Больше собственной жизни (гет)

Я быстро повзрослела на войне,

Из девочки вдруг обратилась в волка,

С циничной смелостью под ноги красоте

Сложила непорочность в имя долга...

Солнце большим красным диском лениво закатывалось за горизонт и бросало последние золотистые лучи, которые пронизывали темно-синий горизонт стрелами, рассекая на двое собравшиеся неаккуратной гурьбой тучи. Воздух был спертый, тяжелый и жесткий, как бечёвка на шее. Пахло грозой.

Сирень за окном цвела во всю, распускалась тяжелыми светло фиолетовыми гроздями и тихонько покачивалась от налетающего на неё ветра. Мама стояла на веранде, обвитой вьющимся зеленым плющом, и светилась в лучах заходящего солнца, чьи лучи коварно, будто рыбки, плескались в её пушистых кудрях. Отец едва покачивался в своем летнем плетеном кресле и внимательно просматривал газету, цепляясь взором за каждую строчку, каждую печатную буковку и хмурился, видя очередные заголовки о массовых терактах, убийствах и изнасилованиях.

Почему-то, мне казалось, что это будет сложно — стереть вам память. Мне казалось, что меня будут грызть сомнения, вина будет наваливаться своим грузным телом и едва заметная боль чуть уколет острой иглой сердце. Мне казалось, что меня будут душить слезы, и я расцарапаю ладонь в кровь, ведь именно такой ценой должно было достаться самообладание. В конце концов, — что я не смогу — вот так, просто, парой пасов палочкой перечеркнуть, стереть ластиком все, что связывало меня с вами — вашу память.

Осознание того, что сделать это все же придется, пришло ярким солнечным утром, в которое я проснулась на удивление легкой и отдохнувшей.

Даболдора похоронили в Белой Гробнице, слезы лились ручьем, и сон в ту ночь долгое время ко мне не шел. В мозгу ошалевшей птицей билось воспаленное: «Что же делать?», и я лежала, разглядывая пыльный алый балдахин над кроватью — ведь выход из всех проблем мой мозг находил исключительно ночью. Лунный свет заливал девичью спальню, невесомо укутывая своим сиянием усталых и морально выжатых соседок. Кто-то все ещё всхлипывал во сне.

Та Ночь видела поистине много слез, но, несмотря на это мягкой волчьей поступью вступала в свои законные права. Круглая луна подмигивала мне своим единственным глазом и шептала: «Ты же уже знаешь, что делать...», и я действительно знала.

И плакала, плакала, плакала...

А сейчас нет, не плачу. Хватит уже, наверное.

Тучи подбирались все ближе и уже мелкий частый дождик накрапывал. Отец отложил газету, поднялся и подошел к маме, которая обняла себя руками и смотрела на хмурое небо.

— Знаешь, Майкл, мне кажется, что скоро все изменится... — Джейн прильнула к его груди и тихонько вздохнула.

Папа молчал. Гроздья сирени набухли и устало кивали своими отяжелевшими головками, дождь уже залил деревянное крыльцо и разрисовал своими тонкими мальчишечьими пальчиками окна, едва наметив очертания бледных дорожек своих слез. Злой ветер рьяно колышет салатового цвета занавески грозя оторвать их вместе с карнизом.

— Пойдем в дом, Джейн, пойдем в дом, — отец берет маму за руку и уводит в гостиную.

Усаживает её к огню, укутывает в плед и несет горячий зеленый чай, — кроме него летом мама ничего не пьет — и садится рядом. Поленья оглушающе трещат в тишине, нарушающейся лишь стуком капель об крышу.

Наверное, сейчас нужно подойти и сказать что-нибудь? Обнять, уткнутся в папино плечо и выложить все как над духу, как в детстве? Прижаться к матери, зарыться носом в её, пахнувшие сиренью волосы и пустить одинокую слезу...

Но нет, если я сделаю это, то я не смогу уйти.

«Не смогу, не смогу, не смогу...», каплями об крышу.

Темнеет. Слышатся первые раскаты грома. Пора.

— Я люблю вас...

* * *

Нора встретила меня теплотой и спокойствием. Немногочисленные окна горели золотистым и так и манили подойти ближе, растаять в этом свете. Ветер, ласковый и нежный, не такой... не такой как дома, колыхал колосья ржи. Волосы лезли в лицо и я, нахмурившись, ежесекундно убираю их, откидываю в сторону.

Гравий тихо шуршал под ногами. Свет манил и притягивал.

Вот, сейчас я зайду, Молли кинется меня обнимать, приговаривая: «Исхудала-то как!.. Как тебя ветер ещё не сносит...», и нальет Лукового супа. Если честно, суп этот никогда мне не нравился, слишком горький, но кто же будет расстраивать добродушную простушку Молли?

Иногда, я, как и все девчонки, позволяю себе помечтать о будущем. О своей семье, муже, карьере детях... Я выйду замуж за Рона, у нас будет двое детей, я знаю, мальчик и девочка. Девочку мы назовем Розой, а мальчика Хью, в честь моего дедушки. Роза обязательно поступит в Равенкло, у неё будет пышная шапка кудрей и ясные-ясные голубые глаза, как у Рона. А Хьюго весь пойдет в моего мужа — маленький проказник, «типичный Гриффиндор», как сказал бы профессор Снейп.

И Рон будет меня любить. Меня, а ни какую-то там пустышку-Лаванду или Ромильду Вейн, у которой грудь третьего размера, в её-то шестнадцать. Именно меня, с не слишком длинными ногами, синяками под глазами, пальцами, перемазанных в чернилах и скромным бюстгальтером чашки Б.

А я буду любить Рона. По своему, не вися у него на шее, без криков «Бон-Бон», без показных поцелуев центре гостиной. По своему, именно так. Будем надеяться, что в будущем в копию Молли Уизли не превращусь, даже сменив фамилию.

Деревянная дверь распахивается в приглашающем жесте, и я несмело захожу в залитую светом тесную прихожую. В нос бросается удушающая смесь разных запахов, горьких и сладких, кислых и приторных, и у меня чуть-чуть начинает кружиться голова. Сколько себя помню, Нора всегда пахла именно так — удушающе-тесно, давя на виски.

— Миссис Уизли, вы же меня задушите, — пытаюсь хоть что-то прошептать, поняв, что выбираться из этих крепких объятий не удастся.

— Ох, девочка моя, исхудала-то как!.. Как тебя ветром не сносит? — в глазах искренняя забота и участие, а пухлые руки пытаются хоть как-то пригладить мои кудрявые вихры, — Давай, проходи, я плесну тебе тарелочку Лукового Супа — он сегодня получился потрясающе наваристым...

Ветер колышет кружевную, уже далеко не белую тюль, всю в разводах, в отпечатках чьих-то пальцев и тихонько играет с фартуком Молли и моими волосами. Рожь мягко шептала за окном, листья деревьев колыхались едва заметно, создавая впечатления зеленого моря, чуть-чуть волнующегося. Голос Молли приятно убаюкивал, и казалось, что все... все как раньше... все, как всегда.

Солнце тщетно пыталось пробиться своими лучами сквозь плотные занавески. В воздухе витал пряный запах корицы и свежий — яблок. Джинни едва слышно стонет и бурчит:

— Утро уже, что ли?..[1]

В Норе я находилась уже четвертый день. Размерная и мерно текущая жизнь успокаивала бредящие маленькие рубцы на сердце, и казалось — все события обходят дом стороной, что, наверное... не могло не радовать.

Потягиваюсь и ступаю по нагретым солнцем доскам, щурясь от его лучей. Распахиваю занавески и светило, наконец, проникает в комнату, заливая своим светом все, до чего может дотянуться.

— Знаешь, Грейнджер, я когда-нибудь, вот, честное слово — укокошу тебя за твою долбанную привычку, — голос у Джинни приглушенный, она уткнулась в свою подушку желая спрятаться от коварных солнечных лучей, но потом все же поднимает заспанную моську и добавляет: — Зуб даю.

На губах против воли появляется улыбка и я, подходя к кровати, провожу руками по рыжей шапке волос своей маленькой подружки. К Джинни я всегда относилась именно так, как к маленькой наивной сестренке, которую оберегать надо. Хотя, сомневаюсь, что энную бестию надобно защищать, но... Перед глазами всегда встает маленькая двенадцатилетняя девочка так не по-детски влюбленная в Гарри.

Гарри...

И Джиневра, будто читая мысли: — Вы... вы сегодня за Гарри поедите, да?

— Да, Джинни, сегодня.

Пахло корицей и яблоками. Молли внизу хлопотала по кухне, Джинни вцепилась в меня, как в спасательный круг и горячо шептала о том, что дико боится — вдруг... вдруг что то пойдет не так и маленькая Джинни так и не увидит своего Гарри.

* * *

Оборотное зелье с волосом Гарри приняло ярко-золотистый цвет, и даже на вкус было как солнце.

— О, Гарри, ты с виду куда вкуснее, чем Крэбб с Гойлом, — не удержавшись говорю я, но тут же замечаю, как приподнялись брови Рона, и, слегка покраснев, добавляю: — Ну, ты же помнишь, Гойлово варево на сопли смахивало.

Грюм отдает последние приказания и мы, по стойке «Смирно» разом опрокидываем в себя фляжки. Ощущения, конечно, не из приятных, но частичное превращение в кошку на втором курсе было куда болезненней.

— Для тех, кому одежда великовата, здесь найдутся размеры поменьше, — сообщил Грюм, указывая на первый рюкзак, — и наоборот. Да про очки не забудьте, шесть пар лежат в боковом кармане. А как переоденетесь, разберёте то, что лежит во втором рюкзаке.

Фред и Джордж выясняют насколько они одинаковы, Флер разрывается между желанием выплакаться Биллу насколько она сейчас страшная и спрятаться, чтобы Билл её такой страшной не видел, а Рон насмешливо тянет:

— Так и знал, что про татуировку Джинни наврала, — оглядывая свою голую грудь.

— Ну и зрение у тебя, Гарри, ужас какой-то, — сообщила, надевая очки, я.

Одевшись, поддельные Поттеры вытащили из второго рюкзака совиные клетки, в каждой из которых находилось чучело белой совы, и такие же, как у Гарри, рюкзачки.

— Хорошо, — произнёс Грюм, когда перед ними выстроились семеро одинаково одетых и нагруженных очкастых Гарри. — Делимся на пары так: Наземникус отправляется со мной, на метле...

— Почему это я с тобой? — спросил стоявший ближе других к двери поддельный Гарри.

— Потому что за тобой глаз да глаз нужен, — прорычал Грюм и, больше уже не сводя, в соответствии со сказанным, волшебного ока с Наземникуса, продолжал: — Артур и Фред...

— Я Джордж, — сказал тот из близнецов, на которого указал Грюм. — Неужели вы не можете различить нас, даже когда мы обращаемся в Гарри?

— Простите, Джордж...

— Да я пошутил, вообще-то я Фред...

— Хватит дурака валять! — рявкнул Грюм. — Второй из вас — Джордж, Фред или кто вы там, — с Римусом. Мисс Делакур...

— Я повезу Флёр на фестрале, — сказал Билл. — Она не любит мётел.

— Мисс Грейнджер с Кингсли, тоже на фестрале...

Я обрадованно ответила на улыбку Кингсли, честно говоря на метле я себя чувствую неуверенно.

— Выходит, остаёмся только мы с тобой, Рон! — весело воскликнула Тонкс и, помахав ему рукой, сшибла со стола сушилку для чашек.

Рон выглядел далеко не таким довольным, как я. Хмыкаю.

Гарри едет с Хагридом. Ну, будем надеяться, что все пройдет успешно.

— Мы думаем, что Пожиратели смерти ожидают увидеть тебя на метле, — пояснил Грюм, по-видимому, заметив недовольство Гарри. — У Снейпа была куча времени, чтобы рассказать им про тебя всё, о чём он прежде не упоминал. Поэтому, если мы наткнемся на Пожирателей, они, как мы полагаем, выберут одного из тех Поттеров, что хорошо сидят на метле. Ну ладно, — продолжал он, завязав рюкзак, в который была уложена одежда ложных Поттеров, и направившись с ним к задней двери. — До отправления осталось три минуты. Запирать дверь бессмысленно, Пожирателей смерти, когда они сюда заявятся, замок не остановит... Вперёд...

К черту!

Спина у Кингсли широкая и ветер мне в лицо даже не бьет, лишь свист крыльев едва дотягивается до меня. Фестрал уже поднялся в воздухе и парит, рассекая тоненькими, почти бумажными крыльями воздух. Удивительно создание.

Где-то вдалеке кричал Грюм, вдалеке на километры разносился рев Хагридова мотоцикла, вдалеке были крики и вспышки зелёного огня со всех сторон.

Нас, кажется, преследовало двое Пожирателей — Новые Убивающие заклятия свистели мимо моей головы, они, видимо, метились в Кингсли. Отвечаю Ступефаем и наградой мне звучит стон, который я чудом различаю в этой какофонии. Струи красного и зелёного огня сталкивались в воздухе, рассыпаясь многоцветными искрами, и в голове на секунду мелькает мысль о фейерверках и ничего не знающих о происходящем маглах внизу...

Стараюсь не думать, что человек, вероятно, упал с метлы и сломал себе шею.

Ледяной взгляд прожигает лопатки, и я оборачиваюсь, уже зная, кого там увижу.

Лорд Волдеморт собственной персоной. Алые нечеловеческие глаза смотрят в душу, и могильный холод пробирает до костей. Цепляюсь за Кингсли, цепляюсь, цепляюсь и шепчу едва слышно:

— Волдеморт, мистер Кингсли, Волдеморт тут...

Кингсли ругается сквозь зубы и уводит фестрала влево. Мурашки пляшут сумасшедший танец по телу, в горле появляется комок, а я не могу отвернуться, отвести взгляд. Красные змеиные щелки манили и притягивали к себе магнитом, и я чувствовала себя глупым мотыльком, который хочет вспорхнуть и лететь, лететь на огонь, даже зная, что он принесёт ему смерть. Змееподобное лицо искажается в усмешке и бескровные губы что-то шепчут окружающим нас кольцом Пожирателям.

Черных точек вокруг нас становится все меньше. Темный Лорд все вглядывается в мои глаза, но потом вдруг исчезает. Зеленые вспышки уже далеко...

— Прорвались, Гермиона! Защитные заклинания не пустят его дальше...

Лицо все перемазано в земле и, почему-то, в копоти. Губы трескались и отказывались шевелиться. Ветра не было.

Глупый, глупый мотылек...

______________________________________________

[1] — Автор очень сомневается в том, что Джиневра выражается литературным языком. Если ее реплики будут встречаться — будьте готовы и к жаргонизму и к чему похуже.

Потрясение, вызванное утратой Грозного Глаза, пронизывало дом во все последующие дни. Все ждали, что он войдёт, стуча деревянной ногой, в заднюю дверь дома, как входили в неё (и выходили) другие члены Ордена, приносившие новости. Гарри весь изошёлся от чувства вины, и ему казалось, что только настоящее дело способно умерить его горе, что он должен как можно быстрее отправиться на поиски оставшихся крестражей и уничтожить их.

Миссис Уизли принялась наваливать на меня, Гарри и Рона столько связанных с приготовлениями к свадьбе дел, что времени подумать о чём бы то ни было у нас просто не оставалось. Самое доброжелательное истолкование её поведения состояло в том, что она пытается отвлечь нас от мыслей о Грозном Глазе и ужасах нашего недавнего перелёта. Однако, проведя два дня в безостановочной чистке ножей, подборе цветов для бантиков, ленточек и букетов, очистке сада и огорода от гномов и помощи миссис Уизли в изготовлении немыслимых количеств канапе, я начала подозревать, что она руководствуется совсем иными мотивами. Всё, что она нам поручала, казалось, удерживало нас на расстоянии друг от друга.

Солнце пекло нещадно и никакие Охлаждающие чары уже не спасали. Мухи кружили под потолком и капельки пота скатывались по спине, оставляя на футболке некрасивые следы. Устало приваливаюсь к стене и, вздохнув, ставлю на пол тазик с ещё чуть влажным бельем, которое приятно холодило кожу.

Вязкую тишину нарушало лишь жужжание мух и едва слышное шелестение веток деревьев за окном. Где-то на улице надрывалось волшебное радио писклявым голосом Селестины Уорлок, слышалось тихое пение Молли и ворчание Джинни, которая терпеть не могла «Котёл полный горячей и сильной любви».

Сажусь на деревянную обшарпанную ступеньку и прикрываю на секунду глаза. Мысли текли вяло и лениво, образую своеобразное болото, которое засасывает меня своей пастью с головой...

— Ладно, но пока тебе не исполнится семнадцать, ты ничего с... — вздрагиваю от голоса Рона, который раздался из-за двери, — всё равно сделать не сумеешь. Ты же под Надзором. А строить планы мы можем и здесь, как в любом другом месте, верно? Или, — он понизил голос до шёпота, — ты думаешь, что тебе уже известно, где находятся сам-знаешь-что?

— Нет, — признал Гарри.

— По-моему, Гермиона пытается кое-что выяснить, — сказал Рон. — Она говорит, что откладывала это до твоего появления здесь.

Коротко вздыхаю и думаю о том, что подслушивать — нехорошо. Но ноги зудели, кисти рук уже попросту отваливались от тяжести тазика, а голову, похоже, напекло. Поэтому я остаюсь сидеть на месте и, как не противно это говорить самой себе, — вслушиваюсь в приглушенные голоса.

— Надзор снимут тридцать первого, — сказал Гарри. — Значит, здесь мне осталось пробыть только четыре дня. Потом я смогу...

— Пять, — решительно поправил его Рон. — Мы должны остаться на свадьбу. Иначе они нас просто убьют.

«Они», как поняла я, означало Флёр и миссис Уизли. Гарри за стенкой, вероятно, пришел к таким же выводам.

— Всего один лишний день, — сказал Рон, поняв, что Гарри вот-вот взбунтуется.

— Неужели они не понимают, насколько важно...

— Конечно, не понимают, — ответил Рон. — Они же ничего не знают. И кстати, раз уж зашла речь о свадьбе, мне нужно с тобой поговорить...

Моё мысленное болото рассосалось, будто его и не было. Ум был вновь ясен и чист, и, казалось, даже тяжелые оковы с моих уставших ног спали. Быстро поднимаюсь, подхватываю желтый тазик, который, как странно — больше не кажется таким неподъемным — и выхожу во двор.

