Отягощенное наследство (джен)

В полях, под снегом и дождем,

Мой милый друг,

Мой нежный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг, От зимних вьюг.

А если мука суждена

Тебе судьбой,

Тебе судьбой,

Готов я скорбь твою до дна

Делить с тобой,

Делить с тобой.

«В полях, под снегом и дождем», Роберт Бернс.

Джинни умирала! Его рыжее солнышко, его огненная фея — она угасала, таяла, ускользала, как песок сквозь пальцы. И он ничего не мог сделать. Ничего! Гарри убил бы любую тварь, уничтожил бы любой артефакт, сам умер бы вместо нее, но, сколько он ни всматривался в тени, окружающие больничную койку, ни чудовищ, ни старых тетрадей, ни призрачных темных магов, не видел. Не с кем было сражаться, нечего уничтожать. Никто не предлагал Гарри обменять его жизнь на жизнь невесты. Все было просто и обыденно: неподвижное изможденное тело на узкой кровати, свечение чар, поддерживающих в нем жизнь, стойкий запах зелий. Болезнь пожирала Джинни, и он ничем не мог облегчить ее боль, не мог разделить с ней муку. Мог только сидеть рядом и шептать: «Ничего, мое солнце, ничего. Все будет хорошо, вот увидишь! Ты поправишься, и мы закатим свадьбу, какую еще свет не видывал! Мы позовем всех, кого знаем, накроем столы во дворе Хогвартса. Я уговорю Макгоннагал, она позволит... Мы будем танцевать на берегу озера — я научусь, обещаю! Джордж запустит свои фейерверки — красные, золотые, серебряные... Чарли приведет дракона. Настоящего! Ты будешь самой красивой невестой. Гоблины сделают диадему из самоцветов, такую, что твоя тетка онемеет от зависти».

Гарри не знал, слышит ли она его. Ответить, хотя бы взглядом, Джинни не могла — даже ее дыхание обеспечивали чары. Их причудливый узор пульсировал над ее лицом и грудью, становился тускло-синим на выдохе, превращая лицо Джинни в странную, почти нечеловеческую маску; на вдохе — белел, безжалостно освещая разрушительные следы болезни. Черты ее лица заострились, тонкая, сухая кожа казалась ломкой, как старый пергамент. Запавшие глаза беспокойно двигались под воспаленными веками. Потемневшие, потрескавшиеся губы приоткрылись в страдальческом оскале. Коротко остриженные волосы развились, потеряли блеск, липли ко лбу и щекам, казалось, ржавчина покрывает ее голову и осыпается на подушку. Гарри осторожно убирал со лба прилипшие пряди, едва касаясь кончиками пальцев, гладил брови. Теперь он понимал смысл слов: «в болезни и здравии»: Джинни, неподвижная, высохшая, похожая на мумию в светящемся саркофаге из чар, была бесконечно дорога ему.

Они должны были пожениться в середине августа. Завершив сезон, Джинни объявила о своем уходе из квиддича. И о помолвке. Она развила бурную деятельность по подготовке к свадьбе, привлекла к ней не только мать и братьев с женами, но и Невилла с Ханной, Луну, сестер Патил... Гарри опасался, что и ему придется принять участие в приготовлениях, но он лишь выбрал дату свадьбы. Джинни оказалась прекрасным организатором: она распределила фронт работ между своими помощниками — они выбирали цветы, договаривались с поварами, декораторами, музыкантами — за собой же оставила общее руководство и примерку платья. Свадебными хлопотами Джинни занималась, когда Гарри был на дежурстве, а все остальное время проводила время со своим женихом, чему он был безумно рад.

Это лето подарило ему ничем неомраченное, безоблачное счастье, какое возможно только в детстве. Они гуляли, взявшись за руки, валялись на траве в парке, кормили уток, катались на аттракционах, и Джинни визжала, взлетая к облакам. Она облизывала острым язычком эскимо, и его бросало в жар от этого зрелища. Лондон проплывал у них под ногами, когда они целовались на Чертовом колесе. Губы Джинни были прохладными и сладкими, как мороженое. Небо над ними раскинулось неправдоподобно синее, а воздух пах сладкой ватой.

Вдвоем с Джинни они ходили по адресам, выбирая дом, светлый, просторный, обязательно с садом. Однажды им предложили роскошный особняк, который был им не по средствам, да, и ни к чему. Почти половину третьего этажа занимала спальня с аквариумом во всю стену, с огромной круглой кроватью посередине и зеркалом на потолке. Целоваться они начали прямо на пороге, когда, открыв дверь, увидели это чудо. Джинни стянула с него рубашку до локтей и, спутав руки, потащила на кровать. Шелковые простыни скользили, а в зеркале отражались переплетенные тела. Они забыли о времени и смогли оторваться друг от друга, только услышав голос агента внизу. Спешно одевшись и затолкав испачканные простыни под кровать, они едва успели выскочить в коридор и сделать вид, что спускаются с четвертого этажа. Пока Джинни невозмутимо обсуждала с респектабельной дамой достоинства особняка, Гарри за ее спиной давился от хохота — закрывая дверь, он заметил кружевные трусики, выглядывающие из фарфоровой вазы. Больше с этим агентом они не встречались, а дом купили по соседству с Андромедой Тонкс.

Гарри стремился наверстать то, что упустил из-за войны, он переживал каждое мгновение этого лета всем существом, упивался ощущениями, звуками, запахами, пьянящим вкусом поцелуев. Слово «невеста» было таким же ароматным и сладким, как губы Джинни, он повторял его про себя, не замечая, что расплывается в улыбке. Даже внимание прессы, обычно столь назойливое, не раздражало — Гарри просто его не замечал. Наверное, ему просто ни до кого не было дела, его переполняло счастье, и он готов был поделиться им со всем миром, и с бесцеремонными журналистами тоже.

Когда Джинни почувствовала легкое недомогание, они решили, что она беременна, и обрадовались. Гарри не думал, что обзаведется детьми так быстро, но он всегда хотел иметь настоящую семью и, наверное, уже было пора. Он представил, как гуляет в парке с черноволосым малышом, как подбрасывает его в воздух, почти услышал заливистый детский смех. Это было здорово! Гарри хотел ребенка сейчас, когда они молоды и полны сил. Он вбил себе в голову, что аппарация может быть опасна, поэтому повез Джинни в Мунго на красном двухэтажном автобусе через маггловский Лондон. Автобус оказался набит битком, и Гарри заключил невесту в кольцо рук, оберегая от толчков. Оставив спорт, Джинни стала ходить на шпильках и оказалась выше своего жениха, она хихикала и целовала Гарри в кончик носа. Когда автобус резко тормозил, гладкие острые зубы касались его кожи.

Пожилая целительница со всей определенностью заявила, что беременности нет, а недомогание вызвано естественным для невесты волнением. Она посоветовала больше отдыхать и прописала легкое успокоительное. Джинни старалась соблюдать рекомендации, но предсвадебный марафон вышел на финишную прямую: как всегда обнаружилось, что ничего не готово, и нужно срочно принимать меры, дабы успеть к сроку. У Джинни не было ни одной свободной минуты, она чудовищно выматывалась, нервничала, плохо спала. Гарри это совсем не нравилось, он тревожился о ее здоровье, но до церемонии оставалось всего ничего. А потом, думал он, они уедут на тропический остров, и целый месяц проведут в блаженстве. Под лучами южного солнца в волнах ласкового моря ее усталость растворится без следа.

Джинни потеряла сознание за два дня до свадьбы. Привести ее в чувство не смогли, вызвали целителя из госпиталя Святого Мунго, который настоял на госпитализации. Болезнь Джиневры Уизли поставила целителей в тупик, тщательно проведя диагностику, они не обнаружили ровным счетом ничего — общий упадок сил, а причины неясна. Гарри тут же вспомнил о дневнике Тома Риддла и настоял на проведении расследования. Аврорат не нашел следов какого-либо магического воздействия. К счастью, стандартные зелья и чары быстро привели состояние больной в норму. Целители провели тщательное обследование, но ни порчи, ни проклятия — не обнаружили. Видимо, Джинни подхватила какую-то неизвестную болезнь — с командой ей доводилось бывать в таких медвежьих уголках, где и бубонную чуму нетрудно подцепить. Организм, вероятно, сам справился с инфекцией, но ослаб, к этому добавился стресс и общая усталость.

Через три недели Джинни вышла из больницы, она похудела, побледнела, но была веселой и бодрой. Гарри продлил свой отпуск, свадьбу перенесли на конец сентября, потом отложили до середины октября. В облике Джинни появилась хрупкость, ее кожа казалась прозрачной, а под глазами залегли темные тени. Ее поцелуи были солоноваты с легкой горчинкой из-за зелий, и, закрывая глаза, Гарри представлял море, он слышал плеск волн и тоскливые крики чаек. Бодрость Джинни быстро иссякла, ей стало трудно гулять, она уставала от малейшего усилия и часто ложилась отдохнуть днем. Ночью она не могла заснуть, и утром чувствовала себя разбитой. Снотворное действовало все слабее, Джинни потихоньку увеличивала дозу, но просыпалась еще до рассвета. Однажды утром Гарри не смог ее добудиться. Он перепугался, схватил Джинни на руки и переместился в Мунго прямо в пижаме.

Целители быстро привели ее в чувство, напоили зельями, оплели чарами, назначили тесты. Гарри дневал и ночевал в больнице. В палате стоял специфический запах лекарств, дезинфекции, несвежего белья. Очищающие чары не могли заменить полноценной ванны и открытых окон. Капельки испарины, выступавшие у Джинни на лбу, Гарри вытирал салфеткой, но сорочка и простыня впитывали пот, их меняли трижды в день. Огромные темные глаза лихорадочно блестели в полумраке, тонкие нежные волоски прилипли к вискам, грудь тяжело вздымалась. Гарри смачивал водой пересохшие губы. А целители разводили руками: организм здоров, функционирует должным образом, очагов инфекции нет. Только силы исчезают неизвестно куда.

Гарри написал официальное заявление о покушении на убийство в Аврорат, настоял, чтобы привлекли Отдел Тайн, вместе с Роном начал собственное расследование. Эксперты уверенно заявляли, что никто на Джинни не насылал ни порчи, ни проклятия, и никаких следов темных существ обнаружить они не смогли. Гарри и Рон перерыли Нору, клуб «Гарпий», стадионы, где проходили матчи; обошли все дома, которые смотрели вместе с Джинни; проверили парки и аттракционы. Они опросили игроков, тренеров, массажистов, служащих, спонсоров, поставщиков инвентаря. Проверили поваров, декораторов, музыкантов, которые должны были обслуживать свадьбу. И не нашли ничего. Оставалось надеяться, что целители справятся с недугом, но Гарри уже достаточно знал о целительстве, чтобы понять: Джинни поили восстанавливающими, тонизирующими, кроветворными зельями, которые не могли устранить само заболевание. После шести недель утомительных процедур, исследований, тестов, Джинни выписали из больницы. Ей назначили зелья и чары, поддерживающие силы, пока организм справляется с таинственным недугом.

Гарри не оставляла мысль о вмешательстве темной магии. Но все усилия, предпринятые Авроратом и Отделом Тайн, не принесли результата. То есть, тщательная проверка выявила финансовые махинации спонсоров «Гарпий», любовный приворот на главном тренере, порчу на одном из поставщиков инвентаря, несколько случаев сглаза среди музыкантов. Было пресечено распространение фальшивых билетов, обнаружено несколько артефактов, найден скрывающийся более десяти лет серийный убийца (он работал декоратором). В повале одного из домов обнаружили тайное святилище, а в фирме «Цветочный рай» — посадки запрещенных растений. Но болезнь Джинни оставалась загадкой.

Хогвартс был его последней надеждой. Гермиона уже давно закопалась в Запретной секции, выбираясь оттуда лишь для того, чтобы свериться с документами из архива больницы. Гарри расспрашивал портрет Дамблдора, портрет Дайлис Дервент, других директоров, но советы, которые они давали — умные, полезные, правильные советы — уже давно были испробованы. Минерва Макгоннагал не препятствовала ему, но и не проявляла энтузиазма. Когда Гарри, вымотавшись от бесконечного хождения по кругу одних и тех же ответов, спросил ее:

— Почему? Почему они не помогают, когда это действительно важно?

Минерва тяжело вздохнула:

_Портрет — это всего лишь портрет, Гарри, не человек, даже не призрак. Это овеществленная память. Он говорит с нами голосом и словами человека, которого мы помним, возможно, хранит какие-то воспоминания оригинала. Портрет не может сам решать проблемы, иначе, я думаю, директор Дамблдор завещал бы тебе свою миниатюру.

Гарри сник.

— Я только сейчас понял, — прошептал он. — Я надеялся, что Дамблдор как-то предусмотрел это. Думал, что он подскажет, где искать, книжку зашифрованную посоветует. Но ведь он не мог предугадать всю мою жизнь и приготовить подсказки на любой случай?

Гарри отказался от чая с печеньем и попрощался с Макгоннагал. Дома он застал заплаканную Одри — Джинни стало плохо, и ее увезли в больницу.

Декабрь прошел, как в дурном сне: Джинни становилось хуже с каждым днем. Она уже не могла вставать с постели, сидеть в подушках, самостоятельно есть. Уходя из палаты, Гарри боялся не застать ее больше живой. Он дежурил у нее по ночам, попеременно с Артуром и Молли Уизли, днем его сменяли Анджелина и Одри, Рон, если был свободен от дежурства, или Джордж, на выходных Билл и Перси. Когда закончился его дважды продленный отпуск, Гарри отправился к начальству, собираясь уволиться, если ему не пойдут на встречу. «Я все понимаю, но ты ничем не можешь ей помочь. Неизвестно, сколько времени продлится это состояние, быть может, годы. Выходи на работу, если что-то изменится, я тут же отпущу тебя». Гарри признавал справедливость этих слов, но последовать совету не мог. Он должен был видеть Джинни каждый день: когда он смотрел на нее, он верил, что еще не все потеряно. Пока она жива, пока сигнальные чары на ее запястье пульсируют, все еще можно исправить. Нужно только найти средство. И он найдет его.

Пускай сойду я в мрачный дол,

Где ночь кругом,

Где тьма кругом, —

Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем,

С тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел

Весь шар земной,

Весь шар земной,

С каким бы счастьем я владел

Тобой одной,

Тобой одной.

"В полях под снегом и дождем", Роберт Бернс.

Мне долог день, он долго кличет ночь,

А ночь в тоске сама торопит день.

В пустых заботах прожигая день,

Страшусь чудовищ, населивших ночь,

Хоть равно мучаюсь и день, и ночь.

Темнее ночи разве только день,

А неспокойней дня любая ночь.

В такой клубок смешались ночь и день,

Что жизнь моя — как зимней стужи ночь,

В которой пышет жаркий, летний день.

Из цикла «Астрофил и Стелла», Филипп Сидни.

В первых числах декабря Виктор Крам привез Гермионе разрешение посетить библиотеку Дурмштанга. На какие рычаги он нажал, как убедил директора, осталось неизвестным. Виктор, отмахнувшись и от расспросов, и от благодарности, пообещал оказать любую помощь, какая только в его силах. Рон долго жал ему руку и перед самым отъездом попросил присмотреть за Гермионой, чтобы она не забывала спать и есть.

Родители Флер договорились о консультации с ведущим французским специалистом по экзотическим болезням. Доброжелательный, улыбчивый маг, излучавший такую уверенность, что Гарри воспрял духом, осмотрел больную, изучил записи в медицинской карте и сказал, что для точного диагноза необходимо провести исследование в его лаборатории. Анализы Джинни отправились во Францию.

Чарли приехал уже после Рождества, вместе с профессором Батори, признанным в Восточной Европе исследователем темных сущностей. Профессор был немногословен, возможно, потому что недостаточно хорошо владел английским языком, и говорил с акцентом, не слишком резким, но непривычным. У него был низкий, рокочущий голос, исполненный скрытой силы, казалось, если профессор не будет намеренно понижать его, то легко перекроет шум на поле для квиддича. Гарри затруднился определить его возраст: густые, волнистые волосы были совершенно белыми, но брови и усы — черные, как смоль, нетронутые сединой. Высокий, чуть сутуловатый он выглядел крепким и сильным физически, а резкие морщины на загорелом лице свидетельствовали не столько о прожитых годах, сколько о пережитых потрясениях.

Профессор Батори предложил провести обряд, который издавна практиковался на Балканах. Он должен был выявить темную сущность, присосавшуюся к Джинни, будь то порча, проклятие или некое инфернальное существо. Гарри согласился, хоть и подозревал, что обряд не запрещен в Англии, только потому, что неизвестен.

К январскому полнолунию сложные приготовления были закончены. Гарри и профессор Батори пришли на заранее выбранный перекресток в глухой, безлюдной местности. Профессор очертил магический круг и установил в его центре импровизированный алтарь. Оставалось дождаться восхода луны, но небо, как назло, было затянуто тучами. Определив нужный момент только ему известным способом, профессор Батори прикрыл глаза и начал выпевать заклинание. Поднялся ветер, и развеял тучи, скрывающие луну. Она сияла на небе, круглая, бледная, и все вокруг было залито призрачным светом. Снег искрился серебром. Вдалеке слышался протяжный вой и зловещее уханье сов. Слова незнакомого языка сплетались в странную тягучую мелодию, Гарри, заслушавшись, едва не упустил момент жертвоприношения. Он собственноручно зарезал черного петуха каменным, на удивление острым ножом, и слил его кровь в чашу, где она смешалась с кровью Джинни. Голос Батори набирал силу, звучал, как медные трубы, кровь бурлила, словно кипела, но чаша оставалась холодной. Пар поднимался вверх, закручиваясь в спирали. Тяжелый приторный запах забивал нос. Гарри прирос к земле, не чувствуя ни рук, ни ног, стараясь не дышать. Его горло сжималось, веки закрывались сами собой, он усилием воли держал глаза открытыми. Наконец, торжественные звуки заклинания стали стихать, перешли в речитатив, смолкли. Оцепенение оставило Гарри, он сглотнул и зажмурился, чтобы избавиться от рези в глазах. Когда он проморгался и взглянул на чашу — увидел, что крови в ней не осталось. Батори пробормотал что-то на незнакомом языке и, тяжело ступая, пошел прочь.

— Сэр! Профессор! — Гарри бросился за ним.

Батори махнул рукой.

— Никакого постороннего вмешательства нет, — не оборачиваясь, сказал он. — Я пришлю вам заключение.

— Но, как же? А что тогда...

— Ищите внутренние причины, — ответил он и аппарировал.

Через день Гарри получил официальное заключение, где на двадцати дюймах пергаментного свитка сложными терминами излагалось то, что сказал ему Батори на перекрестке. Ответ же, доставленный из французской лаборатории, в переводе с медицинского на человеческий, гласил, что никаких внутренних причин не обнаружено, и рекомендовал искать внешнее воздействие. Гарри читал эти взаимоисключающие бумаги, пока не почувствовал, что начинает сходить с ума.

— Как так может быть?! Как? — он не слишком надеялся услышать ответ на свой риторический вопрос. — Должна же быть какая-то причина! Почему ее не могут найти?

Целитель Олдкастл, дежуривший этой ночью, как раз проверял состояние чар. Он поднял на Гарри живые карие глаза и улыбнулся понимающе:

— Тьма многолика, мистер Поттер, и изменчива, ее невозможно постичь полностью.

— Так вы считаете, что причина в темной магии? — уцепился за его слова Гарри.

Джинни вел другой целитель. Такой сложный случай, конечно, обсуждался на консилиуме, но родственникам сообщали окончательный вердикт, и Гарри был рад возможности услышать частное мнение. Он знал, что целитель Олдкастл считается одним из лучших специалистов по комплексным проклятиям. Ему было лет шестьдесят, невысокий, худощавый, предельно собранный, он не допускал лишних движений. Прикосновением палочки, целитель зафиксировал контрольные данные на пергаменте и обернулся к Гарри.

— Тьма — это не злая сила, как вы, наверное, считаете. Изначальная Тьма — материал творения — бытие и небытие, элементы и стихии, все возможности и вероятности, смешанные и неразделенные. Хаос. Наш мир, упорядоченный, подчиняющийся законам, рождается из Тьмы и, разрушаясь, становится Тьмой. Если бы можно было это остановить, он замер бы неподвижно в вечности, неизменный, рациональный и безжизненный. Не было бы ни смерти, ни рождений, ни преступлений, ни подвигов. Во Тьме черпают вдохновение художники и поэты, Тьма побуждает соединяться мужчин и женщин, из Тьмы приходят в мир новорожденные. Но Тьма порождает и диковинных чудовищ, и болезненные фантазии, и губительные страсти.

