Больше собственной жизни (гет)

На следующее утро я проснулась абсолютно разбитой, что, пожалуй, не удивительно. Отчаянно раскалывалась голова, в горле что-то противно скреблось и сипело, глаза слипались, но ничто не спасло меня от неминуемо приближающегося завтрака — усиленным сонуросом голосом на весь дом было произнесено послание о том, что он состоится в девять утра и настойчивая просьба не опаздывать. Просьба была настолько настойчива, что опоздать даже на минуту казалось самым страшным, что было в твоей жизни и я, пошатываясь и периодически хватаясь за качающиеся стены, поплелась в ванную.

Если контрастный душ и помог, то не на много. В столовую я спустилась, позевывая, с птичьим гнездом на голове и огромными синяками на пол лица, как раз в той половине, где, предположительно, должны были находиться глаза. Плюхнувшись на место рядом с неизвестным, но представленным мне вчера парнем, я уткнулась взглядом в дубовую столешницу и от нечего делать пересчитывала крохотные трещинки, будто бы сеткой раскиданные по столу.

— Всем доброе утро, — на удивление бодрым голосом произнес Фенрир, — надеюсь, вам хорошо спалось, — его жалящий взгляд прошелся по мне, — и я извиняюсь за то, что вас пришлось поднять в такую рань, — с притворным сочувствием произнес он, — но у меня для вас приятная новость. А может и неприятная, для кого как. С сегодняшнего дня у вас у всех начинаются усиленные тренировки, — гаденько улыбнулся, — за пропуск одной из них все будут жестоко наказаны. Все будут наказаны, — он выделили первое слово, — не зависимо от того, кто именно пропустил её и по какой причине. Темному Лорду нужна армия, и мы будем ею.

Грейбек замолчал, и над столом повисла гнетущая тишина. Некоторые только сейчас поняли, что это не курорт, и нам всем придется убивать своих знакомых, друзей и родных, — и это только достигшее мозга понимание читалось во влажно блестящих глазах, закушенных губах и впившихся в ладони пальцах. Было ли мне страшно? Наверное, нет.

Я находилась в каком-то вакууме, в тесном мирке, где есть только я и некого боле, и не было мне никакого дела до другого мира, была лишь моя усталость и гулкая пустота внутри. Известия о Роне опустошили меня, но я не чувствовала себя легкой, наоборот, эта пустота пригвоздила меня к земле. Глаза слипались, а старший оборотень все продолжал вещать что-то пафосное, воодушевляющее, настолько стимулирующее, что все, даже я, невольно прониклись этим и чуть взбодрились, скинув с себя невесомую паутину отчаянья.

Закончив завтракать, мы, нестройной колонной, вышли из дома.

Вокруг, насколько хватало взгляда, все устилал туман. Он был везде — ложился пуховым одеялом на ветки деревьев, покрывал молочной дымкой землю, клубился спиралями в воздухе и порхал рваными клочками перед глазами. Я вздрогнула от непривычно гулкого голоса Грейбека, эхом разнёсшегося по поляне:

— Ваша первая тренировка не будет сложной, можете не переживать. Сейчас вы находитесь в двадцати милях от дома — можете не удивляться — и вашей задачей является всего лишь добраться обратно до главного дома, — голос звучал набатом в голове и разрывал барабанные перепонки, — за вами остается право, бежать ли в одиночестве или в группе. Последний добравшийся автоматически перенесется в эту точку и будет проходить этот путь снова и снова, до утра следующего дня. Удачи, — я прямо почувствовала его усмешку, — ах, да, чуть не забыл — по дороге вы получите ни с чем несравнимое удовольствие познакомится с местной флорой и фауной, — он захохотал.

Стоит ли говорить о панике, которая появилась, когда стихли последние отголоски его смеха? Думаю, нет, мне кажется, вам будет гораздо интереснее послушать о моем маленьком путешествии сквозь этот молочный туман. К сожалению, Фенрир не сказал, что основным препятствием будет именно он — подавляющий волю, заставляющий опустится на колени и заснуть вечным сном, о чем я поняла, пройдя от силы мили две.

Колени мелко тряслись и подгибались, лоб сеткой покрыла испарина, и глаза застилало от бежавших слез и пота. До ушей иногда доносились чьи-то, леденящие душу крики, перед глазами мелькали сценки из прошлого — объятия друзей, первая ночь, проведенная с Роном, терпкий запах корицы и свежий — яблок; первое «Превосходно», гордо улыбающаяся МакГоноголл, и даже язвительные комментарии Снейпа, написанные изумрудно-зелеными чернилами, поверх моего каллиграфического почерка — профессор никогда не писал на полях.

Гораздо позже я узнала о том, что так из нас «вытравляли» все те привязанности, которые были до стаи, — ведь именно она должна была стать нашей новой семьей. И это был действенный способ, я не могла этого не признать, ведь каждая картинка, каждая крохотная сценка была словно каленым ножом по сердцу.