Стоит заметить, таким опрятным я этого двора ещё не видела. Ржавые котлы и болотные сапоги, которыми обычно были уставлены ступеньки заднего крыльца, исчезли, их заменили два больших новых горшка с Трепетливыми кустиками. Никакого ветра не было, однако листочки кустиков лениво волновались, приятно рябя в глазах. Кур заперли, двор подмели, а соседствующий с ним огород пропололи, проредили и вообще приукрасили. Но без дурашливых и явно не интеллигентных гномов этот двор казался несколько пустоватым...

Глаза уже привычно нашаривают бельевую веревку, и я принимаюсь за работу — развесить огромную кучу выстиранного белья, которое, пока я бродила, решило высохнуть само. Ну и ладно, — несколько обиженно думаю я, — все равно развешу. От методичных движений все лишнее исчезает из головы, в которой остаются две главные проблемы — Крестражи и... Гарри.

О вопросе с Крестражами я уже сделала все что могла, и все, что нет. Щеки алеют от воспоминаний, которые услужливо подсовывает моё подсознание — о том, как я, после смерти Дамблдора буквально... своровала книги из кабинета первого.

Это не воровство! Я просто... позаимствовала их на некоторое время, Дамблдор бы не обиделся... — пытаюсь хоть как-то заглушить голос совести, которая так и грызет меня изнутри, — Это... Ну, во имя общего блага, так он говорил?

У Альбуса Персиваля Вулфрика Брайана Дамблдора, профессора трансфигурации, директора школы чародейства и волшебства, кавалера ордена Мерлина первого класса, уважаемого чародея, председателя Визенгамота, и попросту известного, как самый сильный волшебник своего времени, многое было сделано во имя общего блага. На Дамблдора я всегда смотрела через призму скептицизма — ну как этот явно не молодой волшебник, с полным отсутствием вкуса и вечно несущий какую-то ахинею мог быть таким, как говорила Джинни, «Прямо ах-х-х!», когда дело касалось мужского пола вообще?

И... И Дамлдор, уж будем честны, абсолютно ничему не научил Гарри. Никаких боевых проклятий, сглазов или всевозможных порчь, даже беспалочковой магии, — ничему. Единственным плюсом, который я заметила, была оклюменция, да и то, преподавал её Профессор Снейп. И чем прикажите бить Волдеморта, уважаемый директор? — вопрос был явно риторический, но мое второе «я», или совесть, или кто-там вообще есть, решило вставить свои пять кнатов, — Силой любви, дорогая, силой любви...

В эту загадочную силу любви я не верила ни на сикль. И что какая-то подноготная в истории 31 октября 1981 года есть, я была уверена на все двести процентов. Но мы сейчас, собственно, не об этом.

Смерть Дамблдора Гарри не сломила, нет... просто сделала его немного другим. Спала какая-то шелуха, более резко стали проступать некоторые черты, которые... Честно говоря, Гарри совсем не красили. Он стал раздражительным, нервным и, что самое главное — твердо вбил себе голову, что должен спасти мир и окончательно поверил в то, что он Избранный.

Я не утверждаю обратное, нет, но что может почти семнадцатилетний подросток толком не владеющий магией против элитных бойцов Темного Лорда? Пусть пока воюют взрослые, а ты Гарри, не кричи и не закипай, а сосредоточь свое внимание на защитных заклинаниях. С чем же он собирается выходить против Волдеморта? С Экспелиармусом?!

— Неужели они не понимают, насколько важно...

Только настоящее дело способно умерить его горе, что он должен как можно быстрее отправиться на поиски оставшихся крестражей и уничтожить их...

Заплаканная Джинни и Гарри, говорящий: «Я должен. Так надо».

Миссис Уизли, которая вцепилась в мою руку и горячо шептала в тесной каморке о том, что уж я-то должна понимать, насколько это опасно... Что если я захочу, то смогу повлиять на Гарри и Рона, и они отправятся в Хогвартц... Что я спасу её младшего сына, даже ценой собственной жизни...

Картинки калейдоскопом мелькали в моей голове, и на душе было отчего-то горько.

Белье кончилось, и я едва успеваю зайти в дом, как слышу хлопок аппартации и ломанный английский: прибыла делегация из Франции. Мимо на всех парах пролетает Флер и я слышу её мелодичный голосок будто издалека:

— Maman! Papa!

— Мы доставили вам столько хлопот, — звучным басом произнёс видимо, отец Флер, когда обмен любезностями был закончен. — Фле'г гово'гит, что вы т'гудились не покладая 'гук.

— О, какие пустяки! — Миссис Уизли заливисто рассмеялась. — Разве это хлопоты?..

Трепетливые кустарники едва шелестят своими изумрудными листьями. Из большого глиняного горшка высовывается гном и показывает Рональду язык, за что получает ботинком промеж глаз. Звонкие голоса раздаются из-за веранды, мухи ползают по потолку и противно так, навязчиво жужжат...

Проницательный взгляд Молли и её усталая полуулыбка, мягкое похлопывание по руке...

Заливающая своими крошечными слезами подушку рыжеволосая красавица Джинни, хрипло шепчущая о том, что Гарри, её Гарри, её маленький принц, просто на просто бросил её...

Смущающийся Рон, который сбивчиво шепчет столь заветные для каждой девушки слова и большими, чуть влажными пальцами одевает скромный золотой ободок с маленьким камешком. И неверующее осознание того, что я уже помолвлена...

Солнце палит нещадно, голова раскалывается и отчего-то горько на душе.

День Рожденья Гарри уже завтра.

— Гарри, ты не зайдёшь ко мне на минутку?

Это была Джинни.

Тридцать первое июля, наконец, настало. Рон сердито пыхтел рядом и порывался ввалиться в комнату, в которую совсем недавно вошел Гарри, но я всеми мыслимыми и не мыслимыми способами пыталась его удержать. В душе шевелится червячок любопытства — ведь я так и не узнала, что Джинневра решила подарить Гарри...

Конец июля выдался на удивление жарким и солнечным, столь не характерным для мрачной и дождливой Англии. Все приготовления ко свадьбе были закончены и наша компания смогла вздохнуть с облегчением — шатры были установлены, многочисленные серебряные приборы начищены, постельное бель поменяно и двор был прибран.

Флер порхала по Норе и мурлыкала под нос приятные мелодии, светилась от радости и согревала своим внутренним теплом всех остальных, невольно заставляя любоваться своей прекрасной внешностью — и даже Джинн сдалась под напором такого чистого ничем не замутненного счастья и все-таки смирилась с тем, что Делакур вскоре станет её сестрой. В воздухе пахло чистотой и свежестью, и даже на хмурого Гарри потихоньку начала влиять праздничная атмосфера, витавшие в воздухи флюиды и несколько романтичная обстановка

Но на малышку Джини белые тканевые рулоны, легкие маняще шелковые шторы, и, наконец, само свадебное платье действовали угнетающие.

Мысли разбегаются от громкого хлопка двери об стену — Рон, воспользовавшись моей невнимательностью, со скоростью реактивного самолета, устремился к двери. Глаза едва успевают уловить два силуэта стремительно отскочивших друг от друга, и я слышу едкий голос Рональда:

— О, прошу прощения.

— Рон! — я маячу за его спиной и, честно говоря, даже не знаю, что предпринять.

Наступает натянутое молчание, и затем Джинни произносит голосом безжизненным и тонким:

— Ну, в общем, с днём рождения, Гарри.

Голос этот я слышала уже бесчисленное количество раз, Джини ведь не железная, все стерпеть не возможно.

Уши Рона пылали, Гарри явно хотелось захлопнуть дверь у нас перед носом и в комнате потянуло холодом. Джинни поворачивается спиной к двери и я вижу пару соленых дорожек, которые она успевает мимолетным движением стереть.

— Ну, ещё увидимся, — говорит Гарри и выходит вслед за нами.

Рон с топотом спустился по лестнице, миновал заполненную людьми кухню, вышел во двор. Гарри не отставал от него, и я тоже семенила следом.

Достигнув пустой, недавно подстриженной лужайки, Рон круто повернулся к Гарри:

— Ты же бросил её! И что ты делаешь теперь — мозги ей пудришь?

— Я не пудрю ей мозги, — ответил Гарри.

— Рон... — я, наконец, их нагнала.

Однако Рон поднял ладонь, заставив меня замолчать.

— Она разваливалась на куски, когда ты порвал с ней...

— Я тоже. И ты знаешь, почему я так поступил, — не потому, что мне захотелось.

— Да, но теперь ты милуешься с ней, и у неё опять возникнут надежды...

— Джинни не дура, она знает, что это невозможно, не ждёт, что мы поженимся или...

Да, Джинни не дура. Но ей, как и всем девушкам свойственны глупые и отчаянные надежды, которые, возможно и в жизнь-то никогда не воплотиться...

— Ты обжимаешься с ней при всяком удобном случае...

— Больше этого не случится, — резко сказал Гарри. День стоял безоблачный, однако ему казалось, что солнце уже село. — Тебя это устроит?

Рон выглядел наполовину возмущённым, наполовину робеющим, но все же кивнул и ушел в сторону дома.

* * *

Поскольку вместив всех, кто должен был присутствовать на праздничном обеде в честь дня рождения Гарри — даже до появления Чарли, Люпина, Тонкс и Хагрида, — кухня «Норы» неминуемо треснула бы по швам, несколько столов вынесли в огород и поставили их там встык. Фред и Джордж развесили в воздухе над гостями множество пурпурных фонариков, украшенных большими числами «17». Благодаря уходу миссис Уизли рана Джорджа выглядела теперь опрятно и чисто, но Гарри так и не смог привыкнуть к тёмной дыре на том месте, где раньше было его ухо, даром что близнецы то и дело шутили по её поводу.

Я, выпустив из кончика своей палочки золотистые и пурпурные ленты, красиво развесила их по деревьям и кустам.

— Очень мило, — сказал Рон после того, как я в последний раз театрально взмахнула палочкой, обратив листья дикой яблони в золото. — У тебя и вправду хороший глаз на такие вещи.

— Спасибо, Рон, — отозвалась я с видом и польщённым, и смущённым сразу. Такое слышать было действительно очень приятно, особенно от него.

— С дороги, с дороги! — запела миссис Уизли, проходя в калитку с висевшим перед ней в воздухе гигантским, размером с мяч для пляжного волейбола, снитчем-тортом.

К семи часам собрались уже все гости. Фред с Джорджем, стоявшие на страже в конце лужайки, одного за другим приводили их в дом. Хагрид облачился для такого случая в свой лучший и совершенно ужасный ворсистый коричневый костюм. Люпин, пожимая Гарри руку, улыбался, но выглядел, как почудилось мне, подавленным. Странно, Тонкс, появившаяся вместе с ним, просто лучилась радостью.

— Думаю, нужно начинать, не дожидаясь Артура, — спустя секунду-другую крикнула она, повернувшись к огороду. — Похоже, его задержали — о!

Все увидели её одновременно — полоску света, пролетевшую над двором и опустившуюся на стол, где она обратилась в серебристого горностая, вставшего на задние лапки и сообщившего голосом мистера Уизли:

— Со мной министр магии.

Патронус растаял в воздухе, оставив семейство Флёр изумлённо вглядываться в место, на котором он исчез.

Однако времени для разговоров об этом уже не было, секунду спустя у ворот возникли прямо из воздуха мистер Уизли и Руфус Скримджер, мгновенно узнаваемый по гриве седоватых волос. Вдвоём они пересекли двор, направляясь к огороду и залитым светом столам. Когда Скримджер вступил под свет фонариков, я заметила, что министр выглядит намного старше, чем при последней их встрече, — он похудел, стал ещё более мрачным.

— Прошу простить за вторжение, — сказал Скримджер, останавливаясь у стола. — И за то, что без приглашения явился на праздник. — На миг взгляд его остановился на гигантском снитче. — Долгих вам лет жизни.

— Спасибо, — отозвался Гарри.

— Мне необходимо поговорить с вами наедине, — продолжал Скримджер, обращаясь к Гарри. — А также с мистером Рональдом Уизли и мисс Гермионой Грейнджер.

Мистер и миссис Уизли обменялись встревоженными взглядами, Гарри, Рон и я встали. Пока мы, направляясь в гостиную «Норы», пересекали неприбранную кухню, Скримджер не произнёс ни слова. Огород был залит мягким, золотистым вечерним светом, но в доме уже стемнело, и Гарри, когда мы вошли в старенькую, уютную гостиную, повёл палочкой в сторону масляных ламп. Скримджер опустился в продавленное кресло, которое обычно занимала миссис Уизли, предоставив нам тесниться бок о бок на софе. Как только все уселись, Скримджер сказал:

— У меня имеются вопросы ко всем троим, и, думаю, их лучше задавать с глазу на глаз. Я начну с Рональда, а вы двое, — он указал пальцем на Гарри и меня, — можете подождать наверху.

— Никуда мы не пойдём, — ответил Гарри, и я с силой закивала. — Либо говорите со всеми нами, либо ни с кем.

Скримджер смерил Гарри холодным оценивающим взглядом.

— Ну хорошо, со всеми так со всеми, — пожав плечами, сказал он и откашлялся. — Я прибыл сюда, как вам наверняка известно, в связи с завещанием Альбуса Дамблдора. Похоже, вы удивлены! Стало быть, вы не знали, что Дамблдор оставил вам кое-что?

— Н-нам всем? — спросил Рон. — Мне и Гермионе тоже?

— Да, каждому из...

Однако Гарри перебил его:

— Дамблдор погиб больше месяца назад. Почему потребовалось столько времени, чтобы отдать нам завещанное?

— Разве это не очевидно? — произнесла, не дав Скримджеру ответить, я. — Министерство проводило проверку того, что он нам оставил. — И, повернувшись к Скримджеру, сказала дрогнувшим голосом: — Вы не имели на это никакого права!

— Прав у меня предостаточно, — отмахнулся от меня Скримджер. — Закон об оправданной конфискации наделяет министра властью конфисковать завещанное...

— Этот закон принят для того, чтобы помешать чародеям передавать по наследству Тёмные артефакты, — сказала я. — А министр, накладывая арест на собственность усопшего, должен иметь серьёзные доказательства незаконности её составляющих! Вы хотите уверить меня, будто Дамблдор пытался передать нам нечто зловредное?

— Собираетесь делать карьеру в сфере обеспечения магического правопорядка, мисс Грейнджер? — осведомился Скримджер.

— Нет, не собираюсь, — резко ответила я. — Я ещё надеюсь принести людям хоть какую-то пользу!

Однако Скримджер, похоже, меня уже не слушал. Он сунул руку под мантию и извлёк оттуда мешочек, из которого вынул пергаментный свиток, развернул его и начал читать вслух:

— «Последняя воля Альбуса Персиваля Вулфрика Брайана Дамблдора»... да, вот здесь... «Рональду Билиусу Уизли я оставляю мой делюминатор в надежде, что, пользуясь им, он будет вспоминать обо мне».

Скримджер достал из мешочка вещицу, которую мне не случалось видеть, — она походила на серебряную зажигалку, однако могла одним щелчком высасывать из любого помещения весь свет и возвращать его обратно. Скримджер наклонился вперёд и протянул делюминатор Рону, тот ошеломлённо взял его, повертел в пальцах.

— «Мисс Гермионе Джин Грейнджер я оставляю свой экземпляр „Сказок барда Бидля“ в надежде, что она найдёт их занимательными и поучительными».

На сей раз Скримджер извлёк из мешочка небольшую книжку, такую же, казалось, древнюю, как лежащие наверху «Тайны наитемнейшего искусства». Её покрытый пятнами переплёт кое-где уже облупился. Я молча приняла от Скримджера книжку, положила себе на колени и опустила на неё взгляд. Слезы подкатывали к горлу и я не могла дать им обоснования. На тиснёные рунные значки упало несколько капель.

— Как вы думаете, мисс Грейнджер, почему Дамблдор завещал вам эту книгу? — поинтересовался Скримджер.

— Он... он знал, что я люблю читать, — сдавленным голосом, вытирая глаза рукавом.

— Но почему именно эту?

— Я не знаю. Наверное, он думал, что она мне понравится.

— Вы когда-либо обсуждали с Дамблдором шифры или иные средства передачи секретных сообщений?

— Нет, не обсуждала. И если Министерство за тридцать один день не смогло обнаружить в книге тайный шифр, сомневаюсь, что это удастся мне.

Рыдания мне все же удалось подавить. Почему-то осознание того, что мы больше не увидим этого странного волшебника, с седой бородой и очками-половинками накатило только сейчас, при прочтении завещания. Скримджер спрашивал что-то ещё, уцепился, как цербер, в слова Гарри, что-то шипел и плевался, но мне, откровенно говоря было... плевать.

Хотелось лишь того, что бы этот нескончаемый день, наконец, кончился.

Общий вздох вырвался у всех гостей, когда в проходе появились мсье Делакур и Флёр. Флёр словно плыла, мсье Делакур подпрыгивал на ходу и радостно улыбался. На Флёр было совсем простое белое платье, казалось, источавшее сильный серебристый свет. Как правило, рядом с её сияющей красотой люди словно тускнели, сегодня же этот свет делал более прекрасными всех, на кого он падал. Джинни и Габриэль, обе в золотистых платьях, выглядели красивее обычного, а когда Флёр приблизилась к Биллу, стало казаться, что он даже и не встречался никогда с Фенриром Сивым.

В эту свадьбу было вложено много сил и времени, надежд и огорчений, горьких слез и радостных улыбок, ведь для всех это торжество казалось не только банальным бракосочетанием, но и лучиком света в беспроглядной тьме, маленьким, но таким слепяще-белым окошком в кровавой войне, теплым клетчатым пледом, который заставлял надеяться, что, возможно, не все ещё потеряно.

— Леди и джентльмены, — произнёс певучий голос, и я с лёгким потрясением увидела того же маленького, с клочьями волос на голове волшебника, что распоряжался на похоронах Дамблдора, — он стоял теперь перед Биллом и Флёр, — мы собрались здесь ныне, чтобы отпраздновать союз двух верных сердец...

— Уильям Артур, берёте ли вы Флёр Изабелль?..

