Лисье чадо (джен)

Третью индюшку стащить не удается — издалека собачий нюх ловит злые, звериные запахи, и шерсть на холке встает дыбом. Бродяга ворчливо отступает в кусты. Всё, везению конец, а привет — паре овчарок, привязанных возле курятника.

Под языком накапливается слюна, а живот сводит — да, да, никакого мяса, хочешь мяса — лови дичь, и не пыхти! Бродяга, тихо порыкивая, трусит к ручью — напиться.

Давно пора валить отсюда — вот тебе и знак. Глушь редкая, но магглы и в глухих лесах обитают — строят хижины на опушках и ловят форель в ручьях. А где магглы, там снуют авроры, так что рвать отсюда когти...

Рвать, рвать — но не сейчас. Бродяга хоть и носится последние дни в собачьей шкуре, а магию чует — и магия где-то в округе. Оседлая такая магия, домашняя, не аврорский патруль — а где маги, там и палочки.

Палочка — не булка и не девчачья варежка, черта с два стащишь, но тут — или рискнешь, или так и будешь месить землю песьими лапами. Найти б еще, где тут спрятались маги... В человечьей коже, может, и смекнул бы, откуда тянет, да только человеком оборачиваться — себе дороже.

И так едва не спятил. И не подох.

...В ручье плещется дурная рыба, легкая добыча, но Бродяга лениво лакает, улегшись у берега. За последние дни он наелся до отвала — его за третьей-то индюшкой потянул не голод, а жадность.

И страх: на земляных корешках он продержался меньше недели, прежде чем магия застыла в иссушенных жилах и его едва не схватили.

Напившись, он замирает, уставившись вдаль. Уши подрагивают, нос рывками втягивает воздух. В груди часто, но ровно бьется сердце, в легких почти не шумит — собачье тело не подводит, как человеческое. И он не рискнет скинуть шкуру, которая бережет побитые сыростью легкие, пока не добудет палочку. А что он скучает по мальчишке...

Черт с ним! — сыну Джеймса он нужен живым.

Бродяга кладет морду на лапы и прикрывает глаза. Он немного передохнет — и снова попытается поймать след чьей-то магии.

* * *

"Здравствуй, Гарри.

Альбус Дамблдор".

Ох! Гарри откладывает письмо и придвигает к себе тарелку с яичницей. Старшие вместе с Джинни завтракают снаружи, устроившись на крыльце, и на кухне относительно тихо, только жужжит в занавесках шмель и миссис Уизли похлопывает ладонями, вымазанными в специях, голую куриную тушку.

— Можно? — Рон тянется за письмом и, приняв за согласие невнятное мычание, жадно принимается читать. — Ничего себе почерк...

Гарри невнятно кивает, расковыривая глазунью. Почерк у директора и правда хороший, словно со страниц прописей... Только буквы крохотные, и поди пойми, что за каждой таится.

— Старик от тебя без ума, — со вздохом зависти заключает Рон. — Кто еще отделался бы маленьким "ай-ай-ай" и кучей комплиментов.

...очередной хлопок выходит звонким, специи слетают на пол. Миссис Уизли выглядит так, словно ей страстно хочется что-то сказать, но нет, она лишь поджимает губы. Рон

косится на нее с опаской и, отшвырнув письмо, принимается уплетать масляные тосты.

Гарри шумно отпивает из стакана и, не сводя глаз с миссис Уизли, наклоняется к Рону.

— Мне нужно кое-что тебе рассказать. После завтрака.

* * *

В полумраке спальни, опьяненному чужими чувствами и обессиленному после трансгрессии выложить всю историю в разы проще, чем притаившись за сараем и вздрагивая от каждого хруста.

Гарри вздыхает, чешет голову, кусает губы и останавливается через каждое предложение, и на всю историю уходит почти целый час.

Двор пахнет нагретой травой, а закуток за покосившимся сараем еще и старой краской. Гарри сидит на коленках, плечом привалившись к сараю, и коричневые хлопья краски осыпаются наземь. Солнце затапливает землю жаром, и скоро обитатели Норы убираются со двора, и прекращается топот, шуршание и визг — и Гарри заканчивает историю спокойно, не волнуясь, что подкрадется миссис Уизли или кто-то из старших.

— ...последние дни я его не слышу, но знаю, что связь еще есть. Ну, вот представь, — к концу рассказа лицо у Рона уж слишком несчастное, и Гарри пытается говорить проще, — представь, вот есть у тебя... нога — ты не всегда ее используешь нарочно, но она все равно есть.

— Друг, — подает голос Рон, выпрямляя ноги и со злостью расчесывая муравьиные укусы под коленками, — ты только что сравнил убийцу и маньяка с собственной ногой! И ты хочешь мне сказать, что ты здоров?

— Сириус не маньяк! — начинает раздражаться Гарри, но Рон перебивает:

— Колдомедики сказали, у тебя сотрясение и ты можешь бредить... Вообще-то они сказали, что бредить ты можешь ночью, но они, наверное, недооценили твое состояние! Гарри, ты говорил об этом с Дамблдором? Я имею в виду твоего... Бродягу.

— Я не хочу говорить об этом с Дамблдором!.. Нет, не так. Слушай.

Огромным усилием Гарри унимает поднявшееся раздражение и пересаживается ближе к Рону, который тут же напрягается и становится похож на замерзшего сердитого филина. На мгновение представляется, как Рон вскакивает и начинает отчаянно клеваться, и Гарри улыбается.

Он и сам не знает толком, что хочет сказать, но Рон подсказывает сам:

— С чего ты взял, что Блэк не обманул тебя? — ворчит он. — С него сталось бы! Папа говорит, один его побег из Азкабана говорит о нехилом таланте в темных искусствах! Может, он и сейчас капает тебе на мозг, только ты не замечаешь! Старик сказал бы точно, в порядке ли ты...

