постой-ка... — Папа внимательно посмотрел на меня. Он внезапно стал очень серьезным: — Денис! Так ты решил, что мы с мамой... поссорились, так? И потому затеял всю эту... ватрушку? Чтобы мама не сердилась?

Мишка растерянно хлопал глазами. А я сказал:

— Да. И поэтому тоже. — А потом добавил: — Я не хочу, чтобы вы ссорились. Никогда-никогда.

Папа помолчал. Подергал себя за нос. Наверно, он хотел сказать: «Ну и дела!» — или: «Вот это да!» — или: «Ну ничего себе!» Но он только вздохнул и обнял меня за плечи. И улыбнулся: как-то странно — не глазами, одними губами.

— Сын! — сказал он почти торжественно. — Обещаю тебе, что мы больше не будем ссориться. Постараемся, по крайней мере. Знаете, ребята, я ведь тоже не люблю, когда мама расстраивается. Я тоже хотел её порадовать и принёс ей букет цветов. Но ваша ватрушка — это, конечно... Гм. — Он опять заулыбался, а потом сделал строгое лицо: — Ничего, мы сейчас всё исправим! Ну-ка живо ставьте чайник на плиту и помогите мне тут всё убрать! Мама скоро придёт, и мы будем пить чай. Ваша ватрушка займёт почётное место во главе стола, как Памятник Примирения, а я, — он подмигнул, — ещё успею сбегать в кондитерскую и купить небольшой торт. Торты — самая лучшая штука для того, чтобы все поладили друг с другом, и никто ни с кем никогда не ссорился.

И тогда я тоже закричал:

— Ур-ра!

А полотенце подбрасывать не стал. Оно было грязное.