Объятья пламени (гет)

У нее огромные синие глаза, легкий румянец на щеках и длинные вьющиеся волосы. Она сидит на большой кровати, скрестив ноги по-турецки, она смотрит на меня прямым взглядом и улыбается.

— Месье, — говорит она, — откройте окно. Очень душно, месье. Вы не бойтесь, я не сбегу.

И я понимаю — не сбежит. Подхожу к окну, распахиваю его, и комнату наполняет легкий аромат акации, цветущей у меня под окном. Я никогда не любил акацию, но девочке, кажется, нравится. Она вдыхает запах, щурится и продолжает улыбаться.

— Ты не боишься меня? — спрашиваю я, присаживаясь рядом с ней. Она заглядывает мне в глаза и накрывает мою большую руку своей маленькой детской ладошкой.

— Нет, не боюсь. Вы не злой, Вы несчастный.

Да, девочка, я несчастный. У меня больная, изодраная в клочья душа, у меня внутри — грозовые тучи, что вот-вот прорвутся дождем. Мне больно даже дышать, а смотреть на тебя — вообще немыслимая мука. Но я смотрю и не могу оторвать взгляда. Ребенок, совсем еще ребенок... Сколько тебе лет? Десять? Одиннадцать? У тебя ведь даже волшебной палочки еще нет...

— Вы не волнуйтесь, месье. Я Вам помогу, — шепчет она взволновано, придвигаясь ближе ко мне. — Вы ведь для этого взяли меня с собой? Вам нужна помощь?

Да, малышка, мне нужна помощь. И без тебя мне не справится — никак. Ты — моя последняя надежда. У меня раньше было солнце, у меня был свет, а теперь ничего не осталось. Я одинок, я болен, я обречен. И если ты мне не поможешь, мне просто нет смысла жить дальше. Я погибну без твоей помощи, девочка.

Я прожил последние недели среди пыли и запаха древних книг. Мои глаза слезились от тусклого света волшебной палочки, но я вчитывался и вчитывался в сточки на пожелтевшей от времени бумаге. У меня была цель, и ради нее я готов был на все. Я почти что жил в запретной секции Министерской библиотеки, я засыпал, сидя над книгами, среди полумрака и высоких стеллажей. И Мерлин вознаградил меня за мои старания, и я нашел то, что искал. Теперь ты здесь.

— Месье, — девочка легонько дергает меня за рукав, — я Вам помогу. Я справлюсь, правда! Вы не смотрите, что я еще маленькая, у меня все получится.

Я киваю и чувствую, что на глаза наворачиваются слезы. Поспешно вытираю их рукавом грязной мантии.

— Хочешь кушать? — спрашиваю у нее, а она выпрямляется и горделиво кивает головой:

— Не откажусь.

Такая маленькая леди.

Я встаю с кровати и иду, сгорбившись, к выходу из комнаты. Но вдруг вновь слышу за спиной ее звонкий детский голосок и оборачиваюсь.

— Месье, Вы только отправьте сову моей сестре, чтобы она не переживала, хорошо? А то я к подруге отпросилась всего на несколько дней, она испугается, если я домой не вернусь вовремя. У меня сестра хорошая, правда. Вот только строга со мной иногда. Но ведь это она так себя ведет потому, что любит меня, правда?

У меня комок в горле, мне трудно говорить, но я все же выдавливаю из себя, не глядя на девочку:

— Да, мой друг, она очень сильно любит тебя.

— Это хорошо. Потому что я тоже очень сильно ее люблю, — сияет улыбкой девчушка, позабыв про все свои старания держаться в рамках приличий. — А можно мне мороженого? Так мороженого хочется, не передать словами! Сестра много мороженого не позволяет кушать, говорит, что горло простужу. Но ведь чуть-чуть можно?

— Будет тебе мороженое, ангелок.

Я спускаюсь вниз, прохожу на кухню своей шаркающей походкой. Мне кажется, я очень постарел за последнее время. Мои глаза выцвели от слез, а руки трясутся от чрезмерных переживаний. Я теперь столетний дед. Я больной, сумасшедший человек, который всего лишь пытается вернуть себе остатки разума. Я только хочу вновь увидеть свое солнце.

Я достаю пергамент и чернильницу, я пишу дрожащими руками послание, и капли чернил оставляют неряшливые кляксы. Я пишу письмо сестре девочки, но пишу я немного не то, о чем она меня просила. Я все продумал. Я перечитывал ту страницу из древней книги столько раз, что уже давным-давно запомнил ее наизусть. Книги не могут врать. У меня нет другого выхода.

Сова вылетает в распахнутое окно, и через несколько мгновений ее уже не различить в горькой синеве июльского неба. Я начинаю готовить еду для малышки, которая терпеливо дожидается меня наверху. Главное — не забыть про мороженое. Она ведь так его любит.

Прости меня, ангелок. Прости меня, я просто измучен болью. Мне очень жаль, но без тебя мне не справиться. Мое солнце для меня важнее.

Я смотрю в окно и думаю, что осталось всего лишь десять дней. Я смотрю в окно, и в груди начинает что-то болеть, да так сильно, что я прижимаю руку к левой стороне груди и медленно оседаю на ближайший стул. Успокойся, сердце, успокойся. Все уже очень скоро встанет на свои места. А маленькая девочка, что сидит сейчас в комнате на втором этаже и вдыхает аромат акаций... На пути к счастью всегда приходится чем-то жертвовать.

Лето в этом году слишком жаркое.

Флер снятся страшные сны.

Лето пыльное, жаркое, душное. Лето лезет в окно спальни, забивается в ноздри, не дает дышать. Лето сковывает движения, от слишком высокой температуры перед глазами все плывет, и Флер не хочет выходить из дому, она закрывает окно, чтобы лето не пробралось сюда, не мучило ее больше. Но подлый июль все равно находит лазейки и душит, душит, душит... Флер полночи не может уснуть. Она вертится в своей большой постели, сминая простыни. После тягучего жаркого дня ночь не приносит и капли облегчения, и девушка упирается взглядом в равнодушные тусклые звезды. А перед глазами все мелькают и мелькают страшные картинки — темный лабиринт, еще более темное озеро, уродливые русалки, отвратительные огнекрабы... Застывшие, мертвые глаза Седрика Диггори, его изломанное неживое тело и Гарри Поттер, мальчик с такой недетской тоской в глазах, содрогающийся в судорожных рыданиях и сжимающий онемелой рукой хрустальный кубок. Флер зажмуривает глаза, очередной раз переворачивается на бок, обхватывает колени руками. Она ненавидит Англию.

А под утро, когда столбик термометра опускается хотя бы на пару градусов, и становится немного легче дышать, Флер засыпает. Но снится ей уже несколько недель одно и то же. Ей снятся глаза. Страшные, жестокие, колючие, затуманенные. Эти глаза смотрят на нее с ненавистью, в них горит жажда крови, жажда смерти, и девушка кричит — и просыпается от собственного крика. Волосы всклочены, белая отцовская рубашка, в которой она спит, прилипла к телу, дыхание рваное, а сердце колотится так, будто она только что выпила два литра кофе. На дрожащих ногах Флер идет в ванную, умывается холодной водой, пытается смыть с себя надоедливый кошмар. Она думает о том, что это все нервы, и, рано или поздно, это пройдет.

Вот уже которую ночь Флер снятся глаза Виктора Крама, желающего ее убить.

Ее дни проходят в одиночестве, родители уехали отдыхать к теплому морю, Габриэль отпросилась к какой-то подружке на несколько дней. Флер бродит по дому, гладит пушистого белого кота, который тоже страдает от жары, она пьет холодный чай и много читает. Флер помнит озорную улыбку Билла Уизли, помнит причудливое сложное название банка, в котором он работает — «Гринготтс». Флер думает о том, что Билл особенный, и ей очень хотелось бы познакомиться с ним поближе. Еще она помнит о том, что ей предлагали место в этом самом банке, и это прекрасная возможность улучшить свой хромающий английский, да и переезд на остров открывает большие возможности... Но своего согласия Флер еще не дала. Ведь не смотря на все заверения британского Министра магии о том, что возвращение Волдеморта — только выдумка сложного подростка и обезумевшего старика, девушке в это не очень верится. Возможно, потому что Альбус Дамблдор совсем не похож на маразматика, возможно, потому что у Гарри Поттера совсем недетские глаза, возможно, потому что она собственными глазами видела мертвого Седрика Диггори. В Британии назревает буря, и она будет долгой и кровавой.

