Объятья пламени (гет)

Флер снятся страшные сны.

Лето пыльное, жаркое, душное. Лето лезет в окно спальни, забивается в ноздри, не дает дышать. Лето сковывает движения, от слишком высокой температуры перед глазами все плывет, и Флер не хочет выходить из дому, она закрывает окно, чтобы лето не пробралось сюда, не мучило ее больше. Но подлый июль все равно находит лазейки и душит, душит, душит... Флер полночи не может уснуть. Она вертится в своей большой постели, сминая простыни. После тягучего жаркого дня ночь не приносит и капли облегчения, и девушка упирается взглядом в равнодушные тусклые звезды. А перед глазами все мелькают и мелькают страшные картинки — темный лабиринт, еще более темное озеро, уродливые русалки, отвратительные огнекрабы... Застывшие, мертвые глаза Седрика Диггори, его изломанное неживое тело и Гарри Поттер, мальчик с такой недетской тоской в глазах, содрогающийся в судорожных рыданиях и сжимающий онемелой рукой хрустальный кубок. Флер зажмуривает глаза, очередной раз переворачивается на бок, обхватывает колени руками. Она ненавидит Англию.

А под утро, когда столбик термометра опускается хотя бы на пару градусов, и становится немного легче дышать, Флер засыпает. Но снится ей уже несколько недель одно и то же. Ей снятся глаза. Страшные, жестокие, колючие, затуманенные. Эти глаза смотрят на нее с ненавистью, в них горит жажда крови, жажда смерти, и девушка кричит — и просыпается от собственного крика. Волосы всклочены, белая отцовская рубашка, в которой она спит, прилипла к телу, дыхание рваное, а сердце колотится так, будто она только что выпила два литра кофе. На дрожащих ногах Флер идет в ванную, умывается холодной водой, пытается смыть с себя надоедливый кошмар. Она думает о том, что это все нервы, и, рано или поздно, это пройдет.

Вот уже которую ночь Флер снятся глаза Виктора Крама, желающего ее убить.

Ее дни проходят в одиночестве, родители уехали отдыхать к теплому морю, Габриэль отпросилась к какой-то подружке на несколько дней. Флер бродит по дому, гладит пушистого белого кота, который тоже страдает от жары, она пьет холодный чай и много читает. Флер помнит озорную улыбку Билла Уизли, помнит причудливое сложное название банка, в котором он работает — «Гринготтс». Флер думает о том, что Билл особенный, и ей очень хотелось бы познакомиться с ним поближе. Еще она помнит о том, что ей предлагали место в этом самом банке, и это прекрасная возможность улучшить свой хромающий английский, да и переезд на остров открывает большие возможности... Но своего согласия Флер еще не дала. Ведь не смотря на все заверения британского Министра магии о том, что возвращение Волдеморта — только выдумка сложного подростка и обезумевшего старика, девушке в это не очень верится. Возможно, потому что Альбус Дамблдор совсем не похож на маразматика, возможно, потому что у Гарри Поттера совсем недетские глаза, возможно, потому что она собственными глазами видела мертвого Седрика Диггори. В Британии назревает буря, и она будет долгой и кровавой.

Флер вздрагивает. Призраки прошлого не хотят отпускать ее, воспоминания слишком свежие, они хватают ее за руки и затягивают назад, в душный водоворот, сумасшедший калейдоскоп страшных картинок — мутное озеро, злобные гриндлоу, полутьма лабиринта, одурманенные глаза Виктора Крама... И так каждую ночь, каждую чертову ночь!

От постоянного недосыпания Флер чувствует усталость. Она пытается взбодриться, пьет крепкий кофе по утрам. Варит его с нежностью, наливает в любимую белую чашку, присаживается за обеденный стол и пьет маленькими глоточками — осторожно, чтобы не обжечься горячим напитком. Флер щурится утреннему солнцу, накладывает на дом охлаждающие чары, но это все равно не помогает, спастись от жары невозможно. Она давит, лежит на плечах тяжелым камнем, и девушка обреченно вздыхает — наверное, это просто нужно переждать, перетерпеть. Наверное, пройдет еще неделька — и температура пойдет на спад, и снова будет, чем дышать, а ночи будут прохладными, и не будет никаких обозленных сумасшедших глаз в этих ночах.

