Вальсирующий (гет)

Однажды ты встретишь незнакомку,

И шум в комнате умолкнет.

Ты почувствуешь, как в лунном свете и его лучах

Приблизился к отгадке той странной тайны,

Которую, кажется, пытался разгадать всю свою жизнь…

И снова повторится старая, как мир, история.

(Стинг/Until)

Пролог

Уилтшир, Малфой-мэнор, Йольские праздники 1964 г.

Проснувшись от доносящихся издалека звуков музыки, десятилетний Люциус Малфой уселся в кровати и осторожно прислушался. Стояла тихая зимняя ночь, и пушистые снежинки за окном детской, казалось, даже не опускались на землю, а лениво плавали в воздухе, будто не желая подчиняться закону всемирного тяготения. Через несколько минут, заскучав от созерцания их завораживающего танца и так и не сумев определить, откуда же раздается музыка, Люциус выбрался из постели. Он осторожно открыл дверь и вздрогнул: по ночному мэнору гуляли зимние сквозняки, и Люциус почти мгновенно продрог в своей ночной сорочке из дорогого батиста. Плотно обернув тоненькую ткань вокруг долговязой и высокой не по годам фигурки, юный Малфой вышел из комнаты и, стараясь не издать ни звука, двинулся туда, откуда теперь уже гораздо отчётливей продолжали раздаваться прекрасные звуки. Светильники, обычно освещавшие коридоры мэнора, уже погасли, но это было и неважно: лунного света, струящегося в окна, оказалось достаточно, чтобы не заплутать в лабиринтах комнат огромного поместья.

Продолжая идти на льющиеся звуки, Люциус медленно спустился по лестнице и оказался на первом этаже. Оглядевшись, он заметил, что дверь в бальный зал мэнора осталась приоткрытой, а мягкая и нежная мелодия струилась как раз оттуда. Мальчик на цыпочках подошел к порогу и осторожно заглянул в комнату. Свечи не горели и здесь, из-за чего бальный зал, пронизанный лишь загадочным лунным светом, показался ему сошедшим с одной из картинок, в изобилии иллюстрирующих любимые волшебные сказки.

Не подозревая о его присутствии, родители Люциуса танцевали. Они двигались в унисон, изящно кружа под музыку легкими пируэтами. И казалось, что даже снежинки за окном витают им в такт, придавая происходящему еще бОльшую нереальность.

Мелодия, услышанная Люциусом, оказалась вальсом, и мальчик машинально начал отсчитывать такт.

«Раз, два, три,

Раз, два, три…»

Не отрывая глаз от вальсирующей пары, он увидел, как отец что-то прошептал на ухо матери, продолжая ловко вести её по кругу бального зала. Веки той дрогнули и чуть опустились, а по губам скользнула странная потаённая улыбка. Мама повела плечами и головой таким знакомым Люциусу движением, что её светло-каштановые кудри качнулись, опадая лишь на одну сторону лица. В том, как отец касался сейчас её талии, как склонился и нежно коснулся губами шеи, было что-то такое… необъяснимое, что Люциус вздрогнул, хотя и не от холода. Он увидел, как вспыхнуло и покраснело мамино лицо, а потом она тихо засмеялась от того, что прошептал ей отец, так и не прерывая поцелуя. Юному Малфою вдруг стало жарко, и он неловко переступил с ноги на ногу.

Люциус понимал, что этим подглядыванием вторгается сейчас во что-то очень личное, касающееся лишь двоих, но все же не мог найти в себе силы остановиться: прекратить подсматривать и уйти, вернуться к себе. Но нет. Словно зачарованный, он смотрел и смотрел, как эти двое скользят по паркету в невероятном, волшебном слиянии с музыкой и друг с другом. И ему казалось, что это не просто танец, а нечто большее. Намного большее. В его развитом не по годам воображении мама и отец претворяли сейчас в жизнь некий тайный обряд. Мощный. Смелый. Может быть, даже запретный. Который потому-то и казался таким поразительно красивым.

«Наверное, это и есть то, что взрослые называют любовью…» — пронеслось у Люциуса в голове, и он судорожно выдохнул.