Флер вздрагивает. Призраки прошлого не хотят отпускать ее, воспоминания слишком свежие, они хватают ее за руки и затягивают назад, в душный водоворот, сумасшедший калейдоскоп страшных картинок — мутное озеро, злобные гриндлоу, полутьма лабиринта, одурманенные глаза Виктора Крама... И так каждую ночь, каждую чертову ночь!

От постоянного недосыпания Флер чувствует усталость. Она пытается взбодриться, пьет крепкий кофе по утрам. Варит его с нежностью, наливает в любимую белую чашку, присаживается за обеденный стол и пьет маленькими глоточками — осторожно, чтобы не обжечься горячим напитком. Флер щурится утреннему солнцу, накладывает на дом охлаждающие чары, но это все равно не помогает, спастись от жары невозможно. Она давит, лежит на плечах тяжелым камнем, и девушка обреченно вздыхает — наверное, это просто нужно переждать, перетерпеть. Наверное, пройдет еще неделька — и температура пойдет на спад, и снова будет, чем дышать, а ночи будут прохладными, и не будет никаких обозленных сумасшедших глаз в этих ночах.

Флер хмурится — Габриэль не присылала сов с позавчерашнего дня, а ведь клятвенно обещала, что будет писать каждый день. Сестренка добрая, милая, но легкомысленная, точно ведь — просто забыла написать, заигравшись с подружкой, а Флер теперь нервничает, переживает. И хоть казалось бы — ну что такого? Ну, заигралась Габриэль, позабыла за игрушками и разговорами с подружкой про свое обещание, ну, что могло с ней случиться? Но в груди сворачивается скользкая змея тревоги — а вдруг и вправду стряслось что? А вдруг с сестрой что-то не так? Вдруг заболела? Флер раздраженно постукивает тонкими пальчиками по столу и отпивает еще один глоточек кофе, чтобы отогнать глупые мысли.

— Ведь я все преувеличиваю, как всегда, правда? — обращается к белому коту, но тот и не думает отвечать, продолжает сосредоточено умываться, даже не взглянув на хозяйку.

— Ничего ты не понимаешь, — вздыхает девушка. Кофе вкусный, ароматный, кофе придает сил, и лето уже не кажется таким душным, тягостным, пыльным. Вот если бы еще Габриэль хоть строчку черкнула, чтобы можно было отложить дурные мысли в долгий ящик и никогда больше их оттуда не вынимать.

Родители вернутся только через месяц, и на все это время Флер дома за старшую. А значит, за сестрой нужно следить, сестру нужно оберегать. Но малышка так просилась в гости, почти что плакала, хватала девушку за руки своими маленькими горячими ладошками, шептала взволновано о том, что дома скучно, а у родителей Шарлин ферма, на которой разводят книззлов, и так хочется на зверушек посмотреть, что сил больше нет. Вот Флер и поддалась уговорам сестры, отпустила на несколько дней. А теперь сиди тут, нервничай.

Кот прекратил наконец-то свое умывание, и теперь с беспокойством втягивает воздух, пытаясь уловить в воздухе что-то, важное только для него. Потом нервно дергает хвостом, поворачивает голову к Флер и тянет важно:

— Мяуууу...

— Ну, что тебе не так? Почему нервничаешь? — спрашивает девушка, но кот не успевает ответить, потому что в тишине летнего утра вдруг раздается уверенный и громкий стук в дверь. Флер удивленно поднимает голову — гостей, вроде, она не приглашала, кто же это пожаловал? Она встает и идет к двери, не забыв прихватить белую чашку с недопитым еще кофе. Босые ноги шлепают по деревянному полу, а кот увязывается за хозяйкой встречать нежданных гостей.

Флер распахивает дверь и обмирает, потеряв дар речи.

— Здравствуй, — низкий хриплый голос обволакивает ее, и руки начинают мелко дрожать. — Можно мне войти?

Белая чашка выскальзывает из дрожащих пальцев и падает на пол, разлетевшись на несколько осколков. Флер судорожно вдыхает жаркий тягучий воздух.

На нее в упор смотрят темные колючие глаза Виктора Крама.

* * *

От сумасшедшей жары невыносимо болит голова.

А может, она болит от того, что он уже в который раз бьется затылком о деревянную спинку своей кровати? Но факт остается фактом — голова раскалывается, и с этим нужно что-то делать. Обезболивающего зелья Виктору нельзя, слишком много там других вредных компонентов, и врач Национальной сборной Болгарии по квиддичу строго запретил злоупотреблять зельем. Можно было бы пойти прогуляться к морю, проветриться, но жара стоит такая, что даже мысль о том, что нужно будет покинуть комнату и окунуться в раскаленный немилосердным солнцем воздух, вызывает панический ужас. Нет, уж лучше он останется дома и перетерпит мигрень, вдруг, она сама как-то пройдет?

Виктор мается от безделья. Сезон в Высшей квиддичной лиге начинается только в сентябре, а пока ему предоставили «заслуженный отпуск». Виктор хмурится — ничего он не заслуженный, этот отпуск, ведь весь прошлый год он вообще не летал, торчал в Британии, мерзнул в сыром корабле, целовал несмело девочку с каштановыми волосами и теплым взглядом, девочку с таким сложным именем, что он его и разу не произнес правильно, исполнял неполное превращение в акулу, воевал с драконами, бегал по зачарованному лабиринту... Весь прошлый год он делал что угодно, только не играл в квиддич.

Воспоминание о Хогвартсе и Турнире Трех Волшебников крутится вокруг Виктора назойливой мухой. Он никак не может отделаться от чувства вины, ведь там, в лабиринте, из-за него чуть не погибла девчонка-француженка. Он успокаивает себя, день за днем повторяет себе одно и то же: «Я был под Империусом. Я не мог себя контролировать», но каждый раз, когда эти слова слетают с его губ и повисают в спертом горячем воздухе, Виктору кажется, что все это — просто глупые отговорки. Ведь Империусу можно сопротивляться, да, это сложно, но возможно ведь! А он... Крам снова бьется затылком о спинку кровати и досадливо морщится от боли.

Уж лучше бы его нагрузили сейчас тренировками, лучше бы его гоняли сейчас над полем до седьмого пота, лучше бы он приползал домой, едва держась на ногах от усталости! Тогда у него просто не было бы времени, не было бы сил на глупые мысли и самокопание.

Так хочется снова сесть на метлу и полетать за снитчем! Виктор встает с постели и проходится комнатой, заложив руки за спину. На улице сейчас слишком жарко для полетов, возможно, вечером, когда температура будет хотя бы немножечко ниже...

И можно было бы почитать, вот только мысли путаются в голове, и воспоминание-муха снова и снова не дает покоя. Он закрывает глаза — и видит испуганное и удивленное лицо Флер Делакур, видит, как она падает, оглушенная им. Виктор с размаху бьет кулаком о стену — и морщится от боли. Ну почему он просто не может забыть об этом? Все было бы намного проще! Вот только как можно забыть о собственной слабости, собственной ошибке, из-за которой чуть не погиб человек?

А еще Виктор думает о том, что он грязный. Что ненавистная черная магия держала его в своих руках, и он ничего не мог с этим сделать. Он до сих пор чувствует ее цепкие пальцы на своем теле, он полон грязи, и ему уже никогда не отмыться. А ведь все семь лет в Дурмстранге он с таким упорством изучал Темные Искусства, чтобы быть готовым отразить их, чтобы быть готовым к встрече с ними. И при первом же столкновении с черным магом он позволил себя заколдовать!

Виктору гадко.

А ведь он даже не поговорил с Флер после последнего испытания. Было невыносимо смотреть ей в глаза, хотелось сбежать от ее осуждения, скрыться от обвинений и укоров. Но от себя не сбежишь, на какой бы быстрой метле ты не летал... Виктор резко останавливается посреди комнаты. А может, в этом его спасение? Ему просто нужно извиниться! Поговорить с ней, объясниться, ему просто нужно, чтобы она поняла, что ему действительно жаль. Ему просто необходимо знать, что она его простила.

Он бросается к вороху пергаментов, сваленному на столе. Где-то здесь должен быть ее адрес, она же ему его оставляла, давно, еще в самом начале Турнира, когда этот чертов кубок выплюнул их имена в руки директору Дамблдору. Они тогда еще решили, что будут обязательно дружить, вне зависимости от того, как пройдет Турнир и кто выйдет победителем, — он, Седрик и Флер. А теперь... а теперь Седрика уже нет, а Флер он несколько недель тому назад пытался убить в темном лабиринте.