Флер хмурится — Габриэль не присылала сов с позавчерашнего дня, а ведь клятвенно обещала, что будет писать каждый день. Сестренка добрая, милая, но легкомысленная, точно ведь — просто забыла написать, заигравшись с подружкой, а Флер теперь нервничает, переживает. И хоть казалось бы — ну что такого? Ну, заигралась Габриэль, позабыла за игрушками и разговорами с подружкой про свое обещание, ну, что могло с ней случиться? Но в груди сворачивается скользкая змея тревоги — а вдруг и вправду стряслось что? А вдруг с сестрой что-то не так? Вдруг заболела? Флер раздраженно постукивает тонкими пальчиками по столу и отпивает еще один глоточек кофе, чтобы отогнать глупые мысли.

— Ведь я все преувеличиваю, как всегда, правда? — обращается к белому коту, но тот и не думает отвечать, продолжает сосредоточено умываться, даже не взглянув на хозяйку.

— Ничего ты не понимаешь, — вздыхает девушка. Кофе вкусный, ароматный, кофе придает сил, и лето уже не кажется таким душным, тягостным, пыльным. Вот если бы еще Габриэль хоть строчку черкнула, чтобы можно было отложить дурные мысли в долгий ящик и никогда больше их оттуда не вынимать.

Родители вернутся только через месяц, и на все это время Флер дома за старшую. А значит, за сестрой нужно следить, сестру нужно оберегать. Но малышка так просилась в гости, почти что плакала, хватала девушку за руки своими маленькими горячими ладошками, шептала взволновано о том, что дома скучно, а у родителей Шарлин ферма, на которой разводят книззлов, и так хочется на зверушек посмотреть, что сил больше нет. Вот Флер и поддалась уговорам сестры, отпустила на несколько дней. А теперь сиди тут, нервничай.

Кот прекратил наконец-то свое умывание, и теперь с беспокойством втягивает воздух, пытаясь уловить в воздухе что-то, важное только для него. Потом нервно дергает хвостом, поворачивает голову к Флер и тянет важно:

— Мяуууу...

— Ну, что тебе не так? Почему нервничаешь? — спрашивает девушка, но кот не успевает ответить, потому что в тишине летнего утра вдруг раздается уверенный и громкий стук в дверь. Флер удивленно поднимает голову — гостей, вроде, она не приглашала, кто же это пожаловал? Она встает и идет к двери, не забыв прихватить белую чашку с недопитым еще кофе. Босые ноги шлепают по деревянному полу, а кот увязывается за хозяйкой встречать нежданных гостей.

Флер распахивает дверь и обмирает, потеряв дар речи.

— Здравствуй, — низкий хриплый голос обволакивает ее, и руки начинают мелко дрожать. — Можно мне войти?

Белая чашка выскальзывает из дрожащих пальцев и падает на пол, разлетевшись на несколько осколков. Флер судорожно вдыхает жаркий тягучий воздух.

На нее в упор смотрят темные колючие глаза Виктора Крама.

* * *

От сумасшедшей жары невыносимо болит голова.

А может, она болит от того, что он уже в который раз бьется затылком о деревянную спинку своей кровати? Но факт остается фактом — голова раскалывается, и с этим нужно что-то делать. Обезболивающего зелья Виктору нельзя, слишком много там других вредных компонентов, и врач Национальной сборной Болгарии по квиддичу строго запретил злоупотреблять зельем. Можно было бы пойти прогуляться к морю, проветриться, но жара стоит такая, что даже мысль о том, что нужно будет покинуть комнату и окунуться в раскаленный немилосердным солнцем воздух, вызывает панический ужас. Нет, уж лучше он останется дома и перетерпит мигрень, вдруг, она сама как-то пройдет?

Виктор мается от безделья. Сезон в Высшей квиддичной лиге начинается только в сентябре, а пока ему предоставили «заслуженный отпуск». Виктор хмурится — ничего он не заслуженный, этот отпуск, ведь весь прошлый год он вообще не летал, торчал в Британии, мерзнул в сыром корабле, целовал несмело девочку с каштановыми волосами и теплым взглядом, девочку с таким сложным именем, что он его и разу не произнес правильно, исполнял неполное превращение в акулу, воевал с драконами, бегал по зачарованному лабиринту... Весь прошлый год он делал что угодно, только не играл в квиддич.