Сидевшие в первом ряду миссис Уизли и мадам Делакур негромко рыдали в кружевные тряпицы. Трубные звуки, донесшиеся из задних рядов, давали ясно понять, что и Хагрид извлёк из кармана скатёрку, заменявшую ему носовой платок. Да и у меня самой глаза были полны слёз, но как-то светло было на душе, и так певуче-легко в сердце, что хотелось воспарить над толпой и расправить свои белоснежные крылья, делясь собственной радостью с окружающими...

— В таком случае я объявляю вас соединёнными узами до скончания ваших дней.

Волшебник с клочкастой головой поднял над Биллом и Флёр палочку, и серебристые звёзды осыпали новобрачных словно дождём, спирально завиваясь вокруг их теперь приникших одно к другому тел. Фред и Джордж первыми захлопали в ладоши, золотистые шары над головами жениха и невесты лопнули, и из них вылетели и неспешно поплыли по воздуху райские птицы и золотые колокольца, вливая пение и перезвон в общий шум.

— Леди и джентльмены, — провозгласил клочковолосый маг, — прошу всех встать!

Все встали, клочковолосый взмахнул волшебной палочкой. Стулья, на которых сидели гости, грациозно взвились в воздух, матерчатые стены шатра исчезли — теперь все стояли под навесом, державшимся на золотистых столбах, и прекрасный, залитый солнечным светом сад обступил гостей со всех сторон вместе с лежащим за ним сельским пейзажем. А следом из центра шатра пролилось жидкое золото, образовав посверкивающий танцевальный настил, висевшие в воздухе стулья расставились вокруг маленьких, накрытых белыми скатертями столов, приплывших вместе со стульями на землю, а на сцену вышли музыканты в золотистых костюмах.

— Чистая работа, — одобрительно сказал Рон, когда повсюду вдруг засновали официанты с серебряными подносами, на которых стояли бокалы с тыквенным соком, сливочным пивом и огненным виски или лежали груды пирожков и бутербродов.

Заиграл оркестр. Билл и Флёр вышли на танцевальный настил первыми, сорвав громовые аплодисменты, спустя недолгое время за ними последовали мистер Уизли с мадам Делакур и миссис Уизли с отцом Флёр.

Рон аккуратно прикоснулся к моему локтю, как бы спрашивая разрешения, и я позволила ему увлечь меня в центр настила. Рядом кружились многочисленные парочки, где-то вдалеке слышался звонкий смех Джинни, цвета становились все приглушеннее, и появилась столь притягательная томная толика интима.

Окружающий мир вдруг перестал существовать, и не было мне дела до Волдеморта, Дамблдора, войны, Гарри или крестражий — все мое естество сосредоточилось на чуть дрожащих руках Рона, лежащих на моей талии. Странные, незнакомые мне до селе мурашки, плясали дикий танец по-моему телу и казалось мне, что не быль, не реальность это, а какая-то сказка.

Сказка настолько пьянящая, вскружившая голову, что на тот момент самой себе я казалась счастливейшим человеком на земле.

Но как и всем сказкам ей свойственно было закончиться — нечто большое и серебристое пробило навес над танцевальным настилом. Грациозная, поблёскивающая рысь мягко приземлилась прямо посреди толпы танцующих. Все лица обратились к ней, а люди, оказавшиеся к рыси ближе прочих, нелепо застыли, не завершив танцевальных па. А затем Патронус разинул пасть и громким, низким, тягучим голосом Кингсли Бруствера сообщил:

— Министерство пало. Скримджер убит. Они уже близко.

Это известие не шокировало меня, нет. Все вокруг не казалось мне размытым или замедленным, в ушах не свистело и палочку я порвалась вытащить по собственной воле, а не по воле рефлекса. Было лишь горькое ощущение правильности происходящего, будто я знала, что все хрустальные замки распадутся на острые, жалящие осколки, и я рухну на холодную промозглую землю. Безмолвие холодными кругами расходилось от места, на котором приземлился Патронус. Потом кто-то закричал.

Я была в относительном спокойствии, пока не обнаружила, что резко нахлынувшая толпа утащила в свою огромную пасть Рональда Уизли. Паника начала опутывать своими склизкими щупальцами, но теплая, вложившаяся в мою руку, ладонь, давала крохотное ощущение спокойствия. Оборачиваюсь, и встречаюсь с изумрудными, такими тревожными глазами лучшего друга.

— Рон! — голос почему-то срывался. — Рон, где ты?

Над головами со свистом пронеслась вспышка света — было ли это защитное заклинание или что похуже, мы не знали... Я замечаю, как в толпе появляются фигуры в плащах и масках, потом вижу Люпина и Тонкс, поднявших над головой палочки, слышу, как оба крикнули: «Протего!» — и крик этот словно эхом отозвался отовсюду.

— Рон! Рон! —уже почти рыдая; охваченные ужасом гости толкали нас с Гарри со всех сторон.

И наконец, Рон возник прямо перед нами.

Облегчение затопило с головой, и я уже представляла, как он поймает мою свободную руку, и я крутнусь на месте, и зрение и слух изменят нам, тьма навалится удушающим пологом, но мы прорежем пространство и время, уносясь от «Норы», от слетающих с неба Пожирателей смерти, а может быть, и от самого Волан-де-Морта...

Но этого не происходит, и я вижу, как Рона уносит от нас все чуть дальше и дальше, а он кричит и вырывается, ломится через толпу и хрипит: «Гермиона! Гермиона...».

Совсем близко появляется тёмная фигура, закатанная в черный плащ, и я бы даже не обратила на неё внимания, все пробивалась бы и пробивалась через телесную массу, если бы эта фигура не начала мутировать... и выть.

Этот звериный вой пронесся эхом по всему шатру, и показалось всем, что все, все кончено. А может так показалось только мне, когда эта огромная черная туча резво кинулась туда, где предположительно находился Рон.

Гарри тоже это увидел, и я заметила, как искривилось его лицо, как он пытается увести меня, как хватается железной хваткой и как горячо шепчет: «Гермиона, все! Его не спасти...».

Дикая нечеловеческая ярость затопляет меня с головой и я резким движением вырываю руку и бегу. Бегу быстро, насколько мне позволяют неудобные туфли, насколько мне позволяют распростёртые на когда-то белоснежном настиле, тела. Огнно-рыжая шевелюра Рона служит мне сигнальным маяком и я понимаю, что, черт возьми, не успеваю.

До его, казавшихся красными на мертвенно-бледном лице, веснушек остаются пара каких-то метров, и я чувствую, как яростно рычит эта черная туча, и как поднимаются короткие волоски на шее. И как доходит осознание, что это — не черная туча, не обыкновенный мутировавший волк, а оборотень, чья радужка кроваво-алая не дает отвести взгляд.

И как в замедленной сьемке, падают подкошено тела, под мощными лапами волка; как Рон оборачивается и как медленно в глазах его угасает надежда; как трясутся у меня колени и я безмолвно шепчу: «Рон».

Пасть оборотня раскрывается, и я вижу, как медленно падают слюни, как еще больше наливаются кровью его глаза, как он предвкушающее рычит. Всего один мощный толчок лапами и его жертва будет конвульсивно биться в его острых клыках, и сладкая манящая кровь литрами польется на настил из рванной раны на шее. Терпеть сил уже нет и огромный черный волк одним размытым пятном кидается на приговоренного к мучительной смерти.

И кого же было его удивление, когда вместо манящей молочно-белой шеи зубы впиваются в острое, пока ещё по девичьи угловатое плечо, когда копна русых кудрей мягким пушистым палантином окутала его морду.

Я кинулась наперерез этой огромной черной туше, надеясь, что сумею оттолкнуть Рональда с линии огня. Рон-то упал, а вот я не успела.

Острые жалящие клыки сжимаются на моем плече, и я буквально слышу, как сминаются кости под таким напором, как кровь течет огненной лавой по венам, как раскаленные руки крошат все на своем пути. Дикая, всепоглощающая боль в одно мгновение распространяется по всему телу, круша и сминая все на своем пути. Я была словно в лихорадке, в бреду.

Разноцветные шары пляшут страшный танец перед глазами, изломанные тела сворачиваются в одну некрасивую гурьбу, алые разводы волнуются, и кажется мне, что нахожусь я в кровавом месиве, в бурой от крове реке, которая желает потопить меня.

Глаза закатываются, и каждое сокращение сердца толкает раскаленную лаву по венам, капилляры лопаются, по шее стекает что-то противное, склизкое, грязное. Нечеловеческий животный крик вырывается из сомкнутых губ с булькающим звуком, и я захлебываюсь в собственной грязной магловской крови.

На тот момент я ещё не осознавала, что сказка кончилась, детство будет втоптано в грязь вместе с моими принципами, идеалами и многим другим, что было характерно для Гермионы Грейнджер...

Темнота наваливается удушающей плотной ватой, окутывает своим мороком, не отпускает. Все тело ломит, каждая косточка, казалось, была раздроблена на тысячи и тысячи крохотных осколков. В горле сухо, будто в раскаленной зноем пустыне.

— Пить, — отчаянно хриплю я, пытаясь приподнять пудовое, вмиг отяжелевшее веко.

На пол что-то со звонким, отдающимся в ушах ультразвуком, падает и я слышу громоподобные чертыханья и оханья. Глаз, наконец, решает повиноваться, и я едва приоткрываю его, пытаясь сквозь маленькую щелочку хоть что-то разглядеть. Мир кажется необычайно четким, пугающе резким. Только сейчас я начинаю понимать, что слышу стук кухонной утвари, шелест листвы за окном и едва заметные стрекоты цикад. Такое обилие цвета и красок буквально поражает меня и мои глаза испуганно распахиваются, когда я вижу тоненькую ниточку паутины, которая лениво плывет по воздуху. Паутинка переливается на ярком, слепящем взор, солнечном свету и так по грациозно-изящно описывает в воздухе странные, понятные только ей, па.

Окружающий мир настолько поглотил мое внимание, что я и думать забыла о том, что хочу пить, что тело отчаянно ломит, что что-то, наконец оглушающе громко шмякнулось. Вокруг был лишь пестрый и разнообразный мир цвета, звуков и запахов, совершенно новый и непонятный для меня. Был едва горьковатый запах корицы, тихое ворчание Мистера Уизли где-то в гараже и флуоресцентные круги перед глазами. Были крохотные пылинки в воздухе, серебряная ниточка паутины и теплый, ласкающий кожу, солнечный свет.

— О, Мерлин! — громкий, резко раздавшийся справа голос заставляет вздрогнуть меня и... ощетиниться? — Очнулась! Быть этого не может...

Я резко разворачиваюсь и откатываюсь (оказывается лежала я на старом промятом диване в комнате Джинни) к стене, желая получить хоть какую-то опору. В голове пчелиным роем мечутся сотни тысяч мыслей и я никак не могла поймать не одну из них.

— Нужно сказать Аластору, — тем временем продолжила Молли, а это была именно она. Уизли сделала шаг по направлению ко мне и я... зарычала. Гортанно, отчаянно и с яростью. Что-то дикое и животное вздымало свою гриву у меня в душе, разворачивало свои невыразимо огромные крылья и скалило острые клыки, — Аластор! Скорее, она очнулась.

Резкий взмах палочкой, рассечь воздух и замысловатый пас — и Гермиона Грейнджер чудовищно медленно отлипает от спасительной стены и заваливается на бок.

* * *

Пробуждение было достаточно тяжелым, но без того ощущения, будто катком проехались. Ресницы начинают трепыхаться, но что-то останавливает меня, и я держу глаза закрытыми. Звуки и запахи протягивают и опутывают своими липкими невесомыми щупальцами; кожу на плече чуть покалывает и пушистая копна волос щекочет мне шею.

Тихий шепот черной кошкой закрадывается в сознание, и сворачивается уютным клубком, заставляя сосредоточиться лишь на нем. Рядом стояла Молли — её я узнала по пряному, чуть горьковатому запаху, и кто-то не знакомый, тлетворный и удушливый.

— Как же так получилось? Как она могла очнуться?.. — вопросы, видимо, были риторические, раз собеседник на них никак не отреагировал, — Этого не может быть.

Молли отошла к окну, шурша своими длинными многочисленными юбками, открыла со скрипом деревянную оконную раму, впуская свежий легкий ветерок.

— Как видишь, может, — голос так и не знакомого мне человека слишком похож на так недавно раздавшийся скрип, — Нам нужно что-то предпринять.

— Что? Что ты предлагаешь? — голос мисс Уизли поднимается на пару октав выше и слышаться в нем горькие, сдавливающие её горло, слезы, — Она... Она чудовище.

— Тише! Ты можешь её разбудить, — восстановилась секундная тишина, и незнакомец шепотом продолжил, — С чего ты взяла, что она чудовище? — Молли порывалась что-то сказать, но он прервал её, — Если ты о Джиневре, то она сама виновата. Её предупредили, что здесь опасно, но она все равно пошла.

— Джинни... она хотела помочь. Ты же знаешь, они с Гермионой были очень близки, и она не могла смириться с тем, что её подруга умирает через стенку!

— Это ничего не доказывает. Девочка была абсолютно невменяема, она металась в бреду, в лихорадке, а что могла сделать твоя дочь для неё?! — женщина подавленно молчала, и незнакомец, не встретив очередной гневной отповеди, продолжил: — Люпин тоже был оборотнем. Но его-то ты не называла чудовищем...

В голове щелкает. Невесомая приятная пустота исчезает, её заполоняют страшные, насквозь пропитанные кровью, картинки. Вот некогда белый настил, вот распластавшиеся неаккуратной кучей тела, вот Гарри, вальсировавший с Джинни. Рон, которого затягивает в свою пасть паникующая толпа; огненные легкие, нехватка воздуха, острая боль в боку — спортсменкой я никогда не была. Лава бегущая по венам, черная волчья туша и я бросившаяся на перерез...

Ледяная рука хватает за горло, перекрывает воздух, и я чувствую, как в жгут затягиваются мои органы. Как подкатывает огромный комок, как хочется разорвать грудную клетку на части, как слезы катятся по моим щекам; как я испуганно распахиваю глаза, как мир плывет перед глазами из-за застилавшей взор солёной пелены, как бьюсь я в истерике и как озноб бежит по коже, лишь от того осознания, что та загадочная «она» и есть я! Даже когда моё собственное имя прозвучало в предложении, в моей памяти ничего не колыхнулось, ни спал тяжелый черный покров с глаз моих. Картинки замелькали лишь тогда, когда прозвучало: «... оборотень. Его ты не называла чудовищем».

Чудовище. Я стала чудовищем. Стала... оборотнем.

* * *

Истерика у меня была слишком долгой и затяжной, даже по девичьим меркам. Все вокруг крушилось и лопалось под напором моей стихийной, сметающей все на своем пути, магии. Я то истерически смеялась, то в голос рыдала, то тихонько подвывала, опираясь на серую безликую стену — кирпичного цвета обои с выцветшим рисунком я содрала час на третий своего заточения.

Это было слишком не похоже на меня, лить слезы по тому, чего уже не воротишь. Но в голове будто включили нескончаемый буйный душ, у которого как не крути я краны, вода не останавливалась.

Когда я распахнула глаза и расплакалась, невидимые доселе собеседники с ужасом уставились на меня. Буквально пару минут не происходило никакого движения — кроме судорожной дрожи моих плечей. Потом поднялась какая-то суета и паника, Молли подавала мне стаканы с водой, которые я опрокидывала, пыталась как-то утешить, но я выворачивалась из её рук, мужчина подозрительно похожий на Аластора Грюма, ругался и называл меня «истеричной девчонкой» и говорил что-то о «не конце света», но позже оставил свои бесплодные попытки. Все они оставили их и тихонько ушли — я слышала удаляющиеся шаги по деревянной лестнице.

В самом начале — первый или второй часы Миссис Уизли периодически заглядывала ко мне и едва успевала притворить дверь, как в неё летело что-нибудь из местного предметного интерьера. Потом даже она не появлялась, лишь с тихим хлопком на столике, который я совсем недавно разворотила появлялся граненый стакан с водой или успокоительным зельем.

Я легла на пол и свернулась калачиком. До одури хотелось, что бы сейчас пришла мама, и положив мою голову к себе на колени, перебирала мои густые волосы и шептала что-то успокаивающее, что-то, что умеет лишь она. Чтобы за окном вновь цвела сирень, и воздух был свежий-свежий, как после грозы, чтобы туман ложился пушистым одеялом на дома и я вновь, как в детстве боялась, что могу в нем заблудиться и мама меня не найдет.

Фантазии настолько поглотили меня, что я не заметила, как приоткрылась дверь и внутрь комнаты со стуком деревянной ноги об пол вошел собеседник Миссис Уизли.

— Да, нелегко нам досталось... — и он выжидающе посмотрел на меня.

— А я уж подумала, что вы мне привиделись, Грозный Глаз, — кажется, я должна была удивиться, но сил даже на такую банальную эмоцию попросту не хватило. Хмури хмыкнул и со стоном сполз по стене ко мне, на пол. Некоторое время мы молчали — мужчина явно не знал, что ещё можно сказать, а мне было просто все равно.

— Ты... ты не должна думать, что все кончено, — осторожно начал Аластор, — твоя жизнь продолжается. Никто тебя не гонит, поверь...

Он продолжал что-то говорить, как-то утешать меня — ни в жизнь бы не поверила, что увижу грозу всех Пожирателей Смерти в подобной ситуации, даже пару раз похлопал меня по руке. Я, наверное, должна была почувствовать благодарность к этому человеку, ведь он не побоялся прийти в комнату к... чудовищу, но я лишь безучастно разглядывала обшарпанный пол, на котором лежала. Меня раздражал его скрипучий голос — он мешал мне погрузиться в спасительные воспоминания, в которых все было хорошо!

— Отстаньте, — апатично и безвольно, — Мне плевать.

— Ты думаешь мне было легко? Я всю свою жизнь посвятил борьбе с этими, — далее последовало нецензурное слово, а я даже не поморщилась, — и на меня не раз накатывало то состояние, что легче — вешаться. Но я боролся! И ты тоже должна! Ты можешь приносить пользу...

— Как с этим можно бороться?! Это уже часть меня, и от этого никуда не денешься, — голос под конец вновь спал до еле различимого шепота, — Я уже ничем не могу вам помочь.

— Можешь, — решительно произнес Хмури, — Ты — новорожденный оборотень, и к третей луне тебя начнет звать стая. Это зов крови, от этого никуда не деться, — предвидя мои отрицания, — Ты не сможешь без них, это твоя новая семья, если хочешь. Все, кого волки не приняли, вынуждены скитаться и уныло тащить свое блеклое существование, вроде нашего Люпина.