Нужный пергамент находится далеко не сразу. Когда, наконец, Виктор сжимает его в своей руке, на него понемногу накатывает облегчение — теперь он знает, что делать. А когда у человека есть цель, дышать и думать становится проще.

Тяжелый июльский вечер накрывает небольшой приморский городок удушливым колючим одеялом. Виктор достает из чехла любимую скоростную метлу, ласково проводит пальцами по гладкому древку, уверенно обхватывает его ладонью, усаживается поудобнее и взмывает в темнеющее вечернее небо. До Шамони путь неблизкий, но если вылететь, не медля, возможно, к утру и доберется. Виктор поднимается высоко, еще выше, и еще, чтобы потеряться в синеве, чтобы с земли не заметили. Виктор подставляет лицо встречному ветру, он расслабляется. Он летит вымаливать прощение, и уверен, что именно это — его спасение. Всего одна короткая фраза. «Все в порядке, Виктор. Я понимаю»

Вот только поймет ли Флер? Впустит ли его в дом, выслушает ли? Или, возможно, захлопнет дверь прямо перед его носом? Виктор хмурится, наклоняется ниже к метле, подгоняет ее, обходит воздушные ямы, обгоняет редких птиц. Он пьет полет жадно, ведь только в небе можно забыть о назойливых воспоминаниях, чувстве вины и головной боли. Только в небе он чувствует себя целиком и полностью свободным.

А летняя ночь окружает его, заливает чернилами синее небо. Там, внизу, мелькают огни больших городов и маленьких городишек, Виктор пытается сориентироваться на местности, потом забирает немного на восток. Франция уже близко, а значит — близко Шамони и небольшой белый дом Флер Делакур. Почему-то кажется, что дом у нее именно небольшой и именно белый. И что там точно есть террасса, на которой можно по утрам пить кофе и есть круасаны. Виктор встряхивает головой — что-то уж слишком много «французских стереотипов» там сейчас крутится.

И когда он наконец-то приземляется на берегу Арва, уже встает солнце. От бессонной ночи и многочасового полета по телу разливается усталость, а ноги отказываются двигаться. Но сейчас ему совсем не до отдыха, и вряд ли он смог бы уснуть, даже если бы имел такую возможность. И он стремительно идет к небольшому дому, адрес которого полностью совпадает с написанным легкой девичьей рукой на смятом пергаменте.

Дом Делакуров действительно белый, вот только террассы здесь нет. Виктор поднимается по ступеням и на мгновенье застывает неуверенно, но потом решительно стучит в дверь. И ему кажется, что от волнения сердце бьется где-то в горле. Дверь распахивается резко, и на какую-то долю секунды Виктору кажется, что ему в глаза ударил слишком яркий свет.

Она стоит, сжимая в одной руке дверную ручку, в другой — большую белую чашку с кофе. На ней только мужская белая рубашка, и его взгляд невольно скользит по стройным ногам. «Чертова вейла», — мелькает в его мозгу, и эта мысль вытесняет все остальные, и в голове пусто, там звенящая тишина, и кажется, он именно для этого он сюда и прилетел — просто смотреть на ее ноги. И только когда Виктор заглядывает ей в глаза, он приходит в себя. Потому что в огромных голубых глазах Флер Делакур он не видит ничего, кроме страха.

— Здравствуй, — хрипит он, и собственный голос кажется каким-то чужим. — Можно мне войти?

Флер вздрагивает и роняет чашку на пол. Звук битого фарфора бьет по ушам, и Виктор спешно наклоняется, достает волшебную палочку и быстро склеивает осколки невербальным Репаро и убирает остатки кофе с пола Эванеско. Тогда снова распрямляется и протягивает ей чашку. Целую и невредимую.

— Спасибо, — наконец-то отвечает она и отступает немного назад: — Проходи.

Крам делает шаг в прихожую, и дверь за ним закрывается.

— Какими судьбами во Франции? Кофе будешь? — спрашивает Флер, наконец, справившись с испугом. Ведь, по большому счету, ее кошмары — это просто выдумки ее больного воображения, и какое отношение к ним имеет этот хмурый болгарин?

— Буду, — кивает Виктор и думает, что если что и нужно ему сейчас, так это чашка кофе. Большая. Белая.

Флер идет в кухню, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Он послушно идет за ней, присаживается в кресло за круглым обеденным столом, рассеянно кивает на ее «чувствуй себя, как дома». Он следит за тем, как она заваривает кофе и все никак не может начать разговор, ради которого, собственно сюда и прилетел. И только когда девушка ставит перед ним кофе и садится напротив, забравшись с ногами в кресло, Виктор начинает говорить.

— Флер, я прилетел, чтобы попросить прощения.

— Попросить прощения? — удивленно переспрашивает, нахмурив брови. Виктору кажется, что пушистый белый кот смотрит на него подозрительно.

— Именно. Я виноват перед тобой. Там, в лабиринте, когда я напал на тебя...

— Ты же был под Империусом, — обрывает она его, не дав договорить. И дураку понятно, что эта тема ей неприятна, но Виктору просто необходимо все ей объяснить.

— Нет, ты не понимаешь, — он пытается поймать ее взгляд, но она упрямо избегает зрительного контакта. — Да, я был под Империусом. Но ведь ему можно сопротивляться, а я не смог. Я не хотел причинить тебе вред, правда. Прости.

— Тебе не за что просить прощения. Ты был под действием чар, — говорит она немного резко. — Не стоило мчаться через пол-Европы ради такого пустяка.

— Это не пустяк!

— Не повышай голоса, — морщится она, и Виктор сразу же сникает. Ну, правда, чего на нее давить? Ты же пришел для того, чтобы извиниться, а не обидеть ее снова.

— Флер, посмотри на меня, — выдыхает он, и она поворачивает к нему голову и заглядывает в глаза. И там плещется усталость, неприязнь, страх. Виктор слишком хорошо умеет читать по глазам, и иногда ему кажется, что лучше бы не уметь этого делать вовсе. — Флер, я очень, очень виноват. В лабиринте я мог тебя серьезно покалечить или даже убить. То, что я не смог побороть заклятие — целиком и полностью моя вина. Я не хотел сделать тебе больно, правда.

— Прости, но мне от этого не легче, — отвечает она ровным голосом, и Виктору кажется, что в кухне ощутимо похолодало. Действительно, что ей из его извинений? — Ты совсем забыл про кофе.

В открытое окно влетает взъерошенная уставшая сова и садится на подоконник. Флер отводит глаза, встает и проходит к птице, отвязывает от лапки небольшой конверт. Сова тут же улетает, а девушка достает пергамент и начинает вчитываться в слова.

Виктор смотрит на нее внимательно, он судорожно подыскивает в своей голове слова, пытается найти нужную фразу, которая убедила бы ее, которая доказала бы ей... что? Он сам не знает. И вся эта идея с извинением вдруг начинает казаться такой дурацкой, что...

Виктор не сразу замечает, что с Флер что-то не так. Она как-то резко бледнеет, и руки, сжимающие пергамент, дрожат. Ее губы безмолвно двигаются, повторяя какие-то слова, написанные в письме.

— Флер, все в порядке? — спрашивает осторожно Крам, поднимаясь с кресла. Она переводит взгляд на него, и ему даже кажется, что она совсем позабыла о его присутствии.

— Да, все в порядке, — говорит она медленно. — Виктор, я прощаю тебя. Я все понимаю. Все в порядке. Где ты планируешь остановиться во Франции? Прости, не могу тебе позволить остаться здесь. Можешь воспользоваться камином в гостиной. А мне... мне нужно идти сейчас. Прости.

И она бежит, не оглядываясь, к лестнице, ведущей на второй этаж, позабыв про пергамент. Виктор замирает в нерешительности.

— Зачем мне камин, я же на метле? — говорит он в пустоту, ведь девушка уже скрылась где-то на втором этаже. Он стоит посреди кухни и смотрит пергамент, белеющий на столе. И можно было бы позабыть про все, уйти со спокойной совестью из этого белого дома, ведь ты услышал то, за чем сюда прилетел. Можно было бы уверить себя, что это — не его дело. Можно было бы забыть, забить, возвратиться в Болгарию и спокойно там ждать сентября, но...

Но Виктор Крам слишком хорошо умеет читать по глазам. А в глазах Флер Делакур несколько минут тому назад было бушующее море паники.

