Второй принц в печали (гет)

Солнце только поднималось. Первые ранние лучи раскинулись по хмурому небосклону. Вода в речке чуть рябила, серая в тон угрюмому полотну неба. И на серой речной глади покачивались темные лодки. Старые, но сколоченные добротно, на совесть.

— Да какой там болен… — ворчал в одной из лодок тощий, вытянутый, как жердь огородная, богомолец в темной рясе. И всякий раз, как заводил речь, встряхивал головой, отчего подергивалась щуплая козлиная бородка в рыжину. — Выдумали тоже, болен! Эта нечисть пьет беспробудно, вот и вся хворь.

— Истинно так, беспробудно… — поддакнул ему сквозь зевоту другой, в такой же рясе, но с бородой черной и разошедшейся на всю челюсть. — И греховодник еще…

— Вот и я о чем! — мигом закивал козлобородый. — Бед от него не оберёсси…

Тот второй, чернобородый, лежал на дне лодки, пристроив удочку поперек объемистого живота, прикрывал ладонью глаза и все отчаянно зевал. А сосед его никак не мог угомониться, встряхивал козлиной своей бородкой и дергал удочку так, что уж и самая дурная рыба скорее б сама из воды вылетела да в лодку плюхнулась, чем на его издерганный крючок клюнула.

— Распутник проклятый! — разорялся козлобородый. — Как не пьет, так лезет девиц местных совращать. Ведь не мальчик уж, пятый десяток пошел, а все туда ж! Второй принц еще, называется! Все беды в государстве от него одного, гнать его надо!

Солнце приподнялось над склоном. Забрезжило блеклыми, едва тронутыми позолотой да розовинкой лучами. И выцветшие отблески упали на сероватую речную гладь, задрожали пугливыми огоньками. Чернобородый зевнул широко, будто челюсть свернуть пытался, и выдавил сквозь зевоту:

— Истинно… все беды…

— Так ведь и я ж ровнехонько об том и толкую! Гнать его надобно, этого второго принца! Покуда чего не стряслось! — тут же закивал тощий, и козлиная бородка заходила вверх-вниз, точно поплавок на воде. — А то еще поди разбери, принц он второй или не принц. У покойного-то нашего императора тех нагулянных и не счесть, помилуйте боги грешную его душу.

Он суетливо осенил себя божьим знаком, одной рукой придерживая удочку. Следом за ним крутанул рукой и чернобородый, так и не размыкая глаз.

— Настоятель, ну ведь все уж говорят! — оглянулся на почтенного старика козлобородый и сильнее тряхнул удочкой. — Вы ведь только скажите, так мы его живо!

Он так размахался руками, что и не заметил, как своротил с лодки в воду мешочек с червями. Тот камешком ухнул да и ушел под воду, только круги побежали. В соседней лодке тяжко вздохнул седой почтенный старик, склонил голову и огладил густую, начисто белую бороду.

— Я лично скажу, — степенно заговорил он, — что в такую прекрасную погоду можно было бы и не распугивать мне рыбу.

* * *

Обитель была скромная, если не сказать скудная. Служителей всего ничего, да и деревенька поблизости едва ли не чудом выживала. В одной из келий, тесной и неказистой, о трех шагов в поперечнике, лежал на узкой постели высокий плечистый мужчина. В ширину он едва умещался, и то лежал несколько полубоком. В длину и вовсе ноги свешивались за край, а головой он почти что в стену за кроватью упирался.

На высокий лоб падали спутанные, давно не чесанные пряди, светлые, что переспевшая рожь. Хмуро сходились к переносице тяжелые брови. Угрюмо глядели серые глаза. Разглядывал он молоденькую девушку, богомолку, что принесла ему поднос с пресной кашей да кувшином молока.

— Вам стоит поесть, ваше высочество, — тихо сказала она, так и не выпуская поднос из рук. — Голодом себя морить грешно и не угодно богам.

Поставить поднос во всей келье было некуда, разве что прямо второму принцу в руки. Однако уже пару раз он такие подносы о стену швырял. Богомолка, как видно, не рисковала повторять.

