Олень (джен)

Я родился из света. Не из того спокойного, что льётся с неба, а из яркой, горячей вспышки, что вырвалась из палочки мальчика. Он был напуган, но в его сердце горел огонь, которого я никогда раньше не чувствовал. Отчаяние — да, но и ярость. И огромная, непонятная даже ему самому любовь к тому, кого хотели убить на его глазах.

С тех пор я выбегаю по его зову. Разгоняю холодных тварей, что жаждут его счастья. Я — его радость. Точнее — то, во что она превращается, когда ему нужно защищаться. Это странное чувство — быть чьей-то радостью, когда внутри тебя живёт ещё и память о его боли.

Я привык считать себя единственным. Единственным светом в кромешной тьме, единственным оленем в этом замке из камня и страха.

Пока не встретил её.

Это случилось у Запретного леса. Мальчик преследовал подозрительную фигуру. Холод накатил внезапно — не просто ночная прохлада, а пронизывающий душу мороз. Их было много. Я вырвался на свободу, готовясь к бою, чтобы оттеснить их, дать мальчику время убежать.

И вдруг я увидел другой свет. Не такой яркий и стремительный, как я. Мягкий, серебристый, он стелился между деревьями, словно лунная дорожка. И в центре этого света шла она. Лань.

Она была изящной и спокойной. Её свет не гнал дементоров прочь с яростью, а заставлял их замедлиться, окутывал холодную пустоту их тел чем-то тёплым и тягучим, от чего они отступали, словно ослепшие.

Мы стояли друг напротив друга несколько мгновений, два призрака в ночи. Дементоры отступили, и тишину нарушал только тяжёлый вздох мальчика, прислонившегося к дереву.

Я сделал шаг вперёд. Моё копыто не оставило следа на земле. Она не испугалась. Она смотрела на меня большими светящимися глазами, и в них не было ни страха, ни удивления. Было... понимание.

Я наклонил голову, показывая свои рога — не как угрозу, а как вопрос. Кто ты?

Она ответила без слов. От неё повеяло таким знакомым чувством... Горькой, старой, как сам этот лес, тоской. Любовью, которая обожгла так сильно, что стала болью. И решимостью. Решимостью хранить эту боль вечно, потому что отказаться от неё — значит предать.

Это было так непохоже на свет моего мальчика. Его свет был острой, жгучей раной, которая не давала смириться. Её свет был о шраме, который зажил, но навсегда изменил плоть.

Мы не стали приближаться друг к другу. Нам не нужно было общаться. Мы были порождены разной болью и разной любовью, но служили одному — свету.

Прозвучал оклик. Глухой, полный злости. Не моего мальчика. Чей-то другой. Лань взглянула в ту сторону, потом ещё раз на меня, и медленно растворилась, превратившись в туман, а затем и в ничто.

Я вернулся к мальчику. Он дрожал, но был жив. Я коснулся мордой его руки, пытаясь передать тепло, которого у меня не было. Он не видел её. Он видел только меня.

Но с той ночи я знаю, что я не один. Где-то в этом замке живёт другой свет, порождённый тайной, такой же глубокой, как и та, что носит в себе мой мальчик. И когда холод снова сгустится, мы оба выйдем на бой. Разные, но против одного врага.

И это знание придаёт мне сил. Даже оленю нужен кто-то, кто напоминает, что он не один в тёмном лесу.