И он обходит быстро стол, хватает пергамент и начинает жадно вчитываться в неровные строчки, написанные на английском языке. И с каждым новым словом, его лицо становится все больше похожим на грозовую тучу. И морщинка между бровей становится слишком уж глубокой, а взгляд — слишком уж обеспокоенным.

И вдруг письмо вспыхивает у него в руках, он поспешно отпускает его и горящее послание медленно летит на пол. Он поворачивает голову к лестнице и ему кажется, что он сейчас порежется об ее взгляд. Ведь он — словно острое лезвие к горлу, словно холодная сталь к горячей коже, словно кухонный нож к сонной артерии. Она стоит, сжимая в пальцах волшебную палочку, она смотрит зло, и ноздри ее раздуваются от ярости.

— Тебя не учили, что читать чужие письма нехорошо? — шипит она, и Виктор понимает, вряд ли ему удастся заслужить ее прощение хоть когда-нибудь.

«Доброго времени суток, мисс Делакур!

Спешу Вас уведомить, что Ваша сестра, Габриэль Делакур, находится сейчас в Британии. Да-да, именно в Британии, в моем доме, и с ней пока что все хорошо. Но ее жизнь и здоровье сейчас в Ваших руках, мисс Флер. Если Вы будете послушной девочкой и выполните все мои указания, с милой Габриэль ничего не случится. Если же нет... Очень обидно будет умереть, так и не получив волшебной палочки, Вам не кажется?

Итак, чтобы снова увидеть свою сестру живой и невредимой, Вам нужно помочь мне в одном деле. Задание не самое сложное для одной из талантливейших выпускниц Шармбатона, уверяю Вас. 3 августа, в полночь, Вы должны явиться на главную площадь городишка Оттери-Сент-Кечпоул. Вы должны принести туда две вещи — серебряный кинжал гоблинской работы, более известный как «Клинок Справедливости», и пламя дракона. Видите — ничего сложного, тем более, с драконами Вы уже имели дело... Если успеете выполнить мои условия вовремя, заберете свою сестру. Если же нет... поверьте, мне бы очень не хотелось, чтобы все произошло именно так.

Раз в три дня я буду присылать сову и просить Вас об отчетах. Накладывать на птицу Следящие чары не рекомендую, сова умрет, как только Ваша палочка коснется ее перьев.

Думаю, лишним будет упоминать, что об этом письме никто не должен знать.

У Вас есть десять дней, чтобы выполнить мою просьбу. Постарайтесь не опаздывать».

И Флер кажется, что ее сейчас вырвет.

Не зря тревожно сжималось ее сердце, не зря она не могла отмахнуться от мысли, что с Габриэль что-то случилось! Флер хватает ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, и опирается рукой о подоконник. Сестра в опасности. Ее похитили — цинично увели у нее из-под носа! Второй раз за год Габриэль оказывается в опасности, и причиной этому — Флер. И теперь уже нет рядом Гарри Поттера, который спасет сестренку вместо нее, теперь уже она должна сделать это сама. У нее есть десять дней.

— Флер, все в порядке? — низкий голос Виктора Крама доносится, словно из-под воды. Она растерянно переводит свой взгляд на болгарина, не совсем понимая, что он делает в ее кухне. Все, что было до этого страшного письма, кажется стертым, смазанным, все, что было до этого неровного почерка и чернильных клякс, теперь утопает в тумане, и девушка с трудом вспоминает, что Крам прилетел сегодня с утра из Болгарии, чтобы попросить у нее прощения. Нужно выставить его из дому, немедленно, нужно, чтобы он убрался отсюда, ведь у нее сейчас нет времени, сейчас — каждая секунда дорога.

— Да, все в порядке, — выговаривает она медленно. — Виктор, я прощаю тебя. Я все понимаю. Все в порядке. Где ты планируешь остановиться во Франции? Прости, не могу тебе позволить остаться здесь. Можешь воспользоваться камином в гостиной. А мне... мне нужно идти сейчас. Прости.

И в следующую секунду она бросается к лестнице, она летит в свою комнату, ведь ей нужно спешить, ей так нужно спешить, что стоять на месте сейчас она просто не может. Где-то там, в Британии, ее маленькая сестра находится сейчас в руках похитителя, и нужно немедленно отправляться в дорогу. Флер врывается в свою комнату, распахивает дверцы шкафа, вытаскивает оттуда легкие льняные удобные брюки и какую-то голубую рубашку. Она вытаскивает из дальнего ящика комода свою сумку, заколдованную заклятием-удлинителем, у нее в голове путаются мысли. Что ей может понадобиться в путешествии? Палатка, набор целебных зелий, деньги... Все это исчезает в сумке, и Флер закидывает ее на плечо, прячет волшебную палочку в карман брюк и бежит вниз.

Как можно попасть в Британию скорее всего? Международный портключ будут оформлять слишком долго, разрешение на использование Международной каминной сети — тем более. Нелегальная аппарация? Но ведь если она попадется, и ее задержат, разбирательство займет несколько суток! Флер страшно, невыносимо, оглушительно страшно, что она не успеет.

И вдруг она видит такое, что ее сердце падает вниз тяжеленным булыжником. Она видит такое, что в горле мгновенно пересыхает, а руки начинают дрожать от страха и неконтролируемой ярости.

Она видит, как Виктор Крам читает письмо от похитителя.

Флер выхватывает палочку, резко взмахивает ею и послание вспыхивает в его руках. Он отдергивает руки, растерянно поворачивается к ней.

— Тебя не учили, что читать чужие письма нехорошо? — выговаривает она, и это — почти шипение. Он поднимает руки в примирительном жесте:

— Флер, прости, я...

— «Прости»?! — взрывается она. — Какого черта ты до сих пор делаешь в моем доме?!

У нее в голове ошалело бьется только одно: «Лишним будет упоминать, что об этом письме никто не должен знать». Ну как она могла так облажаться?! Забыть пергамент на столе — глупая пустоголовая дура! Флер сбегает с лестницы и останавливается напротив Виктора, все еще целясь в него волшебной палочкой.

— Я просто подумал...

— Не похоже, что ты умеешь думать! — рычит Флер, но Крам отмахивается от оскорблений и продолжает, хмурясь:

— Я подумал, случилось что-то плохое. Ты очень побледнела, и пальцы у тебя дрожали.

— Кто тебя просил совать свой нос в мои дела?!

— Я хочу помочь.

— Убирайся вон, пока я не наложила на тебя Обливиэйт!

— Флер, успокойся! — он уверенно ступает несколько шагов к ней, и она опускает волшебную палочку, опускается в кресло и прячет лицо в ладонях. Истерика близко, она подкрадывается незаметно, но девушка уже слышит ее шаги. И тут точно можно разреветься, или раскричаться, но это делу не поможет — о письме уже знает посторонний человек. И это уже ставит жизнь ее сестры под угрозу.

Большие теплые ладони ложатся на ее плечи, и она поднимает голову. Виктор нависает над ней большой мрачной скалой, он смотрит обеспокоенно, и от ощущения его ладоней на своих плечах почему-то становится спокойнее.

— Что ты собираешься делать? — говорит он негромко, и она выдыхает. Истерика остановилась где-то на пороге, так и не решившись войти.

— Отправиться в Британию, — отвечает ему ровным голосом. Чувства — в сторону, сейчас для них не место и не время, сейчас — только рациональность и прагматизм. Ошибка уже сделана. Письмо уже прочитано посторонним человеком. Виктор Крам — данность, и с этой данностью нужно как-то мириться. — Я не знаю, как будет быстрее. Оформление Международного портключа займет несколько дней, разрешение на использование Международной каминной сети...

— Флер, — обрывает ее Виктор на полуслове, — Флер, я на метле. Несколько часов — и мы на острове. Я тебе помогу.

Несколько секунд она смотрит неотрывно в его глаза. Где-то на окраине сознания истерично бьется мысль о том, что она боится летать, и что на метле она держится крайне неуверенно, но это все мелочи, глупости, это все исчезает почти мгновенно, стоит ей подумать о том, что метла — самый быстрый способ преодоления таких расстояний.

— Я плохо летаю, — отзывается она, все еще не отводя взгляда. У него глаза темно-карие, колючие, но почему-то Флер совсем их не боится.

— Зато я — хорошо, — отвечает ей Виктор Крам. — Полетели.