Сказать, что я была удивлена, это не сказать ничего. Я была в шоке.

— Сейчас волчья стая — это опора армии Волдеморта. И Ордену нужен шпион — после предательства Снейпа наши дела идут просто ужасно. Я понимаю, что ты слишком молода и вся жизнь у тебя впереди, но... это единственный вариант, — он замолчал, переводя дух, — Как ни горько это признавать, но ты опасна даже в человечьем обличии. Да, сейчас ты не ощущаешь своего волка, но это лишь потому, что ты, можно сказать, окуклилась и абстрагировалась от этого осознания. Это пройдет и взрывной характер начнет проявляться.

Я моргала и пыталась переварить информацию. Я — шпион в армии Волдеморта. Даже в мыслях это звучало смешно. Грозный Глаз, тем временем, продолжил:

— Постоянный крики, истерики, неконтролируемая магия — это лишь малый перечень того, с чем ты столкнешься. Мы хотим тебе помочь. Я хочу тебе помочь.

Потом последовала более официальная часть, я подписала какой-то договор, какие-то бесчисленные бумажки — и от куда их Хмури только брал?.. Почему-то на тот момент мне эта авантюра действительно показалась мне единственным правильным решением, в душе пробудилось безграничное доверие к этому человеку, ведь он... Хочет мне помочь.

Я спускаюсь по ступеням, бреду на кухню, стараюсь не морщится от резких запахов и пестрых цветов перед взором, давлю зачатки вины, когда вижу Джинни, и стараюсь внимания не обращать, как она пытается прикрыть длинными рыжими волосами правую часть шеи. Отворачиваюсь, сажусь ближе всего к двери, стараясь не смотреть ни на кого из обитателей Норы, вздрагиваю от прикосновений и пытаюсь выдавить улыбку. Она видимо, получается слишком жалкой, что очередной человек, желающий выразить соболезнование, медленно убирает руку и пытается как-то извиняющее улыбнуться и я вижу, как в глазах у него плещется жалость.

Аппетит пропадает, и скомкано поблагодарив Миссис Уизли, я чуть ли не бегом покидаю столовую и взлетаю по лестнице в комнату. И только закрыв за собой дверь, я перевожу дух и пытаюсь подавить комок в горле. И больше из комнаты я не выхожу, забившись в угол, и с ужасом наблюдаю, как по веянию сильных эмоций вместо аккуратных ногтей вырастают длинные когти.

Примерно так проходит весь мой день на протяжении уже... двух недель, да.

После того памятного разговора с Хмури я впала в какую-то прострацию. Первые дни были слишком тяжелыми — сказывалась новообретенная сила, беспричинная агрессия, сгустки вины — и за Джинни, которую я задела в момент... своей первой трансформации, за Молли, у которой появилась еще парочка седых прядей, за бесконечные истерики, а потом была жуткая тягучая обида, которая разливалась грязными лужами где-то в сердце из-за ухода Рона и Гарри без меня. А сейчас уже, кажется, все. И тонкая белая полоска на шеи Джиневры уже не вызывает того вселенского ужаса, и обида уже исчезла, сменившись беспокойством — как же они без меня, мальчишки...

Так-же я не могла не заметить изменений во внешности. Нет, они не были кардинальными, но потемневший оттенок волос, глаза, которые стали чуть ли не янтарными, через-чур широкий зрачок, и тело, которое стало чуть более подтянутым — согласитесь, такие изменения трудно не заметить.

И Нору, наконец, навестил Люпин. Почему-то мне казалось, что с его присутствием мне будет легче, но... В последнее время ожидания оказываются ложными.

— Гермиона! — в комнату вошел Ремус, — девочка моя, как ты? — и вновь жалость, которая плещется прозрачным маревом в глазах.

— Уж вы-то куда, профессор? Вы сами находитесь в такой-же ситуации, как и я, и на мой взгляд, вам не повезло куда меньше— с этой болезнью вы с рождения...

Он некоторое время молчал, а позже добавил: — Как-же так-то? Ты ведь так молода.

— Вы о моей новой ипостаси шпиона или оборотня? — с иронией, — я сама приняла это решение. Я должна приносить пользу Ордену. — Люпин пронзительно смотрит на меня, и холодок пробегает по моей коже, — Почему вы так смотрите на меня, профессор?

— Я уже не твой профессор, девочка, далеко не твой... Что это? Частичный оборот?! — эта жалость, что сквозила в каждом его жесте, взгляде, действии вновь вывела меня из себя, и я даже не заметила, как вместо ладони появляется мощная лапа.

— А что? Это... — я сглотнула, — плохо? Разве вы так не умеете?

— Нет. Ты, видимо, очень сильный оборотень, Гермиона, — и что-то новое появилось в его глазах, отдаленно похожее на... зависть? — Ты уже чувствуешь луну, её приближение?

Я чувствовала. Кровь кипятком бурлила в венах, магия выходила из строя, меня всю скручивало и ломало. Внутри что-то скреблось и жалобно скулило, периодически повизгивая, а маленькая девочка Гермиона испуганно забивалась в угол, уступая место оборотню. И если днем я выигрывала схватку с волком, то ночью мне не оставалось ничего другого, как наложить заглушающие чары и подальше спрятать палочку, чтобы ненароком в приступах ярости не сломать её.

— Вижу, что чувствуешь. И... — он Люпин замялся, — знай, что бы не произошло, мы всегда будем рядом и поддержим тебя.

С этими словами он поднялся и ушел. И я вновь осталась одна.

А полнолуние, тем временем, неумолимо приближалось.

* * *

Я шла, пошатываясь, по отчаянно скрипящим ступенькам. Перед глазами плыло и мигало, внизу живота тягучим комком перекатывалась приятная истома и я облизывала вмиг пересыхающие губы. Скрип набатом отдавался куда-то в затылок, руки отчаянно хватались за стены и в мозгу ошалевшей птицей билось единственное: «Лишь бы выйти!.. На воздух!».

Едва ступив на благословенный пол, мысленно кляня эти бесчисленные ступеньки, я едва успеваю вдохнуть, как оказываюсь в крепких, но все-таки женских объятьях.

А как хотелось бы в мужские — бессовестно шепчет сознание — да и не только в объятия.

Цыц! — я прикрикнула на эту шалопайку — Это все... луна, гормоны.

Но, по правде говоря, обниматься было приятно. Особенно, когда тебя почти четыре недели и вовсе, можно сказать, не касались. В нос ударяет пряный запах корицы и короткие, по плечи, волосы щекочут мне лицо. Сознание уже растеклось маргарином на раскаленной сковородке, и я понимаю, что обнимает меня Молли.

— Девочка моя... — она отодвигается, и ощущение теплоты исчезает, — бедненькая.

В её добрых глазах блестят слезы, она вновь прижимает меня к своей груди и просит прощения за свое неприятие к моей новой ипостаси. Я закрываю глаза и, говоря, что абсолютно на неё не сержусь, думаю, что обида-таки мелким черным червячком прогрызла дырку в моем сердце.

— ...ты спасла жизнь моему сыну, Гермиона. Это не пустой звук, поверь, это целый Долг Жизни. — Она заминается и собравшись с силами, произносит, — Я... я поступила очень некрасиво, отвергнув тебя и твою новую... сущность. Ты ведь, — она проводит пухлой рукой по моим волосам, — все та же маленькая девочка, которая безумно любит книги, учиться, и трансфигурацию, так ведь? Никуда она не делась, она ведь все там-же, — касается пальцами того места, где, предположительно, бьется мое сердце и вновь обнимает меня, а спустя минуты три добавляет тихим шепотом в гриву моих непокорных волос: — Ты сегодня уйдешь, да?

И я так же тихо шепчу, что да — сегодня, да — полнолуние, да — мы еще встретимся, Миссис Уизли.

— Я посижу немного на крылечке, Молли? — и тихонько: — Мне нужно побыть одной.

А потом отстраняюсь и грустно улыбнувшись, выхожу за дверь, вдыхая пьянящий и свежий запах уходящего лета. Сажусь на ступеньку и слышу, как вздыхает мать многочисленного семейства, а чуть позже — усталые шаги по скрипящим ступеням. Прислоняюсь головой к деревянным бортикам и вспоминаю, как много меня связывает с этим домом — и теплые пироги, и тихий шепот колосящейся ржи за окном, заляпанные занавески, и милый Рон, и скромный ободок на безымянном пальце, уют и отсутствие лично пространства, вечный шум и непрекращающиеся ни на минуты шебуршание...

И мысленно прощаюсь со всем этим, потому что стойкое осознание, что следующим утром я открою глаза совершенно в другом месте не ушло никуда. Глаза на секунду заволакивает пелена слез, но я быстро смаргиваю и вытираю рукавом успевшие быстро сбежать пару слезинок.

В воздухе пахнет грозой и тихий ласковый шепот доносится до моих ушей. Ветер играется с моими волосами, они вновь встают чуть ли не дыбом, и я пытаюсь хоть как-то пригладить их. И жду наступления темноты.

— Да, миссис Уизли, я тоже верю, что та маленькая девочка, которая безумно любит книги, учиться, и трансфигурацию все ещё там, — и касаюсь того места, где отбивает свой равномерный ритм, сердце.

Светило слепящее глаза солнце.

Это я поняла ещё тогда, когда лежала на колючей хвое, когда пряный запах укутывал мое обоняние, когда лапы отчаянно болели, и глаза беспомощно пытались зажмуриться от набежавших в мгновенье шаловливых лучей. И в этом я убедилась, когда приятная истома улетучилась сизым сигаретным дымом и на её место пришла всепоглощающая боль.

Она была в каждой клеточке тела, она скручивала мои мышцы в жгуты, сухожилия связывала в морские узлы, а кости ломала играючи, будто понарошку. Тело выгибалось под абсолютно неестественным углом, волоски шелковистой шерсти втягивались обратно, и я принимала другой человеческий облик, находясь в дикой агонии. Если честно — процесс превращения я никогда до этого момента не помнила, лишь то, что... это больно, но в этот раз все было по-другому.

Я чувствовала каждую сломанную кость, каждое сокращение сердца, чувствовала огненную лаву, текущую по моим венам. Я ощущала абсолютно все, даже когда чудовщно выгнувшись, огласила в последний раз своим воем залитый солнечным светом лес, даже когда устало упала на колючие ветки, даже тогда, когда мечтала провалиться в забытье, хотя бы на минутку.

Светило слепящее глаза солнце, а я улавливала своим идеальным слухом треск скорлупы и тихое пищание только что появившихся на свет птенцов, плеск рыбы в воде, и то, как случайно хрустнула ветка под лапами рыси.

Я открыла глаза.

Здесь было потрясающе красиво, я не видела ничего подобного, ни разу. Хотя мне и сравнивать особо не с чем — лишь прилегающая территория Запретного Леса к Хогвартсу, в который нас не пускали. Здесь потрясающий воздух, здесь все настолько яркое, что, кажется, глаза слепит не от солнца, а от этого многообразий цветов и оттенков. Я влюбилась в это место с первого мгновения, хотя ещё и не подозревала, сколько страданий и боли оно мне принесет.

— Налюбовалась?

Я вздрогнула. В душе разевала свою пасть паника и всепоглощающий ужас, заставивший меня ощетинится и мгновенно выпустить когти. Это была моя территория, и кто-то посмел её нарушить, кто-то пересек её границы и стоит сейчас у меня за спиной. Непроизвольно вырвался гортанный рык, и я мгновенным движением развернулась и бросилась на чужака.

— Эй, эй, эй, — подо мною лежала миниатюрная блондинка, которая испуганно хлопала глазами, — ты что? Я... я ничего тебе не сделаю, я принесла одежду, — и кивнула головой в сторону свертка в паре метрах от нас.

И только сейчас до меня дошло, что я абсолютно нагая. Краска залила мое лицо, и я смазанной тенью метнулась к кульку, пахнувшим хлопком и порошком. Торопливо натягивая одежду и незаметно, как мне казалось, оглядывая свою непроизвольную соседку, которая благо радушно решила отвернуться, я пыталась понять, где нахожусь.

— Где мы? — я решила не гадать и прямо спросить эту загадочную особу, которая, благо, не выглядела устрашающе.

— Сибирь, тайга, — лаконично ответила та, — это всего лишь начало леса, поэтому так светло. Я Тина, кстати, — она улыбнулась.

К своему счастью я читала о подобном биоме [1] и мне не составило труда примерно понять, где я нахожусь. Ну и к сожалению, я ни имела не малейшего понятия о том, что я здесь забыла, как мне отсюда выбраться, и куда, собственно, меня ведут.

— Гермиона, очень... — замялась, — приятно.

Прошло в районе двадцати минут, а мы все плутали меж этих высоких деревьев, иногда натыкаясь на представителей фауны местного леса, которые, стоит заметить, почему-то испуганно разбегались. Солнце уже скрылось за горизонтом, когда, наконец, до меня донесся запах свежеиспечённой выпечки и, я, сделав несколько шагов, обомлела от открывшегося мне вида на довольно большой дом.

— А ты думала, что оборотни в сарае живут? — я сочла благоразумным промолчать, — Это главный дом, сюда стекаются все новообращенные.

Как будто мне это что-то объяснило. Я устало привалилась к дереву и пыталась уговорить себя сделать хоть шаг по направлению к особняку, колени предательски дрожали, по виску теряясь в спутанных волосах, стекала капля пота, и мне было банально страшно.

Страшно. Они все узнают и разорвут меня на куски.

Страшно. Они — монстры и едят людей даже в человечьем обличии. И меня заставят...

Страшно. Черт возьми, а раньше я боялась того, что МакГонаголл принесет мне табель с чудовищными оценками об успеваемости и меня выкинут из Хогвартса.

Господи, чем я думала, когда соглашалась на эту авантюру со шпионством? Какой из меня шпион, мне всего девятнадцать...

И так в один момент приветливый коттедж светло-бежевого оттенка превратился для меня в обитель зла. Мне было страшно, черт возьми.

— Эй, ты чего? — Тина вопросительно смотрела на меня, — Не бойся, — она ласково улыбнулась и взяла меня за руку, — Мне тоже было очень страшно, когда меня привели сюда.

Это было странно. Совсем незнакомая девушка, имя которой я узнала часа три назад стоит и утешает меня, сочувствующе гладит по голове, не боясь того, что я располосую её очаровательное личико на лоскутки?

Я уже привыкла к тому, что меня сторонятся. Да, в Норе все пытались делать вид, что ничего не произошло, и продолжали приветливо улыбаться мне, но я чувствовала кожей исходящий от них страх, и не о каких объятьях речи не шло, даже о рукопожатии. За тот месяц, что я там находилась, я уже привыкла к вязкой болотной жалости, и к липкому страху, и даже к нескольким брезгливым взглядам. Человек он ведь... он ведь ко всему привыкает, абсолютно ко всему, как бы больно и обидно ему не было.

В этом месте, главном доме оборотней, я натерпелась и боли, и горечи, и то, как ломаются твои идеалы, научилась оставаться сильной, во что бы то ни стало, не показывать своих слез, никогда не жаловаться и принимать все как должное. Да, с этим местом у меня связано много страданий, но именно оно показало мне, что я не прокаженная, что и здесь найдутся друзья, что здесь все такие же, как и я — и это нормально.

— Эм... а как ты давно... — «давно» что? Монстр, оборотень, чудовище? — здесь? — я подобрала нейтральное слово.

— О, всего лишь два дня, — Тина улыбнулась, — тебе просто пришлось долго бежать, поэтому ты так долго не могла перевоплотиться обратно, — она отвела глаза и грустно вздохнула, — Пойдем, нас уже ждут.

Я набрала побольше воздуха и толкнула тяжелую дубовую дверь.

Помню ли я что-нибудь из того «главного» разговора с вожаком стаи? Нет, почти ничего.

Мне задавали какие-то вопросы, и я что-то на них отвечала, меня оценивающе рассматривали и даже пару раз потрогали — но все воспоминания об этом как в тумане и перед взором и по сей день стоят лишь ярко-желтые глаза с почти вертикальными зрачками. Но был один маленький кусочек, не закутанный в пелену сизого дыма и я, пожалуй, покажу вам его.

Я моргнула и испуганно огляделась. Я помнила, как вместе с Тиной подошла к дому, как толкнула тяжелую дверь и больше ничего, ни как я попала в этот зал, ни кто эти люди, сидящие кольцом вокруг меня. Мне хотелось спрятаться от этих пронизывающих взглядов, но они были везде, повсюду, вокруг.

«Это все ради Ордена, — уговаривала я себя, — ну же, ты ведь гриффиндорка!».

В этот момент кто-то захохотал. Резко обернувшись, я нашла глазами самого крупного мужчину из всех сидящих здесь — это он заливисто смеялся и даже вытирал слезы у уголков глаз, а я пристально вглядывалась в его лицо и пыталась понять, откуда оно мне знакомо.

— Ох, давненько я так не смеялся, — произнес он хриплым басистым голосом, — А ты не верила, — уже обращаясь к застывшей неподвижно девушке, сидящей рядом с ним. Он поднялся со своего места и подошел ко мне, взял в свои огромные ладони мое лицо и пристально вглядывался в него. Я пыталась вырваться, но все было тщетно, я скорее бы открутила себе голову.

— Колючая, другая бы смирно стояла... — погладил щеку большим пальцем, — Ну ничего, мы ещё и не с такими справлялись, — и как ни в чем небывало отошёл к своему месту, — Здравствуй, Гермиона. Гермиона Грейнджер, лучшая подруга Гарри Поттера.

Он улыбнулся и я, наконец, узнала его. Это был Фенрир Грейбек, самый жестокий из ныне живущих оборотней.

________________________________________________________

[1] — Биом — совокупность экосистем одной природно-климатической зоны.

Дни размеренно тянулись этакой жевательной резинкой — тягучей, уже пожеванной и жутко противной. Мне казалось, что я попала в театр абсурда, настолько все выглядело искусственным и ненастоящим и я медленно, но верно сходила с ума лишь от того осознания, что я такая же как и все эти дешевые актеры, проигрывающие одну и ту же сценку тысячи раз подряд. Мне было противно, до отупения, до разливающейся где-то внутри желчи отвратительно.

— Это когда-нибудь кончится? — однажды спросила я у Тины.

— Что именно? — в недоумении.