— Вы — слизеринец? — прервал его речь Гарри, не то, чтобы сейчас это имело для него принципиальное значение, но слишком уж непривычно звучали слова.

— Разумеется, — яркое пламя, горевшее в глазах целителя, погасло, и его лицо, только что одухотворенное, вновь стало заурядным и сосредоточенным. — Познав Тьму, можно получить власть над всем сущим, над жизнью и смертью. Именно это могущество обещает Распределяющая Шляпа слизеринцам, а не деньги и политическую карьеру, как многие думают. Недаром, самые лучшие целители заканчивали наш факультет.

— Правда? — удивился Гарри.

— По крайней мере, великие целители — те, кто поднимал на ноги безнадежно больных и останавливал эпидемии, — уточнил Олдкастл. — Даже у магглов медицинская эмблема — это змея.

— А я всегда считал, что Салазар Слизерин был темным магом, который творил страшные вещи, и его факультет готовит таких же.

— Я понимаю ваше предубеждение, — кивнул целитель. — Познать Тьму можно, лишь заглянув в глубину собственной души. Тайные желания, страхи, все, что человек старается спрятать от своего бодрствующего сознания, должны быть изучены. Тот, кто увидел Тьму в себе и принял ее, видит и Тьму внешнюю, но и она видит его. Слишком легко впустить ее в себя, отдаться ей, тогда для страстей и желаний мага не остается преград, он разрушает упорядоченный мир, возвращая его в состояние Хаоса. Но если темный маг сумеет подчинить свои желания, свои страсти, Тьма покорится ему, как звуки покоряются воле музыканта. На Слизерине учатся те, кто хочет властвовать над бытием и небытием, для кого магия — искусство преображения мира! — целитель Олдкастл взглянул прямо в глаза Гарри, потом прищурился и усмехнулся. — Не хочу ничего плохого сказать про другие факультеты. Райвенкло выпускает прекрасных ученых, но они слишком увлечены самим процессом исследования, до конкретных больных им, зачастую, нет дела. Хаффлпаффцы, наоборот, замечательные семейные доктора — чуткие, ответственные, терпеливые — но они не желают обобщать.

— А гриффиндорцы?

— Имеют склонность забывать, что должны не сражаться с болезнью, а лечить больного.

— А разве это не одно и то же?

— Некоторые болезни можно победить только вместе с больным. Например, ликантропия прекрасно лечится помещением серебра в сердце пациента, который, правда, при этом умирает, зато совершенно здоровым человеком.

— Я знал одного оборотня, — холодно произнес Гарри. — И никогда не причинил бы ему вреда, чтобы «излечить». И другие гриффиндорцы относились к нему прекрасно, в отличии от... от остальных.

— О, да! — понимающе улыбнулся Олдкастл. — Когда речь идет о ком-то, кто вам дорог, вы попросту отказываетесь считаться с проблемой. И сражаетесь уже, отстаивая право оборотня на преподавание в закрытой школе, право наркомана на зелье, право садиста на развлечения...

На это Гарри обиделся. Он многое мог бы сказать о садизме негриффиндорцев, но целитель дотронулся до его руки умиротворяющим жестом и сказал:

— Добро и зло живут в сердце каждого человека, мистер Поттер. Гриффиндорцы полагают, что со злом необходимо бороться, и либо пытаются уничтожить зло в человеке, зачастую вместе с ним самим, либо отказываются видеть и признавать зло таковым. Вы, надеюсь, помните легенду о змее и древе Познания?

Гарри кивнул.

— Так вот, гриффиндорцы считают, что во всем виноват змей и сражаются с ним и с тем, что считают его порождением. Хаффлпафцы думают, что виноваты они сами и смиренно исполняют наложенное наказание — в поте лица растят хлеб, в муках рожают детей. Райвенкловцы полагают, что дорого заплатив за возможность познания, необходимо ею пользоваться, они собирают и копят знания. Слизеринцы знают, что змей открыл путь к божественному могуществу через познание, а начинается познание с самого себя. То, что происходит с вашей невестой, мистер Поттер... Возможно, то, что уничтожает ее, выросло из крошечного зернышка Тьмы, которое было в ее душе. Так раковая опухоль может вырасти из обычной родинки или солнечного ожога, предательство из угодничества...

— Ревность из неуверенности, — прошептал Гарри.

— Вы на правильном пути, — кивнул Олдкастл.

У Гарри похолодели руки, он вспомнил, что Дамблдор говорил о Квиррелле. Волдеморт смог проникнуть в его душу, только потому, что он сам его впустил, но ведь и проклятый дневник Тома Риддла овладел волей Джинни не сразу, сначала она просто общалась с ним.

— Возможно, источник темного влияния, губящего вашу невесту, скрыт в ее душе, потому-то мы и не можем его определить. Хотя я ничего не могу утверждать. Я — не темный маг, а всего лишь скромный целитель, и этот случай для меня — загадка.

Олдкастл попрощался и покинул палату. Гарри остался наедине со своими мыслями. Он вспоминал то, что произошло на втором курсе, как Джинни выбросила дневник, но потом продолжила с ним общаться, все больше попадая под влияние Тома. А Рон? Ведь медальон не внушал ему что-то совершенно чуждое, а растравлял реально существующие чувства. Да, и сам Гарри, злясь на Дамблдора, не мог различить собственные эмоции и внушенные Волдемортом.

Следующей ночью дежурила целительница Найтингейл. Высокая, прямая, она походила на царственную особу, даже форменная мантия сидела на ней, как церемониальная одежда. На вид ей было не больше сорока пяти лет, но по отдельным репликам целителей, Гарри понял, что Найтингейл училась в одно время с Олдкастлом. У нее был высокий безмятежный лоб и отрешенный взгляд светло-серых глаз, словно никакие заботы не имели над ней власти. Гарри поинтересовался, что она думает о Тьме и темных магах.

— Вы с целителем Олдкастлом беседовали? — недовольно поджала целительница тонкие губы. — Он, конечно, сказал, что мы не можем поставить точный диагноз, потому что не познали Тьму и не обрели власти над ней. Это такой слизеринский атавизм — все сводить к власти, как для гриффиндорцев — к борьбе.

— Почему атавизм?

— Вспомните, когда был основан Хогвартс, — взгляд Найтингейл устремился в даль, а голос приобрел лекторские интонации. — Статуса секретности не было, маги и магглы жили вместе, а роль женщины в маггловском обществе ограничивалась домашним хозяйством. Неужели, вы думаете, что сыновья рыцарей согласились бы учиться у ведьм? Это было совершенно невозможно! Благородные поступали на факультеты Салазара Слизерина и Годрика Гриффиндора, а простолюдины шли к Ровене Райвенкло и Хельге Хаффлпафф.

— Правда?

— А вас никогда не смущало, что второй цвет у Слизерина и Гриффиндора — благородный металл?

— Я об этом не задумывался.

— Вспомните структуру средневекового общества — два первых благородных сословия: дворянство и духовенство. Гриффиндорцы сражаются, слизеринцы советуют, направляют, подсказывают. Все эти мудрые старцы и прекрасные феи из легенд — типичные слизеринцы.

— А рыцари — гриффиндорцы?

— Разумеется, — целительница кивнула. — Программа обучения Гриффиндора и Слизерина включала боевые искусства, верховую езду, танцы, этикет, геральдику, а Райвекло и Хаффлпафф изучали бытовую магию и уход за магическими существами. На зельеварении благородные сэры изготовляли умиротворяющий бальзам, а простолюдины — зелье от чесотки, одни трансфигурировали золотые кубки, другие — глиняные миски. А после введения Статуса секретности, все это потеряло смысл: вне маггловского общества дворянство было пустым звуком. Тогда наибольшее значение стало придаваться чистокровности — исчезла возможность поднять свой социальный статус, служа королю. Программа обучения стала единой, хотя по привычке Слизерин и Гриффиндор продолжают соединять на зельеварении и трансфигурации.

— Интересно, — ошеломленно проговорил Гарри. — Я и не подозревал об этом.

— Так вот, — целительница Найтингейл снисходительно улыбнулась, — гриффиндорцы, потеряв рыцарский статус, продолжают искать чудовищ и рваться в бой, а слизеринцы воображают, что видят этих чудовищ и могут подчинить их себе. Целитель Олдкастл, так же, как все мы, не понимает, в чем причина болезни, и невольно обращается к привычным для слизеринца сказкам. Мне жаль расстраивать вас, мистер Поттер, но никакой Тьмы, которую можно было бы познать, не существует. Если и был первозданный Хаос, он давно преобразован в Космос. Разумеется, мы знаем далеко не все, но с каждым веком, с каждым годом объем наших знаний о мире увеличивается.

— Я не могу ждать годы, а тем более века!

— Столько и не надо. Просто болезнь мисс Уизли еще не локализовалась, поэтому мы не можем ее определить. Вам нужно набраться терпения. Другого пути нет, поверьте. Вы уже попытались прибегнуть к альтернативным методам — разве они сказали вам что-то, чего вы не знали раньше? — целительница взглянула на Гарри с укоризной.

— Нет, — со вздохом согласился он.

Целительница Найтингейл покинула палату. Гарри вернулся к кровати: Джинни лежала неподвижно, как много дней до этого, но глаза ее были открыты.

— Привет, — прошептал он.

Затуманенный взгляд на мгновение скользнул по его лицу. Гарри дотронулся до пальцев Джинни, сухих и холодных — никакого ответа! Он осторожно сжал ее руку — она выскальзывала, словно ледышка. Но он поднес ее к губам, поцеловал каждый палец, каждую косточку. Чары на запястье мерно пульсировали красным светом. Гарри прижался к ладони щекой, ему почудилось легкое, почти неосязаемое движение. Он взглянул в лицо Джинни — глаза у нее были закрыты. Со вздохом Гарри положил ее руку на кровать и укрыл одеялом, оставив открытым запястье.

С целителем, который вел Джинни, он поговорил через два дня. Во время обхода целитель Гарденер подробно и понятно рассказал о показаниях чар. Надо заметить, что целительница Найтингейл всегда употребляла медицинские термины, и понять ее было нелегко, а Олдкастл сообщал свои выводы.

Гарденер напоминал Гарри Невилла Лонгботтома, не только внешне, хотя он тоже был высоким и плотным, но и своей скромностью, добродушием, надежностью. Он напомнил Гарри, что с двух часов дня он проводит консультации для родственников больных. Выслушав довольно путаные объяснения, Гарденер вздохнул:

— Слизерин и Райвенкло теоретизируют, а Гриффиндор пытается найти в их словах руководство к действию.

Гарри как-то сразу понял, что сам целитель учился на Хаффлпаффе.

— Целитель Олдкастл и целительница Найтингейл — прекрасные специалисты, они близко к сердцу принимают этот случай, и пытаются найти объяснение, понятное им самим. Понимаете, мистер Поттер? Они себе объясняют, не вам.

— Но кто из них прав?!

— Смотря, в чем. Если в вопросе о распределении, то, на самом деле, Основатели брали на свой факультет тех, кто хотел у них учиться, кто видел в их личности образец для себя.

— Я хочу знать, что делать? — Гарри вскочил с кресла. — Ждать, когда вы определите болезнь, искать темного мага, что-то еще?

— Все, мистер Поттер. Поддерживать жизненные процессы, регулярно брать анализы, приглашать специалистов. Мы все делаем.

Гарри покинул кабинет неуспокоенный. Он не сомневался в добросовестности целителей, но понимал, что возможности магов ограничены. Они делают все, но этого, по-видимому, недостаточно.

Он заглянул в палату. В изголовье кровати сидела Молли, ее губы шевелились почти беззвучно. Гарри прислушался и узнал колыбельную. Молли вплетала в немудреную мелодию ласковые слова, все новые и новые, кажется, она могла петь так бесконечно, глядя на лицо своей девочки и ничего вокруг не замечая. Гарри тихонько прикрыл дверь и отошел к окну. На улице шел мокрый снег, крупные тяжелые хлопья падали на стекло и превращались в потоки воды. Казалось, это слезы льются в бесконечном горе. Впервые в жизни Гарри пожалел, что не умеет сочинять стихов. Если бы он мог излить свою боль словами, хотя бы чужими словами! Но поэзия прошла мимо него, и горе, не находя выхода, закипало солеными слезами, жгло глаза. Гарри прислонился лбом к холодному стеклу, теперь капли падали на подоконник с этой стороны окна.

Могу ли я изведать счастье снова,

Лишенный отдыха и благостного сна,

Коль ночью бремя дней гнетет меня сурово,

А днем ночной тоской душа удручена.

Вильям Шекспир.

О, как я лгал когда-то, говоря:

«Моя любовь не может быть сильнее».

Не знал я, полным пламенем горя,

Что я любить еще нежней умею.

Вильям Шекспир.

В субботу Гарри передал свой пост у постели больной Биллу. Сегодня должна была вернуться из Дурмштанга Гермиона, и они собирались встретиться, но было еще слишком рано даже для дружеского визита. Нужно было отдохнуть, поспать, привести себя в порядок, и Гарри отправился домой. Он до сих пор с трудом вспоминал, куда ему аппарировать, и не сразу находил нужную калитку. Этот дом они выбрали вместе с Джинни и собирались въехать, вернувшись из медового месяца. Он не хотел жить здесь один! Но свадьба все откладывалась, срок аренды холостяцкой квартиры закончился, оставаться в Норе, когда Джинни в больнице, ему было неловко. В октябре Гарри переехал, но так и не почувствовал дом своим. Он спал, мылся, изредка ел — пользовался им, как номером в гостинице, не пытаясь разложить вещи, обустроить быт. Все комнаты, кроме спальни оставались запертыми, окна были немыты, задняя дверь не отпиралась.

Гарри прошел в единственную жилую комнату, сбросил зимнюю мантию на стул, скинул мокрые ботинки и, не раздеваясь, упал на кровать. Он закрыл глаза и провалился в глубокий сон. Снилась ему бесконечная зима, пасмурное небо, больничный сумрак, приглушенные голоса целителей. Он сидел у постели Джинни, смотрел, как жизнь оставляет ее, и ничего не мог сделать. Ничего!

Рывком Гарри сел на кровати. Он задыхался, глаза ничего не видели в темноте. «Ночь. Сейчас ночь. Я спал, и мне приснился кошмар. На самом деле ничего этого не было! Не могло быть!» Он вздохнул с облегчением. Через мгновение Гарри сообразил, что спит на покрывале одетым, понял, что иллюзию ночной темноты создают плотно задернутые шторы, вспомнил, как сегодня утром вернулся из госпиталя.

Пора было собираться к Рону и Гермионе. Есть хотелось немилосердно, но ничего съедобного на кухне обнаружить не удалось. Гарри обманул желудок горячим чаем и отправился в душ. К стыду своему он не мог вспомнить, когда последний раз мыл голову и чистил зубы. Точно не вчера. И брился последний раз... давно. Он яростно тер кожу мочалкой, словно пытался содрать ее, извел полфлакона шампуня, долго стоял под горячей струей, смывая мыльную пену, накопившуюся усталость, тоску и тревогу.

Гигиенические процедуры освежили и взбодрили его: все-таки, он был еще очень молод и физически здоров, а значит, не мог надолго погрузиться в отчаяние. Угнетенное состояние духа не вязалось с телесными ощущениями, и, незаметно для себя, Гарри отвлекся от мрачных мыслей.

Он поспешил на встречу с друзьями, по пути заглянул в пекарню на Друрри-Лейн и купил пирог с рубленым мясом. Долго стоял перед бочонками эля старейшей на Британских островах компании: «Джон Ячменное Зерно», но решил, что об этом Рон, наверняка, позаботился.

— Привет! — воскликнула Гермиона, открыв дверь.

— Привет, ох... — Гарри вовремя прикусил язык — с порога сообщать девушке, что выглядит она ужасно — недопустимо. Но, что делать, если так оно и было? Гермиона похудела и осунулась, красные воспаленные глаза под опухшими веками глядели слегка безумно. Она посторонилась, пропуская его. По дороге на кухню Гарри сформулировал более тактичный вариант:

— Ты что, сутками в библиотеке сидела?

— На ночь ее закрывают, — ответила Гермиона без тени иронии и принялась яростно тереть глаза кулаками. — Как песка насыпали! — пожаловалась она. — Рон, кофе скоро будет? Я засну сейчас!

Рон отозвался невнятным мычанием — он сосредоточенно варил кофе.

— Магически копировать книги нельзя — приходиться переписывать. Магией в библиотеке пользоваться запрещено, а там половина — на кириллице или руническим письмом... Я перерисовывала, не вникая, потом уже дома накладывала чары перевода и пыталась разобрать нужно это или нет. Хорошо Виктор помог и прабабка его, — Гермиона устало махнула рукой. — Все нужно пересмотреть, привести в систему, разобрать.

— Я помогу. И Рон, и... — Гарри отдал ей пирог и открыл толстую тетрадь, которая лежала на обеденном столе. — А может быть, и нет. Что это?

— Сокращения. Мои. Условные обозначения. Не бери в голову, сама разберусь.

Гермиона развернула бумагу и облизнулась.

— Рон иди к столу — есть еда!

Они ели пирог и пили кофе, в который Гермиона щедро добавила нечто алкогольное, пахнущее травами — подарок прабабушки Виктора.

— Самое плохое, я понятия не имею, есть ли среди этих записей то, что нам нужно или нет. Сказки, легенды, воспоминания — множество похожих случаев и разные способы избавления от недуга. Их все проверить — жизни не хватит! А неверный способ может оказаться смертельным.

— Ты справишься, — произнес Рон с глубокой убежденностью. — Ты же разобралась с Дарами Смерти!

— Тогда я точно знала: в этих сказках что-то есть, — глухо отозвалась Гермиона. — И мантия-невидимка была под рукой. Нужно было просто поставить кусочки на место, как сложить паззл. Сейчас у меня детали из разных наборов перемешаны. А может, это и не части паззла, просто обрывки разноцветного картона.

Рон щедро налил ей в чашку настойки, Гермиона отхлебнула и продолжила с горячностью:

— Я просто не представляю, где искать, что искать? Если разгадка прячется в старой сказке или в обрядовой песне, или в путевых заметках, как я пойму, что это она?

— Олдкастл говорит, что темный маг разобрался бы, — сказал Гарри.

Рон негодующе фыркнул, показывая, как он относится к темным магам и тем, кто предлагает прибегнуть к их помощи.

— Он считает, — Гарри имел в виду Олдкастла, — что лучшими целителями были слизеринцы, те, кто познал Тьму и научились ею управлять. И даже у магглов эмблемой медицины служит змея.

— Что, правда? — удивился Рон.

— Насчет эмблемы — правда, — ответила Гермиона.

— У магглов медицинская эмблема — символ Слизерина?!

— Правда, правда, змея. Только не от Салазара Слизерина, а от древнегреческого Асклепия — бога медицины. Он был сыном Аполлона и великим врачом, но, когда начал воскрешать мертвых, Зевс разгневался и убил его молнией. А знаете, это очень слизеринская история! Здесь и власть над смертью, и гнев ревнивых богов, и наказание тому, кто дерзнул нарушить установленный порядок. Олдкастл не так уж не прав.

— Найтингейл думает, что он фантазирует. Она считает, мы просто должны ждать, пока причина болезни не проявится.

— А Гарденер, что говорит?

— Что тут думать — прыгать надо! — ответил Гарри любимым присловьем начальника следственного отдела.

— Олдкастл прав — нам нужна помощь человека, разбирающегося в темных искусствах, — решительно заявила Гермиона. — И не просто разбирающегося, а того, кто сам практиковал их.

— Гермиона, подумай, — Рон обеспокоенно наклонился к ней. — Это не шутки! Тьма порабощает тех, кто воображает, будто подчинил ее себе. А ты у нас умница, ты сама разберешься!

— Мне нужен не ум, а опыт, — поджала губы Гермиона. — Помните пропавшего астролога? Сколько вы любовались на последний составленный им гороскоп? Два месяца! Пока его случайно не увидела Лаванда Браун. Она сразу определила, что эти записи не имеют смысла.

Гарри вздрогнул, а Рон поморщился. Два месяца Аврорат искал астролога, сбежавшего с уникальным бриллиантом, а он был мертв! Его убийца — метаморф — принял облик жертвы и оставил следы специально для авроров. Он допустил единственный промах — составил гороскоп для назойливого клиента, не зная, что все записи архивируются. От выговора авроров Поттера и Уизли спасло только то, что их шеф сам изучал предсказания у Треллони и ничего странного в бумагах астролога не замечал, пока его собственная секретарша не объяснила что к чему.

— Ну, хорошо, — Рон смирился, видимо. — Где мы будем искать практикующего темного мага? Сразу в Азкабане или обойдем всех слизеринцев с просьбой о помощи? Представляю, как они ринутся нам помогать!