Наблюдая за родителями, он не заметил, как пролетело время. А между тем, босые ноги уже замерзли так, что пальцы онемели и почти потеряли чувствительность. Лишь когда отец повлек маму в темную нишу, продолжая одной рукой обнимать её, а другой начав нетерпеливо приподнимать подол, когда он прижался губами к её губам — лишь тогда Люциус пришёл в себя и с пылающими щеками припустил в свою комнату.

Уснуть он так и не смог. Казалось, что-то неясно, но верно изменилось в нём этой ночью. Обжигающие волны какой-то незнакомой тоски то и дело накатывали на юного Люциуса, заставляя дрожать ещё мальчишески тонкое и худенькое тельце, а потом отбегали прочь, оставляя его вспотевшим, измученным и ничего не понимающим. Утро застало его уставшим и невыспавшимся, но зато преисполненным уверенности, что когда-нибудь, рано или поздно, он обязательно встретит ту, которая станет для него идеальной партнершей. В жизни, в танце, в любви. И вот тогда… Тогда он тоже сможет исполнить тот священный ритуал, который случайно увидел прошлой ночью.

Лишь наблюдать и ждать

Уилтшир, Малфой-мэнор, Самайн 2005 г.

Она танцевала с Поттером.

«Хм, снова с Поттером...»

Пара достаточно неловко кружила по бальному залу, и Люциус заметил, как танцующая женщина что-то шепчет на ухо приятелю. Он был уверен, что та отсчитывает такт.

«Раз, два, три,

Раз, два, три…»

Увы, это никак не помогало Гарри Поттеру танцевать хотя бы чуточку лучше. Казалось, Легенда волшебного мира не сможет сделать это хорошо даже для того, чтобы спасти свою жизнь. Тем не менее, несмотря на опасность выглядеть в чужих глазах смешно и глупо, мальчишка очень старался, вальсируя с Гермионой один тур за другим, и уже за одно это Люциус считал его достойным уважения.

Удачно скрытый от посторонних взглядов полумраком ниши, Люциус Малфой не отводил серых глаз от мисс Грейнджер, пристально наблюдая за каждым движением. Собственно, последние четыре года он только этим и занимался, когда встречал её: смотрел, не отрывая глаз. Или, если уж совсем точно: выжидающе наблюдал за этой женщиной. Он потерял счет балам и приемам, которые пришлось устроить за это время лишь для того, чтобы она раз за разом приходила в Малфой-мэнор.

Других поводов для встреч Люциус, к сожалению, не находил: вместе они не работали, да и общих друзей у них никогда не было… Поэтому увидеть её на вечеринке, которую сам же и организовал, стало наиболее вероятной реальностью. Ломать голову над поводами Люциусу не приходилось: не зря Малфои из поколения в поколение заканчивали Слизерин. Он давал разнообразные благотворительные балы и устраивал приемы в чью-нибудь память. Он широко и щедро праздновал всевозможные языческие праздники, приглашая на них чуть ли не треть магического населения Британии. И, наконец, он потратил почти целое состояние на помощь детям-сиротам и волшебникам, пострадавшим от войны, что в значительной степени способствовало его планам в очередной раз заманить мисс Грейнджер в поместье. Отдавало ли подобное поведение одержимостью и безумием? Возможно. Но Люциуса это не заботило. Сейчас, будучи одиноким, свободным и полностью реабилитированным в глазах общества волшебником, он мог позволить себе любое безумство ради женщины, которую полюбил и вознамерился сделать своей.