Она поднимается с кресла, подхватывает свою сумку и выходит во двор. Она запирает дверь дома заклятиями, проверяет, все ли окна закрыты. Виктор ждет ее рядом, уверенно сжимая древко своей метлы. Флер боится летать, боится высоты, боится ветра, но намного больше она боится, что с маленькой Габриэль что-то произойдет.

Виктор усаживает ее на метлу, и они взлетают. Все выше и выше поднимаются в небо, все ближе к солнцу и облакам. Флер не смотрит вниз, только вперед, она держится за древко, она чувствует спиной тепло, исходящее от груди Виктора Крама, звезды квиддича, лучшего ловца последнего десятилетия и ее соперника на Турнире Трех Волшебников. Она чувствует это тепло, и на самую малость ей становится спокойнее — она не одна, он поможет ей, она обязательно вытащит из этого дерьма Габриэль, и они забудут это все, как дурной сон. У нее все получится.

Они летят долго. Солнце палит, и Флер кажется, что руки и лицо у нее совсем обгорели. Но на такие глупости сейчас просто нет времени, поэтому она думает о том, что ее ждет на острове. Два артефакта за десять дней. Серебряный Клинок Справедливости, старинная гоблинская реликвия, и пламя дракона. Где их искать? Как достать? У девушки были кое-какие соображения по этому поводу, но эти мысли еще были неясными, затуманенными, неразборчивыми... а так хотелось бы иметь четкий план действий!

А внизу клокочет море. Зеленоватые волны накатывают одна на другую, играя в догонялки. Море пенится, бьется, море живет — своей, отдельной жизнью, в которой нет места никому другому. Виктор спустился ближе к водной глади, ведь воздух у воды прохладнее, воздух тут влажный, соленый. И Флер вдыхает его полной грудью и думает о том, что полет этот можно было бы даже считать волшебным, если только закрыть глаза на обстоятельства, при которых этот полет происходит. Флер закрывает глаза. Горькое море тревоги захлестывает ее с головой.

А когда солнце клонится к закату, на горизонте появляется почти незримая полоска суши. Они прибывают в Британию ближе к вечеру, и когда ноги Флер касаются твердой почвы, ей даже кажется на миг, что она не сможет больше ходить, так они затекли.

-Что теперь? — спрашивает Виктор. Он стоит, опершись о метлу, у него под глазами залегли черные круги от усталости, и Флер вдруг понимает, что прошлую ночь он, скорее всего, тоже не спал, ведь летел в Шамони. Она достает из сумки палатку, взмахивает волшебной палочкой и обращается к болгарину:

— Теперь — спать.

Он улыбается как-то устало, помогает ей установить вокруг палатки разнообразные маглоотталкивающие чары и проходит внутрь палатки. Он валится на ближайшую постель без сил, смотрит в потолок недвижным взором.

— Флер, ты все-таки прости меня. За лабиринт, — выговаривает он, не глядя на нее.

— Я все понимаю, Виктор. Все в порядке, — отвечает она, грустно улыбнувшись. И Виктор чувствует, как на него наваливается облегчение, и усталость смаривает его почти мгновенно, забирая в царство цветных снов.

Флер смотрит на него, спящего, подходит к нему тихо и укрывает пледом. Потом забирается на свою кровать, сворачивается под одеялом клубочком, но не закрывает глаз. Ей нужно многое обдумать.

Остается девять дней.

Он просыпается от негромкого звона посуды.

Постель Флер пуста, а из кухни терпко пахнет кофе, и Виктор хватается за этот запах, идет за ним послушно. Утро теплое, и солнечные лучи пробиваются в палатку, освещая танец пылинок. Флер стоит к нему спиной и готовит омлет. Все в тех же легких брюках и немного помятой синей рубашке, с заплетенными в косу серебристыми волосами, она взмахивает волшебной палочкой над небольшой плитой и говорит ему, не оборачиваясь:

— Кофе на столе в кофейнике, завтрак сейчас будет готов.

Он улыбается уголками губ, и идет к столу. Там его уже ждет черный кофе и белая большая чашка, точно такая же как та, из которой он пил вчера утром в доме Делякуров. Через несколько мгновений перед ним уже стоит тарелка с омлетом, а Флер присаживается напротив, обхватывая тонкими пальцами еще одну белую кружку. Он встречается с ней взглядом и хмурится — у нее темные круги под глазами и лицо бледное-бледное, почти что прозрачное. «Она что, совсем не спала этой ночью?», — думает Виктор растерянно.

— Приятного аппетита, — говорит Флер, а парень только хмурится еще сильнее:

— А ты есть не будешь?

— Не хочется, — пожимает плечами она и делает большой глоток из кружки. Ее глаза лихорадочно блестят, и Виктор думает о том, сколько чашек кофе она сегодня уже выпила. Аппетит почему-то резко пропадает, и он сидит, уныло ковыряясь вилкой в еде.

— Ты ешь быстрее, у нас сегодня много дел, — он внимательно вглядывается в ее лицо и спрашивает деловито:

— Ты уже продумала план действий?

Флер подается вперед, опирается локтями о стол, сдувает нетерпеливо непослушный локон, который выбился из косы и лезет в глаза. Она начинает говорить — быстро, четко, рвано:

— Мне нужно достать две реликвии. О драконах я кое-что знаю, и даже имею опыт работы с ними, если испытание на Турнире можно так назвать, — она горько улыбается и замолкает на миг, но тут же продолжает снова: — О драконах я кое-что знаю, а вот о том, что такое Клинок Справедливости — не имею представления. Я не знакома с оружием гоблинской работы, я не стыкалась с ним в обычной жизни. И даже из украшений, изготовленных гоблинами, у меня только вот это кольцо — старинная семейная реликвия, передается через поколение, мне оно досталось в наследство от моей бабушки, — девушка поднимает правую руку и Виктор замечает на среднем пальце изящное кольцо с драгоценным камнем. Почему он не обратил на него внимания раньше? Он осторожно берет руку Флер и подносит ее ближе к глазам. Грани камня ловят отблески солнца, и от этого глазам почти больно, а Виктор почему-то смотрит совсем не на старинное кольцо гоблинской работы. Его взгляд прикован к тонким подрагивающим пальчикам в его ладони.

— Мне срочно нужно узнать хотя бы что-то об этом артефакте. Когда он был изготовлен? Для кого? Почему у него такое странное название? Кому он принадлежал или принадлежит сейчас? Вопросов слишком много, и я не уверенна, что смогу достать ответы на них. Но я знаю человека, который мог бы мне в этом помочь.

Увлеченная собственными мыслями, Флер поднялась на ноги и начала расхаживать тесной кухней взад-вперед.

— Его зовут Билл Уизли, и он работает в Гринготтсе. А ведь финансовая система Британии целиком и полностью контролируется гоблинами, я не ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — кивает Виктор.

— Можно попросить Билла, чтобы он устроил мне встречу с кем-то из гоблинов, чтобы расспросить его. Вдруг, он что-то знает и расскажет?

Парень ухмыляется горько:

— Гоблины мстительны, злы и замкнуты. Я уверен — они знают о изделиях своих мастеров очень многое, вот только вряд ли захотят делиться информацией, ничего не получив взамен.

— Я на четверть вейла — приворожу, — Флер самоуверенно вздергивает носик.

— Они не люди, на них твоя магия не подействует.

— Посмотрим, — она сердито скрещивает руки на груди и смотрит на него, хмурясь: — Ты поел? Пора в дорогу.

Остатки завтрака он глотает, почти не пережевывая. Флер полна решимости, она двигается резко и уверенно, собирает палатку за считанные мгновения, запаковывает ее себе в сумку и протягивает парню руку:

— Аппарируем. Я была в Косом переулке.

И он послушно стискивает ее пальцы своей медвежьей лапищей и снова удивляется, как удобно и уютно держать ее за руку. Но эта мысль — еще даже не мысль, так, ощущение, наваждение, вспышка, — не успевает даже оформиться в голове, потому что их затягивает в водоворот аппарации.

В Косом переулке пустынно и тихо. В Британии жара аномальная, люди прячутся по домам, наложив на помещение Освежающие чары, и стараются не показывать своего носа на улице до вечера, пока температура не упадет хотя бы на несколько градусов. Они идут мощеной улочкой, и звуки их шагов вязнут в жарком раскаленном воздухе.