— Дела мне до ваших богов, — буркнул он, затем перевел на нее мрачный взгляд, прищурился и подался в ее сторону. — На что они тебе, боги? Совести у тебя нет. С такими губами сладкими — и божьи знаки целовать!

— Ваше высочество, боги всем нужны. Даже вам.

— Ты, богомолка, жизни не знаешь, — второй принц потянулся всем телом и упер босые ноги в стену кельи. Повернул голову набок и смерил ее цепким взглядом. — Хотя… ты молодая. Не забыла ведь еще, каково на гуляньях миловаться? Признайся, богомолка, ведь хочется иногда снять ту робу да на речку сбежать, с парнями поплескаться?

— Божьей милостью избавлена от таких искушений. Семь лет минуло, как я посвятила себя служению, — спокойно, ничуть не меняясь в лице, ответила она, — мирская жизнь моя окончена и более меня не тревожит. Прошу, поешьте лучше и подкрепите свои силы.

— На что мне силы? — ворчливо отозвался тот и зыркнул на нее лукаво. — Одна девка красивая на всю обитель — и та не дается. Может, я тебе богами послан, упрямое ты создание?

— Если не желаете есть, я лучше уйду, — холодно сказала она и поднялась было, но принц поспешно ухватил ее за руку.

— Да погоди, не сбегай ты так, — он повозился и уселся выше в постели, вздохнул тяжко. — На какие жертвы не пойдешь ради прекрасной девы? Давай уж свой поднос.

Он согнул ноги в коленях, так что одеяло меж ними натянулось, и забрал поднос. Устроил у себя на коленях, однако есть не спешил.

— А все же ты должна быть с севера. Таких упрямых только там и разводят, — протянул он, затем глянул вниз, на жидкую сероватую кашу, и скривился пуще прежнего. — Ведь никакого сладу с тобой нет, а? Хоть бы глянула ласково разок…

— Ваше высочество, за ласковыми взглядами можете в деревню прогуляться, — безжалостно обрубила его надежды девица. — Однако лучше помолитесь богам. И поешьте наконец.

— Точно с севера, — он зачерпнул ложку пресной каши, скривился и вылил обратно в плошку. — Знавал я одну такую… северянку.

Голос его надломился и упал на последнем слове. Лицо ее, такое же до последней черточки — кудри черные, брови вразлет, глаза зеленые ведьмовские, губы краснее крови и кожа чисто мрамором бела, — так и стояло перед глазами. И вот она — здесь, такая же. Черные завитки упрямо выбивались из-под серого чепца богомолки, и брови, и глаза, и губы те же.

— Нет, ваше высочество, — тихо ответила упрямица, — клянусь вам, ни единого раза за всю жизнь не бывала я на севере. А выросла здесь, недалеко от речных земель.

«И упрямая такая ж…» — мрачно подумал второй принц, но ничего не сказал, только зубами скрипнул. Он спорил с девицей столько же, сколько и торчал здесь, в обители. И все не мог вывести на чистую воду. И чего ей так вцепилось врать, что не с севера она? Ведь лицом точно такая же, один в один, как та. Тяжелые воспоминания налетели, и он мотнул головой, привычно гоня их прочь.

— Ну а к храмовникам зачем пошла? — спросил он, лишь бы отвлечься от собственных дум. Скосил глаза ниже, но грубая роба в пол не давала особой пищи фантазиям. — Что, в речных землях женихи красивые перевелись? Потонули все?

— Я пришла сюда служить божьему промыслу, ваше высочество. Воля богов привела меня. — Она присела на колченогий стул подле его постели и сложила узкие ладони на коленях, поверх серой рясы служительницы. — Прошу, поешьте теперь.

— Глупости, — без раздумий отрезал второй принц, одной рукой придержал поднос, а другой поднял кувшин и одним добрым глотком ополовинил его. — Даже боги не так жестоки. Что за воля такая — сгубить девицу прехорошенькую среди этих ворчунов бородатых?

Он прикончил вторым глотком кувшин, поставил его на пол и затем туда же спустил и поднос с нетронутой плошкой каши. Стоило лишний раз глянуть на пресную сероватую жижу, как он невольно скривился и отвернулся. Вцепился взглядом в девицу. Когда она сидела, грубая ряса натягивалась на груди да на бедрах. Он отер губы и лукаво усмехнулся.