— Все это. Ты думаешь, что это просто клуб людей, периодически теряющих контроль и обрастающих шерстью? — иронично спросила я, — Привет, я Гермиона, и я оборотень, так да?

— А что именно тебя не устраивает, я не могу понять?

— Тина, проклятье, как ты не понимаешь — мы фактически армия Волдеморта и... когда я ещё была в Норе мне довольно часто в голову приходили подобные мысли — как же там все будет, и мне почему то казалось, что это вряд ли будет походить на вечерние чаепития на кухне, — я закусила губу, — Они явно чего-то ждут, Тина, вот только чего...

Девушка вздохнула, и сказало то, чего я от неё никак не ожидала: — Гермиона, нам дают время пожить нормально, и поэтому заткнись и наслаждайся отведенными часами, потому что неизвестно, как будет дальше.

Непривычно горькая усмешка исказила её пухлые губы. Не подумайте, что я считала свою новую знакомую глупой, нет, это было не так, но... Было в ней что-то такое открытое и бесконечно доброе, что автоматически причисляло её в моих глазах к классу — эмм — этаких наивных дурочек-оптимисток, которые радуются лишь одному небу над головой. И было что-то дикое в том, что это говорит Тина Армстронг — девушка солнечная, теплая и улыбчивая, в чем-то похожая на тепличное растение, которая должна была выйти замуж по любви, нарожать детей и в старости рассказывать внукам сказки, но в место этого в будущем будет вынуждена убивать и рвать людей на куски.

К горлу подкатил комок, и я рассеяно заморгала, пытаясь сморгнуть капельки слез. «Какая же ты дура, Грейнджер, — зло подумала я, — Ты просто идиотка, эгоистичная и тщеславная, вся такая из себя, самая умная». Но в чем-то эта идиотка оказалась права — они действительно ждали, а чего именно я узнала на следующий день.

Я расчесывала волосы, когда сзади послышалась дверной скрип. Почему-то все мои новообретённые инстинкты молчали — я не почувствовала ни приближения опасности, ни нового запаха — абсолютно ничего.

— Да, да, Тина, я уже иду, — мы довольно часто собирались с моей новой подругой на прогулку ближе к вечеру, — сейчас, дочешу свою гриву.

— Меня называли по разному, но скоплением живущих в воде водорослей ещё ни разу, — я выронила расческу из рук и резко обернулась. В дверях стояла молодая девушка, которую я видела лишь раз — на том первом разговоре с Фенриром, и она сидела ближе всех к нему. Она беззастенчиво разглядывала меня, оценивала, как дойную корову на рынке, и взгляд её проникал в самые потаенные уголки в моей душе, — Через четверть часа состоится собрание в главном зале. Не опаздывай, — повелительным тоном произнесла она и вышла за дверь.

Несколько минут я все так же стояла в той же позе, что она меня оставила. В голове было абсолютно пусто и гулко, паника развивала свои щупальца в сердце, которое нещадно колотилось о ребра, причиняя почти физическую боль. Я неуклюже села на постель, когда в комнату ворвалась Тина.

— Она тоже приходила к тебе? — шёпотом произнесла я.

— «Она»? Нет, ко мне приходил Драко, — я посмотрела в её глаза. В них был тот же буйный коктейль, что творился у меня в душе — и дикое отчаянье, и липкий страх и всепоглощающая паника. Чего мы боялись? Если честно, даже сейчас, спустя много лет я не могу понять, чего именно — нам просто до отупения было страшно — так, как бывает лишь тогда, когда делаешь первый шаг в темную бездну.

— Драко? — честно говоря, мне было абсолютно все равно, что это за Драко, но... нужно было за что-то зацепиться, что бы паника, накатывающая волнами, не потопила тебя.

— Драко, — усталым шепотом, — Он так представился.

То, что происходило в следующие двадцать минут сложно передать словами, да и вам, наверное, не слишком интересно слушать о терзаниях двух девушек, которых, возможно убьют на этом загадочном «собрании», ведь никто не знает критерии отбора в армию Волдеморта. Когда напольные часы пробили шесть часов, Тина, сидящая рядом, вздрогнула и поднялась с кровати.

— Пойдем, — она протянула мне руку, — Мы ведь не хотим опоздать.

Ладошка у неё была маленькая и теплая, и я с готовностью уцепилась за неё, как за спасательный круг. Она ободряюще улыбнулась и мы так, держась за руки, вышли в коридор.

Тина была самым чистым и светлым существом, которое я когда-либо встречала в своей жизни — и мне было очень больно, когда её не стало, и темными вечерами я ещё не раз вспомню, как она поддерживала меня все то недолгое время, что мы были вместе.

Главным залом оказалось то помещение, в котором я впервые встретилась лицом к лицу с вожаком стаи. Мы оказались последними, и едва успели войти в гробовую тишину комнаты, как за нами с вселенским грохотом захлопнулась дверь. Я испуганно сглотнула, благо нас, в окружившей толпе таких же испуганных юношей и девушек, было не видно.

— Добрый вечер, — голос гулко пронесся по залу, — встречаю вас на первом собрании стаи, новообращенные. Думаю, стоит сказать, что для некоторых он будет единственным и последним, — с издевательской улыбкой закончил Фенрир.

Страх тех самых «новообращенных» можно было потрогать руками, он клубился желтоватым дымом меж мелко содрогающихся тел. Тина вцепилась в мою руку, и мне удалось скосить глаза в её сторону — девушка была необычайно бледной, но держала себя в руках.

— Сейчас вас шестнадцать человек и все вы наверняка думаете, что то, что вас укусили — просто случайность и подобное происходит каждое полнолуние, — необычно участливым тоном, — Это не так. Подобное происходит где-то раз в полгода — два десятка новообращенных входят в двери этого зала и обычно выживают лишь семь — восемь человек, не более.

Ропот жалящим кожу шаром прокатился по комнате.

— Да, сейчас вы гадаете, кто же будут эти счастливчики, — он мерзко улыбнулся, — и пытаетесь понять, как доказать нам, что вы должны жить. Но... — эффектная пауза, — это будем решать не мы.

Мне полегчало? Пожалуй, только чуть-чуть. У многих на тот момент уже сдавали нервы, совсем молоденькая девочка рядом со мной задушено всхлипывала и размазывала дрожащими руками слезы по лицу. И по сей день я помню, как она рыдала — упиваясь собственным отчаяньем, самозабвенно, беспорядочно всхлипывая, и то, как я протянула руку, и ухватила её за пока ещё острое девичье плечо и прижала к себе. Она содрогалась в моих объятиях и что-то горячо шептала, что-то о том, что она хочет жить, что её всего четырнадцать, что у неё есть только мать и она не сможет без неё, своей единственной дочери, что черт возьми, она хочет жить!

Только в такие моменты человек понимает, насколько он ценит собственную шкуру. В такие моменты ты понимаешь, как много ты не сказал, не сделал, не попробовал и думаешь, что прав жить у тебя больше, чем у всех этих людей вокруг тебя, и они думают так же.

Боялась ли я смерти? Все её боятся, и я — не исключение. Думаю, стоит задать вопрос немного по-другому — хотела ли я жить? Если бы пришлось выбирать между моей жизнью и жизнью той же Тины, я встала бы грудью за неё, и... пожалуй, так было бы правильней. Проще.

— Обо всем остальном вам расскажет Хелен, — и на крохотный постамент величаво вплыла та самая девушка, что приходила ко мне, — а я вынужден откланяться.

— Силенцио, — небрежно бросила та, и зал замолчал, — Я не собираюсь надрывать глотку.

Далее последовала короткая пауза и девушка, похоже, собиралась с мыслями. Думаю, пока она молчит, вам стоит описать её внешность, — которая была достаточно колоритной. В чем-то она была похожа на Джинни Уизли — волосы у неё были рыжие, но другого оттенка, багряного и насыщенного, будто вино, но, пожалуй, на этом сходства кончались — Хелен была очень, почти неприлично красивой, изящной и легкой, но при этом источающая из себя волны власти. Ей хотелось покориться, упасть в ноги и целовать камни, по которым ступала её маленькая хрустальная ножка.

— Как уже сказал Фенрир — решать, кто выживет, а кто нет, будем не мы. Издревле Дети Луны принимали новообращенных в свою стаю, но это никак не контролировалось — человек мог быть слабым, трусливым и совершенно не достойным этой чести, — она презрительно хмыкнула, — и такие оборотни быстро погибали, успев, правда перед этим стать членами стаи. Клана. Семьи. Вы можете называть это различными способами, но смысл останется прежним — это место, где вас всегда ждут, — она перевела дух, — и какую обычно реакцию вызывает потеря члена семьи?

Зал подавленно молчал. К сентябрю было объявлено официальное военное положение в стране и каждый второй, я ручаюсь, в этой комнате уже терял своих родных и близких.

— Правильно, — она позволила легкой улыбке скользнуть, — Боль. Горечь. Отчаянье. И это в обычной среднестатистической семье! Вы можете себе представить ситуацию в стае, где узы между её членами в десятки раз сильней? — она обвела притихших молодых людей взглядом, — И совершенно неважно, нравился вам это человек, или нет, любили ли вы его и были равнодушны... В стае все равны, и каждое её лицо идеально. Более сильные оборотни, не выдержав гибели своих собратьев, заканчивали свою жизнь самоубийством.

К концу предложения её высокий голос сорвался, и последнее слово повисло в воздухе многотонной кувалдой, которая была готова обрушиться на наши головы. Хелен явно обладала ораторскими способностями — новообращенные, как губки, внимали и впитывали каждое её слово, покрываясь мурашками.

— Стая быстро редела. И поэтому в тысяча четыреста двадцать восьмом году вожак принял закон об устранении недостойных чести быть оборотнем. Был проведен обряд, благодаря которому каждое третье полнолуние все новообращенные собираются в одном месте и, перевоплотившись, бьются за право жить, — она замолчала, — Фенрир уже сказал вам, что решать будем не мы — все лежит лишь на ваших плечах. На данный момент в доме находятся шестнадцать новообращенных оборотней и выживут лишь шесть-семь человек, — она замолчала, — У меня все, вы можете расходиться.

Она спустилась с постамента и прошествовала мимо нас к выходу и лишь когда за ней захлопнулась дверь зал начал оживать — настолько впечатляющей была речь. Ладонь Тины в моих руках мелко подрагивала и я, покрепче ухватив её, активно работала локтями, пробираясь к выходу.

Чувствовала ли я что-нибудь на тот момент? Нет, абсолютно ничего, внутри было пустынно и гулко, как в склепе. Вероятно, едва зайдя в комнату, я бы ударилась в истерику, но моя подруга опередила меня и разрыдалась чуть раньше. Она сидела на кровати и держала мои руки настолько крепко, что потом у меня осталась россыпь синяков, я очень остро помню каждый из них, и гордо, безмолвно, аристократично, роняла соленые капли со своих ресниц. Я помню, как обняла её и то, как проклятые слова сорвались с моих губ — «все будет хорошо» и то, как она повисла на мне, рыдая уже взахлеб, отчаянно и горько, и то, как прошептала «я не хочу никого убивать, Гермиона. Не хочу». Комок подкатил к горлу, но я усилием воли загнала слезы обратно, ведь Тине было гораздо хуже, чем мне, да и... мне с первого курса знакомо то ощущение, что ничто не отрезвляет так, как осознание того, что от тебя зависит человеческая жизнь, пусть и в данном случае душевное равновесие. Она затихла спустя часа два и уснула на моей кровати, и я накрыла её одеялом и решила спуститься в столовую, мне очень хотелось пить.

Спускаясь по каменным ступеням, я думала о том, что мне подозрительно на все плевать. Босые ноги бесшумно ступали по мрамору, внутри что-то раскалывалось и отдавалось пульсирующей болью, и казалось мне, что мертва я уже, мертва. Пара слезинок все же сорвались, и я зло утерла их рукавом рубашки. Я наткнулась на кого-то, и этот момент все еще остро скользит по моему сердцу ржавой бритвой.

Этот мужчина пах очень вкусно — чем-то морозным, холодным, но таким притягательным, что дух захватывало, и этот запах укутал меня словно в кокон, где было подозрительно хорошо. Гораздо позже, я ещё не раз вспомню эту сцену, и прокляну себя тысячу раз, но все же пойму и приму то, что именно с ним я и мой ребенок будем в безопасности. Но на тот момент я этого ещё не знала, и едва не отпрянула, подняв голову и разглядев в лунной полоске света лицо...

— Малфой?

— Грейнджер.

И что-то было в этом такое... такое чистое, светлое, детское, что дыхание у меня сперло и слезы покатились из моих глаз тонкими струями. Я безвольно уткнулась в его футболку, а он чуть приобнял меня, позволяя выплакаться — ведь это раньше мы были заучкой-Грейнджер и трусом-Малфоем, были слизеринцом и гриффиндоркой, были огнем опаляющим своим жаром всех вокруг. А сейчас мы так... всего лишь жалкие угольки, которые отчаянно мажутся, но пытаются тлеть. Всего лишь угольки.

Веки словно налиты свинцом, внутри что-то отчаянно саднит и раскалывается на крохотные части, язык прилип к небу и во рту стоит отвратительный тошнотворный привкус ржавчины. У меня болело абсолютно все, даже те участки тела, о которых ранее я даже не подозревала. Дыхание было хриплым и скрипящим, и самой себе я напоминала рыбу, выброшенную на берег.

«Идти!» — пытаясь разлепить слипшиеся между собой ресницы.

«Идти!» — переворачиваясь на живот и охая от пронзившей тела боли.

«Идти» — дрожащими руками ощупывая лицо и пытаясь понять, почему кожа так противно стянута.

Невозможным образом мне удалось доползти до журчащего в кустах ручейка и в жадности испить его, окуная в него голову. Пальцы мелко подрагивали, и я попыталась убрать налипшие змеями мокрые волосы с лица, когда неосторожно кинула взгляд на свое отражение. По виску стекала уже не алая, а едва розовая капля крови, которая, прокатившись по щеке слилась с залитым кровью подбородком, и теряясь в, уже завивающихся кольцами волосах, катилась по шее, разрисованной десятками таких-же струй. Я в невообразимой панике начала остервенело оттирать собственное лицо руками, которые, о, Мерлин, тоже были все в крови. Ошалелым взглядом я окинула собственное тело и ужаснулась от открывшейся моему взору картины — я вся была в ней, абсолютно вся.

К горлу подкатила тошнота, и я весьма мужественным образом упала в обморок.

* * *

Воздух, который я едва втягивала, пах кровью, потом и слезами; пах болью, пронзающей каждую клетку, пах палёными костями, разорванными сухожилиями и сожжёнными дотла нервами; пах солью и ржавчиной, пах опалёнными ресницами и алыми реками, с молочными, мертвенно бледными берегами.

Мне было очень больно. Больно где-то внутри, снаружи, вокруг абсолютно везде, боль плавила кожу, кислотой разъедая её, сдирая своими обманчиво мягкими пальцами слои плоти и слизывая своим языком выступающие капельки крови. Она гладила своими тёплыми шершавыми ладонями по оголённой спине, и податливая оболочка сходила, сползая отвратительными ошмётками на пол.

Я всхлипнула.

— Тише, — кто-то очень знакомым голосом прошептал, — Не двигайся, я не причиню тебе вреда, — когда я попыталась свернуться в позу эмбриона.

Сознание, медленно, но верно возвращалось ко мне сизыми струйками дыма, и я покрепче зажмурилась, когда перед мысленным взором встали последние несколько дней — ночь на кухне, крепкие утешающие объятия Драко, зареванная Тина, которая за те несколько дней перед полнолунием успела превратиться в свою безликую тень, выцветшие пустые глаза товарищей по несчастью, и надежда — горькая, хлипкая, которая растворялась в мыльной пене, слезах и крови.

Ко лбу прикладывают холодный компресс, и мне становится чуть лучше, но когда, спустя несколько мгновений, в глотку вливают что-то горькое, я протестующе мычу, и голова вновь начинает раскалываться на тысячи мелких осколков.

— Не дергайся, — голос напоминает шипение, — Я же говорил!

«Кто бы ни был этот человек, он явно не любит, когда ему перечат» рассеяно подумала я, постепенно вырываясь из тяжкого оцепенения.

— У вас сломаны ребра, мисс Грейнджер, и осколки пробили легкое — и в ваших интересах лежать смирно и не двигаться, потому что за тот период, пока вы были без сознания, кости успели срастись не правильно и мне придётся вновь ломать их, — мужчина перевел дух, — так же замечены многочисленные ушибы и ссадины, есть подозрения на сотрясение мозга. И постарайтесь на время забыть о правой руке — ваша новая... сущность, — он сглотнул, — отторгает мою магию, и я был вынужден накладывать швы собственноручно.

Мозг слабо улавливал информацию. Я плыла в каком-то мареве и просто наслаждалась приятным баритоном, даже не пытаясь вникнуть в содержимое монолога. Сознание раскачивалось, будто корабль или комната в глазах пьяного в стельку гриффиндорца, и меня мутило. Тошнота подступила к горлу, и я едва успела нагнуться, прежде чем меня вырвало на грязно-серого цвета кафель.

— О, Мерлин, — вновь произнес он, — и за что мне это? Эванско, — бросил он. — Вот вам тазик, жалкое подобие оборотня, — с иронией.

В груди все так же продолжало болеть, и я до крови закусила губу, что бы ни расплакаться. Некоторое время стояла тишина, нарушаемая лишь редким тиканьем настенных часов. По виску медленно скатилась капля пота и, но даже она утекла куда-то за шиворот, в висящие сосульками волосы.

— Сейчас я принесу вам обезболивающее и сонное зелье, — сухо произнес мужчина, — Постарайтесь потерпеть.

Я откинулась на твердую кушетку и перевела дух. Во рту стоял привкус желчи, меня всю разламывало на куски, а голова была чугунной и неподъемной. Я попыталась разглядеть комнату и понять, нахожусь ли я в главном доме, но тщетно — лежа я видела лишь обшарпанный потолок с потрескавшейся местами штукатуркой, которая, будто гнойные прыщики нарушала гладкость чистого девичьего лица.

— Не пытайтесь сесть, — зло прошипел мужчина, который в моих глазах почему-то виделся одним большим вытянутым черным пятном. В следующую минуту, я почувствовала, как под мою голову протиснули ледяную ладонь и чуть наклонили её (голову), одновременно пихая железную ложку, пахнувшую вербеной — одного из составляющих обезболивающего зелья [1]. — Ну же, глотайте быстрей, у меня нет времени столько возиться с Вами.