— Далеко не все слизеринцы нас ненавидят, — сказал Гарри. — Ты же сам же ходишь с Флинтом на квиддич.

Отношение к Маркусу Флинту оставалось более чем прохладным даже после того, как он женился на Кэти Белл. Все изменилось в ходе эпопеи с портретом директора Снейпа. Гарри тогда с удивлением обнаружил, что далеко не все относятся к его затее с пониманием, и даже те, кто ему помогает, делают это из уважения лично к нему. Поэтому искренняя поддержка Маркуса и Кэти оказалась очень ценна — чуть ли не единственные, они считали делом чести повесить портрет последнего директора в Хогвартсе.

— Ага, Флинт! — отозвался Рон. — Ты прав, отношения с ним нормальные, но какой из него знаток темных искусств? И с Гойлом то же, и с Забини... Все, кто спокойно живет, легально работает, темной магии чураются, а те, кто ее тайком практикует, тебе об этом не доложат!

— Слагхорн! — воскликнула Гермиона. — Чем не знаток?

Гарри едва не взвыл от досады. Конечно же, Слагхорн! Как он мог не подумать о нем? Наверное, потому, что всегда относился несколько свысока — не мог забыть, как толстяк трясся от страха перед Волдемортом, как легко он велся на лесть. Да, Слагхорн — не герой, но он многое знает, и не откажется помочь.

Оставив преподавание, Гораций Слагхорн жил уединенно и место пребывания не афишировал. Связаться с ним удалось через Блейза Забини, который передал Гарри приглашение посетить виллу «Белая башня», вручил координаты для аппарации и план местности с нарисованным маршрутом. Рон был на дежурстве, и в гости Гарри отправился вместе с Гермионой.

В Южной Англии снега на земле уже не было, но деревья стояли голые, и живая изгородь имела довольно-таки жалкий вид. Гарри и Гермиона шли по главной улице курортного городка, почти безлюдного, неприветливого. Некоторые дома пустовали, в других часть окон была наглухо закрыта ставнями.

— Что это? — удивился Гарри.

— Не сезон, — отозвалась Гермиона. — Дома и комнаты сдаются отдыхающим на лето. Сейчас жизнь замерла: и отели закрыты, и половина магазинов.

Сильный порыв ветра швырнул волосы ей в лицо и едва не сорвал с Гарри очки.

— Тьфу! — Гермиона выплюнула попавшую в рот прядь и взглянула на карту. — Кажется, нам наверх.

На холме виднелись останки римской крепости, и небольшой аккуратный храм, видимо не так давно восстановленный. «Построили заново неоязычники, для колорита», — ехидно заметила Гермиона — подъем привел ее в дурное расположение духа. Мощеная камнем тропа оказалось не слишком пологой и очень длинной — она извивалась, как змея, и Гарри показалось, что они прошли путь, раз в пять больше, чем, если бы дорога была прямой. С высоты открывался вид на море — свинцово-серое сейчас, и, наверное, нежно бирюзовое летом.

Виллу «Белая башня» от ветра и любопытных взглядов скрывали развалины крепости. Не будь у Гарри в руках плана местности, он ни за что не стал бы плутать по лабиринту каменных стен, поросших колючими кустами. Наконец, путешественники выбрались на террасу и увидели перед собой аккуратный белый дом. «Особняк? Слишком маленький... Особнячок? Небольшой особнячок — интересно, так можно сказать?» — бормотала Гермиона. Гарри дернул за шнурок колокольчика — раздался мелодичный звон, и двери распахнулись.

Внутреннее убранство виллы представляло образец викторианского жилища. В обстановку замечательно вписывался сам хозяин, облаченный в бархатную мантию гранатового цвета. Он радушно встретил гостей, осведомился о дороге, посетовал, что римляне наложили на местность мощные антиаппарационные чары, изрядно осложнив ему жизнь. Гарри не поверил, что Слагхорн путешествует по пересеченной местности, спускаясь в город, но благоразумно промолчал. Гости расположились в креслах у камина, Гораций Слагхорн разлил по фарфоровым чашечкам душистый чай, себе щедро плеснул сливок. Как ни хотелось Гарри скорее приступить к беседе, разыгравшейся на свежем воздухе, аппетит требовал свое. Какое-то время они с Гермионой дружно работали челюстями, уничтожая пирог с ревенем, овсяное печенье и медовые пряники. Слагхорн глядел на них с добродушной улыбкой.

— Позвольте предложить вам десерт.

На столе возникла фарфоровое блюдо с клубникой. Сочные, ярко-красные ягоды источали умопомрачительный аромат лета. Гарри едва не застонал — съесть хотелось все! А Слагхорн призвал еще и корзину со спелыми вишнями.

— Из моего сада, — сказал он с гордостью. — Сегодня утром сорвал.

— Они же не созревают одновременно? — удивилась Гермиона, не донеся клубнику до рта.

— Сад зачарован, — самодовольно отозвался Слагхорн. — Когда на одной аллее май, на другой в разгаре лето.

— О! — глаза Гермионы загорелись фанатичным огнем.

— Если желаете, мы можем совершить прогулку.

— Простите, — Гарри поспешил вмешаться. — Мы сегодня по делу. Понимаете, случилось несчастье — Джинни... — у него перехватило дыхание. Слагхорн сочувственно закивал:

— Да-да, я слышал. Такое горе! Юная, яркая — настоящая звездочка! Смерть и болезнь никого не щадят.

— Целители не могут определить, что с ней: никакой патологии — она должна быть здорова, но ее силы уходят. Просто в никуда! Никаких следов постороннего воздействия.

— А кто ее целитель?

— Гарденер, профессор Адам Гарденер.

— Знающий специалист, — кивнул Слагхорн, — очень дотошный и ответственный.

— Целитель Олдкастл говорит, что им не хватает знаний темных искусств. И опыта в этой области, — медленно и осторожно произнес Гарри.

— Олдкастл? Ах, Бенедикт! Да, он имеет обыкновение говорить то, что думает, — Слагхорн неодобрительно покачал головой.

— Разве это плохо? — спросил Гарри.

— Не всегда уместно. Однажды он едва не лишился работы: обнаружил, что один из подопечных Альбуса — тогда декана Гриффиндора — пристрастился к опиуму. Мальчика поймали на воровстве, в Аврорате ему стало плохо, отправили на обследование в Мунго. Бенедикт настаивал на лечении в специализированной клинике, Альбус был против. Тогда Олдкастл выступил в Совете Попечителей, требовал расследования, но его слово против слова победителя Гриндевальда... Мальчик вернулся в Хогвартс, а коллеги объявили Бенедикту бойкот.

— Дамблдор не мог так поступить! — воскликнула Гермиона.

— Альбус считал, что мальчик должен сделать собственный выбор, — пожал плечами Слагхорн. — Кстати, вы должны его знать, некто Флетчер.

— Вот почему Олдкастл сказал, что гриффиндорцы отстаивают право наркомана на зелье, не желая видеть истинную проблему! — сообразил Гарри.

— Есть у вашего факультета такая тенденция, — улыбнулся Слагхорн. — Проблема наркомана — не отравленный зельем организм, а стремление одурманить себя.

— Я понимаю, — поторопился Гарри. — Это, как с Петтигрю. Он же не в одночасье стал предателем, что-то росло в его душе, долго росло, разрушало все хорошее, что у него было, а никто не заметил.

Слагхорн кивнул:

— Чудесно, что вы это понимаете. Тьма не врывается в наш мир сама по себе. Ее можно призвать и направить. Для этого мало произнести заклинание, нужно в какой-то степени пожертвовать собой, впустить в свою душу Тьму, слиться с ней. Потому и возможно обнаружить источник темномагического воздействия — само проклятие является частью мага. Хотя, конечно, многие темные маги хорошо умеют запутывать следы, но они все равно есть.

— Да, я знаю, — Гарри еле сдерживался, чтобы не перебить собеседника. Все-таки он был аврором, и профессионально занимался распутыванием следов. Правда, в Аврорате и Министерстве говорили о характерном магическом почерке или ментальном отпечатке, но разница лишь в терминологии, не так ли?

— Мы не обнаружили никаких следов темной магии. Ни целители, ни наши эксперты. Все говорят, что воздействия не было.

— Если Адам уверен в этом, стоит к нему прислушаться. Будь у него хоть тень сомнения, он бы не успокоился, пока не разобрался, — уверил Слагхорн. — Однако я хотел сказать, что не всегда Тьму призывают сознательно для какой-то цели. Представьте себе, что наш мир — это сфера, — Слагхорн прикоснулся палочкой к фарфоровой чашке, и прозрачный радужный шар завис в воздухе. — Ее оболочка хрупкая, но пластичная, способная восстанавливаться, — он щелкнул по шару ногтем, поверхность пошла было трещинами, но оболочка словно поглотила их. — Мы с вами находимся внутри сферы, а снаружи — Хаос, мы видим его образы во сне и в мечтах. Должен сразу сказать, что внешняя Тьма постоянно просачивается к нам, преображается, становится частью нашего мира, и, наоборот, что-то уходит от нас. Но некоторые поступки как бы раскалывают оболочку изнутри, и тогда в этот разлом устремляется Тьма, завладевает преступником и разрушает его. Я не случайно сказал «преступник», речь идет о нарушении основополагающих законов, таких, как «не убий». Вы знаете, что убийство раскалывает душу, и для этого не нужно ни суда, ни палача, ни мстителей, это всего лишь естественное следствие самого деяния. И в этом случае, разумеется, никто не найдет никаких следов темномагического воздействия.

— Но Джинни никогда никого не убивала!

— «Не убий!» — не единственный закон, я упомянул о нем лишь для наглядности.

— А какие еще есть законы? — Гермиона приготовила блокнот.

— Каждая религиозная система предлагает свой собственный список, но, к сожалению, до нас дошли сильно отредактированные версии. Так, прелюбодеяние во многих культурах считается преступлением только для женщин. Для иудеев и христиан содомия — страшный грех, а для человека античности — вариант проявления дружеских чувств. Кто-то отказывается от вина и свинины, кто-то — от любой пищи животного происхождения, а некоторые племена считают деликатесом человечину.

— Получается, только «не убий» — универсальный закон, — задумчиво произнесла Гермиона.

— Не совсем. Например, убийство самого себя — для японцев достойный конец земного пути, а для христиан — страшный грех. Многие культуры одобряют кровную месть, и, наоборот, отказ от нее считают преступлением. Законы мироздания нигде не зафиксированы, люди издавна пытаются сформулировать их, но... Возможно, они меняются во времени и пространстве, или вовсе неподвластны человеческому разуму.

Гарри отчаянно хотелось вернуть разговор в более конкретное русло, он взглянул на Гермиону. Она слушала Слагхорна так же, как на втором курсе внимала Локхарту, ждать от нее помощи было бесполезно.

— Сэр, вы поможете нам? — Гарри отбросил деликатность. — Мы просим вас о помощи!

— О! — Слагхорн всплеснул руками. — Чем я могу вам помочь? Я же не целитель.

— Нам не нужен целитель! Вы сами говорили, что Гарденер свое дело знает. Нам нужен тот, кто разбирается во всех этих материях, тот, кто поймет, что с Джинни.

— Я работала в библиотеке Дурмштанга, — Гермиона достала из сумочки толстую тетрадь и положила ее перед собой на стол. — Я думаю, искушенный человек сможет найти в этих записях путеводную нить.

— Искушенный человек! — Гораций Слагхорн сложил ладони домиком и внимательно посмотрел на гостей. — Увы, но вы пришли не по адресу: я не практикующий темный маг. Я заглянул в бездну и отпрянул в ужасе, встретив ее ответный взгляд.

Сердце Гарри ухнуло куда-то в желудок:

— Как же так? — жалобно спросил он. — Вы столько всего знаете!

Слагхорн тяжело вздохнул:

— Знать и уметь — не одно и то же. Вы не могли не заметить, что снимать проклятие с той девочки Альбус позвал не меня, а Северуса. Да и свою руку он доверил ему.

Гарри не знал, что на это ответить. Промолчала и Гермиона.

— Позвольте, прибегнуть к сравнению, — Слагхорн вытянул губы трубочкой, подбирая подходящий образ. — Допустим, у меня есть превосходная коллекция музыкальных инструментов, оригинальные нотные записи, письма композиторов, я неплохо играю на фортепиано, знаю историю создания великих произведений и малоизвестные факты из жизни музыкантов. Однако я не могу по нескольким нотам восстановить потерянный шедевр и сыграть его.

— И Олдкастл сравнивал магию с музыкой, — заметил Гарри, просто, чтобы не молчать.

— Магия — искусство, как музыка, живопись, стихосложение, — Слагхорн с видимым удовольствием развивал тему. — В Хогвартсе вы разучиваете гаммы, знакомитесь с нотной грамотой, узнаете произведения. Большинство выпускников остается на этом уровне, некоторые становятся выдающимися исполнителями, шедевры создают единицы.

— Но вы знаете, кто сможет помочь нам? — спросила Гермиона. — Среди ваших учеников, наверняка, найдется кто-нибудь достаточно искушенный в темных искусствах.

— Темные маги, которых я знал, либо мертвы, либо в Азкабане, — ответил Слагхорн.

— Надо поговорить с Кингсли, он должен знать хоть одного темного мага. Пусть, даже из тех, кто сидит в Азкабане. Гермиона, как ты думаешь, он согласиться на амнистию? Гермиона! — Гарри остановился, не услышав ответа подруги. До сих пор он был уверен, что она идет рядом и слушает его рассуждения. Покрутив головой, он увидел, что Гермиона замерла неподвижно, словно ее поразило заклятие оцепенения. Рефлекторно пригнувшись и выхватив палочку, Гарри бросился к ней.

— Законы! — Гермиона уставилась на него широко распахнутыми глазами, и он с облегчением вздохнул — никаких заклинаний.

— Слагхорн говорил про законы, которым подчиняется наш мир, изначальные законы! Древнейшие законы охраняли род, свою кровь! Понимаешь, Гарри? Уизли называют предателями крови. Тебе известно почему?

— Они хорошо относятся к магглам и магглорожденным.

— Нет, нет, нет! Этого недостаточно! Дамблдора называли магглолюбцем, но не предателем крови, и Лонгботтомов... Твоего отца не называли предателем крови, хотя он женился на магглорожденной ведьме. И про Паркинсон я ничего такого не слышала. Предательство крови — это какой-то серьезный проступок против рода!

— Почему тогда пострадала только Джинни!

— Она — последний ребенок, она — девочка, наконец, она родилась седьмой. Или же, — Гермионо прикусила губу. — Или же с нее все только начинается, братья будут следующими.

— Ты уверена?

— Я ни в чем не уверена! — Гермиона схватила его за руку и потащила вперед. — Нам нужно к мистеру Уизли!

Какой тоской душа не сражена —

Быть стойким заставляют времена.

«Король Лир», Вильям Шекспир.

Богатство, честь, в конце концов,

Приносят мало счастья.

И жаль мне трусов и глупцов,

Что их покорны власти.

«Любовь и бедность», Роберт Бернс.

За последние месяцы Артур Уизли постарел больше, чем за все, то время, что Гарри знал его. Он обмяк, как сдувшийся воздушный шарик, кожа на лице обвисла, волосы не поседели, но, словно бы, выцвели, глаза потускнели и глядели растерянно. Он силился выказать гостям радушие, но было видно, что мысли его далеко. Приветствуя Гермиону, задавая ей вопросы о Дурмштанге, Артур явно не ждал ответов, кажется, он тут же забывал, о чем спрашивал. Его взгляд метался по комнате, застывал, устремленный в одну точку, пальцы беспокойно двигались, откручивали пуговицы, терли лицо, ерошили короткие легкие волосы.

— Сэр! — Гермиона набрала воздуха, словно перед прыжком в воду, и выпалила:

— Почему вас называют «предателем крови»?

— О?! — Артур замер, уставившись на нее.

— Мы подумали, что Джинни могла стать жертвой какого-то семейного проклятия... — принялась объяснять Гермиона.

— А-а. Да, я понимаю... В самом деле, логично. Да, да, — Артур закивал головой. — Но это не так! Нет, этого не могло случиться.

Гермиона скептически поджала губы:

— Мистер Уизли, — начала она с максимально возможной мягкостью. — При всем уважении к вам, я не думаю, что вы можете быть объективны.

Артур вздохнул.

— Я расскажу вам, и вы сами все поймете. Давайте, присядем. Может быть, чаю?

— Мы только что из-за стола, спасибо, — ответил Гарри.

Они расположились в гостиной перед камином, и Артур Уизли начал рассказ:

— Род наш старинный и чистокровный, издавна связан с Гриффиндором. Один из Уизли был оруженосцем и другом сына Годрика Гриффиндора, наставником его внуков. Он сразил великана-людоеда и завоевал его земли. Уизли всегда отличались отвагой и охотно сражались, как в магических войнах, так и в маггловских. Они верно служили английскому королю, очищали его владения от свирепых чудовищ и темных магов, от драконов, мантикор, троллей, оборотней, грифонов, кентавров...

— Ой! — пискнула Гермиона.

— Да, именно так, — Артур, не отрываясь, смотрел на огонь, словно перед его взором разворачивалось эпическое действо. — Кровь убитых ложилась на наш род тяжким бременем, предсмертные проклятия накапливались, магия разрушения кипела, переливаясь через край. Уизли с каждым поколением становились все более безрассудными, упрямыми, нетерпимыми, вспыльчивыми, они враждовали с соседями, и друг с другом. Все сложнее становилось продолжать род: погибали невесты, жены не могли выносить ребенка или умирали в родах, дети не переживали младенчества, а выжившие оказывались сквибами и не могли наследовать магического имущества — им стирали память и подбрасывали магглам, а иногда... иногда убивали. Старшая ветвь нашего рода пресеклась бы еще до принятия Статуса секретности, но Годвин Уизли усыновил своего внучатого племянника и передал наследство ему. Так с тех пор и повелось: глава рода брал на воспитание детей своих бедных родственников.

Моего дядю Чарльза усыновил Родерик Уизли, и он сгорел за несколько лет. Не дожил до совершеннолетия. Мне было тогда пять лет, и я его, конечно, не помню. На похоронах отец рассорился с главой рода. Хоть я и был очень мал, но понял, что папа отказался поселиться в родовом замке Уизли. Родерик назвал его предателем крови. Ему было больше ста лет, но стариком он не выглядел, высокий крепкий, рыжебородый, в ярости он швырнул табакерку в окно и не разбил, а пробил стекло. Я очень испугался, но через несколько дней Родерик пришел, когда отца не было дома, и стал звать меня в гости. Раньше он никогда не обращал на меня внимания, и я его совсем не знал, но теперь он был очень ласков, говорил, что хочет угостить меня настоящим многоэтажным тортом, который умеют печь только его эльфы. А еще они делают пряничных человечков, которые разыгрывают сказки лучше, чем куклы на ярмарке. Он обещал прокатить меня на пони, на настоящем гиппогрифе, рассказывал, какой чудесный у него сад, сколько интересных игрушек. Он подарил мне старинный кинжал, сказал, что в замке меня ждет зачарованный арбалет и ручной ястреб, я почти согласился пойти с ним, но тут вернулся отец. Как они кричали! Папа выгнал Родерика и выкинул кинжал, а я разрыдался. Я так хотел попробовать торт и прокатиться на пони! Я уже полюбил мой кинжал! Я кричал папе, что ненавижу его, что хочу к дедушке Родерику! Отец не смог меня успокоить, позвал маму, я дулся на него несколько дней, потом все забылось. Однажды, когда я уже был подростком, отец пришел ко мне ночью и долго рассказывал о своем брате Чарли, какой он был веселый, живой, и как он изменился, поселившись в родовом замке.

Родерик Уизли пережил моего отца на полгода. Мы с Молли тогда были помолвлены и собирались пожениться после окончания траура. Нас пригласили на чтение завещания в замок. Вся родовая собственность была отписана мне. Только от перечисления захватывало дух: сам замок, земли вокруг, золотые слитки в сокровищнице, фамильные украшения, артефакты! Мы с Молли ходили из комнаты в комнату, не веря глазам: такая это была роскошь! Правда, в главном зале вдоль стен стояли чучела диких зверей, а рядом с портретами висели отрубленные головы чудовищ, но какие были витражи, затканные золотом портьеры, украшенные самоцветами мечи! Все, что можно было увидеть с главной башни, принадлежало нам: лес, река, зеленые луга! Взявшись за руки, мы гуляли по саду — о, что это был за сад! И вышли на семейное кладбище. Мы бродили среди надгробий и читали надписи: мертворожденные младенцы, маленькие дети, подростки, юноши и девушки. «Это какой-то Молох! — сказала Молли. — Я не хочу отдавать ему своих детей». Меня словно ледяной водой окатили: зачем все это богатство, все это великолепие, если мои дети будут умирать один за другим, если я потеряю Молли?