— Если б богам было дело до нас, смертных, они бы сами отвели тебя от такой судьбы, — наклонившись к ней и все сверля вкрадчивым взглядом, протянул он. — Ты красива. Боги разве для того дали тебе такие ладные ножки, чтоб ты их под рясой прятала?

Обыкновенно он нес похабщину куда хуже. Но под прямым взглядом богомолки робел, хотя и не мальчик давно. Она как будто вовсе не знала ни стыда, ни смущения. Так и теперь — только смерила его спокойным долгим взглядом и улыбнулась.

— Ваше высочество, не нам судить, для чего боги наделяют нас тем или иным. Вы думали, будто рождены для трона. А все же вы здесь, вдали от столицы и в опале.

Он помолчал. Нахмурился. Если боги и в самом деле были на свете, то его, второго принца, должно быть, страшно ненавидели. Или за грехи бесчисленные так ему не повезло?

В окно светили косые, тусклые лучи поднимающегося солнца. Такого же серовато-бесцветного, как и все кругом. От оврага падала широким полукругом тень, что накрывала всю обитель. И даже в самый ясный день здесь было угрюмо, серо и пасмурно.

— Знаешь… ты ведь знаешь, что я сын государя, а? Будь оно все неладно, второй сын! — Он горько рассмеялся. — А сколько надежд, сколько планов! Знаешь, сколько у меня друзей было? Да за мои деньги полдвора напивалось лучшим вином со всей империи!

— Разве это друзья? — все с тем же бесстрастным выражением, которое у неё будто и не менялось никогда, спросила девица.

Несчастный принц чуть подушкой в нее не запустил. Однако замер, так и не замахнувшись толком, тряхнул патлатой головой и отвернулся.

— Молчи, богомольница. Тебе ли о дружбе говорить, — буркнул он. — Не будь мой племянник такой хитрой гадюкой, я бы давно на троне сидел.

— Вы хотели трона?

Он сверкнул на нее жгучим взглядом исподлобья и снова отвернулся к окну. Глазу не за что было зацепиться в этой обители. Кругом чахлая трава да побуревшие от сырости камни. И река. Широкая, сонная, почти стоячая.

— Умна ты не по годам. И красива, — проворчал он, — может, оно и к лучшему, что здесь заперлась. Знавал я одну умную красавицу… плохо она кончила.

Пасторальную тишь разрушил гул голосов. К берегу причалили две утлые темные лодчонки, и на берег вышли трое служителей в темных рясах. Впереди шел седовласый старик-настоятель. За ним другой, щеголявший черной клочковатой бородой, он нес за настоятелем весьма скромный улов из тройки рыбешек. А в хвосте, размахивая тощими руками да потрясая куцей бородкой, плелся третий, длинный как жердь, и самый, как видно, шумный.

— Опять ваш писарь разоряется? Вроде ему по чину положено священные тексты переписывать, а не воздух сотрясать, — расплылся принц в лукавой усмешке, сел повыше и устроил крепкие, не растерявшие еще силы руки на коленях. — Чего орет-то с утра пораньше?

— Спорит с настоятелем.

— Обо мне? — он тряхнул головой, откидывая со лба буйные пряди, и чуть склонил набок голову. Смерил богомолку наглым взглядом. — Выгнать меня хотят? Боятся, что я такую милую служительницу сворочу с божьего пути, а?

Девица глядела на него прямо и безразлично, словно не человек перед ней живой, а еще одна фреска с грешником непокаянным или вовсе с нечистью. Второй принц вытянул ноги, расправил плечи и пригладил непослушные волосы.

— Не страшно тебе сюда ходить, богомолка? Сидишь тут с первым греховодником на всю империю… а ну как совращу тебя?

Она ни слова не ответила. Только поднялась со стула и потянулась было за кувшином. Но второй принц в раж вошел. Без труда перехватил ее за руку и дернул на себя так, что тростиночка эта на ногах не удержалась. А там уж подхватил ее под ножки да усадил себе на колени. Одной рукой без труда удерживал он девицу на месте, хотя она и не брыкалась вовсе. Сидела смирно, что крольчонок перед удавом.