— Кто вы?.. — только удалось прохрипеть мне, — Я вас не вижу...

— О, мне почему-то казалось, что вы, в отличие от несравненного мистера Поттера, вашего лучшего друга, не страдаете близорукостью, — с хорошо скрываемым беспокойством, — Похоже повреждения более серьезные, чем я ожидал, — почти шёпотом, — А так вы меня видите?..

Первым в поле зрения показался нос — большой, крючковатый и выдающийся, чуть позже темные маслянисто черные глаза, бескровные, сжатые в тонкую линию губы, и большая вертикальная складка меж густых бровей. Прошло несколько мгновений, что я вглядывалась в это лицо, прежде чем удивлённо прошептать:

— Профессор Снейп?..

И погрузиться в темноту.

* * *

Была глубокая черная ночь. Я заозиралась по сторонам, пытаясь понять, где нахожусь, но воздух был до боли знакомым, почти привычным, и ели, обступающие меня кольцом, тоже. Свежо и сладко пахнет можжевельник [2]... из кустов которого на меня медленно надвигается огромная тень. Я вглядывалась в темноту, и, тень, попав на лунную полоску света, оказалась огромным мощным темно-рыжим волком.

Мне понадобилось несколько минут на то, что бы понять, что это... этот волк и есть я.

«Проклятье! Я... я что, рыжая?» [3] стоит заметить, что меня обуревали весьма девичьи вопросы, но мне казалось диким называть это незнакомое доселе животное «я». Мне казалось, что я сойду с ума — и плевать на то, что я уже приняла совою новую ипостась и свыклась с ней — лишь от того осознания, что внутри этой массы, груды мышц и сухожилий бьется мое сердце.

Вздрогнув, я обернулась на звук хрустнувшей позади меня ветки. С другого края поляны из тени выступила болезненно светлая, слепящая, будто сотканная из лунного света, фигура другой волчицы. Сейчас мне не понадобилось и мгновения, что бы определить — это была Тина. Я бросила взгляд на рыжую волчицу, которая медленно шла по краю между голой, залитой лунным светом поляной, и спасительной полутенью, бросаемой кустами жимолости и смородины.

Подозревала ли я о том, что произойдет дальше? Нет, нет и ещё раз нет.

Если честно, я была абсолютно не готова к тому, что произойдет дальше — волчица, не решающаяся выйти на свет, оскалила клыки, блеснувшие в темноте стальными кинжалами, и бросилась на соперницу.

Это в нормальной жизни мы были подругами, которые гуляли по вечерам, смеялись и утешали друг друга, не раз поддерживали, подставляя крепкое дружеское плечо — и все это было там, далеко, в доме, а не в диком лесу. Здесь же мы были врагами, претендентками на место в стае, и ничего не было у нас общего, кроме дикого желания пустить кровь и разорвать кого-нибудь в клочья.

В тот момент она не была человеком.

Она была волком. Глухо рычащим и щелкающим клыками при звуках лисьего лая, она была истинным волком. Животным, которое, не рассуждая, не задумываясь, вслепую, движимое темным инстинктом боролось за право на существование. Волчица кинулась на белесую соперницу и в мгновение сбила её с ног, вцепляясь острыми, как бритва клыками в мощную шею. Тина жалобно взвизгнула, и этот, раздирающий душу вопль пронесся эхом по поляне. Ей было больно, очень больно, от сжимающих её тело железных тисков и она взбрыкнулась и вырвалась из стальной хватки. Тина подняла кверху губы, оскалила белые клыки и сделала первый выпад, который оказался бы смертельным, если бы рыжая волчица вовремя не уклонилась.

Из рваной раны на шее Белой сочилась кровь, шерсть вокруг напиталась ею и стала бурой, поблескивающей в лучах луны. Тень — я решила называть темно-рыжую волчицу так, — ощетинилась, вздыбила шерсть и клокотание, что прежде таилось в ее голосе, превратилось в злобное рычание.

Схватка продолжалась ещё некоторое время, пока Белая, окончательно не обессилев, пропустила пару крепких жалящих ударов в грудь и повалилась на бок, отчаянно хрипя и поскуливая. И на это можно было бы закончить — она приняла её главенство и преклонилась перед более сильным оборотнем. На этом нужно было закончить.

Но мне этого оказалось мало. Я разрывала её когтями на части, вгрызалась в глотку и убивала её, а Тина ничего не могла сделать, даже помешать мне, потому что я была выше её.

Почему-то, когда я открыла глаза, я не задавалась вопросом — почему я очнулась? Почему выжила? Почему все-таки открыла глаза, когда уже настроилась умирать?.. Если честно — даже сейчас, спустя столько лет я не могу найти ответ на этот вопрос, возможно, мне было просто не до этого, возможно я просто забыла об этом, упрятала в дальний уголок сознания, но потом, ночью, все же спросила себя об этом.

Тина Армстронг была самым чистым и светлым человеком на земле, которого мне когда-либо приходилось встречать, она вся была будто соткнута из лунного света и глаза у неё были чистого, ничем не замутненного цвета неба, такого, каким оно бывает лишь в детстве.

Рычание постепенно затихло в моей глотке и сменилось жалобным скулящим воем. Я убила Тину Армстронг.

Я убила собственное детство.

* * *

Жадно глотая ртом воздух, я испуганно открыла глаза. За окном стояла глубокая темная ночь, точна такая же, лунная, как у меня во сне. Меня трясло, простыни прилипли к телу, и я никак не могла понять, что же произошло.

Когда до меня, наконец, дошло, у меня случилась истерика. Да, это сейчас, с высоты своего «опыта» я с иронией и легкой ностальгией вспоминаю лопающиеся мензурки, летящие во все стороны осколки, зелья, превратившиеся в одну большую и разноцветную лужу — как же, я ведь стала убийцей. И абсолютно сухие собственные глаза, больные и воспаленные, уже тогда отливающие легким безумием, с точкой-зрачком, будто спрятавшимся внутри тела и не желающим показываться наружу.

Когда раздающийся из моей комнаты шум разбудил Снейпа, я успела расколотить окно, превратить в груду щепок кровать и разбить маленькое зеркало, висевшее на стене, из которого на меня больными глазами смотрело отражение, которое я не узнавала, а сейчас медленно раскачивалась из стороны в сторону и рвала на себе волосы, — я до сих пор помню валяющиеся на сером кафеле оборванные пряди, которые отливали почему-то кровью, а может быть это было мое безумное воображение...

Кажется профессор пытался привести меня в чувство, хлопал по щекам, обливал водой, обругивал с головы до ног, говорил что-то о МакГонаголл и о том, что я провалила экзамены, но я продолжала безучастно раскачиваться, рвать на себе волосы и что-то горячо шептать, и я уже не помню, что именно. А потом он сделал невероятное — поцеловал меня.

И когда он отдалился от меня, я истерично расхохоталась, а позже, наконец, расплакалась.

_____________________________________________________________

[1] — Гугл сказал мне, что в обезболивающим зелье одним из главных компонентов является вербена. Возможно он ошибается:D

[2] — А в старом палисаднике темно,

Свежо и сладко пахнет можжевельник...

И. Бунин

Вся растительность согласована с Википедией.

[3] — Лишь из-за того, что в трейлере к рассказу Гермиона представлена рыжим оборотнем.

Если честно — автором в каждой части планировалось лишь по десять глав. Но что-то меня разнесло.

Северус продержал меня у себя в доме, сколько мог — лишь неделю, понадобившуюся на мое полное восстановление. О том поцелуе мы не упоминали, я прекрасно понимала то, что это была вынужденная мера, способная вывести меня из состояния истерики, но не отводить смущенно взгляд в первые дни у меня не получалось, да. Все воспоминания о Тине я попыталась загнать в дальний угол собственного сознания, но иногда все же, особенно по ночам, безмолвно орошала мягкую подушку слезами и проклинала себя. Я пыталась забыть её, честно пыталась, но тщетно и однажды, мне даже показалось, что я увидела её — такую чистую и светлую, на широком подоконнике. Она раскачивала почти спавшей туфелькой и заливисто смеялась, говоря, что я вновь подтверждаю звание «лучшей ученицы курса» — такая я, оказывается, бессовестная дура.

Я оттягивала появление в главном доме до последнего — хваталась, как утопающий за спасательный круг, за любое возможно недомогание. У меня кружилась голова, болел живот, даже зубы, в общем я всячески изображала из себя Рона Уизли перед важной контрольной. Но всему свойственно заканчиваться, и однажды я, наконец, пересекла порог собственного «дома».

Ха, я ожидала чего угодно от безмолвного осуждения до бесконтрольной ярости, но не абсолютного полного безразличия. Каждое утро они продолжали спускаться к завтраку, пили чай и обсуждали очередную лживую статью в «Пророке», будто ничего не произошло и почти пустой обеденный зал это всего лишь... недоразумение. Едва зайдя в дом, я погрузилась в знакомую пелену запахов , цветов и звуков, которые уже были настолько привычными ,что я посмела задать себе вопрос — скучала ли я по этому месту?

Если бы я сказала, что да — это была бы наглая ложь. Пройдет немало времени, утечет не одна река слез, прежде чем я смогу назвать это место домом и буду с нетерпением возвращаться в него. Но сейчас...

Сейчас дикая ярость вздумала свою гриву в моей душе, и мне хотелось разорвать их всех мило попивающих в столовой чай — за себя, за Тину, за свою разбитую и искалеченную убийством душу. Гортанный рык вырывался из груди, но я заставила себя успокоиться и хотя бы взглянуть в глаза тем... монстрам, которые, смеясь, калечат целые судьбы.

— О, наша блудная дочь вернулась, — с отеческой радость мне на встречу привстал Фенрир, — присаживайся, моя дорогая, мы тебя уже заждались, — он окинул взглядом почти пустой стол и, улыбнувшись , указал мне на место напротив него. Я ошалело моргнула и села на указанное мне место.

Обеденные приборы по желанию Грейбека опустились предо мной, и различные яства наполнили мою тарелку. Всю ту неделю, что я была в Тупике Прядильщиков, мне пришлось соблюдать строгую диету, и сейчас при виде сочного куска бифштекса рот непроизвольно наполнился слюнною. Я с глухим стуком положила обратно на стол непонятно откуда взявшуюся в моей руке вилку и зло воззрилась на вожака стаи.

— Что-то не так? Мне показалось, что сейчас ты меньше всего желаешь диетические салаты, — он мерзко ухмыльнулся.

— Я... — я побольше набрала в грудь воздуха, чтобы высказать в лицо все этому мерзавцу, но... смотря в его желтые глаза и перекатывающиеся под хлопковой футболкой мышцы мне стало страшно. Я сглотнула, — я... я не голодна, спасибо.

— Ну, как знаешь, — будто не было того яркого и жестокого огня в его глазах ,что полыхал секунду назад, — тогда, думаю, тебя можно познакомить со своими новыми друзьями, — он вновь улыбнулся. Почему он постоянно улыбается? Меня это раздражает до зубовного скрежета, — это Энн, — он указал на мою знакомую, которая ещё две недели назад рыдала у меня в объятиях. — А вот этого очаровательного юношу зовут Маркус...

Так продолжалось пару минут, он указывал мне на моих новых «друзей», я рассеяно кивала и даже говорила какие-то слова приветствия, а перед глазами все стояли жестокие глаза малышки-Энн, которая смотрела на меня исподлобья, как на врага. Горестный вздох вырвался из моей груди, когда я вспомнила то, как самозабвенно она рыдала у меня на плече и колючая злость ежиком перекатилась по моим внутренностям, когда я подумала о том, что всех нас изменила третья луна.

Перед глазами шлепнулось что-то глянцевое. Я вздрогнула и резко подняла голову, только сейчас заметив, что приветствие уже закончилось, все недоуменно на меня смотрят, а сама я понуро сижу, склонив голову. На мгновенье стало стыдно — но не из-за того, что все смотрят на меня, как на идиотку, а лишь потому, что показывать свою слабость я считала недостойным.

Взяв себя в руки, я презрительно, как мне тогда казалось, произнесла: — Что это?

— «Придира», — ответил мне все тот же Фенрир, — я подумал, что тебе будет интересно.

Я робко потянулась к журналу. В конце концов, это была первая весточка из внешнего мира, за который я уцепилась, как за соломинку. Руки дрожали, когда я бережно перелистывала страницы.

Резко втянув в себя воздух, я зажмурилась. На первой полосе красовалась изящно-белая заметка о помолвке Рональда Уизли и Лаванды Браун, несколько фотографий счастливых влюбленных и пафосный заголовок: «Даже на войне люди находят собственное счастье» [1].

-... возможно, я ошибаюсь, но это не твой ли молодой человек там на обложке?..

Кажется, в такие моменты в умных книжках пишут, что сердце главной героини обрывается и камнем летит вниз, сшибая на своем пути абсолютно все, и с грохотом бухается на дно, поднимая тучи кровавых брызг. Кажется, должны обрываться какие-то струны и плетьми опутывать мое сознание, душа все чувства к этому человеку и процесс этот настолько болезненен, что девушки, не выдерживая вскрывают себе вены, кидаются с Астрономический башни и впадают в депрессию. Кажется, сейчас я должна расплакаться и кидаться проклятьями в «счастливых влюбленных».

Я отложила журнал, пару раз моргнула и бросила долгий взгляд на тоненький ободок на безымянном пальце. Внутри что-то трепетало, и комок в горле застрял чудовищной величины, но я, тем не менее, сухим тоном произнесла: — Вы ошиблись. Надеюсь, вы меня простите, — уже всем остальным, поднимаясь из-за стола.

Внутри было пустынно и холодно. Тело покрылось мурашками, меня мелко потряхивало, пока я поднималась по лестнице в ту комнату, в которой жила раньше. Окинув взглядом спальню, которая ничуть не изменилась за время моего отсутствия я прошла в ванную. Там, оперившись на стальную раковину, и посмотрев на собственное отражение, я выдохнула.

Почему-то я была абсолютно спокойна.

— Ты ждала этого, — сообщила я собственному отражению, — Ты подсознательно ожидала этого, Гермиона.

Но легче почему-то не становилось.

Я... я недооценила то тёплое чувство, которое изнутри наполняло меня — светлые мысли что все это я сделала чтобы спасти своего... своего почти мужа, уберечь его от всего этого дерьма, не дать запятнать свою душу. Впервые я задалась вопросом — а что сделал бы Рон на моем месте? Он бы смог спокойно засыпать в том доме, где тебе могут попросту перерезать глотку, лишь из-за того, что ты косо посмотрела? Он бы смог утром беспечно улыбаться, а ночью разрывать подушку на мелкие кусочки, зная, что следующий восход солнца ты можешь попросту не увидеть? Он бы хватался за свою жизнь, как это делала я?..

Подбородок мелко подрагивал, и я, оттолкнувшись от раковины, сползла по гладкому кафелю на пол. До одури хотелось свернуться в клубочек и... нет, не расплакаться, проснуться. Очнуться от всего этого безумия, вновь оказаться тесной комнатке Норы, которую Джинни делила с тобой и беспечно улыбаться, говоря, «что ты, Джинни, все хорошо, это... это просто плохой сон».

— О, Мерлин... почему? Почему именно сейчас? — я задавала вопросы в потолок, а он молчал. — И я, и Тина, теперь ещё и Рон! — задушено всхлипнув и размазав по лицу слезы, я боролась с желанием побиться головой об пол.

Внутри было пустынно и холодно. Я не знала, сколько пролежала на этом ледяном полу, но, поежившись, я заставила себя сесть и, подтянувшись на руках, умыться. Из отражения на меня смотрела уже уставшая от жизни девушка, болезненно худая, с острыми скулами и мертвенно-бледным лицом. Кое-как расчесав пальцами спутавшиеся в клочки волосы, я провела кончиками пальцев по потрескавшимся тонким губам и тихо прошептала:

— Тебе всего девятнадцать, Гермиона. У тебя все ещё будет.

Иногда я задаю себе вопрос — когда же появилась та холодная и бесчувственная женщина, хладнокровно убившая бывшего лучшего друга за собственного мужа, когда появилось жадное до чужой крови чудовище алчно раздиравшая на кусочки однокурсников — и я не получаю ответа. Возможно, что-то появилось именно в тот момент , у зеркала, а возможно и нет.

Я, пошатываясь, вышла из комнаты, медленно, старческими движениями стянула с себя пропахшую уже неизвестно чем одежду и даже не вздрогнула, когда услышала за спиной сдавленное покашливание.

— Я, конечно, понимаю, что в волчьей стае можно полностью забыть о личной жизни и сокровенных секретах, но что бы так откровенно трясти передо мной своими «прелестями»... — я обернулась. В кресле сидела... как же её? Хелен, кажется, — хотя... тебя явно матушка-природа обделила ими.

— Что тебе здесь нужно? Если ты желаешь узреть драматическую сцену, то ты явно вошла не в ту дверь — театр абсурда этажом ниже, — глухо произнесла я.

Она промолчала. Я, хмыкнув, продолжила натягивать на себя ночную рубашку, расправлять постель, наконец, расчесаться и заплести косу. Когда я с чистой совестью улеглась в кровать и накрылась одеялом, из кресла, наконец, раздался тихий шепот.

— Ты хочешь его убить?

— Что? — я даже села на кровати от удивления, — Ты... ты совсем с ума сошла?!

— Жаль, это, хотя бы можно было бы устроить... — я все же услышала этот свистящий ответ.

Мы вновь замолчали. Я дрожащими пальцами стянула скромное колечко и рассеяно крутила его меж них. Золото странно поблескивало в заходящих лучах солнца, и крохотный алый рубинчик отбрасывал красивые блики на теплый деревянный пол. Мои мысли вновь вернулись к Рональду, хотя, вероятно, я от них и не отходила. Действительно — могла бы я его убить?..

Мне ни понадобилось и минуты на то, чтобы дать ответ — конечно нет. Да, Рон ушел от меня, но я не виню его, правда. Он был прекрасным преданным другом, хорошим любовником и просто сейчас мы оказались по разные стороны баррикад, и даже если бы он... предложил продолжать наши отношения, я бы не приняла такой жертвы с его стороны. Наши пути разошлись, и я... нет, пока я не готова пожелать ему счастья, но вот понять и простить, пожалуй, смогла бы.