Гринготтс возвышается над улицей огромным белоснежным дворцом. Он монументален, и создается впечатление, что он с презрением смотрит на все остальные дома своими большущими окнами-глазами. Гринготтс блестит своими мраморными ступенями, своими позолоченными оконными рамами, и Виктор недовольно морщится — ему никогда не нравилось все слишком чистое, слишком блестящее, слишком идеальное. Его всегда тянуло к чему-то необычному, неправильному, кривому. К бездомным собакам, к старым метлам, к чернильным пятнам на пальцах, к девушкам со странными именами, которые и выговорить-то невозможно. Именно рядом с такими вещами и людьми он чувствовал себя комфортно и уютно. Возможно, именно поэтому он сейчас рядом с Флер. Потому что она оказалась совсем не такой, какой он ее помнил — холодной, блестящей, идеальной. Потому что у нее тени под глазами, и она совсем не спала прошлую ночь, потому что она пьет кофе литрами и ей очень страшно. У нее болит сердце, у нее внутри — огонь, настоящий, вейлин. Виктор ухмыляется — как бы не обжечься...

Билла Уизли они находят не сразу. У него длинные рыжие волосы, собранные в хвост, и серьга в ухе, он улыбается широко и простодушно, лукаво прищуривает глаза, когда Флер, обворожительно улыбаясь, выкладывает суть своей просьбы. Билл задумывается на минуту и обещает попробовать устроить встречу, он задумчиво хмурит брови и просит их подождать у него в кабинете. Они кивают послушно и присаживаются в удобные кресла, готовясь ждать. Билл оставляет их одних.

Ждать приходится долго. И от этого тягучего, вязкого ожидания еще сложнее дышать, и Виктору кажется, что комната наполнена не воздухом, а липким приторным варевом, от которого кружится голова. Флер застыла в своем кресле, как мраморное изваяние, она напряжена, натянута, как тетива — того и гляди, порвется. А у Виктора в голове крутятся обрывки мыслей. Ему кажется, что где-то когда-то он уже слышал о Клинке Справедливости, слышал о драконовом пламени, в голове его крутятся какие-то неясные воспоминания про старую книгу и пожелтевшие от времени страницы, про строки, гласящие о каком-то ритуале, но все это никак не может сложиться в одну картину, не хватает какого-то кусочка паззла. Если бы только отыскать его в своей памяти, если бы только вспомнить, возможно, это хоть немного пролило бы свет на их проблему, дало хоть какие-то ответы на вопросы, помогло бы найти маленькую Габриэль...

Поток его мыслей прерывает звук открывающейся двери. Флер вскакивает на ноги, и Виктор тоже поднимается навстречу Биллу. Тот сияет улыбкой ярче солнца:

— Я договорился. Грипхук сегодня в хорошем настроении, его уговаривать пришлось всего-то чуть больше часа. Все остальные наотрез отказались идти навстречу. Гоблины — они такие. Пойдемте, я вас провожу.

Они шагают вслед за Биллом Уизли узкими банковскими коридорами и в конце-концов оказываются около тяжелой резной двери. Билл пропускает их вперед и закрывает за ними дверь, улыбнувшись напоследок Флер. Они попадают в небольшую комнату, где кроме стола и двух кресел ничего больше и нет. В одном из кресел сидит, сосредоточенно рассматривая галеон через увеличительное стекло, гоблин. И кажется, что их появление в помещении вообще не произвело на него никакого впечатления — а может, он его и не заметил? Флер набирает воздуху в грудь и начинает неуверенно:

— Здравствуйте, сэр. Меня зовут Флер Делякур, а это — Виктор Крам. Нам хотелось бы с Вами поговорить.

— Говорите, кто ж вам мешает, — бурчит гоблин, не отрывая взгляда от монеты. Девушка озадачено смотрит на Виктора, но тот только кивает ей ободряюще.

— Я хотела бы немного больше узнать про одну из реликвий, сделанную вашими мастерами. Скажите, сэр, Вам что-то известно о так званом Клинке Справедливости?

— Конечно, известно, — кивает банкир, все еще не смотря в их сторону. Флер порывисто подходит к столу и опускается в пустующее кресло.

— Расскажите о нем, пожалуйста.

— Даже и не подумаю, — меланхолично тянет гоблин и кладет галеон на стол, рядом с небольшой кучкой таких же монет. Потом берет золотой из другой кучки, чуть поменьше, и принимается разглядывать уже его.

— Но почему?

— Ни один гоблин не станет выбалтывать секреты мастерства, — ухмыляется гоблин, обнажая кривые желтые зубы и добавляет: — Просто так.

— Я заплачу, — хватается Флер за сумку. — Вы только скажите, сколько!

Гоблин откладывает галеон в сторону и обращает наконец свой взгляд на нее. Его черные большие глаза без белков блестят насмешливо.

— Неужели ты думаешь, что мне нужны деньги?

— А что тогда? — растеряно спрашивает Флер, и Виктору кажется, что он уже знает ответ наперед, что он видит его в жадном блеске черных глаз.

— То, что принадлежит мне по праву. То, что ты носишь на пальце.

Флер одергивает руку от стола и прижимает ее к груди. Она оглядывается затравлено, ища поддержки, она заглядывает в глаза Виктору и в этом взгляде столько страха и обреченности, что Крам сжимает кулаки, подавляя в себе желание сию же секунду затолкать гадкому гоблину в глотку все галеоны и размазать его по стене. Но вместо этого он просто ступает к ней ближе, останавливается у нее за спиной. «Я рядом, — думает он как можно громче, — я рядом, Флер. Все в порядке».

— Я не могу отдать вам кольцо, — выдавливает она, наконец, из себя. — Оно досталось мне в наследство от бабушки, это очень важная вещь для меня...

— Видимо, она важнее информации о Клинке Справедливости, — кривит Грипхук губы в недоброй ухмылке. — Что же, тогда не смею Вас больше задерживать, мисс.

Виктору кажется, он физически ощущает волны паники, исходящие от девушки. Виктору кажется, она сейчас разрыдается прямо здесь, не вставая из продавленного старого кресла. Он стискивает кулаки так, что кости тихонько хрустят.

— Отдай, — говорит он ей едва слышно. — Отдай, сейчас информация важнее.

И добавляет про себя: «А потом мы что-нибудь придумаем. Я тебе обещаю».

Плотно сжатые губы Флер немного подрагивают, когда она стаскивает с пальца тонкое изящное кольцо, и то ли руки ее не слушаются, то ли украшение и вправду не хочет оставлять хозяйку, но это занимает несколько тяжелых горьких минут. Грипхук наблюдает за каждым ее движением, и в черных глазах его блестит жадность. А когда кольцо бесследно исчезает в его кармане, а Флер впивается в него злым взглядом, полным бессилия, гоблин удовлетворенно откидывается на спинку кресла, скрещивает пальцы на животе и говорит негромко:

— Серебряный кинжал с рукояткой из слоновьей кости в форме змеи был выкован гоблинскими мастерами в середине пятнадцатого века по заказу князя Витовта, который как раз в те года намеревался стать Королем Литовского государства. В пару к кинжалу великий князь заказал также корону из чистого золота, украшенную изумрудами. Над этими артефактами наши мастера трудились долго, ведь в заказе было одно обязательное пожелание — кинжал и корона должны были закаляться на крови заказчика и мастера над оружием. Наши оружейники долго не хотели браться за эту работу, сами понимаете, оружие, закаленное на крови чародея и гоблина, имеет необычайную магическую силу. В бою такой кинжал почти что непобедим, пока его держит тот, чья капля крови замешана в серебре, но даже если его возьмут в руки чужие, он все равно останется мощнейшим орудием для проведения любых ритуалов на крови. А это, как правило, черномагические ритуалы, — гоблин как-то плотоядно улыбается и щурит глаза, как будто одна мысль о черномагическом ритуале приносит ему удовольствие. — Ну и кроме всего прочего, оружие, закаленное на крови, всегда будет этой самой крови просить. Что же касается короны, то при добавлении крови гоблина и мага, она обретала особенные магические свойства — тот, кто надевает ее, обретает возможность изобличать ложь — согласитесь, важное умение для короля. Когда же работа была выполнена, наши мастера отправили артефакты князю Витовту на континент, вот только их пришлось разделить: короне следовало еще за маггловскими законами получить освящение Папы Римского, а кинжал князь желал получить немедленно. Поэтому один предмет отправился в Рим, другой — непосредственно в Луцк, будущую столицу государства Литвы. Там должна была произойти коронация. Шел год 1429.