— И теперь не побоишься, служительница богов? Или молиться будешь? — он бесстыдно провел рукой по ее ноге, от коленки и до бедра, и сжал на пробу. Растянул губы в ухмылке. — Или обождешь да потом подо мною богов звать будешь?

Она сидела недвижно и только глядела на него невозможными своими глазами — зеленющими, каких и не бывает на свете. Омуты пропащие, камни самоцветные из самых дальних северных гор — вот каковы глаза. Не водилось, не могло таковых быть среди речной тины.

— Разве вам слов от меня надобно? — Северные льды теплее ее слов.

Второй принц провел пальцем по ее строгому лицу. Выдохнул тяжко. Те же брови вразлет, те же глаза зеленые, те же губы — багрянец северный, рябина на снегу не знавшей солнца кожи. Он поклясться готов был, что перед ним сидела его упрямая северянка. И врала ему нагло, будто на севере не бывала и отдалась богам. А она могла. Боги свидетели, это упрямое создание и не на такое коварство было способно!

Он сбросил с ее головы чепец. Черные буйные кудри рассыпались по плечам. И принц уткнулся в них лицом, вдохнул полной грудью. Но вместо дикого разнотравья, вместо мороза и снегов — пресный дух обители, опостылевшие лепешки да каши, топленый воск, лампадное масло. Несчастный принц застонал сквозь зубы. Отстранился, одной рукой вцепился в ее подбородок — такой же жесткий, резко очерченный. Повернул голову на себя.

— Что ты за бесовщина такая? За какие грехи мне боги тебя послали? Пытать меня им угодно? — Он вцепился сильнее в ее подбородок, впился измученным взглядом в холодные, бесстрастные, что те самоцветы, зеленые глаза. — За что мне наказание такое? Второй раз — вот это же самое лицо. То замужняя, то вон богомолка. На что тебе боги — один камень холодный? Возьми меня, живого. Меня целовать послаще, чем богов твоих со знаками их вместе!

Он тяжело, сбивчиво дышал, точно не в постели лежал, а через речку против течения греб. А девица молчала. И тяжелое, мучительное молчание висело в комнате, раздирая грешную его душу. Второй принц, не дождавшись ни словечка, ни вскрика, выпустил ее и сам оттолкнул. Рухнул обратно в подушки.

Видение сгинуло. Не она. Она бы уж мечом огрела. Или поцеловала. Или и то и другое разом. Его северянка в столице, замужем. Боги б прибрали того мужа. А здесь… он отстранился и отвернулся к окну.

— Иди. И скажи настоятелю, чтоб другую приставили. Или вообще служителя. Негоже девушкам рядом со мной ошиваться. От меня это… как у вас говорят… грехом разит.

* * *

Дверь в келью тихонько приотворилась. Второй принц только поморщился.

— Опять ты? — раздраженно покосился он на служительницу и ее поднос. — Почему настоятелю не сказала?

— Вы можете сами с настоятелем поговорить, когда он с рыбалки вернется, — все тем же спокойным тоном ответила она, подошла к постели вплотную и протянула ему поднос.

Второй принц покорно принял его, смерил безрадостным взглядом плошку с очередным варевом и принюхался к кувшину. Впрочем, от него кривился уже не так сильно. Снова устроил поднос у себя на коленях и оглянулся на богомолку.

— Чего он у вас целыми днями на рыбалках пропадает, а?

— Пути божьих замыслов неисповедимы.

— Скажи еще, сами боги ему велели с удочкой на лодке сидеть, — фыркнул второй принц, приподнял кувшин и жадно отхлебнул, — а вина не найдется у тебя, красавица? Я ведь не теленок, поди, чтоб одним молоком потчевать.

— Вино только для богослужений, — она опять села на стул у кровати, расправила свою серую груботканую рясу и привычно сложила руки на коленях. — Если вам угодно будет исповедаться в своих грехах…

— Ну хочешь, я тебе исповедуюсь? — с наглой усмешкой перебил второй принц, отодвинул поднос и качнулся к ней. — У меня грехов — на пару добрых бочек хватит. По чарке за грех, а?