Мы проговорили всю ночь, гадали, как нам извернуться: отдать часть денег на благотворительность, попросить прощения у кентавров, прибегнуть к темной магии? Но это был самообман. Нельзя получить все, ничем не пожертвовав, и мы с Молли сделали выбор. Утром я в присутствии нотариуса, душеприказчика и свидетелей отказался вступить в наследство. Какой вой подняли портреты! Как они проклинали меня! Кричали, что я предал своих предков, отрекшись от них, я предал своих детей, лишив их родового наследства. Эльфы подхватили крики, они визжали и бесновались, замок содрогался от воплей и проклятий. Мы поспешили уйти, никто нас не задерживал. Ворота с грохотом затворились, замок содрогнулся и исчез вместе со всем накопленным богатством, эльфами, призраками, и только вороны черной тучей поднялись в небо и разлетелись с хриплым карканьем.

Артур замолчал. Гарри откашлялся, не зная, что сказать. Он взглянул на Гермиону, похоже, она временно потеряла дар речи.

— Иногда мне сниться, — тихо проговорил Артур, — что я вступил в наследство, и живу в прекрасном старинном замке, эльфы выполняют все мои капризы, министр почтительно кланяется при встрече. Все уважают меня и опасаются моего гнева. Все восхищаются молодостью и красотой моей жены, подражают ее нарядам и прическам. Мой сын и наследник — первый денди Британии, ни у кого нет такой метлы, таких собак, таких девушек.

— А Джинни? — осторожно спросил Гарри.

— Джинни нет, и других детей нет.

— Я поняла, — Гермиона положила свою ладонь на плечо Артура. — Вы отказались от наследства, чтобы избежать того, что происходит с Джинни сейчас.

— Где вы были?! — Рон кипел от возмущения. Он стоял посреди гостиной в носках и форменной мантии аврора с палочкой в правой руке и надкушенным сэндвичем в левой.

— Мы оставили записку!

— Да?! «Отправились к С. Скоро будем». Потрясающе! Кто этот С.? Когда скоро?

— Мы у Слагхорна были.

— А почему вас Патронус не нашел?

— У него магические барьеры еще с римских времен! Параноик старый — мы полтора часа до него добирались, по камням скакали, потом столько же обратно.

— Извини. Я не предполагала, что мы так задержимся. Просто мы еще к твоему отцу зашли. Я подумала, что Джинни могла пострадать из-за родового проклятия, — вздохнула Гермиона. — А ты знаешь, что Уизли владели родовым замком, и землями, и... — затараторила было она, но осеклась под насмешливым взглядом. — Разумеется, знаешь.

— Угу, — Рон прожевал кусок. — Без подробностей, но в целом семейную историю знаю. Даже был там один раз. Еще до Хогвартса. Билл взял с собой. Порыбачить.

— И как?

— Никак. Просто холм, просто лес, просто речка. К нам это место отношения уже не имеет. Стоп, — Рон нахмурился. — Но родовое проклятие в любом случае не могло поразить Джинни — она помолвлена с Поттером.

— И что? — не понял Гарри.

— Как что? — оторопел Рон.

— Помолвка! — пораженная Гермиона заметалась по комнате. — У магглов сейчас помолвка имеет чисто символическое значение, но еще сто лет назад к ней относились очень серьезно! Это было что-то вроде договора о намерениях. А у магов?

— Магический договор, — ответил Рон. — Акт перехода из рода отца в род мужа, разрыв старых магических связей, образование новых. Помолвка запускает процесс, свадьба его завершает.

— Разорвать помолвку без очень серьезных оснований было невозможно, — Гермиона задумчиво накручивала на палец прядь волос. — Это грозило очень неприятными последствиями.

— Почти как нарушение Непреложного обета.

— Что?!

«Почему мне никто не сказал?» — едва не завопил Гарри.

— Успокойся, — Рон ухмыльнулся. — По взаимному согласию расстаться можно без проблем, просто выразить обоюдное желание — и все. Это если на другой женишься, тогда мало не покажется, а так-то и гулять можно. Мужикам, естественно.

— А ведьмам? — скрипучим голосом спросила Гермиона.

— Родная, это очень древний обычай, из тех времен, когда после первой брачной ночи выносили гостям окровавленные простыни, а неверных жен забивали камнями или прилюдно сжигали.

— То есть, измена невесты — это преступление. Магия нового рода может отвергнуть ее.

Гарри не сразу сообразил, куда клонит Гермиона, когда же понял:

— Да, ты что?! Джинни любит меня!

— Моя сестренка никогда бы такого не сделала! — вторил ему Рон.

— Но все ведь сходится: Джинни заболела после заключения помолвки, и свадьбы не было. И всякий раз, когда приближалась дата, ей становилось хуже!

— Нет! Нет, нет и нет. Джинни не изменяла мне! И думать так о ней — подло!

— А раньше? Вспомни, сколько у нее было парней, даже Джордж говорил, что она их меняет, как перчатки!

— Это было давно, — процедил Гарри сквозь зубы. — Она просто дурачилась. И мы не были помолвлены.

— А в тот год, когда мы искали крестражи? — Гермиона не сдавалась. — Она была в Хогвартсе, ей было одиноко, страшно, неужели она не могла просто потянуться к человеческому теплу?

— Я сам разорвал наши отношения, и у Джинни не было никаких обязательств передо мной.

— Гермиона хватит! — Рон не выдержал. — Остановись, наконец.

— Ладно, ладно. Но представьте: кто-то, допустим Дин Томас, подарил ей кольцо с мыслью, что здорово было бы видеть ее своей женой. А Джинни приняла подарок и подумала, что он славный парень и она могла бы его полюбить. Ведь для магии важно намерение! И когда Джинни приняла предложение Гарри возник конфликт. Нельзя отвергать эту версию только потому, что вам она не нравится. Нужно проверить все.

Гарри упорно молчал.

— Рон! — взмолилась Гермиона. — Ты должен понимать, что я права! Нам нужно опросить всех, кто учился с Джинни, поговорить в Хогсмите.

— Я не буду никого расспрашивать об этом! — выкрикнул Гарри.

— Он прав, — Рон вздохнул. — Ему такие вопросы задавать нельзя.

Она милей и веселей

Ягненка на лугу.

И никаких грехов за ней

Признать я не могу.

Ее глаза яснее дня,

А грех ее один:

С такою щедростью меня

Дарит любовью Джин!

Роберт Бернс.

Бейтесь, о други! Боритесь прилежно,

Хоть бой и неравен, борьба безнадежна.

Над вами светила молчат в вышине,

Под вами могилы, молчат и оне.

Федор Тютчев.

Гермиона упорно искала доказательства своей версии. Рон помогал ей с видимым неудовольствием, но было ясно — на самом деле он не меньше, чем она, хочет найти подтверждение. Какая разница, с кем и как развлекалась его сестренка, если Джинни будет жива и здорова? Гарри и сам уже так думал. Лишь из упрямства он кривился, когда Гермиона начинала рассказывать о результатах расследования. Впрочем, результаты не обнадеживали: Дин Томас женился, Невилл Лонгботтом, с которым Джинни очень сблизилась в год директорства Снейпа, был помолвлен, он клялся, что отношения у них были чисто дружеские, и ни о ком, кроме Гарри, Джинни тогда и не думала. Остальные ее кавалеры не считали прогулки по Хогсмиту и неумелые поцелуи на Астрономической Башне чем-то серьезным. Джинни была веселой, яркой, энергичной, она хохотала над довольно плоскими шутками, обожала квиддич и сливочное пиво, не трусила, не капризничала, словом, была идеальной подружкой. Однако в роли жены и возлюбленной ее бойфренды видели не «своего парня» Джинни, а какое-нибудь более эфирное создание.

— Если и были какие-то тайные движения сердца, — подвела итог Гермиона, — об этом известно только Джинни. И то — не факт. Расспросить ее невозможно. Вот если бы применить легилеменцию!

— Ее даже к преступникам не применяют, — отозвался Рон.

— Слишком сложно, — Гермиона вздохнула. — Все равно, что исполнить Крейцерову сонату, если воспользоваться терминологией Слагхорна. Маги с таким уровнем мастерства в Аврорате не работают.

«Что интересно, — лениво подумал Гарри, — у нее и в мыслях нет, кого-нибудь оскорбить. Она даже не думает, что ее слова могут задеть, просто констатирует факт. А вот если ее назвать бобром — обидится, а ведь это — правда: она похожа на бобра своей решимостью разгрызть дерево, необходимое для строительства плотины...» Гарри вздрогнул и затряс головой, отгоняя видение — Гермиона сосредоточенно обнюхивает ствол, постукивая плоским мокрым хвостом. Недосып и постоянное эмоциональное напряжение давали о себе знать. Вчера он задремал на стуле, и ему пригрезилось, что Хедвиг пролетела мимо, едва не задев крылом его лицо. Движение воздуха, скользнувшего по щеке, ощущалось столь явственно, что он вскочил на ноги и обшарил всю палату. Разумеется, ничего не обнаружил. Сигнальные чары никак не реагировали, а стоило для проверки зажечь слабенький Люмос, принялись тревожно пульсировать. Вот и сейчас, он почти отключился и прослушал, что ему пытается втолковать Гермиона.

— Извини, — Гарри с силой потер лицо. — О чем ты говорила?

— Мы совсем забыли о Поттерах. Старинный, чистокровный род, происходящий от Певерелла, владельцы одного из Даров Смерти. Кто знает, какие сюрпризы таит ваша родовая магия.

Гарри пожал плечами:

— А как же я?

Рон фыркнул, Гермиона снисходительно улыбнулась:

— Ты единственный представитель рода — родовая магия не может обратиться против тебя. Это как, как...

— Как увидеть самого себя в хрустальном шаре, — подсказал Рон.

Гермиона кивнула, принимая сравнение из чуждой ей области.

— Собственно, в старинных, чистокровных семьях потому и стараются ограничиваться одним наследником, и не допускают появления внебрачных детей. Твой отец был единственным сыном, и твой дед тоже. Нам нужно обязательно просмотреть родословную Поттеров, проверить принадлежащие вам артефакты. И начать с твоей Мантии. В самом деле, Гарри, о чем мы думали? Один из Даров Смерти! Не странно ли: два Дара с подвохом, а один — нет?

— Игнатус правильно использовал Мантию, вот и все.

— Ага, Игнатус и все его потомки использовали Мантию правильно, тогда как Палочку и Камень правильно использовать невозможно!

— Почему невозможно?

— Воскрешающий Камень не воскрешает по-настоящему, он облекает плотью то, что осталось от личности, когда душа ушла. Старшая Палочка сама выбирает, кому ей служить.

— С чего ты взяла?!

— Гриндевальд украл Палочку у Григоровича, и она его признала. Волдеморт украл Палочку из гробницы Дамблдора, но она признала тебя.

— Дамблдор уже не был владельцем Палочки!

— Ну и что? Волдеморт присвоил ее, так же как Гриндевальд, неважно, кто был владельцем Палочки на тот момент. Вообще-то, ее называют Убивающей, логично, если бы она перешла к убийце своего предыдущего владельца, то есть к Снейпу.

— Он не победил Дамблдора!

— И Малфой не победил. Дамблдор не сопротивлялся Снейпу и не сражался с Малфоем. Ты выхватил у Драко палочки, извини, но назвать это победой в поединке нельзя — он с тобой не дрался.

Гарри похолодел:

— Ты хочешь сказать, я не был владельцем Старшей Палочки, когда вышел на поединок? Я ошибся?

— Палочка признала тебя, это факт, — ответила Гермиона. — Вопрос в том: почему? Малфой обезоружил Дамблдора, но Палочку не взял, Снейп убил — но Палочку не взял, они оба могли стать владельцами, но свое право не реализовали. Волдеморт Палочку присвоил и держал ее в руке. Ты объявил, что являешься истинным владельцем, хотя никого не убивал, и Палочки у тебя нет. Палочка признала тебя. Возможно, сыграла роль твоя уверенность, возможно, то, что Волдеморт уже не был человеком. В том-то и подвох, Гарри: просчитать поведение Убивающей Палочки нереально: она переходит к победителю, но победить ее владельца в честном поединке — невозможно! А значит, можно украсть Палочку, можно застать владельца врасплох и убить безоружным, или же владелец может поддаться. В любом случае, всегда остается лазейка, чтобы переход оспорить. И я думаю, лучше иметь простую надежную палочку, которая служит только тебе, чем самую мощную палочку, которая служит неизвестно кому.

— Как Снейп, — пробурчал Рон.

— Что? — обернулась к нему Гермиона.

— Я говорю, Волдеморт ценил Снейпа и «вершил с его помощью дела великие и ужасные», — Рон усмехнулся, цитируя, — а в последний момент оказалось, что у Снейпа другой хозяин.

Гермиона наклонила голову.

— Нехорошо так говорить, все же человек не инструмент, — задумчиво сказала она. — Но речь сейчас не об этом. Мантия — то же самое, что и Палочка, только наоборот.

Гарри несколько раз повторил эту фразу про себя.

— Ты сама-то поняла, что сказала? — Рон озвучил его мысли.

— Разумеется! — вспыхнула Гермиона. — Палочка идеальное оружие, Мантия — идеальная маскировка, и то, и другое — средства обезопасить свою собственную жизнь. А вот Камень должен исправить ситуацию, когда беда уже случилась! И самого владельца он не спасет.

Гарри ничего не успел ответить — огонь в камине вспыхнул зеленым, и появившийся в пламени Джордж торопливо заговорил:

— Рон, сигнальные чары сработали! Кто-то пытался проникнуть в палату! В Аврорат я уже сообщил... А, Гарри, и ты здесь! Жду вас в Мунго.

Когда Гарри, Рон и Гермиона вышли из камина в холле больницы, там уже толпились авроры. В палату их не пустили — целители осматривали больную. Гарри прислонился к стене и зажмурился, с трудом удерживаясь, чтобы не начать биться головой. Вчера ему не почудилось — в палате кто-то был! Его измученный мозг расшифровал смутное ощущение, как бесшумный полет совы, и Гарри счел происшествие сном. Если бы он очнулся на секунду раньше, если бы догадался вызвать охрану!

Кто-то дотронулся до его плеча.

— Пей! — Джордж протягивал ему флягу. — Ты белый, как стена.

Гарри принюхался и почувствовал кофейный запах. «Жаль, сейчас не помешало бы что-то с градусами, но горячий кофе — тоже неплохо». Сама фляга была холодной, но это ничего не значило, скорее всего, она сохраняла температуру содержимого. Гарри сделал глоток — огненная жидкость обожгла пищевод, побежала по сосудам, ударила в мозг.

— Что, что это? — едва сумел выговорить он, отдышавшись.

Джордж ухмыльнулся и забрал флягу. В самом деле, глупо было думать, что Джордж Уизли станет носить с собой кофе.

— Там все в порядке, — кивнул он на дверь и поправил себя. — То есть, так же как было. Ложная тревога. Какой-то сбой.

— Как ложная?

— Выброс стихийной магии у кого-то из пациентов, или целитель ошибся, например, Патронус не туда отправил, вот сигнальные чары и сработали.

— Нет! — Гарри замотал головой. — Здесь кто-то был. Кто-то или что-то. Я вчера почувствовал, но решил, что приснилось, — он сжал кулаки.

Джордж посмотрел на него с сожалением:

— Никого не было, Гарри. Джинни хуже не стало.

— Ей и лучше не становится! Наверняка, из-за таких вот посещений!

Авроры и целители согласились с мнением Джорджа. Никаких доказательств постороннего присутствия не было. Меры безопасности на общественно значимых объектах ввели летом 1998 года, первоначально они показались обременительными, но оправдали себя блестяще. В холл больницы посетители попадали свободно, однако, пройти в отделения можно было только через регистратуру. Всякий раз, пропуская посетителя, регистратор снимал магический щит, через который не мог проникнуть ни маг, ни сквиб, ни анимаг, а сигнальные чары реагировали на магию, в том числе, и на артефакты, такие, как мантия-невидимка. Оставалась возможность использовать Оборотное. Авроры опросили посетителей и выяснили, что все зарегистрированные, действительно, были в Мунго в указанное время. Каждое снятие Щита фиксировалось, что исключало пособничество сотрудников больницы. Гарри все больше убеждался, что они имеют дело с каким-то неопознанным существом.

Сигнальные чары в палате среагировали на магию, но следов ее применения обнаружить не удалось. Гермиона подняла вопрос о легилеменции, возможно, Джинни что-нибудь видела, слышала или почувствовала.

— Мы не применяем легилеменцию, — устало ответил ей Адам Гарденер.

— Это слишком сложно, — понимающе кивнула Гермиона. — Но вы можете найти специалиста, и мы сами договоримся с ним...

— Это опасно, — прервал ее целитель Олдкастл.

— Для Джинни, — прошептал Гарри, он слишком хорошо помнил свои ощущения.

— Для легилемента, — уточнила целительница Найтингейл. — Человеческая психика не приспособлена к прямому контакту с чужим и чуждым сознанием. Среди наших пациентов вы, может быть, и встретите легилемента, среди коллег — вряд ли.

— А как же профессор Снейп? Он, конечно, не был целителем, но он преподавал в Хогвартсе, варил лечебные зелья, в том числе сложнейшие...

— И параллельно был Пожирателем смерти, — продолжила за Гермиону Найтингейл. — Неужели, вы думаете, что психически здоровый человек смог бы двадцать лет убедительно притворяться чудовищем? Пусть, восемнадцать. Он должен был искренне разделять все убеждения Пожирателей, иначе выдал бы себя, и также искренне верить Альбусу Дамблдору, иначе не стал бы хранить ему верность. Не смог бы. Тем более, после убийства.

— Дамблдор сам просил его, — Гарри устал повторять эти слова.

Сколько бы он не пересказывал увиденное в воспоминаниях, какие бы доказательства не приводил, убийство Дамблдора оставалось камнем преткновения.

— Вы же аврор, мистер Поттер, вы должны знать, почему применение Непростительных карается Азкабаном, — заметил Олдкастл.

Гарри кивнул, разумеется, он знал, что Непростительные заклятия изменяют сознание мага, стирают сдерживающие факторы, и он становится опасен для окружающих. Но к Снейпу это не относилось:

— Альбус Дамблдор сказал, что только от него самого зависит, расколется ли его душа, если он избавит умирающего от мучений.

— От него самого, — эхом отозвался Олдкастл. — Можно, обливаясь слезами, дать другу смертельный яд, заколоть его или задушить, и сохранить в душе светлые воспоминания о нем, верность общим ценностям. Но, чтобы Авада Кедавра поразила насмерть, нужно всей душой желать смерти этому человеку, нужно уничтожить все хорошее, что с ним связано, вырвать его образ из своего сердца! Простите меня за высокопарность.

— Вы абсолютно правы, Бенедикт, — поддержала его Найтингейл. — То, что профессор Снейп после убийства Дамблдора продолжал следовать его плану, я могу объяснить только раздвоением личности.

— Контролируемое безумие, — шепнула Гермиона.

— И начинается оно с легилеменции, окклюменции и прочих игр разума, — подвел итог Гарденер.

Идею с легилеменцией пришлось оставить, впрочем, Гарри она с самого начала не казалась привлекательной. Обычные методы не могли обнаружить зловредного влияния. Явное бессилие Аврората, Отдела Тайн и целителей приводило его в отчаяние, и он обратился к Министру, надеясь, что бывший аврор и член Ордена Феникса поможет найти специалиста. Кингсли Шеклблот выслушал его очень внимательно.

— Гарри, ты понимаешь, что темную магию практиковать запрещено? Именно мы постарались, чтобы этот запрет не остался на бумаге, и темные маги, чья деятельность была доказана, получили реальное наказание. Неужели, кто-то из тех, кто сидит в Азкабане, согласится помогать тебе?

— Но если пообещать свободу?

— Пообещать? — спросил Кингсли странным голосом.

— Освободить того, кто спасет Джинни. Я... я готов отдать все, чтобы она выздоровела!

— Даже так, — Кингсли встал из-за стола, прошелся по кабинету и остановился, скрестив на груди руки. — Нам было непросто добиться сотрудничества населения. Слишком долго преступники откупались от наказания, слишком крепко люди усвоили, что лучший способ сохранить свою жизнь — ничего не видеть, ничего не слышать, ни во что не вмешиваться. Нам только-только начинают доверять, и если мы будем без суда выпускать преступников, это доверие лопнет, как мыльный пузырь.

— Необязательно объявлять об этом! Можно тайно.

— В проступке нет греха, — Кингсли очень внимательно смотрел на него. — В огласке только грех. Вы знаете, кто это сказал?

— Тартюф, — щеки Гермионы вспыхнули пунцовым румянцем.