Но вот незадача — корона в Риме побывала, Папа ее освятил и дал благословление новому монарху, но на пути назад на экипаж, который доставлял этот символ власти, кто-то напал. Корона была утеряна, и никаких следов ее до сих пор не нашли. Возможно, ее переплавили тупые маггловские разбойники, а возможно, она до сих пор лежит где-то, ожидая своего часа. А что касается Витовта... Он собрал в Луцке всех монархов Европы, чтобы засвидетельствовать свою коронацию, но поскольку корона к месту назначения не прибыла, то и короновать было нечем. Монархи посидели в городе недельку-вторую, съели все изысканные блюда, выпили десятки бочек эля и вина, да и разъехались по домам. Витовт от такого позора впал в глубокую депрессию, от чего еще через несколько месяцев и вовсе тронулся умом. Через год после несостоявшейся коронации великий князь литовский Витовт покончил жизнь самоубийством, заколов себя своим же кинжалом.

— Почему кинжал называют Клинком Справедливости? — спрашивает Флер, и гоблин усмехается совсем уж недобро и зло:

— После Витовта кинжал перешел кому-то из его родственников. Его след все время то пропадает, то снова появляется в истории, оставляя за собой кровавый след. Его бы следовало называть Жадным, ведь он никогда кровью не насытится, сколько им не убивай. В начале девятнадцатого века кинжал снова всплыл — на этот раз, в Англии. Им владел в то время лорд Блэквуд, один из представителей магической аристократии, влиятельный и богатый маг. Блэквуды — одно из ответвлений рода Блэков, кстати. Так вот как раз в 1823 году в Англии началось одно из наиболее сильных и масштабных восстаний гоблинов. Наши предки пытались расширить свои магические права и добиться возвращения палочек, но... но восстание потонуло в крови. В гоблинской крови, если быть точным. Лорд Блэквуд был в авангарде сопротивления волшебников, и каждого гоблина из знатного рода он лично казнил своим кинжалом. Он называл это восстановлением справедливости, а кинжал называл не иначе, как Справедливым Судьей. Именно им он и проткнул сердце последнего из династии Грохов, мастера над оружием, дальнего родственника того оружейника, который этот кинжал когда-то создал.

— А что было потом?

— А потом... Потом кинжал снова пропал, потом появился, и пропал опять... Наш мир довольно мятежный, и Клинку Справедливости всегда найдется, где поживиться.

— И что, неясно, где он теперь? Кому принадлежит?

— Ну, почему же неясно... — хитро поглядывает гоблин исподлобья. — Клинок Справедливости принадлежал роду Блэков, на сколько мне известно. А некоторое время тому назад был передан в качестве приданного Нарциссы Блэк другому роду. Роду Малфоев.

В парадной мантии он выглядит каким-то неестественным. Переминается неуклюже с ноги на ногу, хмурит брови, смотрит на себя в зеркало исподлобья, пока продавщица, не переставая трещать без умолку, подгоняет мантию по его фигуре. Флер смотрит на него внимательно, изучает взглядом напряженную слегка сутулую спину, угрюмое, неприветливое лицо, плотно сжатые губы... Флер смотрит на него, нового, неожиданного, странного своего друга, который приходил каждую ночь в ее кошмары, смотрит и ловит себя вдруг на мысли, что за последние несколько дней так привыкла чувствовать его дыхание рядом, что теперь и представить тяжело — разве она жила без него семнадцать лет? Разве не было его рядом — надежного, как скала?

— Ну вот и все, мистер Крам, вы в этой мантии — настоящий джентльмен! — скороговоркой проговаривает женщина-швея, отступая шаг назад и оценивая взглядом свою работу. Виктор хмурится еще больше и переводит взгляд на Флер. И понятно, что чувствует он себя в этой одежде неуютно, что воротник сдавливает горло, и что ему совсем нечем дышать, но он смотрит покорно — знает, что так надо.

— Прости, — виновато пожимает плечами Флер. — Прости, так надо. Ты же понимаешь, что я для Малфоя — никто, просто красивая француженка. Меня он не примет, а вот ты — всемирно известный спортсмен. Сегодня ты наш козырь, ты — не я. Потерпи, это займет всего парочку часов.

Виктор улыбается понимающе, и от этой улыбки становится чуточку спокойнее, и усталость отступает на шаг, не решаясь вновь забрать девушку в свои объятия. Сколько она спала за последние дни? Да и спала ли вообще? Откуда у нее столько сил?

— Ну, мисс, а вы уже определились с платьем? — мягко касается ее руки продавщица, и Флер переводит взгляд своих синих глаз на нее.

— Да, определилась. Где можно примерить?

Она следует за женщиной в примерочною, там стаскивает с себя такие привычные уже легкие брюки и майку, держит в руках облако легкого персикового шифона, увитое черными цепями кружева, замирает на мгновенье — когда-то, в прошлой жизни, она так любила платья, так любила ловить восхищенные взгляды, так стремилась выглядеть красивей всех на свете, чтобы при одном взгляде на нее у окружающих выбивало дыхание из груди, чтобы затмить даже солнце своей красотой... Вот только сейчас изысканное платье ручной работы оставляло ее абсолютно равнодушной, и все ее мысли витают вокруг маленькой, наивной, беззащитной Габриэль, девочки-солнышка, девочки-радости, ее родной сестренки.

Вокруг Габриэль и Виктора Крама, что смотрит на нее так, как, кажется, никто до него не смотрел. В его глазах — не восхищение, не благоговейное обожание, в его глазах — настоящая, неподдельная, искренняя завороженность с легкой примесью тревоги. В его глазах — неожиданная и искренняя поддержка. Он не ослепленный обожатель, не очередной поклонник, он — друг, защитник, соратник, он тот, кто поможет и не даст упасть в самый ответственный момент. И Флер благодарит тихонько небеса за то, что он постучал в двери ее дома.

Персиковый шифон уверенно обхватывает ее точеную маленькую фигурку, черное кружево слетается в причудливых узорах, серебристые волосы укрывают волнами голые плечи, и Флер стоит перед Виктором — словно перед судьей, растерянная, напряженная, собранная.

— Ты превосходно выглядишь, — говорит он едва слышно и подает ей руку. Тонкие хрупкие пальчики подрагивают в его ладони трогательно и несмело. — Возможно, мне следовало пригласить на Рождественский бал тебя.

Флер улыбается. Возможно, впервые за последние несколько дней.

— Нам пора идти. Нас ждут в Малфой-мэноре.

Их и правда там ждут. Люциус Малфой принимает их по всем правилам приличий, он весь — словно начищеный галеон, он говорит высокопарно и вычурно, и Флер преодолевает желание поморщиться. Вместо этого она очаровательно улыбается, приседает в реверансе, подает руку для церемонного поцелуя, выслушивает приторные ответы на такие же приторные вопросы. И ни на минуту не отпускает руку Виктора. Главное помнить — все это всего лишь спектакль, всего лишь вынужденная мера, и свою роль она должна сыграть безупречно. Впрочем, она всегда была отличной актрисой. Вот только от прошлых ролей не зависела жизнь родной сестры.

Когда все условности оставлены в прошлом, когда выпит чай и унесены изящные чашки, Люциус Малфой приглашает их в свой кабинет.

И это поразительно — как он меняется в одно мгновение. Исчезает куда-то в мгновение ока его слащавость и вежливая улыбка, взгляд становится цепким, внимательным, деловым. Нет, он совсем не настроен враждебно, скорее наоборот, в его прищуренных серых глазах плещется интерес. Он садится за стол, предлагает им последовать его примеру, опирается локтями о гладкую полированную поверхность стола, подается им навстречу, смотрит пытливо:

— Молодые люди, я безумно рад, что вы почтили мой дом своим визитом, но ведь вам что-то от меня нужно. Простите мне мною подозрительность, но ведь не просто так звезда мировой величины решает навестить меня, скромного британского мага, да еще в компании такой очаровательной и талантливой девушки. Что привело вас ко мне, мистер Крам?

Виктор откидывается на спинку кресла, усмехается, не отводит взгляда.

— Вы чудовищно проницательны, мистер Малфой. И, должен сказать, на счет скромного мага вы прибедняетесь, ведь ваша семья — одна из самых влиятельных в Англии, — Малфой улыбается, но не возражает, и Флер буквально кожей чувствует, как огонек интереса в нем разгорается сильнее. Она улыбается как можно более кокетливей, говорит, слегка манерничая:

— Вас ничем не проведешь, мистер Малфой. Конечно же, у нас есть определенная цель.

— Я вас внимательно слушаю, — хозяин дома откидывается расслаблено на спинку кресла, склоняет голову к левому плечу, готовясь слушать.