На Люциуса нахлынули воспоминания о прошлом: о том времени, когда репутация оказалась полностью уничтожена. Даже несмотря на то, что и самому ему, и Нарциссе с Драко, удалось избежать Азкабана — благодаря усилиям Поттера — люди все равно поглядывали на него с определенным недоверием и настороженностью, и было подобное отношение совершенно справедливо, чего уж… А через год после окончания войны, будто желая сыпануть соли на еще незажившую рану, Нарцисса объявила, что решила оставить его. Это стало тяжёлым ударом для Люциуса. Нельзя сказать, что они безумно любили друг в друга все годы супружеской жизни, но всё же они были друзьями и достаточно близкими людьми, поэтому потерять поддержку и дружбу жены оказалось больно. Очень больно. Понадобилось время, чтобы понять причину её решения: Нарси так и не смогла простить его за ошибки, совершенные им за годы их брака. Не смогла простить угрозу, нависшую над семьёй во время войны именно по его глупости. Глупости, которая могла обойтись им слишком дорого и могла стоить жизни их мальчику. Что греха таить, Люциус и сам ненавидел себя за это прошлое.

Он вспомнил пустоту и полнейшее безразличие к собственной судьбе, охватившие его после отъезда Нарциссы из поместья. Казалось, тогда впервые в жизни Люциус не знал, как и зачем жить дальше. Поэтому, когда Кингсли Шеклболт предложил ему спонсировать первый после победы благотворительный бал, а еще лучше — самому заняться его организацией, он тут же согласился. И ни разу не пожалел о своем решении. Организационные хлопоты быстро рассеяли тоску, уже почти поглотившую его, но самым главным оказалось другое: тем вечером, словно удар молнии, на Малфоя обрушилось прозрение. В тот миг, когда заиграла музыка и Люциус увидел вальсирующую с кем-то Гермиону Грейнджер, вдруг показалось, что вспомнил что-то бесконечно важное. Что-то давно забытое, но от этого не ставшее менее судьбоносным. К нему внезапно пришло понимание, что Гермиона — и есть та самая идеальная партнерша, о которой он мечтал ещё будучи мальчиком. Она и есть его женщина. Его ведьма.

«Всё происходит именно тогда, когда тому суждено произойти…» — часто думал Люциус теперь. Возможно, ему было необходимо пережить войну, стыд, распад брака, а самое главное — осознать и ощутить раскаяние, чтобы суметь оценить подарок, который неожиданно подбросила судьба. Чтобы оказаться достойным этого подарка. И достойным этой молодой прелестной женщины.

«Тогда она ещё была с тем мальчишкой. Уизли…» — не сдержавшись, Люциус усмехнулся. Видит Мерлин, бедолага очень старался соответствовать своей подруге. Почти два года Малфой наблюдал, как страдает этот щенок от их взаимного непонимания с Гермионой и, несмотря на полное отсутствие жалости, нехотя признавал, что юнец оказался стойким. Просто не предназначенным для Гермионы Грейнджер. Несмотря на все его усилия, происходящее выглядело болезненно очевидным: эти двое элементарно не подходили друг другу. Огонь Гермионы, её ум и энергия пугали Рональда Уизли. Образно говоря, он почти сгорал в этих отношениях, хотя и мужественно пытался сохранить их до последнего.

«Хм… Всё фамильное упрямство мужчин этой семейки!» — Малфой вспомнил, как настойчиво Артур Уизли осаждал Молли Прюэтт много лет назад, ещё в Хогвартсе.

К счастью для Люциуса на этот раз история не повторилась. Иногда он думал, что если бы на месте младшенького оказался кто-то из его братьев (например, тот, что возится с драконами, или же длинноволосый хлыщ из Гринготтса), то все могло бы обернуться иначе. К счастью, остальные братья Уизли даже не думали ухаживать за Гермионой. Для них она была запретным плодом. Так сказать, зарезервированным для младшего братца.

«Наверняка лишь потому, что Молли всех предупредила. И слава богам! Спасибо ей за это огромное!»

Тем не менее, расставались они мучительно и довольно долго. Поэтому когда лишь спустя два года Люциус узнал из Ежедневного Пророка, что Гермиона Грейнджер и Рональд Уизли наконец официально объявили о разрыве отношений, то оказался несколько удивлен, хотя и очень обрадовался. Особенно символичным Люциусу виделось то, что последняя ссора так и не состоявшейся новой четы Уизли произошла как раз во время одного из приемов в Малфой-мэноре. Конечно же, он помнил тот инцидент. Помнил столь ярко, что сцена до сих пор стояла перед глазами. Тем вечером Рона Уизли хватило всего на два танца, прежде чем они начали спорить о чем-то. В конце концов, мальчишка выбежал из зала, оставив разъяренную мисс Грейнджер посреди танцующей толпы одну.