— Лицемер. Аврор Поттер, тот, кто стоит на страже закона, не имеет права отбрасывать закон, если он ему неудобен. Плохой закон необходимо менять в установленном порядке, но пренебрегать им нельзя! Если вы полагаете, что кто-то осужден несправедливо, предъявите доказательства, укажите смягчающие обстоятельства, и суд решит его судьбу. Я обещаю ускорить процедуру насколько это возможно.

— Вы не понимаете? Речь же идет о Джинни! — выкрикнул Гарри. Кингсли прикрыл глаза и медленно, словно с усилием произнес:

— Я не буду действовать исподтишка. Я не буду нарушать закон, ради хороших ребят и добрых знакомых. Я слишком хорошо знаю, чем это заканчивается. Мне удавалось так долго дурить свое начальство, потому что всем, абсолютно всем, не было никакого дела до закона и служебных инструкций. Министр торговал правосудием, и простые авроры считали, что тоже имеют право на свои маленькие слабости. Мы все прикрывали друг друга, а те, кто сам не служил в Аврорате и Министерстве считали нас одной шайкой. Когда Волдеморт захватил Министерство, никто не встал на его защиту, простые маги сочли, что наши разборки их не касаются. Наше общество было расколото, и стало легкой добычей Пожирателей. Я не допущу повторения. И вам не позволю.

Гарри вышел из кабинета, шатаясь, как пьяный. Голова была легкой и пустой.

— На самом деле, он прав, — мрачно проговорила Гермиона.

— Кингсли прав?!

— Закон и смерть уравнивают всех — это основа справедливого общества. Люди не равны изначально, — пояснила она. — По уму, физическим и душевным качествам, по обстоятельствам рождения. Единственное равенство, которое дано — равенство перед смертью, и единственное равенство, которое может обеспечить общество — это равенство перед законом.

— К чему ты клонишь? — Гарри остановился.

— Подумай, кого бы ты оживил после Битвы за Хогвартс? — Гермиона ответила вопросом на вопрос. Гарри честно задумался:

— Оживил? Как? Ты же сама говорила, что Воскрешающий Камень не воскрешает.

— Допустим, есть у тебя такая возможность... Ну, не знаю, Пожиратели убили единорога и можно воспользоваться его кровью, скажем, до заката солнца. Кого ты оживишь?

— Фреда, Ремуса... Постой, я понял. На всех крови не хватит.

— Не хватит. На всех погибших в Битве, на всех убитых в эту ночь, на всех умерших. И те, кто потерял близких, спросят, а чем их родные хуже Фреда Уизли и Ремуса Люпина? Тем, что у Гарри Поттера в дружках не ходили? И ты не сможешь запретить Деннису Криви отправить какого-нибудь Пожирателя под Империо убивать единорога, чтобы спасти Колина. Его брат имеет право на жизнь не меньше, чем брат Рона Уизли.

— Что же делать тогда — вылить кровь единорога?

— Не знаю. У этой задачи нет решения. Воспользоваться шансом и спасти тех, кто дорог тебе — неправильно. Несправедливо, нечестно! Не воспользоваться и дать дорогому человеку погибнуть... Так тоже нельзя! — с неожиданной яростью выкрикнула Гермиона.

Гарри принял решение.

— Одного темного мага я знаю, — он почувствовал, как его губы растягиваются в кривой ухмылке. — Который жив и не в Азкабане.

На горном Олимпе блаженствуют боги,

Бессмертье их чуждо тоски и тревоги.

Труд и тревога для смертных сердец,

Для них нет победы, для них есть конец!

Федор Тютчев.

— Еще гасконец, фи! — Но умный и холодный,

Успеха жаждет он, а потому

Добьется он всего... Уж как тебе угодно,

Вот мой совет — пойдем, поклонимся ему.

«Сирано де Бержерак», Эдмон Ростан.

— Малфой?! Я ушам своим не верю! — Рон взбесившимся терьером метался по кухне. — Он скользкий, бессовестный гад с черной лживой душонкой! Неужели, ты думаешь, что он поможет нам?

— Поможет, — процедил Гарри. — Именно потому, что он скользкий и бессовестный гад. Он лезет вон из кожи, пытаясь вернуть то, что потерял, служа Волдеморту. Он поможет нам, но не просто так.

— По крайней мере, не станет вредить, не посмеет, — добавила Гермиона.

— Малфой подкинул Джинни дневник, — похоже, Рон выдохся. — Она едва не погибла из-за него.

— Значит, пришло время искупить вину, — отрезал Гарри.

— Вам придется пойти вдвоем, — с сожалением заметила Гермиона. — Не будем дразнить Малфоя моим присутствием. Рон, не кипятись, он расценит мое вторжение, как демонстрацию силы, неприкрытое давление, а нам нужна его помощь, причем добровольная.

За пять послевоенных лет Люциус Малфой надежно обосновался в мире бизнеса. Он инвестировал, выступал посредником, договаривался, договаривался, договаривался... И вот уже один из Ближнего круга Пожирателей смерти занимает офис в самом центре магического Лондона, и через своего секретаря назначает время для встречи кавалерам Ордена Мерлина.

Помещение, в которое секретарь проводил Рона и Гарри, могло служить эталоном кабинета современного делового мага, лояльного к магглам. Магические светильники по периметру потолка превосходно имитировали электрическое освещение, и только эксперт определил бы, что панели беленого дуба, действительно, сделаны из натурального дерева. Жалюзи на окнах, узкие подоконники, стеллажи с папками. На широком столе — письменный прибор из пестрого камня и бронзовая хищная птица, инструктированная сверкающими камнями. На одной из стен — черно-белая фотография — мода на них охватила магов после войны: маггловское изображение близкого родственника ненавязчиво свидетельствовало о политических симпатиях. Удивительное дело, но даже у яростных поборников чистоты крови отыскались такие фотографии. Их реставрировали магически, а при наличии нескольких близких по времени снимков, можно было зачаровать на движение, почти как колдографию. Солидная доля в этом бизнесе принадлежала Люциусу Малфою. Собственно, это было первое сделанное им после войны вложение капитала, и Аврорат тогда сбился с ног, силясь найти хоть какой-то криминал.

Фотография в кабинете Малфоя была подлинным произведением искусства: черно-белый снимок казался живым. Гарри не мог отвести взгляд от худощавого мужчины, который стоял в пол-оборота к зрителям. Тень от шляпы почти скрывала его лицо, видно было резкую линию подбородка, жесткий рот, небрежно зажатую между зубов сигарету. Гарри не знал, что перед ним Хэмфри Богарт в фильме «Мальтийский сокол».

— Мистер Поттер, мистер Уизли, прошу вас, — хозяин кабинета выступил из-за стеллажей, по-видимому, там скрывалась дверь. Он был столь же безупречен, как и его кабинет, но выглядел более искусственным, чем черно-белая фотография. Гладкое лицо, ровный тон кожи, ни одного волоска не выбивается из аккуратной прически, ни одной морщинки на сюртуке — объемное изображение с обложки глянцевого журнала.

Широким жестом Люциус Малфой указал на кожаный диван. Гарри остался стоять, Рон последовал его примеру. Убедившись, что посетители не собираются садиться, Малфой занял место за письменным столом и откинулся на спинку кресла:

— Я слушаю вас.

Гарри сглотнул.

— Сэр, моя невеста, Джинни... Джиневра Уизли больна! — выпалил он и остановился.

— Об этом сообщали в прессе.

— Она очень тяжело больна, — Гарри снова замолчал.

— Если молодая ведьма с небольшими перерывами находится в госпитале более полугода, очевидно, что это не насморк.

— Она умирает! Никто не понимает, что с ней! — выкрикнул Гарри. — Я прошу вас о помощи, пожалуйста... — он отчаянно жалел, что его речь вышла такой сумбурной. Накануне Гермиона заставила его вызубрить несколько ритуальных формул, но сейчас все они вылетели из головы.

— Чем же я могу помочь вам, мистер Поттер? — холеное лицо Малфоя выразило легкое удивление. — Вы богаты, имеете обширные связи, влияние — вам не составит труда найти самых лучших целителей, приобрести самые эффективные средства.

— Мне не нужны целители — они ничего не могут сделать! Мне нужен темный маг.

— Практиковать темную магию запрещено, мистер Поттер. А я — законопослушный гражданин, — Малфой строго взглянул на него.

— Но вы темный маг! — подал голос Рон.

— Суд с вами не согласился.

— Вы практиковали темную магию!

— Как и вы. Мистер Поттер, применение Сектумсемпры и Круциатуса не сделало вас темным магом.

Возразить на это было нечего. Гарри взял себя в руки и выговорил:

— Я прошу вас. Помогите найти темного мага. У вас обширные знакомства, деловые связи... — его голос прервался. Рон с шумом выдохнул.

Малфой рассматривал их с любопытством энтомолога.

— Какие же вы забавные, гриффиндорцы, — проговорил он. — Уничтожаете морально и физически лояльного вам темного мага, а потом ищете ему замену. Неужели, вы думаете, судьба Северуса Снейпа вдохновит кого-нибудь на сотрудничество? И по вашему щелчку выстроится очередь желающих вывернуться наизнанку, чтобы получить в награду презрение, брезгливое недоверие, позор и смерть?

К такому повороту Гарри не был готов. Он ожидал, что Малфой будет торговаться, льстить или займет глухую оборону. Но обвинять! Тем более, Гарри не предполагал, что речь зайдет о Снейпе. Он уже привык считать его человеком Дамблдора, отважным бойцом Ордена Феникса, своим защитником, и как-то упустил из виду, что Малфой знает Снейпа с другой стороны и может совершенно иначе оценивать и его поступки, и последствия их. Пока Гарри пытался придумать, что сказать, выступил Рон:

— Снейп договаривался с Дамблдором. Мы ничего не знали.

— Но вы оставили его умирать в Визжащей Хижине.

— Все не так! Мы его не оставляли, он уже был мертв, — воскликнул Гарри.

— Правда? Вы можете вот так, на глазок, определить жив человек или умер? Я, например, не могу. Тем более, если речь идет о маге. Даже уничтожение тела не является гарантией, были, знаете ли, прецеденты.

— Гермиона сказала, что он умер! — привел Рон железный аргумент.

— Странно, что с таким талантом диагноста мисс Грейнджер до сих пор не возглавила Мунго. Бедные целители используют специальные заклинания, артефакты, а ей достаточно беглого взгляда! — Малфой резко наклонился вперед и произнес, чеканя каждое слово:

— Вы оставили человека умирать.

— Мы думали, он — враг! — выкрикнул Рон.

— А с каких пор Уизли стали моими друзьями? — удивился Малфой.

— Не друзьями, — оказывается, Рон тоже умел шипеть. — Вы доказали это, когда подсунули моей сестре проклятый дневник. Вы едва не убили ее!

«Зачем?! — едва не взвыл Гарри. — Слишком рано! Нужно было попробовать уговорить его. А этот довод оставить на крайний случай. Теперь он свернет разговор!»

Но Гарри ошибся.

— Вы обвиняете меня в том, что я предоставил вам ценнейший артефакт?! — вымолвил Малфой, потрясенно. — Рискуя жизнью, рискуя своей семьей! Я отдал то, что ваш отец, мистер Уизли, тщетно разыскивал в моем поместье! Как я мог подумать, что он не распознает артефакт у себя под носом? Как я мог усомниться в добросовестности вашего декана? Я был уверен, что к своим обязанностям она относится так же дотошно, как и Северус. Разве я виноват, что она — педагог с многолетним стажем — не обратила внимания на состояние девочки?

Рон беззвучно открывал рот, как рыба, вытащенная из воды. Гарри обомлел от такой наглости. С трудом собравшись с мыслями, он выговорил:

— Неправда! Вы хотели прогнать Альбуса Дамблдора из Хогвартса!

— Хотел, — пожал плечами Малфой. — Ваш директор не мог защитить учеников, даже не пытался этого сделать. Рядом с ним активизировался артефакт его врага, ради борьбы с которым он создал Орден Феникса, и что же? Как вы заметили, девочка едва не погибла.

Гарри наступил Рону на ногу, призывая к молчанию. Им не нужно доказывать свою правоту, им нужно добиться помощи Малфоя. И если для этого, придется проглотить свою гордость, он готов на это:

— Сэр, возможно, вы правы, — Гарри дрожал, как в лихорадке. — Я был ребенком и не мог судить о ваших мотивах. Вы не желали зла Джинни тогда. Помогите ей сейчас. За мной будет Долг жизни.

— И что с того? У вас был Долг жизни перед Северусом, но вы не пытались его вернуть. Когда мне понадобится ваша помощь, вы также легко забудете и этот Долг.

— Долг жизни? — прошептал Гарри. — Профессор Снейп спас меня на первом курсе, да. Он уплатил Долг жизни моему отцу.

— Интересно. Если я правильно понимаю, вы участвовали в составлении этой книги? — Малфой извлек одобренное Министерством издание «Документов и воспоминаний». Гарри кивнул.

— Посмотрим, — Малфой открыл заложенную страницу. — Здесь сказано, что, после того, как Волдеморт начал охоту на ваших родителей, а Северус Снейп стал работать на Орден Феникса, Джеймсу и Лили Поттер длительное время удавалось скрываться, избегать засад, ускользать от атак Пожирателей. По-моему, свой Долг Северус уплатил неоднократно.

— Но я не знал этого!

— Хорошо, вы не знали, — согласился Малфой. — Вот ваши собственные воспоминания: Северус Снейп не позволил Пожирателям убить вас после гибели Дамблдора. Об этом вы знали?

— Знал, — выдавил Гарри, понимая, что Малфой будет ждать его ответа, сколько угодно долго.

— Свидетельствуя в деле Сириуса Блэка, вы показали, что Северус Снейп доставил вас в Хогвартс. Вас, ваших друзей, вашего крестного. Или вы не считаете это спасением?

Гарри опустил голову.

— Он не оставил вас дементорам, оборотню, тварям из Запретного леса, а вы оставили его истекать кровью в Визжащей Хижине! Вам хватило времени собрать воспоминания, но вы даже не пытались помочь ему.

— Мне жаль, — Гарри поднял голову и взглянул Малфою в глаза. — Жаль, что я не знал того, что знаю сейчас. Мне жаль, что так получилось. Мне жаль, что я ничего не могу исправить! — его голос предательски зазвенел.

Малфой вздохнул:

— Вы думаете, я набиваю себе цену? — спросил он совершенно другим тоном. Горькая усмешка преобразила его, словно стерла весь глянец. Стала заметна сеточка морщин в уголках глаз, усталые тени, серебристый отлив волос на висках. — Покуражусь над вами, потешу самолюбие, а потом предложу сделку?

Именно так Гарри и думал, но после этих слов по спине у него пополз холодок.

— Если бы я мог вам помочь, мистер Поттер, вам даже не пришлось бы просить. Я сам предложил бы вам содействие. Бескорыстно. До глубины души раскаиваясь в том, что совершил когда-то. Вы бы поверили мне, мистер Поттер.

Гарри отрицательно качнул головой.

— Поверили бы, — зло усмехнулся Малфой. — Вам пришлось бы поверить или сделать вид, что верите. И ваше доверие принесло бы мне больше дивидендов, чем все, что я смог бы затребовать с вас. Но, увы, все темные маги, которых я знал, умерли или в Азкабане. Мне нечего вам предложить, и я могу позволить себе роскошь сказать то, что думаю на самом деле.

После неудачи у Малфоя Гарри, Рон и Гермиона отчаянно искали зацепки в семейной истории Поттеров. Увы, Джеймса и Лили общественное мнение произвело в святые сразу после их трагической гибели, и отблеск святости лег на весь род. Само предположение, что кто-то из Поттеров мог иметь дело с темной магией, вызывало бурное негодование. Устав слушать восторженные панегирики, друзья попытались расспросить Аберфорта. К сожалению, ему ничего не было известно о Мантии-невидимке, он не знал и не хотел знать никого из тех, с кем Альбус Дамблдор мог проводить совместные исследования. Аберфорт внимательно слушал рассуждения Гермионы о темной магии и все больше мрачнел.

— Чушь! — он со стуком поставил железную кружку, и огневиски выплеснулось на стол. — Бред! Какая внешняя тьма?

— Это аллегория, — пояснила Гермиона.

Аберфорт не дал ей продолжить:

— Это ... мозга! — он смачно выругался. — Аллегория! Скажи-ка, есть разница между магом, овладевшим силой Тьмы, и обнаглевшим от безнаказанности насильником?

Гермиона открыла рот, но Аберфорт стукнул кулаком по столу.

— Нет! Это один и тот же человек! Нет разницы, дробить кости специальным заклятием или молотком! Нет никакой Тьмы, кроме той, что внутри каждого человека, — он обвел их яростным взглядом, сделал большой глоток огневиски и продолжил уже спокойней. — Неразумный младенец знает лишь свое «хочу». Хочу есть, хочу спать, хочу какать. Взрослея, он узнает, что есть еще «надо» и «нельзя». Нельзя гадить, где попало, надо сесть на горшок. А те, кто не желает знать «надо» и «нельзя» ищут способы выполнять свое «хочу». И магглы находят их не хуже темных магов.

— Но Джинни...

— Не все болезни можно вылечить, — Аберфорт сгорбился и допил огневиски. — Не все беды — исправить, — он отошел от их столика.

— Он не про Джинни говорил! — сказала Гермиона звенящим голосом.

— Я понимаю. Но может быть, он прав, — Гарри отвел взгляд от Аберфорта. — И я обманываю себя, ищу темную магию там, где ее нет, потому что не могу смириться. Потому что только так, могу хоть что-то сделать. А на самом деле, я просто не хочу отпускать ее! — он закрыл лицо руками.

— Кыш! Кыш! Да, что же это за тварь такая! — голос Рона и звон упавшей посуды вырвали его из оцепенения.

— Это птица! Рон, Рон, прекрати, — кричала Гермиона. — У нее письмо!

Рон перестал отгонять странную белую птицу, и она уселась на стол перед Гарри.

— Что это за птица? — недоумевал Рон, разглядывая ее. — Никогда таких не видел. На ворону похожа.

— Ворон, — неуверенно сказала Гермиона. — О белых воронах я знаю, но ворон...

— Тихо! — Гарри впился глазами в пергамент. Четкие, ровные буквы складывались в слова:

«Возможно, ваша проблема имеет решение. Жду вас сегодня после шести. М.»

— Это Малфой прислал, — выдохнул Гарри. — Кажется, у него что-то есть для меня.

— Уже половина шестого, — озабоченно сказала Гермиона. — Пора собираться, тебе нужно зайти домой, переодеться. А Рону пора на дежурство.

На этот раз Люциус Малфой ждал его в кабинете.

— Итак, вы все еще хотите найти темного мага? — без предисловий спросил он.

— Да.

Малфой удовлетворенно кивнул.

— Присаживайтесь, — предложил он Гарри кресло, а сам расположился на диване.

— Один мой партнер на континенте вспомнил, что его компаньон однажды воспользовался услугами специалиста, — Малфой на мгновение запнулся, словно подбирая слова, — по решению нестандартных проблем. Я вышел на представителя этого человека и могу попробовать предложить ему работать на вас. Вы заинтересованы?

— Да! — воскликнул Гарри. — Конечно!

— В таком случае, предлагаю обсудить мой гонорар, как посредника. Я, видите ли, рискую своей репутацией. В случае неудачи или какого-либо недоразумения мои деловые партнеры могут усомниться в моей надежности.

— Я понимаю.

— Так как успех предприятия не будет зависеть от меня, я не стану требовать от вас чего-то из ряда вон выходящего. Я хочу вернуться в Совет Попечителей.

— Х-хогвартса?! — Гарри не поверил своим ушам.

— Разумеется.

— Но я... Я никак... Это не в моей компетенции! — нашелся он, наконец.

— Не важно, как вы этого добьетесь: запугаете, подкупите, наложите Конфундус. Не бледнейте, мистер Поттер, я шучу. Будет достаточно вашей просьбы.

— Может, вы согласитесь на что-нибудь другое? — Гарри сам понимал, что попытка переубедить Малфоя обречена на неудачу.

— Нет. Я хочу вернуть свое место в Совете Попечителей. Вы согласны на такие условия?

— Да.

— Прекрасно, — улыбке Малфоя позавидовал бы Локхарт. — Ждите моего сообщения.

О, наслажденье — скользить по краю!

Замрите, ангелы, смотрите, я играю!

Разбор грехов моих оставьте до поры

И оцените красоту игры.

Из к/ф "Двеннадцать стульев".

Весь мир — театр!

И в нем мужчины, женщины — актеры,

У всех свои есть выходы, уходы,

И каждый не одну играет роль.

«Как вам это понравится», Вильям Шекспир.