Воспоминание о Хогвартсе и Турнире Трех Волшебников крутится вокруг Виктора назойливой мухой. Он никак не может отделаться от чувства вины, ведь там, в лабиринте, из-за него чуть не погибла девчонка-француженка. Он успокаивает себя, день за днем повторяет себе одно и то же: «Я был под Империусом. Я не мог себя контролировать», но каждый раз, когда эти слова слетают с его губ и повисают в спертом горячем воздухе, Виктору кажется, что все это — просто глупые отговорки. Ведь Империусу можно сопротивляться, да, это сложно, но возможно ведь! А он... Крам снова бьется затылком о спинку кровати и досадливо морщится от боли.

Уж лучше бы его нагрузили сейчас тренировками, лучше бы его гоняли сейчас над полем до седьмого пота, лучше бы он приползал домой, едва держась на ногах от усталости! Тогда у него просто не было бы времени, не было бы сил на глупые мысли и самокопание.

Так хочется снова сесть на метлу и полетать за снитчем! Виктор встает с постели и проходится комнатой, заложив руки за спину. На улице сейчас слишком жарко для полетов, возможно, вечером, когда температура будет хотя бы немножечко ниже...

И можно было бы почитать, вот только мысли путаются в голове, и воспоминание-муха снова и снова не дает покоя. Он закрывает глаза — и видит испуганное и удивленное лицо Флер Делакур, видит, как она падает, оглушенная им. Виктор с размаху бьет кулаком о стену — и морщится от боли. Ну почему он просто не может забыть об этом? Все было бы намного проще! Вот только как можно забыть о собственной слабости, собственной ошибке, из-за которой чуть не погиб человек?

А еще Виктор думает о том, что он грязный. Что ненавистная черная магия держала его в своих руках, и он ничего не мог с этим сделать. Он до сих пор чувствует ее цепкие пальцы на своем теле, он полон грязи, и ему уже никогда не отмыться. А ведь все семь лет в Дурмстранге он с таким упорством изучал Темные Искусства, чтобы быть готовым отразить их, чтобы быть готовым к встрече с ними. И при первом же столкновении с черным магом он позволил себя заколдовать!

Виктору гадко.

А ведь он даже не поговорил с Флер после последнего испытания. Было невыносимо смотреть ей в глаза, хотелось сбежать от ее осуждения, скрыться от обвинений и укоров. Но от себя не сбежишь, на какой бы быстрой метле ты не летал... Виктор резко останавливается посреди комнаты. А может, в этом его спасение? Ему просто нужно извиниться! Поговорить с ней, объясниться, ему просто нужно, чтобы она поняла, что ему действительно жаль. Ему просто необходимо знать, что она его простила.

Он бросается к вороху пергаментов, сваленному на столе. Где-то здесь должен быть ее адрес, она же ему его оставляла, давно, еще в самом начале Турнира, когда этот чертов кубок выплюнул их имена в руки директору Дамблдору. Они тогда еще решили, что будут обязательно дружить, вне зависимости от того, как пройдет Турнир и кто выйдет победителем, — он, Седрик и Флер. А теперь... а теперь Седрика уже нет, а Флер он несколько недель тому назад пытался убить в темном лабиринте.

Нужный пергамент находится далеко не сразу. Когда, наконец, Виктор сжимает его в своей руке, на него понемногу накатывает облегчение — теперь он знает, что делать. А когда у человека есть цель, дышать и думать становится проще.

Тяжелый июльский вечер накрывает небольшой приморский городок удушливым колючим одеялом. Виктор достает из чехла любимую скоростную метлу, ласково проводит пальцами по гладкому древку, уверенно обхватывает его ладонью, усаживается поудобнее и взмывает в темнеющее вечернее небо. До Шамони путь неблизкий, но если вылететь, не медля, возможно, к утру и доберется. Виктор поднимается высоко, еще выше, и еще, чтобы потеряться в синеве, чтобы с земли не заметили. Виктор подставляет лицо встречному ветру, он расслабляется. Он летит вымаливать прощение, и уверен, что именно это — его спасение. Всего одна короткая фраза. «Все в порядке, Виктор. Я понимаю»

Вот только поймет ли Флер? Впустит ли его в дом, выслушает ли? Или, возможно, захлопнет дверь прямо перед его носом? Виктор хмурится, наклоняется ниже к метле, подгоняет ее, обходит воздушные ямы, обгоняет редких птиц. Он пьет полет жадно, ведь только в небе можно забыть о назойливых воспоминаниях, чувстве вины и головной боли. Только в небе он чувствует себя целиком и полностью свободным.