И снова, как по заведенному обычаю, богомолка поднялась, а он перехватил ее запястье. Еще подивился, до чего узкое. Прямо птичьи косточки: чуть надави — мигом переломится.

— Да что ж ты за птаха такая? Чуть что — сразу сбегать! — Он потянул ее обратно, состроил скорбную мину. — Посиди со мной. А то в вашей обители со скуки и помереть недолго. Не бери грех на душу, богомолка! Не бросай старого распутника на верную погибель! Останься, хоть парой слов согрей пропащую душу.

— Мне нечего вам сказать, ваше высочество.

— Ну хоть помолчим тогда. Все лучше, чем на одну речку эту вашу пялиться. Сил никаких нет. — Помедлив пару секунд, он лукаво зыркнул исподлобья, наклонился в ее сторону, так что нечесаные лохмы упали на высокий лоб. — А я вот точно не уговорю тебя рясу-то снять?

Девица снова поднялась, не удостоив его и взглядом. Второй принц едва с постели не навернулся, когда потянулся за ней, но все ж исхитрился за подол рясы ухватить.

— Да погоди ж ты, птаха! Ну дурной у меня язык, дурной. Каюсь, грешен, — под ее строгим взором он улыбнулся, виновато, как набедокуривший ребенок, и тут же добавил: — Ну хоть подол-то приподними?

— Ваше высочество!

— А где вот эта присказка про волю божью, промыслы неисповедимые, а? — Он выпустил ее наконец и глубже засел в подушки. — Я, может, тоже божий промысел. Ну вот такого беспутного создали боги твои, что теперь поделать?

Она только вздохнула, смерила его долгим задумчивым взглядом и присела рядом.

— Я помолюсь о вашей душе и скорейшем вразумлении.

Второй принц только фыркнул на ее тихие слова. Вся его семья о том же молилась и весь двор за ними следом, но, видно, не им удача улыбнулась.

За окном тихонько плескала о берег река. Тень от обрыва вытягивалась все сильнее, накрывала уже не только обитель, но и всю реку, и даже край соседнего берега, где качалась на ветру осока. А второй принц все глядел на богомолку — до рези в глазах. При дневном свете он больше видел мелких отличий. Да и моложе она была. Его северянке теперь уж за тридцать. А эта совсем молоденькая, лет двадцати наверное.

— Давно ты… служишь здесь? — тихо спросил он и сразу нахмурился.

Как будто девица говорила, но он легко пропускал чужие речи мимо ушей и многое забывал. Разве надобно второму принцу, сыну государя-императора, вообще слушать других людей? Его и без того все любили, и каждый желал с ним выпить и принять в своем доме. До поры. Пока не обратился сиятельный принц жалким изгнанником. А теперь он неловко поглядывал исподлобья на безвестную богомолку и стыдился, что не помнил ее слов.

— Я посвятила себя богам семь лет назад, ваше высочество, — спокойно ответила она и, встретив его немой вопрос, с улыбкой добавила: — В пятнадцать.

— Так рано… зачем? — Он уставился на нее в изумлении, затем нахмурился и отвел взгляд. — Это… что-то случилось? Родители обнищали?

И вновь повисло между ними молчание, которое второму принцу уже пыткой казалось. Он весь подобрался, скомкал в кулаках жесткую застиранную простыню и робко, исподлобья косил на служительницу богов. А та долго разглядывала его, как диковину какую, и вдруг рассмеялась. Смех ее — точно колокольчики на тройке по весне. С таким-то перезвоном не раз разъезжал в былые годы второй принц по кабакам. Но теперь будто чище и яснее звенела трель. И он, залюбовавшись на богомолку, сам не удержал улыбки.

— Простите, ваше высочество, — совладав с собою и потупив колдовские глаза, заговорила она. — В этих краях всем сразу ясно, кто мои родители. Но вы не отсюда… так что…

— Благородные знатные люди, что отправили любимую дочь прозябать по воле богов? — со смешком протянул тот, скинул с себя одеяло и спустил босые ноги на пол. — Ладно, благородная леди, подадите ли все же вина несчастному изгнаннику?