— Ты прав, Рон. Только я не хочу... Не могу ничего ему рассказать. Послушай, я же не сумасшедший, так? В прошлом году я думал, что спятил, когда слышал голос василиска, но василиск и в самом деле ползал по трубам! И Бродяга — он такой же настоящий.

— Что не мешает ему быть психопатом и ворошить твои мозги, друг! — упрямится Рон и трясет головой. — Тринадцать трупов — это не выдумка, Гарри. Откуда ты знаешь, что Блэк не хочет тебя убить? Папа говорит...

— Что он для этого сбежал из тюрьмы, я знаю.

Гарри поднимается на ноги и потягивается. Пустота в голове злит как никогда прежде. Это же надо — исчезнуть с наказанием не доверять директору и не появляться черт знает сколько времени! И легко сказать — не доверяй! А если те самые "неотложные дела" исчезнут и директор решит явиться еще раз и вызовет Гарри на разговор?

В животе холодеет при воспоминании о прошлом разговоре и о синих глазах за половинками очков. Тогда Гарри только испугался, но ничего не понял, а позже Бродяга, всласть наругавшись вникуда, выплюнул: "Старик пытался влезть в твою голову. Ему не удалось — одному Мерлину известно, почему, для него черепушку вскрыть — как орех расколоть... Но вот что — не лезь к нему лишний раз. Боюсь, если старик постарается как следует, нам кранты".

И если сначала Гарри надеялся, что до осени и впрямь не увидит директора, то теперь он не знал, какая надежда сильнее — на "не увидит" или на "директор явится сегодня вечером".

Гарри хмурится и садится на землю.

Ему очень не нравится необходимость твердо решать, кому он верит больше — Бродяге или Дамблдору. Крестному, который живет где-то позади его затылка, делится воспоминаниями и грязно ругается через слово — или великому волшебнику и, как он привык считать, доброму советнику?

Гарри мотает головой.

— Не понимаю. Рон, почему Сириуса Блэка не судили? — выходит почти отчаянно, и Гарри отводит взгляд от перекошенного сомнением веснушчатого лица, но бормотать не перестает. — Он так сказал, и это ведь правда?.. И почему... Почему мне никто не рассказал о нем? И зачем Сириус спас меня от собак? Зачем... показывал родителей? Я знаю, что он не причинит мне зла, но про него пишут столько... дряни, что я перестаю понимать — весь мир заблуждается, что ли?

— Что ли, что ли... Связался с психопатом и втягивает меня в это. Гарри, да ты совсем разума лишился? — вздыхает Рон с досадой и, поднимаясь и ежась от горчего ветра, стягивает через голову футболку. — Кто станет судить маньяка,

прикончившего десяток магглов? Какова вероятность, что он там рядом стоял и валял дурака, пока кто-то другой... развлекался!

— Рон!

— Этот ублюдок не заслужил суда!

— Ты говоришь о моем крестном, Рон!

— И что с того?!

Мгновение — и они стоят друг напротив друга, и вместо лучшего друга Гарри видит безмозглого надутого кретина, который нарочно пропустил мимо ушей всю историю и сопит теперь, и краснеет, как рак, и не желает пораскинуть мозгами! Ярость клокочет внутри, отзываясь неприятным покалыванием в каждой полоске на коже; следы первой трансгрессии сейчас спрятаны под длинными рукавами и штанинами, надетыми нарочно и несмотря на жару.

Ну и вмазать бы сейчас по лицу! — мелькает постыдная мысль, но как только сжимаются неуверенно, словно на пробу кулаки, раздается треск веток и писк:

— Не надо!

Гарри оглядывается на вялые заросли кустарника в паре метров от сарая и вздыхает почти обрадованно. Раскидывая поломанные ветки и сердито шипя, к ним спешит Джинни.

— Эй! Что ты...

— Рон, тихо! — Джинни глядит на него свирепо и, кажется, едва удерживается от любимого материнского жеста — злого тычка в грудь пальцем. — Мама только что вышла из дома, ушла в курятник. Но если ты будешь вопить, вас услышат!

— Ты уже нас услышала! — красноты на лице Рона становится как будто еще больше; он делает шаг к сестре, но подойти вплотную все же не решается. — Брысь! Это не твое дело!

...Гарри с удивлением смотрит на свои кулаки и поспешно вытирает ладони о штаны, словно стараясь стереть само нелепое намерение ударить лучшего друга. И что это на него нашло? Рон попросту беспокоится и пытается мыслить разумно, а Гарри никак не может разобраться в происходящем и слишком скучает по Бродяге, чтобы невозмутимо выслушивать обвинения в его адрес.

— Эй, эй, — он встает между красным Роном и не менее красной Джинни, смущенной и злой одновременно. Джинни ловит его взгляд и опускате глаза. Гарри не успевает понять, что заставляет его сердце тревожно сжаться. — Ладно вам... Рон, Джинни все знает. Я рассказал ей вчера.

— Раньше, чем мне?!

— Рон...

— Он не виноват, — Джинни отступает в сторону, кусая губы и бездумно смотря в

траву. — Это не он... Не Гарри так захотел. Это тот, другой. Узнал не меня. Правда, Гарри?

— Что "правда"? — спрашивает Гарри внезапно охрипшим голосом и уже знает, что услышит в ответ. Ему вспоминается нежность, которая металась в нем прошлой ночью, и тоска, и знакомое чувство наполненности, тесноты в собственном теле и сознании — конечно, это "другой". И другой узнал совсем не Джинни Уизли в рыжей ведьме.

Джинни странно дергает плечом.

— Я с ним говорила.