О, наступил как раз тот момент, когда следовало взять ситуацию в собственные руки, но, увы, сделать этого Люциус не мог. Развод с Нарциссой находился на стадии оформления, и допустить, чтобы Гермиона появилась в его жизни в такой непростой для обоих период и тем самым подала повод для желающих посплетничать о ней… Нет. Такого Люциус позволить себе не мог. Поэтому, сжав кулаки и стиснув зубы, он мог лишь наблюдать, как Поттер успокаивает пылающую от ярости мисс Грейнджер. Уже скоро тому это удалось, и Люциус, досадуя до пульсирующих от злости висков, был вынужден смотреть, как она танцует со старым другом остаток вечера. Нет, к Поттеру он не ревновал, зная от Драко об истинной природе их отношений, но сам факт, что шанс на сближение так бездарно упущен, пробуждал желание крушить вокруг себя всё, что попадется под руку. Ночь он провёл, мучаясь от разочарования, а утром поклялся себе, что уже к следующему приему станет свободным от уз мужчиной.

Понадобилось четыре месяца для того, чтобы получить развод и организовать ещё одну вечеринку. Увы… Когда Люциус приветствовал гостей на балу, посвященном Самайну, то оказался практически убит, увидев Гермиону Грейнджер в сопровождении никого иного, как печально известного сварливого мерзавца (и по совместительству своего лучшего друга) Северуса Снейпа.

«Лучший друг!»

Даже сейчас вспоминая об этом, Люциус ощущал, как снова бледнеет от боли и безысходной ярости. Тем более что поделать тогда он ровным счетом ничего не мог. Мучимый ощущением какого-то странного предательства, мог лишь наблюдать, как Гермиона снова кружится по бальному залу мэнора, только уже в объятиях другого волшебника. Слава Мерлину, Люциус Малфой всегда умел владеть собой, умел держать себя в узде, хотя в тот вечер это и далось ему нелегко. Слишком хорошо он знал Северуса, чтобы понимать, что приятель (в отличие от щенка Уизли) сможет удовлетворить Гермиону в постели. Однако знал и другое: друг его в отношениях с женщинами слыл абсолютным дерьмом. Поэтому в долгосрочной перспективе Северус не мог сделать Гермиону счастливой — в этом Люциус не сомневался. Зельевар слишком холоден для такой искренней и открытой женщины, как Гермиона Грейнджер. Да и вообще напоминал глыбу льда… ну или ведро холодной воды. Прошло совсем немного времени, и Люциус убедился в своей правоте: несколько последующих месяцев он видел, как глубоко ранит её Северус своими колкими пренебрежительными замечаниями, как обижает язвительными насмешками, день за днем убивая ту привязанность, что теплилась в Гермионе и которая могла бы перерасти в любовь.

Нет, конечно же, Снейп делал это не нарочно. Само понятие постоянного общения было для него чуждым и ненужным, возможно даже мешающим. Прожив всю свою жизнь в одиночестве, он, в отличие от того же Люциуса, не нуждался ни в семье, ни даже в компании. Регулярных свиданий без особой привязанности и (Боже упаси!) обязательств Снейпу вполне хватало. Его истинная страсть выгорела много лет назад и сожгла дотла самого Северуса. А всё это казалось не тем, что смогла бы выдержать такая женщина, как Гермиона Грейнджер.

Люциус мог с уверенностью предсказать, что в один прекрасный день Северус решит, что отношения стали для него слишком утомительными, и роману придет конец. Жалел он лишь об одном: бедная Гермиона не понимала этого и упрямо пыталась растопить ледяное сердце своего бывшего профессора, поначалу даже не замечая, что попытки эти вызывают в Снейпе лишь еще большее раздражение и недовольство. Наблюдая за её тогдашними мучениями, Люциус несколько раз был готов взорваться и благополучно закончить дело, начатое Нагайной, но… Это был Северус, его единственный друг, поэтому Малфою ничего не оставалось, как постоянно сжимать зубы… и смотреть, выжидающе считая себе под нос:

— Раз, два, три,

Раз, два, три…

До сегодняшнего вечера. Потому что сегодня мисс Грейнджер приехала на бал с Поттером, и это означало лишь одно: их роман с Северусом Снейпом завершился.