Свою часть договора Гарри выполнил. Намекнул попечителям, что он, Гарри Поттер, совсем не против возвращения Люциуса Малфоя в Совет. К его удивлению, эта инициатива никого не возмутила, наоборот, попечители обрадовались, что он «перерос юношеский максимализм и стал оценивать людей по их деловым качествам». А Макгоннагал пришлось обмануть. Он сказал, что Нарцисса умоляла его о помощи в деле восстановления доброго имени семьи. Гарри сильно сомневался, что Нарцисса Малфой, урожденная Блэк, стала бы кого-то умолять в ситуации менее критической, чем та, когда Волдерморт требовал от Драко убийство Дамблдора. Но Минерва Макгоннагал ему поверила и растрогалась: «Какое доброе у тебя сердце! Ты в каждом человеке видишь что-то хорошее и всем готов помочь!» Незаслуженная похвала смутила Гарри, но дело было сделано, и вскоре белый ворон принес ему письмо.

Встреча с темным магом была назначена в трактире «Золотой гиппогриф», который находился в одном из переулков, пересекающих Диагон-аллею. Название Гарри счел хорошим предзнаменованием. Местность он хорошо изучил, когда расследовал дело о пропавшем астрологе — в конце переулка находился Дом Гильдии Предсказателей, и прорицатели часто селились поблизости. Здесь же изготавливали и продавали хрустальные шары, карты, благовония и прочие принадлежности искусства ясновидения.

Гиппогриф на алой вывеске неторопливо помахивал золотыми крыльями и щелкал клювом. Поклонившись ему и получив ответный кивок, Гарри потянул за бронзовое кольцо, отполированное прикосновениями множества рук, массивная дверь отворилась легко и бесшумно. Он спустился на несколько ступеней и прошел в зал. Напротив входа располагалась полукруглая сцена, тоненький юноша играл на странном, похожем на скрипку, инструменте невыразимо печальную мелодию. Его глаза были прикрыты, и на длинных ресницах блестела слеза. Изумрудно-зеленое перо на шитой жемчугом шапочке покачивалось в такт. Справа от сцены находился бар, рядом с ним — лестница на второй этаж. Дубовые столы и скамейки были украшены затейливой резьбой. Окна — витражи изображали магических существ: мантикор, единорогов, драконов, грифонов и, конечно, гиппогрифов.

Гарри покрутил головой — никого, похожего на темного мага, он не видел. Посетителей в этот час почти не было. Две ничем не примечательные ведьмы за крайним столиком угощались горячим шоколадом и оживленно болтали, рядом с ними на лавке громоздились свертки с покупками. Маг с длинной узкой бородой в чалме и расшитом звездами халате увлеченно читал «Пророк». Два волшебника у стойки бара слушали музыканта, толстяк в камзоле, отделанном беличьим мехом, даже зажмурился от наслаждения, перебирая пальцами невидимые струны. Гарри нахмурился, видимо, придется подождать. Он подошел к бару.

— Мистер Поттер?

Гарри вздохнул — он привык, что его узнают в общественных местах, но сейчас не был настроен на светское общение. Он мрачно глянул на незнакомого мага и отвернулся, надеясь, что тот поймет намек.

— Говорят, вы искали встречи со мной,— продолжил тихий голос с едва заметным акцентом.

Гарри вздрогнул и впился глазами в незнакомца: худощавый, смуглолицый с ястребиным носом, черными, гладко зачесанными волосами. Нет, он совсем не то ожидал увидеть! «Впрочем, — спросил себя Гарри, — а как должен выглядеть темный маг? Мертвенно-бледное лицо, черные колодцы глаз, сальные пряди волос, развевающаяся мантия?» Он горько усмехнулся, осознав, что до сих пор связывал темные искусства с одним-единственным человеком, и ожидал встретить сегодня именно его или кого-то очень похожего. Но Снейп умер пять лет назад и не явится на помощь с мечом Гриффиндора и готовыми ответами. А другие темные маги не обязаны ходить с грязной головой и в черной мантии.

Доводы логики не могли погасить разочарования, чем дольше Гарри смотрел на незнакомца, тем сильнее сомневался в его искушенности. Он был похож не на знатока темных искусств, а на авантюриста. Вместо черной мантии на нем был роскошный темно-синий камзол, шитый серебром пояс стягивал талию, белоснежное кружево, выглядывающее из-за высокого воротника, подчеркивало золотисто-смуглую кожу. В чистых, блестящих волосах бархатная лента, в ухе поблескивает жемчужина, за поясом кинжал.

Маг откашлялся, и Гарри сообразил, что просто неприлично так разглядывать человека, он поспешно опустил глаза и пробормотал:

— Да, это я, — голос прозвучал хрипло, будто воронье карканье. — Я хотел с вами встретиться.

— В отдельном кабинете нам будет удобнее разговаривать.

Гарри кивнул. Они поднялись на второй этаж, в уже заказанный кабинет, на двери которого красовался вырезанный единорог. Ярко вспыхнула свеча, Гарри увидел стол, такой же, как в общем зале. Вместо скамеек, стояли четыре стула с высокими спинками, на одном из них лежал свернутый темно-серый плащ. Гарри сел с другой стороны стола.

— Что вы будете заказывать, мистер Поттер?

«Голос у него низкий, — подумал Гарри, — чуть хриплый, и говорит тихо, почти шепотом. Но слова падают в уши, словно тяжелые камни в воду. Круглые, черные камушки в темный омут — бульк!» Эту ночь Гарри провел в больнице, караулил невидимку и не спал ни минуты. Сейчас глаза у него закрывались.

— Мистер Поттер?

Гарри очнулся и попытался вспомнить, о чем его спрашивали. Нужно сделать заказ! На столе уже стояла темная бутыль и два бокала, но пить вино на голодный желудок показалось ему плохой идеей, а мысль о еде вызывала тошноту.

— Я бы выпил кофе.

Маг передал ему кофейную карту, Гарри внимательно просмотрел ее, но привычного экспрессо не нашел. Он ткнул палочкой в строчку «кофе по-турецки», надеясь, что это обычный черный кофе. Пока маг наливал в бокал вино, Гарри машинально отметил, что руки у него затянуты в черные шелковые перчатки, а пальцы украшены перстнями. На правом мизинце таинственно мерцал лунный камень в серебряной оправе, на среднем — крупный ярко-малиновый камень.

Перед Гарри появилась крошечная белая чашечка, на две трети заполненная кофе, черным, как смола, и на вид таким же густым.

— Итак, мистер Поттер, — его визави медленно цедил слова, разглядывая темно-рубиновое вино в бокале. — Вы хотели встретиться с темным магом.

— Хотел, — угрюмо согласился Гарри, не в силах справиться с нахлынувшим раздражением. Его ужасно нервировало, что он не знал, как обращаться к своему собеседнику. Получалось, что тот прекрасно осведомлен о его личности, а Гарри находится в полной неизвестности. Но, как бы ему не хотелось потребовать, чтобы маг назвался, он не мог себе этого позволить.

Чтобы спрятать свое недовольство Гарри сделал глоток, и ему показалось, что он хлебнул расплавленный металл. Стон сдержать удалось, но на глазах выступили слезы. Когда он отдышался, протер глаза и надел очки, увидел на столе стакан с водой. Напившись, Гарри хотел поблагодарить за помощь, но маг качнул головой, словно, говоря: «Мелочь, не стоит упоминания». Вслух он сказал:

— У нас рассказывают историю об англичанах, которые, потерпев кораблекрушение, десять лет прожили на необитаемом острове и не познакомились, так как некому было представить их друг другу.

Гарри хотел возразить, что этот анекдот давно устарел: даже в магической Британии, верной традициям, все успешно знакомятся без посредников, но не успел.

— Не будем уподобляться им, и создавать проблему из ничего. Ваше имя я знаю, а вы можете звать меня Рене Флорентиец.

«Флорентиец, житель Флоренции, — подумал Гарри. — Больше похоже на прозвище».

— Флорентиец — это фамилия такая?

— Вы можете называть меня Рене Флорентиец, — с нажимом повторил маг.

— Имя ненастоящее?

— «Что имя? Ведь роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет».

Гарри с трудом удержался, чтобы не заскрипеть зубами — у него не было настроения разгадывать шарады. Обожженный язык больно задевал саднящее нёбо, и это только усиливало раздражение. Зато сон, как рукой сняло, сейчас он чувствовал себя бодрым и злым.

— Понятно, — вздохнул Рене. — Литературные ассоциации вам чужды. Остановимся на том, что я отзываюсь на это имя, и перейдем к делу.

Гарри отодвинул в сторону чашку и посмотрел в черные глаза мага.

— Моя невеста больна, никто не знает, что с ней, — он так и не привык произносить вслух эти слова. — Все органы функционируют, как должно, но она не в силах встать с постели, не может есть, дышать... Целители бессильны, они не понимают, что происходит. Если это не темная магия, то я просто не знаю, что это. Вы поможете нам?

— Я не могу ничего обещать вам. Но я вас внимательно слушаю.

Гарри вытащил из внутреннего кармана мантии папку и увеличил ее.

— Вот, — протянул он пухлую тетрадь. — Это история болезни, копия. А это — выписки, сделанные моей подругой, может быть, они пригодятся.

— Хорошо, — Рене мельком взглянул на бумаги и отложил их на край стола. — Расскажите мне, что случилось с девушкой. С самого начала.

— Все началось летом, — сказал Гарри. — Мы объявили о помолвке. Мы, вообще-то, давно встречаемся, еще со школы, — он остановился. Вряд ли эти подробности относятся к делу, но темный маг слушал внимательно, не торопил.

Гарри собрался с мыслями и попытался еще раз:

— Джинни профессионально играет в квиддич. Играла. Она ушла из спорта. Мы решили, что сейчас самое время пожениться, — воспоминания затопили его. Гарри смотрел в черные глаза и видел Джинни, россыпь веснушек на ее носу, растрепанные ветром рыжие кудри. Он слышал ее смех, чувствовал, как ловкие пальчики снимают с него очки...

Гарри рассказывал, как они готовились к свадьбе, как мечтали о детях, как Джинни попала в больницу первый раз. Он сбивался и возвращался назад, вспоминал, какие проводили исследования в Мунго, как велось следствие. Рене не прерывал его, не задавал вопросов. Глядя в его глаза, было легко говорить. Гарри пересказал свои ночные беседы с целителями и печальную историю Уизли, версии Гермионы и рассуждения Слагхорна... Он точно заново пережил эти полгода, охрип и чувствовал себя выжатым, как лимон. Под конец Гарри рассказал о таинственном происшествии в Мунго.

— Мы все проверили: человек не мог проникнуть незамеченным. Наверное, это какая-то неизвестная тварь!

Рене пожал плечами:

— В любой охранной системе есть свои слабые места. Кстати, мне тоже придется их искать — я хочу взглянуть на вашу невесту, не привлекая внимания.

— Но как? Я же объяснил, что туда невозможно проникнуть!

— И это говорит человек, который сумел проникнуть в Гринготтс! Вы проведете меня невидимкой. Когда регистратор снимет щит, мы пройдем вдвоем.

— Сигнальные чары среагируют на Мантию, — возразил Гарри.

— На Мантию среагируют, и на чары тоже, а вот на зелье — нет.

О Зелье Невидимости Гарри слышал, но на практике с ним не сталкивался, так же, как не встречал злоумышленников, использующих Феликс Фелициус.

— И когда вы собираетесь туда пойти? — спросил он.

— Чем скорее, тем лучше. — Рене уменьшил папку с бумагами и забрал плащ.

— Прямо сейчас?

— А зачем тянуть?

В баре на первом этаже их ждал счет. Рене расплатился и направился к выходу, а Гарри задержался, пока бармен отсчитывал ему сдачу с золотого галеона за чашку кофе. Забрав мелочь, он выбежал из трактира и замер на пороге — темного мага в переулке не было. Гарри растерянно озирался по сторонам, не зная, что предпринять. Чья-то рука легла на его плечо, и он отшатнулся, выхватывая палочку.

— Не дергайтесь так, — прошелестел над ухом голос.

— Вы?! — Гарри спрятал палочку.

«Принял зелье на выходе из трактира», — сообразил он.

— Возьмите.

Гарри принял свернутый плащ.

— На него эффект не распространяется, к сожалению.

— А как же остальная одежда? Конечно, анимаги превращаются вместе с очками и палочками. Но ведь это зелье — оно не может воздействовать на одежду! Я помню Оборотное...

— Мистер Поттер, — прервал его невидимый спутник, — вас не смущает, что с точки зрения прохожих, вы сейчас разговариваете сами с собой, да еще и жестикулируете?

Гарри замолчал, но любопытство терзало его.

— Зелье необязательно пить, его можно нанести на одежду и другие предметы, — сжалился маг.

— Здорово! — оживился Гарри. — А то пришлось бы полностью раздеваться. Холодно.

— Холод можно потерпеть, а вот плывущая в воздухе палочка привлекла бы ненужное внимание. Давайте помолчим, пока вашим душевным здоровьем не заинтересовались.

У дверей больницы на плечо Гарри вновь легла ладонь и легонько подтолкнула его. Он подошел к регистратуре, симпатичная ведьма сделала запись в журнале, проверила палочку и сняла щит. Пустой дверной проем вспыхнул оранжевым пламенем, появилась дверь с надписью «Отделение интенсивной терапии». На пороге Гарри замешкался — Рене Флорентиец никак не проявлял себя. Звать его, а тем более шарить руками было глупо, оставалось надеяться, что он здесь и не пропустит момент. Гарри шагнул через порог, дверь за ним закрылась. Он прошел по коридору, борясь с желанием окликнуть спутника.

В палате находился Перси. Возможно, он не верил в невидимого злоумышленника, но к защите сестры отнесся со своей обычной педантичностью. Гарри предложил сменить его, и Перси отправился домой.

С ночи ничего не изменилось: неподвижное тело, изможденное лицо с закрытыми глазами, слипшиеся от испарины волосы, тяжелое дыхание, пульсирующие чары. Гарри коснулся истонченной руки, безвольно лежащей поверх одеяла. Невидимые пальцы крепко сжали его запястье и потянули от кровати. Он послушно отошел и прислонился к стене.

Время тянулось ужасно медленно. Гарри думал, что нужно еще раз опросить всех посетителей. Сегодня он сам убедился, как легко проникнуть в отделение с помощью сообщника. А без него? Мог ли злоумышленник незаметно проскользнуть за кем-то? Наверное, мог, но это было очень рискованно. Следует выяснить, не заметил ли кто чего-нибудь необычного: звук шагов, дыхание, прикосновение. Если же кто-то сознательно провел невидимку, вряд ли он начнет исповедоваться, но при тщательном допросе может себя выдать. Если сообщника обманули или запугали, возможно, он согласится сотрудничать. Мысленно Гарри строил план допроса, вспоминал, что ему известно о посетителях. Он обязательно вычислит невидимку!

— Вы что-нибудь выяснили? — спросил Гарри уже в парковой беседке. Она показалась самым удобным местом для того, чтобы Рене Флорентиец принял зримый облик. Эффект невидимости исчезал постепенно, и темный маг сейчас походил на цветное привидение.

— Не торопитесь, мистер Поттер. Мне нужно подумать. И прочитать все эти бумаги. Давайте встретимся послезавтра.

— В «Золотом гиппогрифе»?

— Хорошо.

Рене поднес к глазам правую руку: черная перчатка уже не просвечивала, бледно-зеленый камень на среднем пальце обретал все более насыщенный цвет. Гарри отдал ему плащ.

— А почему на него Зелье не действует? — заинтересовался он. — Был бы волшебный, сигнальные чары среагировали бы.

— У этого плаща другие свойства, — ответил Рене. Гарри навострил уши, но продолжения не последовало. Маг встряхнул плащ — подкладка у него оказалась белоснежной — завернулся в плотную ткань и аппарировал.

Оптимистический прогноз Гарри не оправдался: никакой новой информации в ходе опроса посетителей он не получил. Возможно, Рону повезло больше. Они разделились, чтобы за день допросить всех. Друзья встретились вечером в трактире и без разговоров набросились на еду. Когда с горячим было покончено, и они приступили к чаю с вишневым пирогом, появилась Гермиона. Усталая, мрачная и замерзшая Гермиона, которая весь день просидела в книгохранилище, где запрещено колдовать. Она вцепилась в чашку, словно в спасательный круг. Рон налил заварку и кипяток.

— Ну как? — спросил он.

— Пыль, бумажная труха, стершиеся чернила и упрямые эльфы, которые не желают предъявлять свои записи договоров.

— А у нас слепоглухонемые свидетели. Никто ничего не заметил или не хочет говорить.

— У меня тоже пусто, — вздохнул Гарри.

— Блэквуд здорово нервничал, — задумчиво произнес Рон. — Возможно, он что-то скрывает. Или ему просто надоели авроры с дурацкими расспросами.

За окном уже стемнело. Гарри бездумно смотрел на свое отражение в стекле. Он видел себя четко, как в зеркале, и Рона тоже, а вот Гермиону разглядеть не удавалось — ее лицо было словно окутано белесой дымкой. Гарри отвел взгляд от окна и посмотрел на подругу. Нет, она выглядела, как обычно. Грела ладони о чашку с чаем, от янтарной жидкости вверх поднимался пар. Пар! Гарри впился глазами в стекло. Гермиона отодвинулась от стола, ее отражение сместилось, и он явственно увидел небольшой запотевший участок окна. Как будто кто-то сидел там, и его дыхание туманило стекло. Кто-то живой, теплый и невидимый! Гарри еле сдержал порыв вскочить немедленно, броситься к этому столику. Он опустил подбородок и впился ногтями в ладони. Итак, у окна столик на двоих, рядом с входной дверью. Они сидят через проход, видны, как на ладони. Кто-то следит за ними, невидимый, но живой, теплокровный!

Гарри вырвал из своего блокнота листок и написал: «Здесь Невидимка! Виду не подавайте, выходите и ждите меня снаружи». Он протянул записку Рону, тот прочитал и передал ее Гермионе. Она допила свой чай и встала из-за стола.

— Нам пора домой, Рон, — громко сказала она. — Пока, Гарри, увидимся завтра.

Гарри смотрел, как уходят друзья. Вроде бы ничего необычного не происходило, запотевшее пятно на окне оставалось на месте. Он выждал несколько минут, поднялся и направился к выходу. Сколько он не напрягал слух, звука шагов не услышал. Гарри вышел и замер у двери, затаив дыхание. Сердце гулко стучало, рука, сжимавшая палочку, вспотела. Наконец, дверь стала медленно открываться, Гарри рванул ее на себя, молясь, чтобы на него не свалился ничего не подозревающий обыватель. Он никого не увидел, но нечто тяжелое навалилось на него, блокируя правую руку.

— Ступефай! — разом выкрикнули Рон и Гермиона. Перед глазами у Гарри мелькнула чья-то палочка, ослепительно вспыхнул свет, а потом его накрыла тьма.

«Весь мир — театр», — так говорил Шекспир.

Я вижу лишь характерные роли:

Тот — негодяй, тот — жулик, тот — вампир —

И все, как Пушкин говорил: «Чего же боле?»

«Нат Пинкертон — вот с детства мой кумир», Владимир Высоцкий.

О ветер западный, повей,

Зашелести листвой.

Пусть нагруженная с полей

Летит пчела домой.

Мою любовь ко мне верни

С холмов твоих, равнин.

Улыбкой пасмурные дни

Мне озаряет Джин.

Роберт Бернс.

Гарри бежал по полю, увязая в размокшей земле. Затянутое тучами небо нависало над ним, горизонт скрывался за пеленой моросящего дождя и мокрого снега, мир уменьшился до размеров этого поля, по которому медленно шла девушка в коричневом плаще. Она часто останавливалась, что-то чертила прутиком. Гарри бежал за ней, он спотыкался и падал на колени, вставал и снова бежал, бежал изо всех сил, но не мог приблизиться. У него дрожали от напряжения мышцы, ноги подгибались, сердце бешено стучало, едва не ломая ребра. Мокрый снег залепил стекла его очков, в ботинках хлюпало, одежда промокла насквозь, но холода он не чувствовал — пот заливал глаза, горячими ручьями сбегал по спине. Нога увязла по щиколотку, Гарри упал плашмя, ледяная жижа плеснула ему в лицо. Он хотел опереться руками, но погрузился в жидкую грязь по локоть. Гарри вскинул голову — девушка скрылась за пеленой дождя.

— Джинни! — закричал он и закашлялся. Горло горело огнем, воздуха не хватало. Гарри вырвал руки из размокшей земли, встал на колени, сорвал очки и стал протирать их, но онемевшие пальцы лишь размазывали грязь.

-Джинни! — прохрипел он в отчаянии.