Она встала, забрала поднос, вновь с нетронутой едой, и отвернулась к двери. Второй принц не видел ее лица. Он мог только гадать, осталось ли оно спокойным или святая богомолка хоть немного рассердилась.

— Выше по реке есть деревня. Если вам так угодно, можете там найти и вина, и чего покрепче.

* * *

Солнце клонилось к закату. Несчастный второй принц, заплетаясь в собственных ногах, брел по откосу к обители. Заходящее солнце золотило его буйные волосы. Льняная рубаха, простая и совсем не по статусу наследнику престола, то надувалась, то билась о широкую крепкую спину. Крохотные капельки воды сдувало с реки на шатающегося принца.

Никто не спешил ему навстречу. Второй принц, безбожно шатаясь, добрался до лодок. Покосился сначала на обитель, до которой еще с десяток шагов, затем на лодку, что качалась на воде совсем рядом. И спрыгнул в лодку.

* * *

Теплый в желтизну полумесяц завис над речкою, накренившись так, будто все подумывал бултыхнуться в воду да искупаться. Мягкий свет проливался на воду, серебрил крохотные гребешки волн. Второй принц дернул губой, застонал и рывком сел в лодке.

— Ты…

Прямо перед ним сидела северянка. И гладила по щеке. Лунный свет блестел в зеленых глазах и плясал по светлой коже. Черные кудри раскинулись по плечам и груди. И тонкая белая сорочка едва ли чего скрывала от жадного взгляда. Второй принц застыл. Гулко сглотнул. Поначалу осторожно, недоверчиво поднял руку. Самыми кончиками пальцев коснулся ее волос, лица и затем рывком прижал к себе. Спрятал лицо в копне кудрей. Зажмурился.

«Сон… сон всего-то… она в столице, а я, пьяный дурень, заснул прямо на берегу… вот и чудится…»

Но хоть бы и сон. Он обхватил ее двумя руками, прижал к себе и вслепую, жадно и бестолково, накинулся с поцелуями. Будто самыми губами пытался впитать и черты лица, и изгиб шеи, и самую ее суть.

«Хоть бы околел я на том берегу да не проснулся никогда…»

* * *

— А я ведь говорил! Я вам говорил, настоятель! А ведь таково оно и вышло, как и говорено!

Второй принц глухо застонал сквозь зубы, поморщился и неохотно продрал глаза. Голова и безо всяких криков раскалывалась. Еще и писарь этот вздумал с утра пораньше крик поднять.

Кругом серо все было. Солнце еще не показалось. Только небо над горизонтом понемногу светлело. Мерно покачивалась лодка на реке. Бежала мелкая рябь по воде. Второй принц снова попытался прикрыть глаза да уснуть, но крик никак не утихал. Наконец он сдался, открыл глаза и, вдруг почувствовав подозрительное тепло, скосил глаза набок да вниз. Прямо под боком у него, приткнувшись вплотную, спала девица. Лица не видать за черными кудрями, но он и без того узнал.

Нахлынули волною воспоминания о давешнем сне. И с ними вместе нехорошее, скверное предчувствие. Но ведь не могло ж ему так не повезти?

— Ну разве вы не видите, настоятель?! — все заходился писарь. — Вот об этом же ж и предупреждал!

Второй принц приподнялся на локте, поглядел, как козлиная рыжеватая бородка билась об тщедушную грудную клетку, и снова взглянул вниз, на спящую девушку. Осторожно отвел с лица непослушные кудри. Кончиками пальцев проследил раскрасневшиеся, искусанные, чуть приоткрытые губы.

— Да вы поглядите только! Ему ведь и не стыдно, а! Греховодник самый что ни на есть!

Он только подивился, как девица не проснулась от поднятого шума. Натянул повыше ей на плечи свою рубаху, под которой она и заснула. Еще не хватало, чтобы всякие богомольники глазели на нее. Запоздало второй принц сообразил, что сам он сидел едва не в чем мать родила. Штаны болтались на весле, рубаху уступил девчонке, а сам сидел перед тремя служителями богов в одних подштанниках. С нахальной ухмылкой он наконец запрокинул к ним голову.