— Ему, наверное, даже не сказали о том, что ты вообще пришла в себя, — мне могло показаться, но её голос, кажется, звучал как-то... сочувствующе?, — мол, умерла во время первой трансформации. Он, конечно, неутешно порыдал около твоей могилки пару месяцев и попал в утешающие объятия той мадам, Лаванды, кажется. А там уж... дело техники.

Я хмыкнула. Но потом до меня дошел смысл вскользь брошенных слов: — П...пару месяцев?

Она серьезно взглянула на меня из объемного мягкого кресла и произнесла: — Сейчас октябрь, Грейнджер. Октябрь.

— Уже? — проскрипела я.

— Для оборотней время летит по-другому. Ты живешь... от полнолуния до полнолуния, — горько прошептала она, — Знаешь, ты бы поговорила с Фенриром, он бы многое тебе объяснил.

— Что? С чего это я буду с ним разговаривать?! — грозно прошептала я.

— Ну, как знаешь, — вновь на месте сопереживающей девушки появилась холеная королева, — Мое дело предложить. Спи, — кинула она мне, — завтра у вас трудный день.

Она притворила за собой дверь и только сейчас я заметила, что комната уже погрузилась в полумрак. Устало откинувшись на подушки, я попыталась понять, что сейчас произошло — и не пришла абсолютно не к каким выводам. Хелен, наверное, хотела меня отвлечь, и у неё это, стоит заметить, почти получилось. Я покачала головой и, кинув последний взгляд на тонкий ободок, который я продолжала машинально крутить пальцами, резко смяла его и выкинула куда-то в сторону окна.

— Прощай, Рональд Уизли, — тихо прошептала я в пустоту, перевернувшись на бок.

Внутри было пустынно и холодно.

__________________________________________

[1] — Если автору не изменяет память, «Придира» демонстрировала свою лояльность к светлой стороне примерно по февраль и спокойно, на мой взгляд, могла публиковать подобные заметки. Якобы, обсыпанного лешаем Рона автор не учитывает.

На следующее утро я проснулась абсолютно разбитой, что, пожалуй, не удивительно. Отчаянно раскалывалась голова, в горле что-то противно скреблось и сипело, глаза слипались, но ничто не спасло меня от неминуемо приближающегося завтрака — усиленным сонуросом голосом на весь дом было произнесено послание о том, что он состоится в девять утра и настойчивая просьба не опаздывать. Просьба была настолько настойчива, что опоздать даже на минуту казалось самым страшным, что было в твоей жизни и я, пошатываясь и периодически хватаясь за качающиеся стены, поплелась в ванную.

Если контрастный душ и помог, то не на много. В столовую я спустилась, позевывая, с птичьим гнездом на голове и огромными синяками на пол лица, как раз в той половине, где, предположительно, должны были находиться глаза. Плюхнувшись на место рядом с неизвестным, но представленным мне вчера парнем, я уткнулась взглядом в дубовую столешницу и от нечего делать пересчитывала крохотные трещинки, будто бы сеткой раскиданные по столу.

— Всем доброе утро, — на удивление бодрым голосом произнес Фенрир, — надеюсь, вам хорошо спалось, — его жалящий взгляд прошелся по мне, — и я извиняюсь за то, что вас пришлось поднять в такую рань, — с притворным сочувствием произнес он, — но у меня для вас приятная новость. А может и неприятная, для кого как. С сегодняшнего дня у вас у всех начинаются усиленные тренировки, — гаденько улыбнулся, — за пропуск одной из них все будут жестоко наказаны. Все будут наказаны, — он выделили первое слово, — не зависимо от того, кто именно пропустил её и по какой причине. Темному Лорду нужна армия, и мы будем ею.

Грейбек замолчал, и над столом повисла гнетущая тишина. Некоторые только сейчас поняли, что это не курорт, и нам всем придется убивать своих знакомых, друзей и родных, — и это только достигшее мозга понимание читалось во влажно блестящих глазах, закушенных губах и впившихся в ладони пальцах. Было ли мне страшно? Наверное, нет.

Я находилась в каком-то вакууме, в тесном мирке, где есть только я и некого боле, и не было мне никакого дела до другого мира, была лишь моя усталость и гулкая пустота внутри. Известия о Роне опустошили меня, но я не чувствовала себя легкой, наоборот, эта пустота пригвоздила меня к земле. Глаза слипались, а старший оборотень все продолжал вещать что-то пафосное, воодушевляющее, настолько стимулирующее, что все, даже я, невольно прониклись этим и чуть взбодрились, скинув с себя невесомую паутину отчаянья.

Закончив завтракать, мы, нестройной колонной, вышли из дома.

Вокруг, насколько хватало взгляда, все устилал туман. Он был везде — ложился пуховым одеялом на ветки деревьев, покрывал молочной дымкой землю, клубился спиралями в воздухе и порхал рваными клочками перед глазами. Я вздрогнула от непривычно гулкого голоса Грейбека, эхом разнёсшегося по поляне:

— Ваша первая тренировка не будет сложной, можете не переживать. Сейчас вы находитесь в двадцати милях от дома — можете не удивляться — и вашей задачей является всего лишь добраться обратно до главного дома, — голос звучал набатом в голове и разрывал барабанные перепонки, — за вами остается право, бежать ли в одиночестве или в группе. Последний добравшийся автоматически перенесется в эту точку и будет проходить этот путь снова и снова, до утра следующего дня. Удачи, — я прямо почувствовала его усмешку, — ах, да, чуть не забыл — по дороге вы получите ни с чем несравнимое удовольствие познакомится с местной флорой и фауной, — он захохотал.

Стоит ли говорить о панике, которая появилась, когда стихли последние отголоски его смеха? Думаю, нет, мне кажется, вам будет гораздо интереснее послушать о моем маленьком путешествии сквозь этот молочный туман. К сожалению, Фенрир не сказал, что основным препятствием будет именно он — подавляющий волю, заставляющий опустится на колени и заснуть вечным сном, о чем я поняла, пройдя от силы мили две.

Колени мелко тряслись и подгибались, лоб сеткой покрыла испарина, и глаза застилало от бежавших слез и пота. До ушей иногда доносились чьи-то, леденящие душу крики, перед глазами мелькали сценки из прошлого — объятия друзей, первая ночь, проведенная с Роном, терпкий запах корицы и свежий — яблок; первое «Превосходно», гордо улыбающаяся МакГоноголл, и даже язвительные комментарии Снейпа, написанные изумрудно-зелеными чернилами, поверх моего каллиграфического почерка — профессор никогда не писал на полях.

Гораздо позже я узнала о том, что так из нас «вытравляли» все те привязанности, которые были до стаи, — ведь именно она должна была стать нашей новой семьей. И это был действенный способ, я не могла этого не признать, ведь каждая картинка, каждая крохотная сценка была словно каленым ножом по сердцу.

Не раз я падала и вновь вставала, заставляя себя идти дальше, — а, собственно, зачем? Ведь все было бы гораздо проще, ляг я там и усни...

Если честно, я сама не знаю ответа на этот вопрос и даже сейчас, спустя столько лет, я не имею никаких предположений — разве что волк внутри меня хотел жить и принудил идти дальше. С содроганием я вспоминаю то время, хотя сейчас больше половины людей, фигурировавших в тех воспоминаниях, нет в живых.

...и даже успела порадоваться тому, что решила идти одна, ведь я бы не смогла вынести вида страданий другого человека. Наверное, примерно тогда я поняла, что именно нужно сделать — перекинуться в оборотня, ведь у него... у него нет никаких воспоминаний, кроме убийства Тины. И не смотря на то, что мне было страшно вновь и вновь видеть это, картинки из памяти Гермионы Грейнджер были ещё страшней.

Трансформация по желанию, а не по лунному циклу, очень сложна и болезненна, настолько, что многие оборотни погибали во время попытки сделать это. Потому, что когда ты идешь на этот поступок, ты убиваешь все человеческое в себе и своей душе, в своем сердце — и становишься зверем, во всем его естестве. Очень не многие могут это сделать, и речь идет даже не о трансформации, а о признании своей второй сущности, как своей части, такой же, как уши или пальцы. Это не должна быть «проблема по мохнатой части», как она была у Люпина, это должно пустить свои корни и разрастись в твоем существе, и либо это сольется с человеком, либо убьет тебя.

Разумеется, тогда я этого не знала и даже не имела ни малейшего понятия, у меня было лишь дикое слепое желание прекратить это все, положить конец этому слайд-шоу. Как у меня получилось трансформироваться, я не помню. Даже боль отсутствует в моей памяти — лишь облегчение и воздушная, не такая, как раньше, пустота.

У меня будто открылось второе дыхание, и не страшна была уже смерть, ни молочный туман, ни даже то, что я могу прибежать последней, а вы ведь знаете, как я стремлюсь во всем быть первой. Даже если мне придется пробежать этот путь тысячи и тысячи раз не пугало меня, ибо ради этой легкости я была готова бежать хоть на край света, а тут каких-то двадцать миль. В этой эйфории и пролетела почти до самого дома, так и не встретившись ни с одним из представителей местной фауны.

Я уже ощущало тепло своего дома, когда что-то заставило меня сбежать с тропинки к кустам можжевельника, растущего почти у самого особняка. В чутком носу колыхался едва знакомый запах и я, заинтригованная, сунулась мордой прямо через кусты. Не дойдя до дому пару десятков метров, на земле, уткнувшись лицом в почву, лежала Энн.

Я замерла. Будем честны, эта особа мне не особо нравилась, но бросить её тут казалось каким-то... неправильным и бесчестным. В конце концов, с этими людьми мне придется жить да самой своей смерти, поэтому я, стараясь аккуратно перевернуть лапами девушку, сцепила зубы на её воротничке и поволокла к дому. Церемониться и попробовать взвалить её себе на спину я не собиралась.

Положив Энн на крыльцо, я попробовала обратиться обратно и взвыла от пронзившей тело боли. Эту боль тело запомнило, и даже сейчас кожа у меня покрывается мурашками, вспоминая о той богатой палитре отрицательных эмоций, что пронеслись по моей душе.

Некоторые тренировки были похожи на эту, некоторые — посвящены физическим упражнениям, а иногда мы даже боролись друг с другом, как в обличие человека, так и в волчьем. Мое тело окрепло, и никогда я не чувствовала себя настолько сильной и уверенной в своих силах, и, что самое главное — спокойной. Ничто не способно было нарушить мой внутренний, заново построенный мир, кроме одного известия, но о нем я расскажу вам позже. Не было ни беспричинной агрессии, не истерик, ни слез, ничего из того, что обещал мне Грюм, было лишь безграничное доверие, желание рассказать самое сокровенное вожаку стаи — и это несколько меня напрягало.

Что особенно интересно, так это то, что я подружилась с Энн, которая на деле оказалась нормальной девчонкой, просто с несколько другим складом ума, которая, как правило, всегда была на шаг впереди меня и рассчитывала каждый свой ход. Я неизменно бросала ей: «Слизеринка», а она мне — «Гриффиндорка» и что-то про то, что она никогда не училась в Хогвартсе и вообще, — русская. Иногда я общалась с Драко, который тоже оказался совсем не таким, каким казался мне раньше, но и о нем и его истории я расскажу чуть позже, уж простите меня.

Так, когда же я поняла, что это место — и есть мой дом? Ещё не тогда, наверное, не смотря на то, что однажды мысленно назвала это место таковым...

Солнечный свет заливал комнату.

Становилось все холоднее, и, стоя у окна своей комнаты, я разглядывала будто бы нарисованный изморозью пейзаж. Вздохнув, поплотнее укуталась в пушистую шаль.

— Уже декабрь. Как-то не верится, — тихо прошептала Энн.

— Не верится... — эхом откликнулась я.

Мы вновь замолчали. Если честно, в последнее время я чувствовала себя разбитой, как будто по всему моему естеству пошла глубокая трещина. Мне казалось, что все краски мира в момент поблекли, и холодно мне было, промозгло.

— Меня достала твоя хандра, — резко произнесла девушка, — не хочешь думать о себе, так подумай хотя бы об остальных!

В последнее время мы практиковали выход стаей, а не одиночками. Это был очень серьезный и ответственный шаг, грантом которого было доверие, — которое ни валко не шатко, но все-таки у нас в стае имелось. Фенрир связывал наши сознания между собой, и мы ощущали эмоции друг друга, постепенно переходя на ментальный диалог. Так что не было ничего удивительного в том, что Хетуей ругалась. Причем ругалась она изобретательно, так, что даже я — закаленная Грюмом и обществом парней, краснела.

-... Маркус жалуется на то, что плохо спит. Это Маркус-то, наша одомашненная Годзилла, от храпа которого стены трясутся, — она вновь бубнила, — и это все из-за тебя.

— Из-за меня, — вновь едва откликнулась я.

— Ты дико меня раздражаешь, — с убийственной серьезностью произнесла она, — ты знаешь это?

— Знаю, — я поджала ноги в шерстяных носках.

— И мерзнешь ты знаешь от чего? От того, что до сих пор не говорила с Фенриром.

Я посмотрела на неё, как на умалишенную: — И где связь?

— Не вынуждай меня говорить в рифму. Просто поговори с ним, и все, — Энн посмотрела мне в глаза, — а сейчас одевайся, у нас тренировка. Хотя нет, можешь раздеться, все равно все порвешь, — она заливисто засмеялась.

Я зло зыркнула на неё, ведь ни для кого не были секретом то, что у меня от чего-то не выходили сохраняющие чары. У нас даже существовало поверье, — «Если Грейнджер одежду не порвет — жди беды».

Одежда в этот раз не порвалась.

* * *

Усталые и румяные мы завалились в гостиную, отряхаясь от снега. Влажные волосы липли к вискам, пот струился по спине, и футболка противно обтянула мокрое тело. Я подышала на отчего-то озябшие ладони.

Ощущать свое сознание в груде других было очень занимательно. Это было ни с чем несравнимое ощущение — видеть чужие воспоминания, знать что-то про чужую жизнь, слышать незнакомые тебе голоса и отчего-то знать про то, можно ли им доверять, друг ли он или враг. Да, в самом начале все мы ощущали скованность, смущенно отводили глаза, зная, что, например, этот человек любит ризотто и фиолетовый цвет, но он остался без отца в девять лет и люто ненавидит его за уход.

Так я узнала о том, что Энн с восьми до тринадцати лет регулярно подвергалась насилию со стороны отчима, и в один из таких моментов у неё случился стихийный выброс, что оставил на месте насильника лишь кровавую кашу. Маркус оказался трудным и, что самое главное, нежеланным ребенком в семье, благодаря чему стал наркоманом и проходил лечение в соответствующей клинике. А у Грейбека была жена, которую убили авроры и дочь, которую он оставил на крыльце незнакомого дома.

И все это было реально страшно. Дико, до отупения, омерзения и неверия — я, любимый ребенок в семье, лучшая ученица школы, начинала рвать на себе волосы и понимать, что оказывается, моя история не самая страшная. Да, некоторые судьбы оказались искалечены этим проклятьем, как, например, у Лоры — которую дома ждал верный муж и шестилетний ребенок. Но людей, которым, как бы дико это не звучало, помогла ликантропия, было гораздо больше.

Я моргнула и вырвалась из пелены своих мыслей.

В гостиной уютно потрескивал камин, он же служил единственным источником освящения. Оказалось, что я осталась одна и вся наша шумная взмокшая толпа куда-то пропала, оставив меня сидеть в мягком кресле. Я заозиралась, пытаясь понять, кто меня сюда посадил, и вздрогнула от глубокого тягучего голоса:

— Какие занимательные мысли тебя посещают, — огненные блики плясали на лице Фенрира, насыщенные черные тени создавали контраст, — любопытно...

Я скинула с себя шотландский плед, которым оказались укутаны мои ноги, и попыталась встать.

— Не заставляй меня вынуждать тебя остаться, — тихий вкрадчивый шепот пробежал мурашками по позвоночнику, — ты же знаешь, что я не причиню тебе вреда. Тебя что-то гложет, но ты не хочешь этого никому рассказывать, и страдает вся стая, — он замолчал, — пойми, я уже не могу этого терпеть, — его лицо оказалось перед моим.

Почему-то я только сейчас заметила, как он красив — пухлые губы, выразительные глаза, мужественный подбородок и не менее мужественная фигура. Я сглотнула и, завороженная, прочертила пальцами тонкий шрам, что украшал его щеку — именно украшал, не уродовал.

— Прекратите, — сдавленно прошептала я.

— Что прекратить? — мурашки пронеслись по моему телу и низ живота сладко стянуло. — Это?

Его голос вновь стал обыкновенным, и неведомые мне чары отпустили меня. Я устало обмякла в кресле и хрипло сказала:

— Никогда больше так не делайте, — он ухмыльнулся.

— Только если ты расскажешь.

— Что?! — вскричала я, — что вам рассказать? О том, каким подлецом оказался Рон, о том, что мои друзья — вовсе и не друзья мне, о том, что я ощущаю, став убийцей? — под конец предложения мой голос опустился до едва различимого шепота.

— Кристина сама хотела умереть, — спустя некоторое время ответил он, — что она тебе сказала? «Я не хочу никого убивать», так, да? — я подавлено молчала. — Она ко мне приходила и сказала то же самое, но знаешь, что... она лгала. Тина Армстронг банально испугалась и попросила отпустить её.

Поленья в камине уютно потрескивали , за окном бушевала вьюга, а Фенрир молчал.

— А вы? — подала голос я.

— Что, «я»? Я отпустил её, — он вздохнул, — так что ты никого не убивала.

— Но, но... — сказать, что я была ошеломлена, не сказать ничего, — я... я видела, как убила её!

— Хм, — он позволил легкой улыбке скользнуть по губам, — Северус — мой хороший друг, согласился помочь мне...

Я предательски вздрогнула при упоминании моего бывшего профессора — мне иногда снились его черные горящие глаза, которые обещали все наслаждения мира людского. Почему мне снился именно он, я не представляю, скажу честно.

Я потеряно трясла головой, пытаясь свыкнуться с той мыслью, что я не убийца. Почему-то у меня даже не возникло предположения о том, что Грейбек врет, я искренне поверила его словам. А зря...

