Короли пепла (джен)

Родольфус с детства, чуть ли не с младенчества привык быть ответственным за все и всех вокруг. Так уж сложилось.

Сначала — как старший, пусть и маленький, сын в выводке детей. Потом — как ребенок, на которого всем было наплевать, или не наплевать, но без особого для него, Родольфуса, проку. Потом — как первенец, вынужденный нести ответственность за младших сестру и брата, как командир, отвечающий за своих людей, как глава семьи, как… как много кто еще. Не сказать, что ему это нравилось, но он привык, сжился с этим и плохо представлял, как оно — не держать руку на пульсе, не контролировать, не просчитывать все возможные или хотя бы обозримые варианты событий во избежание. Они и с Беллой-то сошлись изначально именно на этой почве: старшая дочь в большой, но разобщенной семье, лишь по насмешке Мерлиновой не родившаяся мальчиком, она тоже с ранних лет привыкла быть ответственной за сестер и кузенов.

Родольфус не был благодарен за эту привычку покойному папаше — и полагал, что Белла со своей стороны тоже не очень довольна тестем и тещей, да и теткой Вальбургой тоже — но приобретенный навык относил скорее к числу полезных. Согласны с ним были далеко не все. «Ответственность — дело хорошее», — как-то очень давно, чуть ли не в прошлой жизни сказал ему Долохов. «Только вот, паря, она как корона: чуть переносишь — и срывает кукушку, был герой — стал тиран, и королевство твое — пепел и зола». Родольфус очень долго, почти всю жизнь, не понимал или не хотел понимать, что имел в виду старый черт — а сейчас вот пришлось.

Лучше бы не, учитывая, какой ценой было получено понимание.

— Знаешь, мне кажется, что мы слишком много на себя брали.

Слова — хриплые после нескольких часов молчания — повисли в по-зимнему стылом мартовском воздухе; Беллатрикс оторвалась от своего занятия, подняла голову — две черные дыры вместо глаз на осунувшемся лице — и Родольфус мог поклясться, что столько чистой, ничем не замутненной ненависти не видел даже во взгляде Августы Лонгботтом:

— Обязательно заводить этот разговор сейчас?

— Другого случая может не представиться.

Беллатрикс пару мгновений буравила его взглядом, но проклинать вроде бы передумала.

— Объясни, — сухо и почти равнодушно приказала она.

— Мы… — Родольфус помедлил, собираясь с мыслями. — Мы привыкли быть старшими — в семье или по званию в Организации. Мы привыкли считать, что знаем, что лучше для наших людей. Мы привыкли решать за других, потому что…

— …кто, если не мы, и что они понимают в жизни и работе, — негромко закончила Беллатрикс.

— Да, именно. И возможно… нам следовало думать чуть меньше за других и чуть больше о себе и своих интересах, иначе мы бы не были… — Родольфус до ломоты в пальцах стиснул край мантии. — Здесь.

Беллатрикс не ответила — молча и упрямо, через силу, ломая себя продолжала свое дело.

— Шпильки мне примани, — отрывисто попросила она наконец. — Там, на комоде.

— Не надо, — тихо сказал Родольфус. — Оставь, не заплетай. Так… так лучше.

Беллатрикс не стала спорить — оправила складки платья и принялась перебирать цветки в букете.

— Да, я тоже об этом думала. Но давно. Очень давно. Отметала как женскую глупость — и снова думала.

— Когда Сириус?..

— Нет. Когда Элла.

Иногда Родольфус ее ненавидел. Они четверть века были вместе, она его и победителем встречала, и с того света вытаскивала. Она одна знала, как сделать ему по-настоящему больно.

И делала — вряд ли нечаянно.

— Я все думала тогда, что свекор правильно сделал — отпустил ее к Лонгботтому жить как живется, и не лез к ним, — задумчиво продолжала Беллатрикс. — В отличие от тебя.

— Если уж решили послужными списками мериться, то, может, напомнить, кто прикончил этого грязнокровку Тонкса и собирается прикончить Люпинову подстилку? Вряд ли Андромеда просила тебя об этом!

Они чуть было не изготовились — одновременно, слишком хорошо изучили друг друга за годы брака. И одновременно же вспомнили, где находятся.

— Думаешь, это было предупреждение? — выдавил Родольфус, остывая.

