Война никогда не меняется (джен)

— Война никогда не меняется, — говорит Нейт своему отражению, смешно хмуря брови. Ханна же видит в этом лишь пахнущий пылью и нафталином пафос, нелепый и никому уже не нужный вызов миру, который может бросить лишь отставной военный. Тот, кто привык убивать, но так и не приспособился к мирной жизни в маленьком уютном домике с кружевными занавесками на сверкающих чистотой окнах. Да и возможно ли забыть о ужасах войны, когда она стоит у границы мирной жизни, угрожающе ухмыляясь? И каждое солнечное утро угрожает полыхнуть молниями в руках древнего, страшного бога. Ханна оттирает супруга от зеркала, оставляя невесомый поцелуй на небритой щеке, разглаживая тонкими, не привыкшими к оружию пальцами паутину морщин в уголках глаз. Для нее «война» — всего лишь страшное слово, которое бросается в глаза с заголовков газет и из речи телевизионного диктора. Она хочет верить, что все обойдется. Даже тогда, когда за их спинами закрывается тяжелая дверь Убежища, она все еще верит в сказку, как маленькая глупая девочка.

Война никогда не меняется. Ханна понимает это, когда ее глаза безжалостно жалит ярким светом Нового Мира. Когда странные люди, называющие себя минитменами, врываются в похоронный покой ее маленького городка, где она прячется в руинах своего оказавшегося таким ненадежным дома, перебирая в руках чудом сохранившиеся, выцветшие до грязных оттенков детские игрушки. Странная женщина, в чьих глазах застыло, кажется, само время, дарит ей призрачную надежду. Раньше Ханна не верила пророкам и гороскопам, но сейчас слова старой наркоманки — это единственное, что у нее есть. И она просит сурового чернокожего мужчину, чье лицо сожгли радиоактивные ветры Пустоши, научить ее стрелять. А через несколько месяцев она покидает Санкшуари-Хиллз, в надежде найти ту единственную ниточку, что приведет ее к сыну. А из кармана рюкзака торчит погремушка, утратившая свой, когда-то небесно-голубой цвет, мерно отбивая крохотными стальными шариками такт шагов последней из Убежища 111.

«Война никогда не меняется» — вспоминает она последнее беззаботное утро своей жизни, отстреливаясь от дикарей в лохмотьях. Этот новый мир кажется дурным сном, иллюзией, хрипящей, захлебывающейся какофонией криков. Иногда Ханне кажется, что она по прежнему спит в криокапсуле, подобно бройлерному цыпленку в супермаркете. Что все происходящее — не более чем видения медленно умирающего мозга. Но боль свежих ран дает понять, что надежда мертва. Мир изменился, и, увы, не в лучшую сторону. И диплом юриста едва ли пригодится тут на что-то большее, нежели развести костер.

Война никогда не меняется. Понимание этих слов приходит к Ханне, когда она, уподобившись прибившейся к ней овчарке, ползет по следу похитителя ее ребенка. Она уже научилась выживать здесь, по капле теряя то, что осталось от заботливой жены и хранительницы очага. Ее очаг давно засыпало ржавой пылью, а муж, чье сильное плечо, как ей казалось, всегда будет рядом, уже несколько лет покоится в криво сколоченном гробу. На ее теле уродливые шрамы, оставшиеся от неумелой штопки, а зубы пожелтели от табачного дыма. Синий комбинезон, ярким пятном выделяющийся на землях Пустошей, давно нашел свой покой на дне мусорного бачка. Она салютует бокалом мужчине, чьи ярко-желтые лампы-глаза смотрят на нее с укоризной. Но, Ханне, в общем-то, уже все равно.

— Война не меняется, — произносит она, широко улыбаясь потрескавшимися, кровоточащими губами, когда выпускает обойму в голову «сына». Она больше не верит ни чему и никому, шепча эти слова как мантру, будто сумасшедшая.

Этот мир катится к Дьяволу, и Ханна с радостью поможет ему не сбиться с пути. Она подхватывает с пола винтовку и кивает синту, в чьих движениях угадываются повадки опытного наемника. Того, кто потерял все, и отнял все у нее. Единственный, в ком она не видит лжи, единственный, кто был с ней честен, пусть даже в своей ненависти.

Война не меняется. И никогда не изменится, потому что теперь она всегда с ней.