Дождь прекратился, в разрыве туч, заголубел кусочек неба, и Гарри увидел ее так ясно, так четко, словно она была совсем рядом.

— Джинни!

Она обернулась. Солнечный луч осветил ее лицо. Золотом вспыхнули пушистые ресницы, смешно наморщился носик. Джинни улыбнулась, на ее щеке появилась очаровательная ямочка. Она была так близко! Гарри рванулся к ней, но расстояние между ними увеличивалось с головокружительной быстротой. Он уже не мог разглядеть выражение ее лица, черты смазались, осталось лишь светлое пятно, размытая коричневая фигурка. Джинни отвернулась и пошла по полю. Медленно, очень медленно, все дальше и дальше.

— Нет! — заорал Гарри. — Стой! — он бросился было за ней, но ноги не слушались его. Он упал.

— Джинни!

Гарри рывком поднялся и сел на деревянном полу. Перед глазами все расплывалось.

— Что? Что это?! Я не вижу!

— Очки, очки держи, — всхлипнула Гермиона, она стояла рядом на коленях и прижимала к его голове пакет со льдом.

В преломлении линз картинка обрела четкость — Гарри понял, что лежит на полу в том же самом трактире, только посетителей стало намного меньше. Рон взгромоздился на какой-то дергающийся тюк величиной с человека. Наверное, Невидимка, закутанный в мантию Рона, решил Гарри. Лед таял и стекал за шиворот холодными струйками, голова разламывалась на кусочки.

— Это чем он меня так? — Гарри осторожно ощупал себя и убедился, что крови нет.

— Это мы, — виновато сказала Гермиона. — Задели Ступефаем, и ты неудачно головой приложился, прямо об засов.

— Ну, ладно, не страшно, главное, этого поймали.

— Я вызвал авроров, — сообщил подошедший трактирщик.

— Спасибо, друг, — приподнялся Рон. — Аврорат тебя не забудет!

Его пленник завозился и захрипел. Рон надавил локтем туда, где, предположительно, находилась шея. Невидимка замер неподвижно, потом вдруг рванулся и просипел:

— Ребята, ребята, вы чего? Я же свой, я из АД!

— Что? — изумился Гарри.

— Голову освободите!

— А смысл? Все равно ждать, пока действие Зелья не кончится.

— Какое Зелье?! Я в Мантии-невидимке.

Тут Гарри сообразил, что перед тем, как его поразил Ступефай, он видел палочку, а значит, пленник, скорее всего, не врет.

— Рон.

Друг понял его с полуслова. Он сел на пленника верхом и размотал мантию, освободив тому голову.

— Деннис! — Гарри не мог поверить своим глазам. — Ты зачем следил за нами?

— Я не следил!

Чистые, невинные глаза уставились на него. Рон ослабил хватку, и Деннис выпутался из мантий, прислонился к ножке стола. За пять лет он почти не изменился, остался таким же мелким, вертким, улыбчивым. Худую шею захлестывал кожаный ремешок, на груди висела колдокамера. Доверчивая улыбка ребенка осветила его лицо фотовспышкой:

— Ребята, вы меня напугали.

— Подожди, — нахмурился Гарри. — Зачем ты следил за нами, зачем приходил в больницу. Кстати, как ты туда проходил?

— Не был я в больнице, что ты! — Деннис всплеснул руками. — И за вами не следил — это недоразумение, ну, честное слово.

Гарри опешил — он не мог не верить ему, но опыт аврора и здравый смысл подсказывали, что таких совпадений не бывает.

— Деннис, — вмешалась Гермиона, — ты же работаешь в «Ежедневном Пророке»? Я видела твои фотографии.

— Да, — расцвел он. — Я пока не в штате, но скоро меня возьмут на постоянную работу.

— Чтобы попасть в штат, нужно сделать хороший репортаж, — вкрадчиво произнесла Гермиона. — Сенсационный. Например, об ужасной болезни Звезды квиддича и невесты Мальчика-который-выжил. С колдографиями на больничной койке.

Деннис ошарашено хлопал ресницами.

— Гарри, это был он! А чары сработали на попытку сделать снимок.

— Ах, ты сволочь! — Рон встряхнул Денниса.

— Не имеете права! — заверещал тот. — Я ничего не сделал! У вас ничего на меня нет.

— Как ты проник в палату? — выкрикнул Гарри.

— Не был я в палате! Не был, не был! Вы не имеете права... Я ничего противозаконного не делал!

— Сейчас прибудут авроры...

— Ничего у вас на меня нет!

Денниса Криви отпустили после проверки личности. Он, действительно, не делал ничего противозаконного.

— Ходить в Мантии-невидимке не запрещено, — пожал плечами Рон, — а доказательств, что он проник в Мунго, у нас нет.

— Как он попал в палату? — простонал Гарри. Дежурный целитель осмотрел его шишку, диагностировал легкое сотрясение мозга, но, несмотря на оптимистический прогноз, голова болела зверски.

— Не отвечает! — ломала пальцы Гермиона. — Я думала, он в Аврорате расколется — нет! Хлопает глазами и твердит: «Ничего не знаю!». Его даже Веритасерумом напоить нельзя — нет оснований!

— Хорошо хоть, нам обвинений не предъявили, — мрачно заметил Рон. — Ребята сказали, он регулярно сюда попадает: его то сглазят, то порчу наведут, пару месяцев назад к лицу колдокамеру прирастили.

— Профессиональный риск, — фыркнула Гермиона. — «Пророк» не отличается тактичностью. И о Джинни статью они наверняка напечатают, — она прикрыла глаза. — Нужно было наложить на него Обливэйт до прихода авроров!

— А как же свобода пресса? — поддел Рон. — Необходимое условие для создания справедливого общества!

Гермиона непечатно выругалась, Гарри не подозревал, что она знает такие слова.

Спал Гарри спокойно, видимо, подействовало Зелье, выданное целителем, но с утра голова разболелась с новой силой. На встречу с темным магом он пошел пешком, надеясь на благотворное действие свежего воздуха и физической активности. Трактирщик сообщил, что его уже ждут, и проводил в кабинет с василиском. Гарри замешкался у двери — ему показалось, что резной царь змей посматривает на него с явной ехидцей, словно, говоря: «А парлестангом-то уже не владеешь!».

Кабинет, освещенный единственной свечой, тонул в полумраке. На столе стояла темная бутылка и два бокала. Гарри отказался от предложенного вина и заказал чай с молоком. На этот раз он не ошибся с выбором — напиток был вкусным, согревающим и бодрящим. Рене Флорентиец пригубил вино и поставил бокал на стол.

— Что с вашей головой, мистер Поттер? — поинтересовался он.

— Стукнулся о дверь, — Гарри машинально прикоснулся к шишке, — когда Невидимку ловил.

— Поймали?

— Ага. Только это пустышка, — Гарри тяжело вздохнул и пояснил, — репортер.

— Пустышка? Однако в больницу он проник, невзирая на все меры безопасности.

— У него была Мантия-невидимка. Он, вероятно, попадал в Мунго через отделение Скорой помощи — там пациенты под самыми разными чарами — а дальше следовал за целителями по внутренним переходам. Безопасность безопасностью, а пациентов надо доставлять быстро, — Гарри задумался. — Нужно поставить какой-то щит, чтобы отсечь посторонних, но не мешать работе целителей.

— Дерзайте. За успех вашего проекта! — темный маг поднес бокал к губам. Вино казалось черным, густым, как кровь. Камень на среднем пальце горел малиновым огнем.

— А вы, — спросил Гарри, — узнали что-нибудь?

Рене Флорентиец поставил бокал на стол и скрестил на груди руки.

— Вы проделали хорошую работу, мистер Поттер, и пришли к правильным выводам, — он смотрел куда-то чуть выше и левее Гарри. — Вы правильно связали болезнь мисс уизли с помолвкой и переходом в ваш род. Фактически, разгадка у вас в руках, но вы упускаете из виду одно обстоятельство.

Гарри весь обратился в слух, кажется, даже дышать перестал. Он впился глазами в лицо темного мага, совершенно безучастное, нечитаемое, попытался поймать его взгляд. Глаза, затененные полуопущенными ресницами, были абсолютно черны, лишены блеска, смотреть в них было так же жутко, как заглядывать в шахту. Гарри отвел взгляд и уставился на подбородок, утопающий в белом кружеве воротника. Рене продолжал:

— Артур Уизли отказался от родового наследства, отягощенного магическими долгами, а вы наследство древнего рода темных магов приняли.

— Наследство... — Гарри на секунду растерялся, но сообразил, — Блэков?!

— Именно. На самом деле, Сириус Блэк не имел права распоряжаться родовой собственностью по своему усмотрению, он мог передать вам лишь свое личное имущество, однако вы унаследовали родовой дом Блэков со всем содержимым.

— Дамблдор не был уверен, что я смогу вступить в наследство, — вспомнил Гарри. — Он попросил меня вызвать домового эльфа, и Кричер повиновался.

Рене кивнул.

— Сириус Блэк остался последним мужчиной в роду и не имел детей,— произнес он задумчиво, — а вы были его крестным сыном, фактически, названным сыном. Как бы то ни было, вы приняли наследство Блэков — дом, библиотеку, артефакты, эльфов — и долги этого рода тоже легли на вас.

— Долги Блэков! — воскликнул Гарри. — Это же хуже, чем у Уизли, одни обезглавленные эльфы чего стоят!

Рене покачал головой.

— Здесь вы ошибаетесь, мистер Поттер, темные маги, как правило, знают, чем рискуют и стремятся обезопасить потомство от последствий своих действий. В частности, домовые эльфы были обезглавлены «по праву и обычаю».

Это выражение Гарри нередко слышал от Гермионы — в своем стремлении обнаружить первопричину рабства домовых эльфов и устранить ее, или хотя бы смягчить условия, она неизменно упиралась в «право и обычай».

— Насколько я мог судить, — продолжил Рене, — существованию Блэков ничего не угрожало: хоть старшинство и перешло к боковой ветви, представительница старшей благополучно здравствовала; став главой рода, Орион Блэк произвел на свет двоих здоровых сыновей; его братья и племянницы процветали. Но потом что-то произошло, лет двадцать пять назад, и Блэки стали вымирать, за десять лет в живых не осталось никого, кроме вашего крестного. Я не считаю сестер Блэк — они вышли замуж и перешли в другой род. Среди этих смертей крайне подозрительно выглядит исчезновение Регуласа Блэка — он пропал, по всей видимости, погиб, но о его смерти ничего неизвестно, его имя окружено молчанием, как будто такого человека никогда на свете не было.

— А разве это имеет значение? — спросил Гарри. О том, что случилось с Регуласом Блэком, он рассказал только Рону и Гермионе. Всю информацию о крестражах Гарри хранил в тайне и не собирался обсуждать эту тему с приезжим темным магом.

— У каждого народа, в каждой религии существуют ритуалы захоронения и поминания усопших. Это — долг живых перед умершими. Пренебрежение им ведет к очень печальным последствиям.

Гарри сжал под столешницей кулаки — он решился:

— Я знаю, что случилось с Регуласом, он... — Гарри запнулся, — он был Упивающимся смертью. Вы знаете кто это? — Рене кивнул. — Регулас узнал один секрет Волдеморта и не захотел служить ему. Он подменил артефакт, который... который был очень важен, поэтому Волдеморт спрятал его в зачарованной пещере, на острове посреди озера с инфери. Чтобы получить артефакт Регуласу пришлось выпить яд, и он не смог покинуть пещеру. Вот.

Гарри замолчал, ожидая реплики собеседника, но пауза затягивалась. Рене Флорентиец низко опустил голову и замер неподвижно. Тишина заполняла кабинет вязкой, холодной субстанцией — Гарри поежился. Наконец, Рене оторвался от созерцания собственных рук и проговорил сдавленно, словно преодолевая какое-то внутреннее сопротивление:

— Это многое объясняет.

Он допил вино и заговорил сухим, размеренным тоном:

— Упокоение мертвеца — ваш долг, долг, перешедший к вам вместе с остальным наследством Блэков. Я почти не сомневался, что все ваши проблемы связаны именно с этим, но все оказалось сложнее. Из вашего рассказа следует, что Регулас Блэк остался в заколдованной пещере и стал инфери. Мертвец, не ставший прахом, сохраняющий подобие жизни, благодаря магии, он нарушает законы мироздания. Его существование отравляет магию рода, как умерший плод отравляет кровь матери. Регулас Блэк должен обрести покой в смерти, должен вернуться туда, откуда пришел.

— А как это сделать?

— Аврор Поттер, скажите, как это сделать!

— Ну-у, — Гарри замолчал обескуражено: все инструкции, касающиеся инфери, подразумевали, что живой мертвец стоит прямо перед аврором, и предписывали защищать себя и вверенных попечению лиц. Вообще же, инфери относились к компетенции Отдела Тайн, авроры имели дело с поднимающими их темными магами.

— Если убить некроманта, то инфери, которых он поднял, станут обычными мертвецами.

— Верно, но — Рене развел руками, — некроманта у нас нет. Насколько я понимаю, пещера, озеро, инфери и зелье представляют единую систему. Прежде чем принимать решение, нужно взглянуть на это явление.

Видит труп оцепенелый;

Прям, недвижим, посинелый,

Длинным саваном обвит.

Страшен милый прежде вид;

Впалы мертвые ланиты;

Мутен взор полуоткрытый;

Руки сложены крестом.

Вдруг привстал... манит перстом...

«Людмила», В.А. Жуковский.

На берегу реки Днепра, над быстрою рекою

Сидел угрюмый Громобой с поникшей головою.

Старик с седою бородой вдруг перед ним явился,

Но, как ни странно, Громобой ничуть не удивился.

«О чем задумал, Громобой?

Аль ты боишься Ада?

Не верь ты Богу, верь ты мне —

Моя верней награда!

Дарю тебе я кошелек,

В нем очень много злата.

И двадцать, ровно двадцать лет

Ты будешь жить богато.

Еще дарю тебе коня,

Хрустальную карету,

В ней будет девушка одна,

На свете краше нету.

Ты будешь счастлив двадцать лет —

Я слова не нарушу.

А ровно через двадцать лет

Ты мне подаришь душу!»

Из р/п «В нашу гавань заходили корабли»

В пещеру Рене Флорентиец спустился один, Гарри ждал его на поляне за маггловской деревушкой, коротая время с горячим чаем и сэндвичами. Солнце светило почти по-весеннему ярко, в его лучах таяло беспокойство и нетерпение. На проталинах пробивались первые зеленые кустики мать-и-мачехи. Деревья тянули к небу голые темные ветви, большие черные птицы с хриплым карканьем кружили над гнездами, похожими на мотки проволоки. Гарри с удивлением осознал, что не меряет поляну шагами, не оглядывается, пытаясь увидеть возвращающегося мага, а, удобно расположившись на складном стуле, созерцает пейзаж. Появление Рене не нарушило идиллии. Они дружно доели сэндвичи и сравнили свои впечатления от пещеры. Воспоминания Гарри за эти годы изрядно поблекли, не вызывали уже леденящего ужаса, но щемили сердце тоской. Он жалел, что был тогда слишком юн и неопытен, многого не знал и не мог понять, и теперь мало чем может помочь.

— Итак, мистер Поттер, что мы будем делать? — осведомился Рене Флорентиец, изложив свои предположения о характере чар, связавших пещеру, инфери и зелье в единую систему.

— Инфери боятся огня, — уж в этом Гарри был уверен. — Может быть, сжечь их прямо в пещере?

— Огонь сжигает физическое тело, но не уничтожает магию, — ответил темный маг. — Долг, отягощающий наследство Блэков, никуда не денется, а вместо инфери мы получим бестелесных озлобленных духов, уже не привязанных к определенному месту.

Гарри содрогнулся от такой перспективы. Впрочем, он и раньше догадывался, что избавиться от инфери окончательно не так-то просто — не зря во время обучения авроров настойчиво предостерегали от какой-либо самодеятельности. Идею обратиться за помощью в Отдел Тайн он отмел сразу же — пещеру с радостью включат в пятидесятилетний план работы, организуют группу по ее изучению, займутся теоретическими исследованиями, а вход запечатают, ради соблюдения мер безопасности. Между тем Рене пристально смотрел на него, ожидая ответа. Гарри разозлился: кто здесь темный маг, в конце концов?

— А вы, что предлагаете? — буркнул он.

— Я? О-о, я знаю только один способ решить данную проблему — призвать Регуласа Блэка и упокоить его.

«Так чего же ты меня пытал?!» — едва не завопил Гарри, но Рене не дал ему возможности вставить свое слово.

— Это темная магия, мистер Поттер. Темнейшая. Запрещенная в Магической Британии. Вы готовы нарушить закон?

— Ради Джинни, готов, — Гарри пожал плечами. — Я же вызвал вас.

— Пока мы ничего противозаконного не совершаем, — равнодушно отозвался Рене. — Разве что в Мунго проникли без записи, но это административное нарушение, мелочь. Для ритуала понадобится зелье, запрещенное в Магической Британии, для его изготовления нужны запрещенные ингредиенты, сам ритуал является преступлением. В случае неудачи вы можете превратиться в опасного маньяка, озлобленный дух может вырваться на волю, инфери могут выйти из пещеры. Наконец, существует этическая проблема: призвание инфери — темная магия, такая же, как создание таковых. Деяние омерзительное и противоестественное, выражаясь языком Визенгамота. Вы готовы подвергнуть опасности свою жизнь, свободу и бессмертную душу?

— Да! — выкрикнул Гарри. — Ради Джинни я готов на все!

— Прекрасно. А вот у меня такой мотивации нет, увы, — вздохнул Рене. — Я не собираюсь рисковать свободой и жизнью просто так.

— Вы что, торгуетесь?! — сообразил Гарри.

— Можно и так сказать. Что вы предложите мне?

— Все, что угодно!

— Щедро. Не сомневаюсь, вы готовы отдать все, что хранится в сейфах Поттеров и Блэков, но меня интересуют не деньги.

— Я сделаю все, что угодно!

— В сказках, — задумчиво произнес Рене, — темные маги обычно не называют свою цену сразу, они появляются позже, в самый неподходящий момент и требуют в уплату что-то очень дорогое, например, первенца. Да, пожалуй, это неплохая идея. Вы отдадите своего ребенка?

— Ребенка? — Гарри подумал, что ослышался. — Зачем?

— Жертвоприношение новорожденного применяется во многих ритуалах, — серьезно ответил Рене. — Особенно ценится добровольно отданный младенец.

— Что вы несете! — взвился Гарри.

— Мы говорим о темной магии, мистер Поттер, омерзительной, опасной и губительной для души. Вы заявили, что готовы на «все, что угодно», и тут же пошли на попятную? — презрительно сощурился Рене. — Ладно. Вы отдадите не своего ребенка, а любого младенца.

Гарри замотал головой. Он не хотел верить своим ушам. Под ярким солнцем просто не могли звучать такие чудовищные слова. И все же они звучали, и произнес их не монстр, не безумный маньяк, а вполне нормальный человек, «специалист по решению нестандартных проблем». Он смотрел на Поттера недовольно, как на неисправного должника, и ждал ответа.

— Я не могу. Нет. Я не могу убить ребенка.

— Вы же убили черного петуха, не так ли? — Рене удивленно поднял бровь.

— Это совсем другое! Мы же едим кур, их специально для этого выращивают.

— Значит, живых существ, употребляемых в пищу, убивать можно, — задумчиво проговорил маг. — А гиппогрифа убить смогли бы?

— Причем здесь гиппогриф? — разговор становился все более абсурдным, словно Гарри заснул, разомлев на солнце, а его снедаемый тревогой мозг проецировал кошмары.

— Я пытаюсь определить границы вашего «все, что угодно», — кротко произнес Рене. — Если бы печень гиппогрифа входила в состав нужного для упокоения зелья, вы бы убили животное?

Убил? Положа руку на сердце, убил бы? Помня слезы Хагрида, окровавленные перья, поворот хроноворота и свое ликование, смог бы убить? Гарри не знал, что ответить. Он взглянул в глаза темного мага, но не нашел в них понимания.

— Не буду лгать вам, в нашем предприятии печень гиппогрифа не нужна, но она необходима для приготовления целебного зелья, которое может спасти не одну жизнь.

Гиппогриф — магическое существо, прекрасное, гордое, благородное. Не поворачивается язык назвать его животным. Гарри не стыдился кланяться ему и считал разрешение прокатиться на его спине — честью. Он не представлял, как можно пустить его на ингредиенты.

— У меня не поднимется рука на невинную тварь, — проговорил он, с ужасом понимая, что если темный маг будет настаивать, то согласится на это. Однако Рене неожиданно закрыл тему:

— Оставим гипотетического гиппогрифа. Я мог бы принять ваше обещание, не уточняя, что именно вы мне должны, и потребовать его исполнения позже. Но я предпочитаю закрыть этот вопрос сейчас. Убейте Люциуса Малфоя — и будем квиты.

