Сборник гетных драбблов (гет)

Метель стонала и выла, разрывая, комкая тревожную тишину. Ветер заглушал даже бормотания за стенкой, хотя пожилая женщина, сидящая в стареньком, потрепанном кресле, вслушивалась в них, стараясь ничего не упустить. Ее дочери плохо, а она ничем не может помочь. А что может быть хуже для матери, чем бездействие?

А непогода разбушевалась не на шутку, и из-за хриплого плача стихии женщина не услышала, как дверь отворилась, и в темную гостиную вошел мужчина. Его рано поседевшие волосы намокли от снега, а мелкие, подтаявшие капельки скатывались по щекам. Снежинки или слезы?

— Пошел прочь! — устало, но твердо бросила женщина, не смотря в его строну.

— Андромеда, ты даже не убедишься, что это я? — проигнорировав выпад, спросил мужчина.

— Уходи. Тебе все равно нечего делать здесь.

— Мне нужно увидеть Дору!

Мужчина сжал кулаки и двинулся в комнату, на которую украдкой косилась пожилая женщина. Она, вопреки словам, не стала останавливать гостя, а тихонько двинулась за ним. Просторную спальню, в которую они вошли, освещал огарок свечи, стоящий на тумбе у кровати; тяжелые, габардиновые шторы сиреневого цвета были наглухо задвинуты, будто защищая больную на постели от звуков метели.

Мужчина сразу же бросился к Доре, падая на колени возле ее кровати и крепко сжимая холодную руку.

— Римус, — едва слышно сорвалось с губ больной.

— Она что, в сознании? — шепотом спросил Люпин.

— Нет, она в бреду. Каждую ночь зовет тебя.

Лицо Римуса исказилось такой уже привычной гримасой боли, а пальцы вцепились в руку жены еще крепче. Он целовал костяшки ее пальцев, чуть прикусывая их, и шептал что-то неразборчивое, быть может «Прости меня» или «Я больше никогда тебя не оставлю». Он плакал. Беззвучно и не замечая своих слез, скатывающихся с лица и падающих на ее руку. Левая рука Люпина коснулась живота жены, и он тихо, срывающимся голосом спросил у тещи:

— А с ребенком что?

— С ребенком все в порядке, вирус не затронул плод. А вот она еле держится,— так же тихо ответила Андромеда. — Если бы не война, мы давно обратились в Мунго, но сейчас это бесполезно.

Она говорила это будто бы спокойно, но Римус понимал, что творится у нее на душе. Как он мог оставить их? Они — его семья. Они — то, чего не хватало ему столько лет. Прав Гарри, он настоящий трус. Испугался ответственности за других, ведь за себя отвечать не так страшно, как за женщину, которая младше почти на десять лет, и за то чудо, растущее в ней сейчас. Как он мог?

— Римус, спасибо, что приходишь, — почти не разнимая губ, сказала Нимфадора. — Я не хочу просыпаться, зная, что снова увижу тебя во сне...

— Я здесь, я с тобой, и я никогда и никуда не уйду, слышишь? Никогда и никуда! Ты вылечишься, война закончится, и мы будем вместе с нашим ребенком. Всегда вместе, слышишь?

Сколько боли было в этих словах! Андромеда, стоявшая на пороге комнаты, осела на пол, не скрывая плача. Римус гладил жену по лицу, целовал покрытый испариной лоб, стараясь каждым нежным касанием показать, что он рядом.

Нимфадора открыла глаза.