А летняя ночь окружает его, заливает чернилами синее небо. Там, внизу, мелькают огни больших городов и маленьких городишек, Виктор пытается сориентироваться на местности, потом забирает немного на восток. Франция уже близко, а значит — близко Шамони и небольшой белый дом Флер Делакур. Почему-то кажется, что дом у нее именно небольшой и именно белый. И что там точно есть террасса, на которой можно по утрам пить кофе и есть круасаны. Виктор встряхивает головой — что-то уж слишком много «французских стереотипов» там сейчас крутится.

И когда он наконец-то приземляется на берегу Арва, уже встает солнце. От бессонной ночи и многочасового полета по телу разливается усталость, а ноги отказываются двигаться. Но сейчас ему совсем не до отдыха, и вряд ли он смог бы уснуть, даже если бы имел такую возможность. И он стремительно идет к небольшому дому, адрес которого полностью совпадает с написанным легкой девичьей рукой на смятом пергаменте.

Дом Делакуров действительно белый, вот только террассы здесь нет. Виктор поднимается по ступеням и на мгновенье застывает неуверенно, но потом решительно стучит в дверь. И ему кажется, что от волнения сердце бьется где-то в горле. Дверь распахивается резко, и на какую-то долю секунды Виктору кажется, что ему в глаза ударил слишком яркий свет.

Она стоит, сжимая в одной руке дверную ручку, в другой — большую белую чашку с кофе. На ней только мужская белая рубашка, и его взгляд невольно скользит по стройным ногам. «Чертова вейла», — мелькает в его мозгу, и эта мысль вытесняет все остальные, и в голове пусто, там звенящая тишина, и кажется, он именно для этого он сюда и прилетел — просто смотреть на ее ноги. И только когда Виктор заглядывает ей в глаза, он приходит в себя. Потому что в огромных голубых глазах Флер Делакур он не видит ничего, кроме страха.

— Здравствуй, — хрипит он, и собственный голос кажется каким-то чужим. — Можно мне войти?

Флер вздрагивает и роняет чашку на пол. Звук битого фарфора бьет по ушам, и Виктор спешно наклоняется, достает волшебную палочку и быстро склеивает осколки невербальным Репаро и убирает остатки кофе с пола Эванеско. Тогда снова распрямляется и протягивает ей чашку. Целую и невредимую.

— Спасибо, — наконец-то отвечает она и отступает немного назад: — Проходи.

Крам делает шаг в прихожую, и дверь за ним закрывается.

— Какими судьбами во Франции? Кофе будешь? — спрашивает Флер, наконец, справившись с испугом. Ведь, по большому счету, ее кошмары — это просто выдумки ее больного воображения, и какое отношение к ним имеет этот хмурый болгарин?

— Буду, — кивает Виктор и думает, что если что и нужно ему сейчас, так это чашка кофе. Большая. Белая.

Флер идет в кухню, шлепая босыми ногами по деревянному полу. Он послушно идет за ней, присаживается в кресло за круглым обеденным столом, рассеянно кивает на ее «чувствуй себя, как дома». Он следит за тем, как она заваривает кофе и все никак не может начать разговор, ради которого, собственно сюда и прилетел. И только когда девушка ставит перед ним кофе и садится напротив, забравшись с ногами в кресло, Виктор начинает говорить.

— Флер, я прилетел, чтобы попросить прощения.

— Попросить прощения? — удивленно переспрашивает, нахмурив брови. Виктору кажется, что пушистый белый кот смотрит на него подозрительно.

— Именно. Я виноват перед тобой. Там, в лабиринте, когда я напал на тебя...

— Ты же был под Империусом, — обрывает она его, не дав договорить. И дураку понятно, что эта тема ей неприятна, но Виктору просто необходимо все ей объяснить.