— Доброе утро, ваше высочество, — поглаживая выбеленную сединой бороду, заговорил настоятель. — Полагаю, отдохнули вы довольно?

Тот пропустил спутанные волосы сквозь пальцы, почесал грудь и ухмыльнулся еще шире. В былые времена за одну такую ухмылку отец ему любые вольности прощал. Но где ж те времена?

— Вы, верно, злитесь, настоятель?

— Конечно, злюсь, — кивнул тот, и белая борода качнулась и следом упала обратно на темную рясу. — Шестой час пошел. Рассвет уж скоро, а я порыбачить не могу, поскольку вы изволили лодку мою занять.

— Отец-настоятель! — взвыл позади него писарь, потрясая козлиной бородкой. — Ну какая же рыбалка, когда тут такое!

— И в самом деле. Какой уж тут клев после эдаких криков? — вздохнул тот, разгладил бороду и поправил свисавшие на толстой цепи божьи знаки. Смерил на диво спокойным взглядом греховодника в лодке. — Ваше высочество, вы намерены и далее там оставаться? До завтра изволите ли лодку вернуть?

— Ну ежели можно остаться…

— Боюсь, остаться теперь никак нельзя. — Настоятель помедлил, оглянулся на притулившуюся на травянистом берегу обитель, затем на крутой откос, что нависал над нею. — Никакой вам нет возможности остаться.

— Не гоните меня, отец-настоятель… — Он сел ровнее, пятерней зачесал назад растрепавшиеся волосы, потер заспанное лицо. — Я… да вы и сами обо мне все знаете. Но с этой девушкой я скверно не обойдусь! Я здесь останусь, в жены ее возьму…

Он запнулся при виде усталого лица настоятеля. Старик обыкновенно улыбался и всегда находил доброе слово, даже для такого потерянного грешника. Теперь же смотрел безо всякой улыбки. В груди кольнуло, и второй принц бездумно обнял спящую девушку за плечи.

— Боюсь, не в моих силах позволить вам остаться, ваше высочество. Сегодня же вам надобно выезжать.

— Что?! Никуда я не поеду! Вы не можете мне запретить! Это ведь… как у вас принято? Двери церкви всегда открыты, боги всех примут и все такое…

— Боги всех примут и всякому усмотрят судьбу. Даже вам, как ни странно, — кивнул настоятель и сложил морщинистые руки перед собою. — Ваша судьба, как видно, лежит в столице. Мне с давешнего вечера гонцы двери околачивают. Все уж с ног сбились за эту ночь вас разыскивать, дорогой наш пресветлый наследник.

— Разыскивать? — нахмурился тот. — Кому это вдруг понадобилось меня разыскивать? Из деревни, что ли? Так те врут наглейшим образом, я им сполна уплатил!

Крик его развеялся с легким ветром над рекой. Второй принц уставился сначала на непрошибаемого настоятеля, а затем на возмущенно пыхтящего у него за спиной писаря. Над рекою неторопливо поднималось солнце, золотя и серую гладь речки, и растрепанные волосы горе-наследника.

— С теми посланниками мы, видимо, несколько позже столкнемся, — пробормотал себе под нос настоятель, поправил божьи знаки, свисавшие на тяжелых цепях, и снова взглянул на засевшего в лодке принца. — Извольте все же оставить лодку и одеться, ваше высочество. За вами гонцов прислали из западных и срединных земель. Бедные юноши не столь крепки духом, чтобы узреть своего будущего государя в одних подштанниках.

— Какого еще государя? — простонал второй принц, тряхнул головой и потер пальцами виски. — Святой отец, смилуйтесь… башка и так трещит, куда уж до ваших загадок.

— Да какие ж тут загадки, одни отгадки у нас нынче, — настоятель перевел умудренный взор с принца на медленно поднимавшееся над рекой солнце. — Вашего племянника желают свергнуть. Армии западных и срединных земель уже движутся на столицу. Не менее трех маркграфов отправили гонцов за вами. Все чрезвычайно жаждут вас увидеть и доставить ко двору.