— Я не знаю, Руди, — Беллатрикс тяжело оперлась на стол; судя по ее виду, она бесконечно устала — что и неудивительно. — Я действительно не знаю. Возможно. Тогда — первое, с Сириусом — второе, а сейчас… предупреждения кончились.

— Сейчас-то мы не…

— Если не считать просьбы Трэверсу.

— Таков колдомедицинский протокол, — Родольфус уставился на свои руки; смотреть на жену, видеть ее такой, чувствовать ее злость и горе он не мог — свои плескали через край. — Мы должны были выбрать кого-то из них. Мы хотели как лучше.

— И опять и снова мы знали, как лучше, мы сделали то, что должны были… — горько усмехнулась Беллатрикс. — И где мы теперь?

Она невидящим взглядом уставилась перед собой; Родольфус, помедлив, тяжело поднялся, подволакивая больную ногу — все не мог приучить себя ходить с тростью, очень уж та ассоциировалась со свояком, будь он неладен — обошел стол, положил Беллатрикс руку на плечо и почувствовал, как жену трясет; медленно, осторожно, как в одну из первых ночей после Азкабана, привлек ее к себе — и Беллатрикс судорожно всхлипнула, вцепившись ему в мантию.

— Мы всю жизнь, всю дракклову жизнь строили наш дивный новый мир, распоряжались всеми вокруг, потому что иначе нельзя, они же не знают, построят какую-то… Нору уизлевскую, прости Мерлин, — свистящим от слез голос прошептала она. — А новый мир…

— …несется в преисподнюю, и мы вместе с ним. И надо было нам быть чуть большими эгоистами и брать пример с Люциуса — думать только о себе и тех, кто в нас действительно нуждался, — Родольфус коснулся подбородком ее макушки. — И как водится, дошло это до нас только после катастрофы.

— Конечно, мы же упрямые. Оба, — проворчала Беллатрикс, быстрым движением вытирая глаза, и вдруг поморщилась, привычно и болезненно сжав левый кулак. — Проклятье, как не вовремя-то…

— Лорд?

— Нет, ты же знаешь, он в отъезде, — Беллатрикс помассировала предплечье. — Люциус. Что-то у них в Ставке случилось, что я понадобилась.

— Иди.

— Ну уж нет. Сами пускай разбираются.

— Иди. Проветришься заодно, — с нажимом повторил Родольфус. — Я… присмотрю тут за всем.

— Я быстро, — Беллатрикс неловко высвободилась из его рук. — Только посмотрю, что там, и вернусь. Не… не делай ничего без меня, хорошо?

— Разумеется.

Пламя в камине взвилось и тут же опало: Беллатрикс отбыла в Малфой-Мэнор. Родольфус еще какое-то время смотрел на едва тлеющее пламя, на рассыпавшуюся золу — недурственная такая иллюстрация их мыслям и разговору — прежде чем заставил себя обернуться к столу.

Гвен спала — и чуть улыбалась во сне, улыбкой человека, не жалеющего ни о чем и уверенного в своем выборе.

Выборе, который и подарил ей этот сон. Вечный сон — и похоронную ладью вместо постели.

Вытащи мою дочь, Трэверс. Ей всего восемнадцать, она полюбит другого, и у нее будут другие дети. Этот все равно не жилец.

Его младшая сестра, не вовремя услышавшая звуки драки, сломя голову бросилась спасать своего олуха-аврора, который абсолютно того не стоил. Его дочь, не вовремя пришедшая в себя во время тяжелых родов, потребовала от Трэверса спасать не ее, а ее ребенка — который тоже того не стоит; недоношенная, полудохлая девчонка, к тому же принявшая на себя половину проклятья матери… или сама следом отправится, или дядюшка поспособствует. С Сигнуса станется с горя придушить девчонку подушкой и швырнуть в погребальный костер сестры — негоже, мол, разлучать детей и родителей.

Но совпадение… совпадение вряд ли было случайным. Родольфуса предупреждали, его ведь предупреждали, а он, как всегда уверенный в своей правоте, предупреждения не услышал.

С минуту он вглядывался в лицо Гвен, стараясь запомнить его как можно лучше, а затем накрыл мертвую дочь фамильным знаменем.

За своими коронами — ложной ответственностью, слепой уверенностью в своем единственно верном решении и гордыней — они с Беллатрикс не заметили, что их мир стал королевством пепла и праха.

И поняли это только тогда, когда под ногами загорелся пол тронного зала.