Не раз я падала и вновь вставала, заставляя себя идти дальше, — а, собственно, зачем? Ведь все было бы гораздо проще, ляг я там и усни...

Если честно, я сама не знаю ответа на этот вопрос и даже сейчас, спустя столько лет, я не имею никаких предположений — разве что волк внутри меня хотел жить и принудил идти дальше. С содроганием я вспоминаю то время, хотя сейчас больше половины людей, фигурировавших в тех воспоминаниях, нет в живых.

...и даже успела порадоваться тому, что решила идти одна, ведь я бы не смогла вынести вида страданий другого человека. Наверное, примерно тогда я поняла, что именно нужно сделать — перекинуться в оборотня, ведь у него... у него нет никаких воспоминаний, кроме убийства Тины. И не смотря на то, что мне было страшно вновь и вновь видеть это, картинки из памяти Гермионы Грейнджер были ещё страшней.

Трансформация по желанию, а не по лунному циклу, очень сложна и болезненна, настолько, что многие оборотни погибали во время попытки сделать это. Потому, что когда ты идешь на этот поступок, ты убиваешь все человеческое в себе и своей душе, в своем сердце — и становишься зверем, во всем его естестве. Очень не многие могут это сделать, и речь идет даже не о трансформации, а о признании своей второй сущности, как своей части, такой же, как уши или пальцы. Это не должна быть «проблема по мохнатой части», как она была у Люпина, это должно пустить свои корни и разрастись в твоем существе, и либо это сольется с человеком, либо убьет тебя.

Разумеется, тогда я этого не знала и даже не имела ни малейшего понятия, у меня было лишь дикое слепое желание прекратить это все, положить конец этому слайд-шоу. Как у меня получилось трансформироваться, я не помню. Даже боль отсутствует в моей памяти — лишь облегчение и воздушная, не такая, как раньше, пустота.

У меня будто открылось второе дыхание, и не страшна была уже смерть, ни молочный туман, ни даже то, что я могу прибежать последней, а вы ведь знаете, как я стремлюсь во всем быть первой. Даже если мне придется пробежать этот путь тысячи и тысячи раз не пугало меня, ибо ради этой легкости я была готова бежать хоть на край света, а тут каких-то двадцать миль. В этой эйфории и пролетела почти до самого дома, так и не встретившись ни с одним из представителей местной фауны.

Я уже ощущало тепло своего дома, когда что-то заставило меня сбежать с тропинки к кустам можжевельника, растущего почти у самого особняка. В чутком носу колыхался едва знакомый запах и я, заинтригованная, сунулась мордой прямо через кусты. Не дойдя до дому пару десятков метров, на земле, уткнувшись лицом в почву, лежала Энн.

Я замерла. Будем честны, эта особа мне не особо нравилась, но бросить её тут казалось каким-то... неправильным и бесчестным. В конце концов, с этими людьми мне придется жить да самой своей смерти, поэтому я, стараясь аккуратно перевернуть лапами девушку, сцепила зубы на её воротничке и поволокла к дому. Церемониться и попробовать взвалить её себе на спину я не собиралась.

Положив Энн на крыльцо, я попробовала обратиться обратно и взвыла от пронзившей тело боли. Эту боль тело запомнило, и даже сейчас кожа у меня покрывается мурашками, вспоминая о той богатой палитре отрицательных эмоций, что пронеслись по моей душе.

Некоторые тренировки были похожи на эту, некоторые — посвящены физическим упражнениям, а иногда мы даже боролись друг с другом, как в обличие человека, так и в волчьем. Мое тело окрепло, и никогда я не чувствовала себя настолько сильной и уверенной в своих силах, и, что самое главное — спокойной. Ничто не способно было нарушить мой внутренний, заново построенный мир, кроме одного известия, но о нем я расскажу вам позже. Не было ни беспричинной агрессии, не истерик, ни слез, ничего из того, что обещал мне Грюм, было лишь безграничное доверие, желание рассказать самое сокровенное вожаку стаи — и это несколько меня напрягало.

Что особенно интересно, так это то, что я подружилась с Энн, которая на деле оказалась нормальной девчонкой, просто с несколько другим складом ума, которая, как правило, всегда была на шаг впереди меня и рассчитывала каждый свой ход. Я неизменно бросала ей: «Слизеринка», а она мне — «Гриффиндорка» и что-то про то, что она никогда не училась в Хогвартсе и вообще, — русская. Иногда я общалась с Драко, который тоже оказался совсем не таким, каким казался мне раньше, но и о нем и его истории я расскажу чуть позже, уж простите меня.

Так, когда же я поняла, что это место — и есть мой дом? Ещё не тогда, наверное, не смотря на то, что однажды мысленно назвала это место таковым...