— Нет, ты не понимаешь, — он пытается поймать ее взгляд, но она упрямо избегает зрительного контакта. — Да, я был под Империусом. Но ведь ему можно сопротивляться, а я не смог. Я не хотел причинить тебе вред, правда. Прости.

— Тебе не за что просить прощения. Ты был под действием чар, — говорит она немного резко. — Не стоило мчаться через пол-Европы ради такого пустяка.

— Это не пустяк!

— Не повышай голоса, — морщится она, и Виктор сразу же сникает. Ну, правда, чего на нее давить? Ты же пришел для того, чтобы извиниться, а не обидеть ее снова.

— Флер, посмотри на меня, — выдыхает он, и она поворачивает к нему голову и заглядывает в глаза. И там плещется усталость, неприязнь, страх. Виктор слишком хорошо умеет читать по глазам, и иногда ему кажется, что лучше бы не уметь этого делать вовсе. — Флер, я очень, очень виноват. В лабиринте я мог тебя серьезно покалечить или даже убить. То, что я не смог побороть заклятие — целиком и полностью моя вина. Я не хотел сделать тебе больно, правда.

— Прости, но мне от этого не легче, — отвечает она ровным голосом, и Виктору кажется, что в кухне ощутимо похолодало. Действительно, что ей из его извинений? — Ты совсем забыл про кофе.

В открытое окно влетает взъерошенная уставшая сова и садится на подоконник. Флер отводит глаза, встает и проходит к птице, отвязывает от лапки небольшой конверт. Сова тут же улетает, а девушка достает пергамент и начинает вчитываться в слова.

Виктор смотрит на нее внимательно, он судорожно подыскивает в своей голове слова, пытается найти нужную фразу, которая убедила бы ее, которая доказала бы ей... что? Он сам не знает. И вся эта идея с извинением вдруг начинает казаться такой дурацкой, что...

Виктор не сразу замечает, что с Флер что-то не так. Она как-то резко бледнеет, и руки, сжимающие пергамент, дрожат. Ее губы безмолвно двигаются, повторяя какие-то слова, написанные в письме.

— Флер, все в порядке? — спрашивает осторожно Крам, поднимаясь с кресла. Она переводит взгляд на него, и ему даже кажется, что она совсем позабыла о его присутствии.

— Да, все в порядке, — говорит она медленно. — Виктор, я прощаю тебя. Я все понимаю. Все в порядке. Где ты планируешь остановиться во Франции? Прости, не могу тебе позволить остаться здесь. Можешь воспользоваться камином в гостиной. А мне... мне нужно идти сейчас. Прости.

И она бежит, не оглядываясь, к лестнице, ведущей на второй этаж, позабыв про пергамент. Виктор замирает в нерешительности.

— Зачем мне камин, я же на метле? — говорит он в пустоту, ведь девушка уже скрылась где-то на втором этаже. Он стоит посреди кухни и смотрит пергамент, белеющий на столе. И можно было бы позабыть про все, уйти со спокойной совестью из этого белого дома, ведь ты услышал то, за чем сюда прилетел. Можно было бы уверить себя, что это — не его дело. Можно было бы забыть, забить, возвратиться в Болгарию и спокойно там ждать сентября, но...

Но Виктор Крам слишком хорошо умеет читать по глазам. А в глазах Флер Делакур несколько минут тому назад было бушующее море паники.

И он обходит быстро стол, хватает пергамент и начинает жадно вчитываться в неровные строчки, написанные на английском языке. И с каждым новым словом, его лицо становится все больше похожим на грозовую тучу. И морщинка между бровей становится слишком уж глубокой, а взгляд — слишком уж обеспокоенным.

И вдруг письмо вспыхивает у него в руках, он поспешно отпускает его и горящее послание медленно летит на пол. Он поворачивает голову к лестнице и ему кажется, что он сейчас порежется об ее взгляд. Ведь он — словно острое лезвие к горлу, словно холодная сталь к горячей коже, словно кухонный нож к сонной артерии. Она стоит, сжимая в пальцах волшебную палочку, она смотрит зло, и ноздри ее раздуваются от ярости.

— Тебя не учили, что читать чужие письма нехорошо? — шипит она, и Виктор понимает, вряд ли ему удастся заслужить ее прощение хоть когда-нибудь.