— Ты должна была умереть, — вдруг произнес он, нарушив мягкую убаюкивающую тишину, — ты должна была. Темный Лорд дал задание — обратить одного из друзей Гарри Поттера. Но, так как ты грязнокровка, оставался лишь Уизли, — я, нахмурившись, ловила каждое его слово, — разве ты ни обратила внимание на то, как все удивились, когда ты очнулась? — я вспомнила чертыханья, звон падающей посуды, и громкое: «Аластор, она очнулась!». — Ты должна была умереть.

Он замолчал.

— Лорд рвал и метал, вся стая была жестоко наказана за провал. И тут третьей луной появляешься ты, — он дико улыбнулся, — живая и невредимая, способная на частичный переворот и трансформацию, не зависящую от фазы луны. У тебя точно нет никаких родственников-магов?

Я отрицательно покачала головой.

— Этого просто не может быть. Ты удивительная, Гермиона, и ты не можешь быть рожденной маглами. Я вижу в твоих глазах вопрос, — он улыбнулся, — Северус говорил, что ты очень... хм, любознательная, — он спрятал усмешку в кулак, — понимаешь, чистокровные маги имеют предрасположенность к магическим существам, это течет по их венам. Чистокровный маг не только выживет после укуса оборотня, он сможет претендовать на место вожака стаи. У полукровки шансов гораздо меньше, но то, что он, пометавшись в бреду дня четыре, выживет — это точно. Маглл, — он замолчал, — маглл при укусе оборотня умрет мгновенно. Грязнкоровка будет метаться в агонии очень долго, но рано или поздно, тоже умрет.

Я пораженно молчала. В момент кусочки мозаики сложились — и удивление Молли, и зависть Люпина, и внимательный, пронзающий душу взгляд Грюма.

— Этого просто не может быть, — голос был хриплым и скрипящим.

— Это естественно, и так было и будет всегда, что бы ни писали в ваших умных книжках. Так, например, когда придет время, вожаком стаи станет Драко Малфой, кажется, вы вместе учились?..

После того первого вечера у камина разговоры с Фенриром Грейбеком стали для меня не редкостью. Старший оборотень оказался на удивление приятным собеседником, поведывавшим мне об устройстве мира чистокровных, иерархи оборотней, возникновении первых магических существ — а какие легенды были с ними связаны — и о многом другом! Я слушала, словно завороженная, впитывала в себя все истории, как губка. В школе я не узнала и десятой доли того о магическом мире, о чем рассказал мне оборотень, и это меня попросту поражало.

Но самыми интересными были истории о взаимоотношениях в стае волков — как бы нелепо это не звучало. Оказывается, волк находит себе пару на всю жизнь, и очень страдает, если его вторая половинка погибает. Это все было настолько романтично и захватывающе, что однажды я решила спросить у Фенрира, о том, каким образом это происходит, и получила ответ, который, честно говоря, меня разочаровал:

— Хм, ты думаешь здесь все дело в... любви? — он скрывал хорошо замаскированную усмешку, — в великой силе любви? — и он не аристократично заржал.

Я недоуменно смотрела на него, утирающего слезы в уголках глаз: — И что это было?

— Ох, давненько я так не смеялся, — он выдохнул, — ну ты меня, конечно, удивила. Животные не руководствуются таким понятием, как любовь, они просто находят себе пару, которая более других способна к воспроизведение себе подобных. Ну, типа, бездонное чрево и продолжение рода, — он подвигал бровями.

Сказать, что вся романтика и таинственность сдулась во мне резиновым шариком? Думаю, вы сами это поняли.

— Это... это мерзко, — я попыталась скрыть свое разочарование.

— Это нормально, — серьезно произнес он. — Но, этим правилом должен руководствовать лишь вожак. Обычные оборотни вольны выбирать себе пару, не зависимо от этого обязательства. Женщина может быть бесплодна, и никто на тебя косо не посмотрит.

Разумеется, приведенный пример с женщиной меня оскорбил и я пробубнила: — У мужчин тоже могут быть такие проблемы.

— Хм, согласен. Поговорим о мужской физиологии? — наигранно серьезным тоном произнес он.

— Иди ты, — я кинула в него подушкой, — я не хочу слушать это.

— Ханжа-а-а-а, — протянул он, — ну ладно, не буду заливать грязью твои девственные ушки.

Я отвернулась к камину. Часы уже пробили полночь, но мы все продолжали сидеть в мягких креслах, попивая горячий шоколад. С негромким хлопком появилась Тинки, домовой эльф главного дома, и забрала грязные кружки. Первое время я порывалась её освободить, раскидывала заново связанные шапочки и закрывала их мусором, но после того, как эта гордая и злопамятная особа «случайно» облила мои руки кипятком, я оставила свои бесплотные попытки.

— Фенрир, — негромко произнесла я, нарушая уютную тишину, — а ведь у тебя была жена, да?..

— Была, — резко произнес он.

— Ох, извини, я что-то... не подумала и брякнула то, что взбрело в голову... — я продолжала оправдываться, удивляясь собственной бестактности.

Грейбек перебил мой бессвязный поток слов: — Да ладно, забылось уже.

Я закусила внутреннюю сторону щеки. Сейчас как-никогда чувствовалась горечь его потери — наша связь с вожаком стала гораздо крепче и все мы ощущали малейшие изменения его состояния. Многие из нас строили догадки, — как же могла погибнуть эта красивая и сильная женщина, чей портрет я видела краем глаза, проходя мимо комнаты оборотня, — но все знали лишь о том, что её убили авроры.

— В этом году исполнится десять лет, как её нет, — глухо, через силу, — а кажется, что это было только вчера. Гермиона, у оборотней существует такая легенда о женщине, которая может стать матерью всей стаи. Никто уже не верит в неё, и я тоже не верил, пока... не встретился с этой женщиной. Она была моим наваждением, моим кошмаром, я не мог спать, если она не была в моем ложе. Я не мог даже надеется на то, что она примет мое предложение, как это у маглов называется... руки и сердца, — он ухмыльнулся. — Но она согласилась, представляешь? Я был на седьмом небе от счастья — у меня была прекрасная жена и стая была сильна, как никогда.

Он замолчал.

— Ты думаешь, оборотни всегда считались чудовищами, всегда это именовалось «болезнью»? — он яростно шептал, — Нет! Раньше это было честью — быть ребенком Луны. А сейчас... люди берут слишком много от магии, и не дают ничего взамен, вот она и берет силы от куда только может, — Грейбек говорил о магии, как о живом существе, — и мы звереем. И эта женщина из легенды, она может стать опорой стаи, стабилизирующим фактором, и волки выживут в любой войне. Сейчас ты этого не понимаешь, но потом... — он пристально вглядывался в мое лицо.

Я попыталась улыбнуться, но мышцы будто сковало холодом. Иногда я замечала, как неуловимо менялся Грейбек — сейчас он наставник, твой второй отец, а через секунду — чудовище, которое разорвет тебя ну кусочки, если ты пойдешь против его воли.

— Когда пал Темный Лорд, мы все бежали кто куда. Но Эйприл была беременна и... это существенно нас ограничивало. Нам удалось скрываться боле пяти лет — представляешь? Нас нашли и... авроров было слишком много, на моих глазах погибали мои собратья, а я ничего не мог сделать — она заставила меня остаться с ней. Но и её тоже не уберег, смертельное проклятье летит слишком быстро даже для оборотня. Когда её убили, я сбежал, забрав с собой Хелен.

Он вновь замолчал, а я молча переваривала информацию, как внезапно...

— Хелен? Эта Хелен твоя дочь?! — я ошалело хлопала глазами.

Он кивнул, и, сквозь зубы: — Мы совсем не похожи, она вылитая её копия.

А ведь действительно! Конечно, можно утешать себя тем, что через узкую щелку между дверьми мало, что можно разглядеть, но тот оттенок волос я не могла бы ни с кем перепутать!

-...волосы, правда, немного другого оттенка, — в подтверждении моих слов. — Она ненавидит меня.

— Почему?..

— Ей тогда было шесть, и она все помнит — и смертельное проклятье, и постоянные переезды, и то, как я оставил её, — он вздохнул, — я не видел её больше девяти лет, чего ты хочешь?

— Так это её ты оставил на пороге первого попавшегося дома?! — вскричала я. — Как ты мог?

— Представляешь, за шесть лет я так ни разу и не почувствовал себя отцом, — к концу он сорвался на звериный рык, — и когда ты находишься в бегах, маленький ребенок — это обуза.

— Но это ребенок. Твой ребенок.

Сказать, что я была поражена — это не сказать ничего. Меня будто обухом по голове ударили, все мысли перемешивались, и я попыталась представить — смогла бы я оставить собственного ребенка?

— Я спас ей жизнь, — с угрозой.

Нет. Я не смогла бы, даже если бы от этого зависела его жизнь — слишком ярким был пример Гарри, чья мать спасла свое дитя от Волдеморта, но не спасла от ужасных родственников, крохотного чулана и голода.

— Нет, ты разрушил её, — с этими словами я поднялась и вышла из комнаты.

* * *

Тот разговор меня насторожил. Мы не были с Фенриром друзьями, и то, что он рассказал мне все это, меня напрягало. Однажды я попыталась выяснить у Энн, о чем же она разговаривает с вожаком, но девушка странно на меня посмотрела и прямо сказала, что не хочет говорить на эту тему.

Так же я стала приглядываться к Хелен, с которой, к слову сказать, виделась лишь на совместных приемах пищи. Увы, мои поползновения не были её не замечены, и она, одним слякотным днем отозвала меня в сторонку.

— Ты что-то хочешь у меня спросить? — её волосы, заплетенные в толстую косу, красиво блестели, будто капельками росы осыпанные.

Спросить я хотела, и о многом, но...

— Эм, с чего ты взяла? — я попыталась непринужденно улыбнуться.

— Ты странно на меня смотришь, — в лоб сказал она, — Фенрир рассказал тебе?

Я подавилась воздухом. И эта особа когда-то казалась мне таинственной и окутанной полумраком власти?

— Рассказал, а что? — кажется, кто-то однажды сказал, что лучшая защита — это нападение.

— Это я у тебя хочу спросить, — в её голосе появились неуловимые угрожающие нотки, и я подумала о том, что не так уже с Фенриром они не похожи. Я сглотнула.

— Ты правда ненавидишь его? — было это, каюсь, была всепоглощающая вера в непогрешимость вожака, — Хочешь его убить?! — я невольно процитировала то-то же вопрос, что задала мне она о Роне.

Она посмотрела на меня, как на умалишенную, и произнесла: — С чего бы? Он же мой отец. Ты сама борешься с желанием убить собственных родителей? — она с тревогой посмотрела не меня, — Тем более я и без того знаю, когда он умрет.

Когда он умрет.

Я уже говорила о том, что Хелен меня пугает?..

* * *

На улице занималась весна.

Весна яркая, пестрая, зеленая-зеленая, со свежим чистым воздухом, который пьянил. Первые ростки упрямо пробивались сквозь толстый слой снега и едва колыхались от налетающего на них шалуна-ветра. Мы с Энн сидели на крохотном деревянном крылечке, которое отстроил Драко по просьбе романтично настроенных особ, то бишь нас.

— Хорошо-о-о, — протянула подруга, — я люблю весну.

— Я тоже люблю, — с той же интонаций произнесла я, — весной появляется... надежда?

— Надежда, — тихо прошептала Энн, — умирает последней.

Светило слепящее глаза солнце, которое бывает лишь в феврале — яркое-яркое, но отчего-то негреющее. Проталины снега открывали нашему неискушенному взору желтую пожухлую травку — мы ведь не в кино, где сразу после снега вылезает зеленющая трава по колено, — но мы и этому были рады.

— Хорошее крылечко, — не к месту произнесла я.

— Хорошее, — согласилась она, — и тот, кто его сколотил, тоже о-о-очень хороший, — лукаво взглянула из под опущенных ресниц.

— Ой, ой, ой, кажется, кто-то, — я выдержала эффектную пазу, — втюрился по самые уши?

— Неправда, — но улыбка, расплывшаяся по её лицу говорила сама за себя, — и как он тебе?

— Драко-то? — я внимательно на неё посмотрела, — даже не знаю. Мы с ним вместе учились. Но, — поспешно вскрикнула я, — даже не думай спрашивать про его любимый цвет или блюдо — мы страшно враждовали, — я улыбнулась, — он называл меня «грязнокровкой», а я его «бледной молью». О, однажды я даже дала ему в нос! Так что, сама понимаешь, нам было не до...

Я кинула взгляд на лицо Энн, которое стало каким-то отстранённым.

— Эй, ты чего? — я потрясла её за плечо.

— А... а ты не знаешь, как он... попал сюда? Он ведь Малфой, у них идет предрасположенность к вейлам...

А ведь и вправду, я как-то не задумывалась о том, как он мог попасть сюда. Да, можно кончено предположить, что он умирал, и ликантропия была его единственным спасением, но, согласитесь, это звучало слишком дико даже для Малфоев.

— Эм... я как-то не задумывалась, если честно, — решила сказать я правду.

Энн сразу поникла, так, что даже её крохотные русые кудряшки вмиг опустились. Кажется, что даже стало холоднее.

Поежившись, я сказала: — Хей, не кисни. Я... я попробую выяснить что-то о нем.

— О, прекрасно! — он засияла, — я уже говорила, что очень тебя люблю?

Я криво усмехнулась и окончательно покачала головой.

Боже, на что я подписалась?

* * *

Уж не знаю, зачем Хетуей приспичило узнать именно об истории обращения Малфоя, но я, так как дала слово, неделю третью уснуть не могла. Кажется, в самом начале нашего с вами путешествия, я говорила о том, что решение всех проблем мой мозг находил исключительно ночью? Так сейчас у меня, как у существа полуночного, эта дурная привычка развилась в сто крат.

После того памятного разговора с Фенриром, в котором он мне поведал о своей нелегкой судьбе, я его избегала и менять ничего, пусть даже ради подруги, не собиралась. Так что, по уже указанным причинам, он отпадал. Далее следовала Хелен, которую я тоже избегала, потому, что боялась, — знаете, такой глупый иррациональный страх, когда мозгом понимаешь, что боятся нечего, но продолжаешь бояться? Так было и с ней.

Собственно, кто идет дальше? А дальше список людей, обладающих информацией, оказывается пуст, кроме, разве что, самого Драко. В итоге нам не остается ничего другого, кроме как наступить на горло собственному страху, и наведаться в гости к Хелен, что я и сделала на следующее утро.

С самого утра, не прекращая, лил дождь.

Он барабанил по крыше, рисовал своими мальчишескими пальцами дорожки на стеклах, и стекал с грохотом по водостоку. После двухнедельного беганья от Грейбека я, что не удивительно, вновь начала мерзнуть. Несмотря на то, что оборотень давал мне именно знания, он никогда не ассоциировался с ними — лишь как с мягким пледом, знакомым продавленным креслом и теплотой.

Переживала ли я перед тем, как постучатся в комнату дочери самого жестокого из ныне живущих оборотней? Что самое странное — нет.

Наверное, если бы я спрашивала для себя, я бы тысячу раз подумала, полчаса помаялась перед дверью, триста раз глубоко вздохнула и столько же выдохнула, прежде чем коротко стукнуть в дубовую дверь, но... так как эта информация нужна была не мне, я была абсолютно спокойна. Как бизон.

Дверь мне открылась почти тут же. Я, сглотнув, перешагнула порог и негромко позвала:

— Хелен?

Ответа не последовало и я, пожав плечами, решила пройти дальше. Удивительная бестактность, не правда ли? Но, как когда-то уже было сказано — в стае все рамки стираются, и этикет без надобности.

Комната оказалась светлой, с небольшим камином и громадным окном во всю стену. Ноги утопали в толстом ворсистом ковре, мягкий свет лился с потолка, у дальней стены стоял кожаный диван, и я даже невольно позавидовала — моя комната была в разы скромней. В углу, в большой круглой кадке, росли невиданные мне растения, которые переливались различными цветами, и очень напомнили мне Невилла. Над кроватью висел небольшой балдахин темно-зеленого цвета, с золотистыми кисточками.

— Я все ждала, когда ты придешь, — я, увы и ах, все-таки вздрогнула.

-Ммм? — невнятно, — С чего ты это взяла? — я обернулась, чтобы видеть её.

Хелен пожала плечами.

— Считай это интуицией, — она усмехнулась, — так что? Озвучишь причину, по которой ты столь бестактно ввалилась в мою обитель? — прошла к софе, — Присаживайся.

Щелкнул дверной замок, и я резко обернулась.

— Чтобы нам не помешали, — на мой вопросительный взгляд, — ты садись, садись.

«На крайний случай выпрыгну из окна», — подумала я, располагаясь.

Вопрос все никак не желал слетать с языка и я, что бы как-то заполнить окружающую нас тишину, произнесла: — Что это за растения? Никогда не видела ничего подобного...

— Ты интересуешься гербологией? — она оторвалась от созерцания своего безупречного маникюра.

Я, как завороженная, разглядывала её ногти, с нарисованными на них узорами. Мои собственные были обломаны, с вечной землей под ними, которая уже попросту не отмывалась. Согнув пальцы в кулак, я стыдливо прикрыла их.

— Да, не особо... Мой, — я запнулась, — друг увлекался.

Она вздернула бровь и с сарказмом произнесла: — Ну, ну.

Мы вновь замолчали. И да, теперь я чувствовала себя неловко.

— Я... я пришла спросить, — вздохнула, — о том, как Драко оказался в стае...

Выдохнула. С плеч словно гора свалилась.

Хелен помолчала немного, но позже сказала: — Малфой который? — я кивнула, — С чего ты взяла, что я буду рассказывать это тебе? Подобная информация конфиденциальна.

— Но, но... — признаюсь, я ожидала чего-то подобного, — мне очень нужно.

— Тебе? — переспросила она, — Именно тебе?

— Эм, — запнулась, — не совсем.

— Не совсем,— Хелен передразнила меня, — пф. Хорошо, я расскажу тебе...

Я приободрилась и улыбнулась. Но моя улыбка померкла можно сказать, почти тут же.

-... но ты будешь мне кое-что должна.

— Что? — хриплым голосом произнесла я.

— Я ещё не знаю, — она лукаво посмотрела на меня, — но, тебе ведь очень нужна эта информация, правда? Иначе ты не пришла бы ко мне, — полностью уверенно в своих словах, — что-ж, слушай. По официальной версии Драко Малфой мертв.

___________________________________________________

Ребят, глава большая, ибо предпоследняя в этой части. Очень хочется увидеть ваши комментарии.