«Наконец…»

Выглядела она… божественно. Шёлковое платье кремового оттенка, украшенное лиловыми венецианскими кружевами, мягко облегало точёную фигурку, подчеркивая нежность кожи цвета персика. Люциус слабо усмехнулся. Он сам, выбирая пару недель назад галстук, посоветовал мадам Гертруде вывесить этот наряд на витрину в надежде, что Гермиона обратит внимание на изящную вещицу. И оказался прав: платье смотрелось на ней невероятно красиво.

На этот раз она оставила волосы распущенными, и то, как буйные каштановые кудри закручивались мягкими спиральками, обрамляя лицо, то, как они блестящим каскадом ниспадали на её обнаженные плечи — завораживало. А еще она танцевала… Быть может, и не безупречно, но с той естественной грацией, которая отличает каждую чувственную женщину, заставляя жадно пожирать её глазами. И он пожирал. Пожирал, уже почти наяву представляя себе, каково это — держать в объятиях яркую, красивую, полную жизни Гермиону Грейнджер.

Сегодня вечером это случится… Люциус знал. Вскоре, когда музыка умолкнет, он подойдет и попросит для себя следующий тур. Они будут танцевать этим вечером и многими последующими. Он будет ухаживать за ней несколько месяцев. Они будут обедать в лучших ресторанах Европы. А еще он обязательно свозит её в Парижскую Оперу и даже, если Гермиона захочет, в Большой Театр.

«Ох, как же безжалостно я буду дразнить её, соблазнять, терпеливо очаровывать, пока она не сдастся на мою милость. Пока сама не пожелает (нет! пока даже не потребует!) чтобы я взял её».

О, Люциус знал, что рано или поздно это случится… Недаром он столько лет следил за ней, словно хищник в засаде следит за своей добычей. Гермиона — страстная женщина. Конечно же, он возьмет её, но не раньше, чем она сойдет с ума, вожделея его и желая этой близости. Не раньше, чем окажется готовой уступить ему целиком и полностью, без комплексов и сомнений. И вот тогда… Тогда он сделает её своей.

Наблюдая за ней сейчас, он уже мог представить себе, как великолепно она будет выглядеть на шелковых простынях его кровати: вздымающаяся от тяжелого дыхания грудь, рассыпавшиеся по подушке кудри. И тело. Люциус ясно представлял её тело: гладкость чуть тронутой солнцем кожи, тяжесть упругих полушарий, нежность бледно-розовых сосков и мягкие шоколадного оттенка завитки, покрывающие уже припухшую и сочащуюся от вожделения плоть между её бедрами. Образы, мелькающие в голове, оказались столь ярки, что Люциус негромко застонал от мучительного желания.

«Как же долго я мечтаю о Гермионе Грейнджер… Как давно хочу прикоснуться к ней, почувствовать её влажность, ощутить на языке вкус её собственного возбуждения».

Их первый раз будет медленным и нежным, если эта чувственная ведьма не попросит чего-то другого, конечно. И он наконец овладеет ею. Насытится… много, много раз. Отыщет каждую точку тела, заставляющую дрожать от вожделения, и узнает, какими становятся её глаза, когда она извивается от экстаза. И еще, он (коварный Малфой!) добьется большего. Потому что станет её зависимостью, одержимостью, виновником самых сладких её мучений. Он научит Гермиону доверять мужчине. Доверять ему. И, в конце концов, придет тот час, когда все его фантазии и желания сбудутся, и он растворится в ней. Полностью. Так же, как и она в нем. Гермиона станет его богиней, его спасением, началом новой жизни: той, в которой Люциус Малфой найдет самого себя. Истинного. Найдет в её любви и доверии. И тогда, возрожденный, без угрызений совести и былого стыда, он наденет фамильное кольцо Малфоев на её тоненький пальчик и устроит самый великолепный бал за историю мэнора, чтобы отпраздновать свою победу.

