Замри, умри, воскресни (джен)

Опять снег. Холодные хлопья сыпали и сыпали с серого неба, нависшего над мертвым городом, словно хотели вовсе его похоронить под сугробами. Ледяной ветер тащил с моря влагу, обливавшую льдом все вокруг. Остовы домов, столбы, остатки проводов, разбитый трамвай на перекрестке покрылись причудливыми зеленоватыми ледяными сосульками. Прежде в этих краях такого не бывало. Прежде, но не сейчас. Однако нынче смотреть на эти выверты погоды и удивляться им было почти некому. Город умер. Лишь теплились еще несколько десятков жизней, то и дело гаснущих, словно свечки на ветру. Сегодня погасла еще одна.

Вдоль стены кралась серая тень, оскальзываясь на обледеневших остатках тротуара, время от времени останавливаясь, чтобы прислушаться. Вокруг было тихо, только ветер завывал в развалинах. Тень подтягивала поближе длинный сверток, который тащила за собой на невесть как сохранившейся при жутком холоде и вечном дефиците топлива доске с привязанной к ней веревкой. Ноша была тяжела, но неизвестный не сдавался, упрямо волоча свой груз вверх по крутому склону. Еще немного осталось, скоро перекресток. В очередной раз переждав приступ слабости, тень двинулась к цели.

От дома, куда так стремился серый, остался торчащий клыком угол в полтора этажа высотой, и обгоревшие развалины. Обглоданное пламенем, здание обрушилось внутрь себя, оставив в целости лишь небольшую часть, зиявшую распахнутой дверью, висящей на одной петле. Человек в сером, собравшись с силами, прибавил шагу. Перешагнув порог, он втащил внутрь свой груз, приподнял дверь и закрыл ее. Стало почти темно — именно здесь сохранился потолок и лестница, ведущая в никуда, поскольку верхнего этажа больше не было. Обломки перекрытий рухнули, накрыв лестничный проем, так что снег сюда почти не попадал. Когда-то это была прихожая просторного дома, где на первом этаже располагалось кафе «Счастливый кот». Фигурка кота с поднятой лапой все еще держалась над остатками крыльца, облезлая и полинявшая. А здесь, под лестницей, теперь был склеп.

Он устало опустился на ступеньку и выдохнул, мучительно закашлявшись. Надо отдохнуть, прежде чем начать, иначе он свалится раньше времени, и тогда падальщикам достанутся на поживу сразу два тела, а это неправильно. Она заслужила покой… Он повернул голову и печально поглядел на завернутую в драную мешковину ношу, доставленную сюда с таким трудом. Поднялся и начал разбирать сложенные в кучу камни и обломки кирпича, чтобы освободить место для еще одного тела на его личном кладбище.

Работать пришлось долго. Уже потускнели полосы серого дневного света, слабо разгонявшие промозглую муть, и он достал из мешка самодельный светильник. Нет смысла экономить жир — он уже не уйдет отсюда. Пощелкав кремнем о кусок металла, он добыл огонь и запалил крошечную коптилку. Помещение залил слабый теплый свет, подрагивавший, когда до огонька добирались сквозняки. Наконец, в нише под лестницей освободилось достаточно места. Он подошел к своей ноше и принялся отвязывать ее от доски, послужившей санями. Мешковина сползла, и по его рукам рассыпались длинные светлые волосы. До последнего дня она не забывала расчесывать их обломком гребня, найденным однажды в развалинах. Даже когда от слабости уже едва могла сидеть. Он посмотрел в запрокинутое мертвое лицо, исхудавшее и плотно обтянутое пергаментно-желтой кожей, и вздохнул, вспомнив ее прежней. Это было так давно… словно и вовсе не было. Подняв умершую на руки, он осторожно пробрался мимо камней, выложенных на пол, и опустил ее в подготовленную нишу. Могила получилась мелкой, почти снаружи, но забираться глубже он не стал, чтобы не потревожить остальных, спящих здесь же, под лестницей, в доме, который когда-то был его. Осторожно набросив ткань на ее лицо, он начал сносить обратно кирпичи и камни, замуровывая последнюю оборвавшуюся ниточку, державшую его в этом умирающем мире. Больше нет смысла куда-то идти, искать пищу и топливо, драться за них, заставлять себя есть то, что прежде и съедобным не посчитал бы. Вынуждать себя жить. Больше его жизнь никому не нужна. Он проводил всех, кем дорожил, они теперь далеко и в нем не нуждаются. Осталось совсем немного…

Положив последний камень, он выпрямился и снова зашелся кашлем. Отдышавшись, он вернулся к своему мешку, перетащил его к лестнице, на свободный пятачок чистого пола. Принес светильник, поставил его на камень. Достал одеяло, драное, грязное, потерявшее цвет, сложил его и постелил на ледяной пол. Присев, бережно вынул из мешка черный перманентный маркер. Когда-то обычная вещь. Сейчас — небывалая редкость. Правда, никому не нужная, поскольку несъедобна и вообще бесполезна в мире после апокалипсиса. Но он дорожил им. Осторожно согрев свою драгоценность над крошечным огоньком светильника, он старательно протер рукавом стену, на которой виднелись чуть расплывшиеся, но хорошо различимые надписи.

Имена. Одно за другим, выписанные старательно и четко.

Хиро.

Кэсс.

Фредзилла.

ГоГо.

Васаби.

Он старательно подновил каждую надпись. Отчего-то с самого начала он не писал фамилий, не указывал полных имен, дат рождения и смерти, как это обычно делается. Два имени. Три прозвища. Ничего больше. Впрочем, читать это все тоже будет некому. Но он все равно старался, то и дело отогревая замерзающий маркер и дыша в деревенеющие на холоде ладони. Ног он уже почти не чувствовал, но это его не волновало. Осталось дописать еще двоих, и дело будет сделано.

Хани Лемон.

Он вывел два слова и остался доволен. Получилось разборчиво, почти красиво. Ей бы понравилось, она любила все красивое.

И последнее. Сжав маркер, он добавил еще одно имя.

Тадаши.

Ну вот, теперь все. Привычно нацепив на маркер колпачок, он разжал ладонь и выронил свою драгоценность на пол. Прижался щекой к ледяной стене, рядом с надписями, осторожно коснулся имен иззябшей ладонью. Закрыл глаза. Он не знал, сколько придется ждать, пока стужа не заберет и его. Это не имело никакого значения. Он просто ждал, вспоминая их, тех, кто совсем рядом, но так далеко, вспоминая их живыми, настоящими… Сон пришел, как самое желанное на свете чудо, накрыв одеялом из мерцающего света. И стало тепло…