— Малфоя?

— Его невинным не назовешь, — холодно заметил Рене. — Он сумел избежать наказания за свои преступления, убив его, вы не только восстановите справедливость, но и предотвратите те беды, которые он способен наторить.

Малфой — скользкий слизеринский гад. Хитрый, коварный и... удачливый. Пять лет назад Гарри считал его поверженным — усталый измученный человек, потерявший состояние, положение в обществе, живущий под угрозой ареста, не вызывал ненависти. Гарри считал, что он заслужил все, что с ним случилось, но не желал ему большего зла. Однако Малфой сумел вновь подняться — сколотить состояние, приобрести уважение в обществе, вернуть внешний лоск. Он рвется к власти — это очевидно. Гарри сам помог ему вернуться в Совете Попечителей Хогвартса, не надо быть пророком, чтобы предсказать — Малфой постарается занять место председателя. Он хитер и коварен, он лгал, отказывая ему в помощи, лгал, чтобы отчаявшийся Гарри выполнил его требования. Его версия истории с дневником была абсолютно неправдоподобна, но Малфой рассказывал так убедительно, что ему до жути хотелось верить. Слизеринец мастерски прошелся по болевым точкам, разбудил чувство вины. Умом Гарри понимал, что ничем не виноват перед Снейпом, они оба выполняли свой долг, но в душе саднила маленькая царапинка, из-за которой он и добивался, чтобы в Хогвартсе повесили портрет последнего директора. Он знал, конечно, что Малфой не может искренне переживать за Снейпа, просто старается уязвить его. Влияние такого человека в Хогвартсе может оказаться смертельной заразой для студентов.

Вряд ли, Рене Флорентиец руководствуется теми же соображениями, но, может быть, он хочет отомстить Малфою за какое-то отвратительное преступление или защитить от него близкого человека...

— Почему вы хотите смерти Люциуса Малфоя? — спросил Гарри осипшим голосом.

— Не ваше дело, мистер Поттер, — отрезал темный маг.

Не его. Ему просто нужно решиться и убить человека. Подлого, мерзкого, отвратительного человека. Отнять у него жизнь. Это же просто, есть заклинания, не обязательно Авада Кедавра, Сектумсемпра тоже подойдет. Гарри вздрогнул, вспомнив залитый кровью туалет, резаные раны на теле Драко — тогда он готов был отдать правую руку, лишь бы ничего этого не случилось, лишь бы гаденыш выжил. И он выжил, потому что появился Снейп и спас не только младшего Малфоя, но и Гарри, спас от участи убийцы.

— Вы боитесь, мистер Поттер? Боитесь того, что станет с вашей душой? — Рене скрестил на груди руки и прищурился. — Вы изменитесь, ко многому будете относиться по-другому, возможно, вы не сумеете насладиться семейным счастьем в той степени, в какой предполагали. Не исключено, что ваша невеста не сможет любить вас такого. Но разве вы хотите спасти ее только для себя? Вы утверждаете, что любите ее больше всего на свете, так докажите это.

Гарри молчал. Не то, чтобы он ни о чем подобном не догадывался. Еще с январского обряда Гарри подозревал, что поиски средства спасения могут завести его очень далеко, но он гнал от себя эти мысли, надеялся, что все как-нибудь образуется. Ведь, не пришлось же ему убивать Волдеморта! Умирать самому было страшно, очень страшно, а убивать... Мысль об убийстве вызывала тошноту, тягучую тоску. Гарри не мог убедить себя, что все будет хорошо, что они с Джинни справятся с любыми трудностями. Он хорошо помнил, как выглядит осколок души, сотворив такое, он сам себе станет отвратителен. Самое ужасное, что он даже раскаяться не сможет — как ему раскаяться в том, что стало спасением Джинни?

Недолго думал Громобой,

Недолго колебался,

Взял в руки финское перо

И кровью расписался,

Взял в руки финское перо

И кровью расписался,

Старик с седою головой

Тут громко рассмеялся:

«Попал, попал ты, Громобой,

Попал ты к черту в сети!

Мы не расстанемся с тобой

На том и этом свете!»

Из р/п «В нашу гавань заходили корабли».

Вот баллады толк моей:

«Лучший друг нам в жизни сей

Вера в провиденье.

Благ зиждителя закон:

Здесь несчастье — страшный сон;

Счастье — пробужденье».

«Светлана». Василий Жуковский.

— А может, обойдемся без убийств? — прошептал Гарри, разглядывая свои ботинки.

— Обойдемся, — легко согласился Рене.

Гарри вскинулся, как гиппогриф. Темный маг невозмутимо встретил его ищущий взгляд.

— Вы смеетесь надо мной? — недоверчиво спросил Гарри.

— Это не смешно, — вздохнул Рене, — скорее, грустно. Сделка, которую вы предложили, — нечестная сделка. Никто никогда не готов на все, что угодно. Тот, кто обещает такое, обманывает сам себя, а тот, кто соглашается, — темный маг сделал паузу, — замахивается на божественные полномочия.

— То есть, вы преподали мне урок, — вместо ожидаемого бешенства Гарри чувствовал лишь невероятное облегчение — ему повезло, опять.

— В вашем возрасте давно пора заниматься самообразованием, — сухо заметил Рене, — и отвечать за свои слова.

— Я отвечаю!

Темный маг фыркнул надменно:

— Это заметно. Что касается нашей сделки, сформулируем так: «все, что угодно из библиотеки Блэков». Вас устраивает?

— Что? Да! О, конечно!

— Я возьму все, что угодно из библиотеки Блэков, — повторил Рене.

— Я согласен! — Гарри протянул руку и сжал узкую кисть, затянутую в черный шелк.

Гарри едва мог сдержать дрожь нетерпения. Если сегодня все получится — Джинни выздоровеет, и этот кошмар закончится. Свою роль он заучил наизусть и, дожидаясь темного мага на скале, повторял про себя слова призыва. Одно обстоятельство вызывало у него серьезное беспокойство — зелье не подпустит инфери к нему, но как собирается сдерживать их натиск Рене? Об этом он и его спросил, как только тот появился. Вместо ответа Рене снял свой плащ и надел его наизнанку. Гарри рефлекторно сощурился — ткань, окутавшая мага, сияла радостной утренней белизной, столь яркой, что слепила глаза.

— Что это?!

— Плащ-невидимка. Для Тьмы и ее порождений.

— Инфери вас не заметят — сообразил Гарри.

Рене кивнул в знак согласия.

Путь в пещеру показался Гарри не таким трудным, как в прошлый раз, возможно, из-за того, что теперь он знал, куда этот путь ведет. В пещере все оставалось по-прежнему — высокие своды, теряющиеся в темноте, песок, скрипевший под ногами, бескрайнее черное озеро и зеленоватое свечение на далеком острове. Гарри гнал от себя воспоминания о прошлом посещении этого места и старался сосредоточиться на последовательности предстоящих действий. Он переминался с ноги на ногу, не сводя глаз с обманчиво спокойного озера.

Рене Флорентиец аккуратно поставил на песок небольшой деревянный ящик, оббитый по краям железом. Замка у него не было, и Гарри скосил глаза, пытаясь понять, как же его открыть, но не смог разглядеть линию соединения с крышкой. Рене легко коснулся пальцами боковых стенок, и крышка с сухим щелчком откинулась. Он достал запечатанный флакон темного стекла и вместительную бронзовую чашу, перелил в нее зелье из флакона. Еще один флакон — хрустальный — Рене спрятал за пояс. Гарри втянул носом воздух — неожиданно приятно запахло лесными травами и незнакомыми пряностями.

— Теперь ваша кровь.

Гарри завернул рукав и протянул руку, холодное лезвие стилета едва коснулось кожи, и тут же выступила капля. Гладкая поверхность озера пошла рябью. Потянуло холодом. Гарри перевернул руку над чашей, которую держал Рене — кровь закапала в темное зелье. Эхо гулким бульканьем отражалось от сводов пещеры. В тусклом призрачном свете лицо его спутника казалось изжелта-серой маской с крючковатым, как у сказочной ведьмы носом, и черными провалами глазниц. Поверхность озера шевелилась, словно кто-то ворочался под огромным одеялом. Тихо плескалась вода. Тошнота подкатывала к горлу.

— Хватит, — в левой руке Рене появилась палочка, он закрыл рану, не дав ни одной капле крови упасть на песок.

Гарри замер неподвижно. Темный маг очертил стилетом круг и наполнил борозду в песке зельем, которое остановит инфери. Кровь Гарри должна была пропустить того, кто некогда был Регуласом Блэком. Рене, не торопясь, чертил на песке знаки. С тихим отчаянием Гарри глядел, как из озера показались головы инфери.

— Ваш выход, мистер Поттер, — темный маг заткнул за пояс стилет и отошел в сторону.

Облизав пересохшие губы, Гарри начал произносить слова призыва. Он не понимал их, не знал даже на каком языке они звучат, различал только повторяющееся: «Регулас Арктур Блэк». В ушах у него звенело, но он же потерял не настолько много крови? Охрипшим голосом Гарри произносил незнакомые слова, стараясь не думать о том, что он будет делать, когда они закончатся. Внезапно он увидел инфери прямо перед собой. Они тянули свои распухшие синеватые руки к его лицу. Гарри, хоть и ждал этого, отшатнулся, но не замолчал. Инфери становилось все больше и больше, они окружали его, но не могли коснуться. Гарри видел их совсем близко, видел черепа, с которых вода смыла волосы, разбухшие белесые глазные яблоки...

— Стоп! — тихий голос Рене прозвучал позади.

Гарри замолчал. Больше всего ему хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть перед собой этих существ, но он смотрел, не отрываясь. Он начал различать характерные черты, разглядел у одного высокие скулы, у другого — рваный шрам на груди. Ногтей у инфери не было — их тоже смыла вода, они шарили толстыми, разбухшими пальцами, пытаясь прорваться к Гарри. И одна рука прошла, не встречая сопротивления.

— Говорите! — хриплый окрик Рене, не дал ему истошно заорать.

Гарри забормотал слова призыва с того места, на котором прервался. Он говорил все громче и быстрее. Инфери прошел недоступную для остальных преграду и приближался к нему. Гарри чувствовал, что на голове у него шевелятся волосы, все его силы уходили на то, чтобы не попятиться назад.

— Он ваш!

Инфери стоял, чуть покачиваясь, безвольно опустив руки. Его лицо было совершенно бессмысленным, зрачки — затянуты непрозрачной пленкой.

— Идите!

Рене плеснул в столпившихся инфери зельем из чаши, и они отпрянули. Гарри пошел к выходу, его инфери двигался за ним. Краем глаза Гарри заметил, что Рене вытащил из-за пояса хрустальный флакон, коснулся его палочкой и бросил в оставшихся инфери — огненный столб взвился к своду пещеры.

— И что теперь? — спросил Гарри.

Они стояли втроем на скале. Рене уже перевернул свой плащ серой стороной и был почти неразличим в слабом свете месяца. Сказать то же самое про инфери, к сожалению, было нельзя — Гарри видел его даже слишком четко.

— Теперь аппарируем к склепу Блэков. Берите его под руку...

— Взять? Этого? — Гарри затрясло. Он присел на корточки, чтобы унять дрожь. Рене подошел к нему ближе, покачал головой и обхватил инфери за плечи.

Фамильный склеп Блэков Гарри посетил впервые. К его огромному облегчению, он не почувствовал могильной сырости и запаха тления. В склепе было сухо и прохладно, как в музее или церкви, пахло каменной крошкой и воском. Магический свет вспыхнул под потолком, как только они вошли в помещение, и Гарри двинулся по длинному коридору, выложенному мраморными плитами. На постаменте, доходящем ему до пояса, стояли мраморные саркофаги. Гарри остановился рядом с тем, на котором было вырезано имя Вальбурги Блэк. Рядом стоял пустой саркофаг с открытой крышкой.

Гарри повернулся, в двух шагах от него покачивался инфери. Рене Флорентиец подошел к нему, вынул из-за пояса стилет и с поклоном подал его. Гарри схватил рукоять, его ладонь мгновенно вспотела, и пальцы скользили. Он крепко сжал оружие и ударил инфери в грудь со словами:

— Я отпускаю тебя. Покойся с миром!

Стилет вошел в мертвую плоть, как раскаленный нож в сливочное масло. Гарри искренне надеялся, что он попал в сердце. Инфери осел на пол. Рене встал на колени и влил ему в рот остатки зелья из флакона. От тела пошел дым, оно обуглилось, сжалось — через несколько минут перед магами лежала кучка пепла. Рене переправил заклинанием прах в его последнее пристанище, тяжелая каменная крышка опустилась сверху. Мрамор пошел трещинами, которые сложились в слова: «Регулас Арктур Блэк».

— Это все? — спросил Гарри.

— Мы узнаем, когда навестим вашу невесту, — ответил ему темный маг.

— Наверное.., — Гарри замолчал. — Наверное, нужно и Сириуса похоронить. Хотя бы символически.

Рене кивнул.

— А остальные инфери? — после длинной паузы вновь заговорил Гарри, когда они уже вышли из склепа. — С ними что-то нужно сделать.

— Нужно, — отозвался Рене Флорентиец. — Выяснить, кого именно Волдеморт поместил в эту пещеру, вывести каждого инфери и упокоить. Вы же расследуете деятельность Волдеморта?

— Ну, да, — ответил Гарри. По правде говоря, он не был уверен, что Аврорат копает так далеко. А ведь если бы в свое время досконально проверили бы убийство Реддлов, исчезновение Регуласа Блэка, другие таинственные происшествия, скольких бы бед удалось избежать, пришло ему в голову.

— Это же надолго? — спросил он неуверенно.

— Десятки лет, я думаю.

— Ох.

— Магглы до сих пор разыскивают и хоронят останки тех, кто погиб во Второй Мировой войне.

— Какой войне? — не понял Гарри.

— Той, которую мы называем войной с Гриндевальдом.

— Но это же очень давно было!

— Да. И с жертвами Волдеморта вам придется повозиться не меньше. Конечно, вы можете просто забыть о них и жить дальше.

— Нет, так нельзя! Я сам этим займусь! Вы поможете мне? Расскажите о ритуале, объясните, что за слова я говорил там?

— В Отделе Тайн все знают,— чуть улыбнулся Рене. — Им не хватает только желания и терпения.

— Понятно. Я не брошу это дело, — пообещал Гарри.

Серебристый терьер налетел на него.

— Джинни открыла глаза! Она сама дышит! — закричал Патронус голосом Рона.

— Получилось! — заорал Гарри.

— Получилось, — подтвердил темный маг. — Думаю, нам пора проститься, — он протянул узкую ладонь, и Гарри крепко пожал ее. — Не забывайте в дальнейшем, что вы и Блэк тоже, — сказал Рене Флорентиец и аппарировал.

Через две недели Джинни вышла из больницы. Вскоре они поженились очень тихо и скромно. Через год у четы Поттеров родился сын, которого назвали Джеймс Сириус.

Какие клятвы без числа

Соединили нас,

Как нам разлука тяжела

Была в рассветный час!

Кто знает души всех людей

До самых их глубин, -

Тот видит,что всего милей

Мне в этом мире Джин!

Роберт Бернс..

Не пробуждай, не пробуждай

Во мне безумств и исступлений,

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай.

Не говори мне имя той,

Которой память — мука жизни,

Как на чужбине песнь Отчизны

Изгнаннику страны родной.

Не возвращай, не возвращай

Меня забывшие напасти,

Дай отдохнуть тревогам страсти,

И ран былых не растравляй.

Иль нет, сорви покров долой!

Мне легче горя своеволье,

Чем ложное холоднокровье,

Чем мой обманчивый покой!

Денис Давыдов.

— Кстати, а почему Рене Флорентиец? — осведомился Люциус Малфой. — Это ведь какой-то алхимик?

— Алхимик, парфюмер, прорицатель. Волшебник довольно средний, но отмеченный маггловской историей: он обслуживал коронованных особ, участвовал в заговоре.

Рене стянул с мизинца правой руки перстень с лунным камнем и кинул его на декоративное фарфоровое блюдо, Люциус повернул голову на звон и слегка поморщился, не одобряя столь бесцеремонного обращения с предметом искусства. Не обращая внимания на гримасу хозяина дома, гость снял другой перстень — в ярко освещенной комнате александрит окрасился в фиолетовый цвет — и бросил его на блюдо. Туда же отправились перстни с левой руки.

— Широкой публике Рене Флорентиец стал известен, благодаря Александру Дюма. В романе «Королева Марго» он служит Екатерине Медичи, с которой ведут борьбу главные герои. По ее приказу он отравил Жанну Наваррскую — кстати, Дюма описывает очень эффектный, а главное, действенный метод. Екатерина Медичи желала избавиться и от сына Жанны, Генриха Наваррского. Видишь ли, существовало предсказание, что он станет великим французским королем, а это было возможно только при условии смерти всех сыновей Екатерины, или их отстранения от престола. Она хотела избежать смены династии, но Рене Флорентиец понимал, что судьбу не переспоришь, и тайно помогал будущему королю.

— Говоришь, его звали Генрих?

— Генрих IV Великий, первый король Франции из династии Бурбонов. Уж это ты должен знать, — сказал Рене с легкой иронией. Он стянул перчатки и бросил их на то же блюдо, черный шелк медленно сменил цвет на бледно-лиловый и, похоже, поменял размер.

— Ты думаешь, они не догадаются?

— Поттер не читает маггловскую беллетристику, я подозреваю, он ничего не читает, кроме чужих учебников, — надменно фыркнул Рене.

— Это напоминает дешевый водевиль, в котором отец не узнает свою дочь, потому что она сменила перчатки, — заметил Люциус.

— Так и есть, — согласился его собеседник. — Люди, как правило, запоминают те особенности внешности, которые проще всего изменить. Цвет лица, прическа, голос, характерная одежда, жесты и мимика создают определенный образ, он и существует в сознании. Кто узнает на улице шута без его пестрого наряда и бубенчиков?

— Пьеро без нелепого балахона и набеленного лица... — продолжил Люциус в тон.

Однако столь явная шпилька была проигнорирована.

— Ну, с голосом у тебя само собой получилось. А перчатки и перстни взял, чтобы изменить жестикуляцию?

— Правильно, — Рене кивнул. — Поттер до сих пор считает, что прозрачность — главное отличие призрака от инфери. Его занимают исключительно внешние проявления. Он не понимает, что можно выдать живого человека за мертвеца, а слово «библиотека», означает не только «собрание книг», но и «помещение, в котором книги хранятся».

Он погладил корешки лежащих на столе фолиантов.

— И стоило ради них ввязываться в эту историю? — поинтересовался Люциус.

— Даже ради них — стоило, тем более, ради Регуласа.

— Подожди, — Люциус забеспокоился. — Самое главное ты нашел?

— Разумеется, — Рене достал флакон темного стекла и поставил его на стол.

— Он хранил их в библиотеке Блэков? Я, признаться, не поверил, когда ты заявил, что они окажутся именно там.

— А где еще можно хранить воспоминания темного мага, которые не собираешься пересматривать? В кухонном шкафу своего семейного гнездышка или в письменном столе в Аврорате? В библиотеке темных магов среди книг, которые не собираешься читать, это — единственный вариант.

— А почему ты думаешь, что Поттер их не пересматривал?

— Если бы пересматривал, у него бы возникли вопросы, — отрезал Рене. — А свои вопросы мистер Поттер имеет обыкновение высказывать вслух.

— Я понимаю, почему ты хотел забрать у него воспоминания, — задумчиво произнес Малфой. — Но, я надеюсь, ты не собираешься их возвращать?

Его собеседник ничего не ответил, но, видимо, Люциусу было достаточно и молчания.

— Не нужно, поверь мне. Ты прекрасно прожил пять лет без всего этого, — показал он на флакон, — не надо все рушить.

— Я пять лет учился жить без воспоминаний, теперь хочу научиться жить с ними.

— Зачем? — в голосе Люциуса сквозила безнадежность.

— Это мое прошлое, часть моей души. Нельзя кромсать свою душу — мы оба видели, к чему это приводит.

— Да, уж, — Малфой содрогнулся.

— Между прочим, уже пять часов, — его собеседник улыбнулся уголками губ. — Говорят, англичане в это время пьют чай.

— Не обязательно чай, у меня есть великолепное вино, — Люциус преобразился в радушного хозяина, — французское, итальянское, на днях приобрел партию чилийского, дофитофторная лоза, представь себе! Если желаешь, есть коньяк двухсотлетней выдержки...

— Чай, — твердо ответил гость, — традиционный английский чай с шоколадным печеньем, сырным пирогом и домашним вареньем.