Скрипки, взяв высокую ноту, прервали его размышления.

«Да, сегодня все должно получиться. И получится!» — подумал Люциус, бросая взгляд на Поттера, который до сих пор продолжал регулярно наступать на ноги Гермионы.

«Если только она согласится со мной танцевать...»

Люциус постарался успокоить дыхание и, как по команде, музыка тут же умолкла. Поставив трость в угол и машинально поправив изумрудно-зеленый галстук, он вышел из ниши и направился в сторону танцующих.

— Не подарите ли мне свой следующий танец, мисс Грейнджер? — негромко произнес Люциус, подойдя к остановившейся паре и не обращая никакого внимания на сердитый взгляд Гарри Поттера.

Гермиона посмотрела на него с откровенным удивлением.

— Вы хотите танцевать со мной? — слетел с губ недоверчивый вопрос.

— Почту за честь, — отвесив галантный поклон, Малфой предложил ей руку.

Несколько долгих мгновений Гермиона пристально смотрела на него, будто пытаясь что-то понять, и Люциус уже начал беспокоиться. Но, в конце концов, пожала плечами и кивнула:

— Конечно.

Поттер беспокойно дернулся, скользнув по Люциусу насторожёнными глазами, и тихо спросил:

— Гермиона, ты уверена?

Та успокаивающе улыбнулась приятелю.

— Да, — и смело положила маленькую ручку на плечо Люциуса.

Малфой властно кивнул оркестру, который тут же заиграл медленный и приятный вальс. Он обнял Гермиону за талию, невольно прижимая к себе. Дыхание её на мгновение замерло, и она смущенно прошептала:

— Боюсь, что я не очень хорошо вальсирую, мистер Малфой.

Люциус потаённо улыбнулся.

— Не волнуйтесь, мисс Грейнджер. Сейчас вы в надёжных руках, — он произнес это ей на ухо, почти касаясь губами теплой раковинки.

Гермиона невольно вздрогнула и покраснела, но найдя в себе храбрость, столь присущую характеру, смело взглянула в серые глаза.

— Неужели, мистер Малфой? — невинно спросила она, хотя в карих глазах и блеснули озорные искорки.

— Можете не сомневаться, — Люциус прижал её к себе еще крепче. — На самом деле вальс — это очень легкий танец. Вам нужно лишь довериться мне. И, если хотите, можете считать: раз, два, три. Раз, два, три.

Гермиона усмехнулась.

— О, да… Я пыталась, когда танцевала с Гарри, но это не совсем работало.

Люциус с привычной легкостью провел пируэт, а когда она изумленно выдохнула, пристально глядя в глаза, произнес:

— В вальсе, мисс Грейнджер, как и в любви, самое главное — выбрать по-настоящему подходящего для себя партнера.

Гермиона слегка отодвинулась, но лишь для того, чтобы задумчиво глянуть в его лицо. А затем, помолчав, негромко произнесла:

— Хм… может, вы и правы. Может быть, я выбирала не тех и должна сделать еще одну попытку.

Двадцать минут спустя волшебница уже громко смеялась, когда Малфой кружил и кружил её по бальному залу. Его же сердце было наполнено таким восторгом, что, даже не пытаясь сдержаться, Люциус искренне смеялся ей в ответ… впервые за многие годы.

Происходящее казалось сном — Гермиона рядом, в его руках, и, видят боги, он не собирался отпускать её. Никогда.

Эпилог

Шестьдесят семь лет спустя они танцевали свой последний вальс. Люциус больше не мог спускаться в зал, и они танцевали в своей спальне, по-прежнему, как и много лет назад, наслаждаясь объятиями друг друга. И так же, как смешивалось их дыхание, так же, как в унисон долгие годы бились их сердца, они продолжали мысленно, но одновременно, считать свои танцевальные шаги.

«Раз, два, три,

Раз, два, три…

Раз…»