— Понимаете, мы с Флер решили пожениться.

Если Люциус Малфой и удивляется, то ничем этого не выдает, его лицо непроницаемо, внимательно и все так же холодно-приветливо.

— Это очень важное событие в жизни каждого человека, поздравляю вас. Но при чем тут я?

Виктор набирает воздуху в грудь и говорит спокойно:

— Мы решили скрепить наш брак не только узами закона, а еще и магическими узами.

— Сами понимаете, мужчины в наше время такие ветряные, такие непостоянные, — Флер картинно закатывает глаза, и Люциус едва заметно понимающе усмехается. — Мне хочется быть уверенной. Нет, я конечно верю Виктору, я люблю его, но ведь — доверяй, но проверяй. Я уверенна, это лишняя предосторожность, но все таки...

— Мы хотели бы скрепить наш брак ритуалом на крови, — выговаривает Виктор, и в кабинете на мгновение повисает тишина. Люциус Малфой вглядывается в их лица, медленно переводя холодный пристальный взгляд с девушки на парня. Потом опирается на высокую спинку кресла и складывает пальцы перед лицом домиком.

— Вы пришли просить Клинок Справедливости, не так ли? — мужчина переводит взгляд влево, туда, где в шкафу, под стеклом, ловит отблески свечей лезвие того самого кинжала с рукояткой из слоновой кости в форме змеи. Того кинжала, за которым они пришли.

— От вас ничего не скроешь, мистер Малфой. Мы действительно хотим позаимствовать ваш артефакт для совершения обряда венчания. Конечно же, мы готовы заключить с вами магический контракт, как залог того, что вернем Клинок в целости и сохранности. Вы же понимаете, эти женщины такие подозрительные, но ради любимой я готов заплатить любую цену. И пойти на любые условия.

— Вы еще довольно молоды, — говорит хозяин медленно, четко выговаривая каждое слово. — Боюсь, вы еще не совсем понимаете, что такое магия на крови и чем вам грозит такой обряд. Это очень... опрометчивый поступок. Вы уверены в своем решении? Ритуалы, совершенные таким мощным магическим артефактом, как Клинок Справедливости, никогда не проходят бесследно. Вместе с каплями своей крови вы отдадите кинжалу и частичку своей души — маленькую, совсем ничтожную, но душа ваша потеряет целостность, станет более хрупкой, ранимой. Подумайте еще раз — готовы ли вы пойти на это только ради гарантии супружеской верности будущего мужа?

— Если Виктор меня бросит, я этого не переживу, — выпаливает Флер и вдруг понимает, что говорит абсолютно искренне. Щеки мгновенно заливает легкий румянец, и она чувствует на себе взгляд своего друга — взгляд пристальный и всепонимающий.

Люциус Малфой поднимается с кресла и выходит из-за стола. Он задумчив и сосредоточен, он проходит к тому самому шкафу, где лежит кинжал, и замирает там на несколько мгновений, повернувшись к посетителям спиной. А когда разворачивается, в его глазах уже плещется едва скрываемое веселье.

— Неужели Вы действительно готовы пойти на такой шаг, Виктор? — спрашивает он, скрестив руки на груди.

— Ради этой девушки я готов на все, — и Флер до сумасшествия хочется верить, что на этот раз маска упала с лица Виктора Крама. Их пальцы переплетены, и можно стиснуть их еще сильнее, еще порывистей, чтобы чувствовать, как бьется его сердце.

Мистер Малфой возвращается на свое прежнее место за столом, отводит взгляд за окно и задумчиво тянет:

— Все, что я знаю о Викторе Краме, я знаю из газет. Знаю, что он один из талантливейших ловцов последнего тысячелетия, знаю, что он болгарин и закончил в этом году школу волшебства Дурмстранг. Виктор Крам, каким нам его показывает пресса, не слишком разговорчив и не любит шумных компаний, он нелюдим и крайне скрытен. За всю жизнь всевидящее око газетчиков видело его только с одной девушкой — некой Гермионой Грейнджер, волшебницей магловского происхождения, — тут Люциус Малфой слегка морщится, а Виктор напрягается. Флер боится даже дышать, она не знает, к чему клонит хозяин этого богатого и вычурного дома — и ей страшно загадывать.

— Все, что я знаю о Флер Делакур, я знаю от своего сына. Он, как и многие другие, был увлечен Вами, когда вы были гостьей в Хогвартсе во время проведения Турнира Трех Волшебников. И я его понимаю — Вы действительно настоящая красавица. Драко говорил, что Вы талантлива, красива и немного эгоистична, он говорил, что вы прямолинейна и довольно ветрена — мужчины падают к вашим ногам, готовы подарить вам что-угодно, даже звездочку с неба. Трудно представить двух настолько непохожих людей вместе, желающих связать свои жизни узами брака и не расставаться никогда. Трудно поверить — но вот эти две противоположности сидят в моем рабочем кабинете и просят меня об услуге, готовы заверить свои благие намерения магическим контрактом.

Люциус замолкает и усмехается, веселые искорки пляшут в его глазах, и Флер становится немного жутко и неуютно под его взглядом, уж больно он проницателен, больно расчетлив и уж больно явственно в нем проскальзывает насмешка.

— Все, что я знаю о Викторе Краме и Флер Делакур, я знаю, судя по тех нескольких часах, проведенных с ними наедине. И все, что я могу о них сказать — они лгуны.

Он говорит это почти весело, почти смеясь, а Флер из груди словно выбили воздух и она переводит взгляд на Виктора, но тот остается абсолютно беспристрастен.

— Я не понимаю, о чем Вы, мистер Малфой. Я действительно люблю эту девушку...

— О да, бесспорно, Вы любите ее, — перебивает Люциус, не дав закончить фразу. — Вы любите ее, а она — Вас. Вот только вы не собираетесь жениться, а следовательно, Клинок Справедливости нужен вам для какой-то другой цели. И вы разыгрываете передо мной этот дурацкий спектакль, чтобы заполучить его. Скажите, зачем он Вам? Не буду питать вас лишними надеждами, я не дам вам его, даже если вы принесете Непреложный Обет. Но мне просто интересно — что побудило вас глупо надеяться меня обмануть?

Флер медленно подымается со своего места, и Виктор подымается вместе с ней. Ее щеки пылают от стыда, унижения и ярости, ее переполняет разочарование и боль.

— Простите, мистер Малфой, видимо, я действительно глупа. Не следовало приходить в Ваш дом с миром.

— Не стоило приходить в него с обманом, — отвечает Люциус холодно, а Виктор только говорит негромко:

— Простите, сэр. Мы никоем образом не хотели оскорбить Вас.

— О нет, что вы, оскорбить меня довольно трудно. Вы меня скорее позабавили. Нельзя не отметить вашу наглость и смелость. Если бы вы учились в Хогвартсе, Шляпа несомненно распределила вас обоих на Слизерин.

— Хорошо, что мы этого никогда не узнаем, — говорит Флер, и ее голос звенит от бессилия. — Простите, что отняли ваше время. А теперь нам пора.

Она приседает в церемонном реверансе, разворачивается резко и выходит из кабинета, едва себя сдерживая, чтобы не побежать. Она стремительно идет долгими коридорами Малфой-мэнора — разочарованная, растерянная и злая, каблуки стучат по каменному полу, персиковое платье развевается при ходьбе, а в голове стучит одна-единственная фраза: «Что же делать теперь?»

Виктор нагоняет ее почти сразу, идет рядом, не говоря и слова, вот только на лице его играет озорная, почти мальчишеская улыбка. Он не смотрит на нее — только вперед, не пытается обогнать или идти в ногу, он просто идет рядом, молчит и улыбается. И когда ворота поместья Малфоев остаются далеко позади, только тогда Флер останавливается резко, поворачивается к нему, заглядывает в его глаза, которые казались когда-то такими злыми и колючими, и почти выкрикивает обреченно и колко:

— Почему ты улыбаешься? Как нам теперь уговорить этого напыщенного индюка отдать нам кинжал?

Виктор пожимает плечами и улыбается еще шире, стаскивает галстук-бабочку и небрежно бросает его к ногам.

— Мы не будем уговаривать Малфоя отдать нам Клинок Справедливости. Мы просто его украдем.

И единственное, что хочется сделать Флер, когда она слышит эти слова, — рассмеяться. Радостно, немного истерично и облегченно — у нее есть Виктор, а у Виктора есть запасной план. И это значит, что не все потерянно.

И Флер смеется.