Рассветные лучи упали на откос и раскинувшуюся реку. Золото все дальше отблесками рассыпалось по серой глади воды. Второй принц камнем застыл в лодке. Уставился потерянно перед собою. Рука, которой секунду назад он прижимал к себе несчастную девушку, безвольной плетью свесилась вниз.

Боги, должно быть, за все грехи решили теперь воздать ему. Чем еще объяснить несчастливую звезду его? Разве не могли те гонцы хоть днем раньше притащиться? Разве не могли в тот злополучный вечер отказать ему в таверне? Разве не могла она, богомолка эта несносная, мимо пройти, не ходить к нему? Второй принц и хотел бы спихнуть все на вино, на девчонку, на гонцов запоздалых, да хоть на самую луну. Но грудь все ж теснило виной, и от себя самого тошно было. Он стиснул кулак.

— Не поеду, — твердо сказал второй принц и уставился вниз, на дощатое дно лодки. — Пусть брата моего на трон сажают. Или еще кого, мне дела нет. Здесь останусь. Женюсь…

— А я вам говорил, отец-настоятель, греховодник он и есть! Девицу совратил, а сам! — зашелся было писарь, затряс козлиной бородкой, но, видно, запоздало до него дошла суть беседы. Бедолага сбился и уставился на предмет раздора. — В смысле — женитесь? Нельзя на служительнице богов жениться! Не положено! Отец-настоятель, ну слыхали вы этого распутника? На служительнице богов жениться удумал! Ни стыда, ни совести, ни штанов!

— Разумеется, никакой свадьбы не будет, — степенным, размеренным тоном осадил его настоятель. — Мне от этих гонцов покоя нет. А единственный способ от них избавиться — выдать им его высочество. Так что дело решенное.

— Во-о-от, ровнехонько как я и предупреждал, — закивал тут же писарь, ткнул длинным узловатым пальцем в сторону принца. — Совратил девицу и сбежать собрался, прямо в столицу свою. А чего с него взять, распутник и есть!

— А я сказал, не поеду никуда, — заартачился второй принц, рывком поднялся, так что лодка закачалась у берега. — Женюсь. Дом выстрою, вон прямо напротив обители вашей. И орать по утрам буду, громче писаря вашего!

— Отец-настоятель! — снова затянул на одной ноте писарь. — А я говорил! Сразу ведь говорил: гнать его надо, бесстыдника! А оно вона че!

Вероятно, они бы и до самого обеда так перекрикивались, распугивая в тихой речке рыбу, к превеликому огорчению настоятеля. Однако шум прервался, когда приподнялась у ног принца юная служительница богов. Тихонько зевнула. И запрокинула к нему голову, увенчанную ореолом кудрей, точно у святой на храмовой фреске.

— Поезжайте в столицу, ваше высочество. Так нужно.

Второй принц вздрогнул, мотнул было головой. Затем покосился вниз, на нее. Богомолка лежала подле него, спокойная и бесстрастная. Будто с самого начала, с первой их встречи знала все. И глядела прямо и открыто зелеными колдовскими глазами.

Выше взбегало по небосклону солнце, обращая стылую серость небосвода в яркую слепящую лазурь. Закликала с другого берега птица. Вот она взвилась над рекою, перечеркнула на миг ясную небесную лазурь. Богомолка смотрела прямо и улыбалась. А он и слова не мог выдавить.

* * *

На память о нем так — одно молчание над рекою. Да еще, быть может, непрошеный подарок, что он по пьяной дурости мог ей оставить.

Я не знаю, зачем тебе дан, правит мною дорога-война.

Ты не плачь. Если можешь, прости. Жизнь не сахар, а смерть нам не чай.

Мне свою дорогу нести. До свидания, друг, и прощай.

Это все, что останется после меня.

Это все, что возьму я с собой.

Написано на конкурс "33 несчастья" по ключам:

11 -Ты в силе — и друзей хоть отбавляй, /Ты в горе — и приятели прощай. Уильям Шекспир

07 — Молчание — Михаил Нестеров

03 — ДДТ — Это всё

Заранее спасибо, если напишете, удалось ли попасть в ключи!