Край непуганых идиотов (джен)

Эпиграф

Если человек не знает чего-то, это ещё не значит, что он идиот.

* * *

Ну, будем живы, ребятушки! Садитесь ближе к костру, да не робей, все свои. Пока есть минутка затишья, можно и поговорить, и уму-разуму поучиться.

Вот смотрю я на вас — один другого зеленей да моложе, всё туда же — в Зону лезете. Да добро б старших слушали, так ведь себя умней других держите. А на деле что?

Ты мне рот не затыкай, и рожу свою не криви, а слушай внимательно да на ус мотай. Я ворчу потому как возраст такой, и право своё заслужил. Ишь, критик какой нашёлся! Ну, ладно.

Вот, положим, ты, дружок. Да-да, ты, белобрысый. Я тебе ведь кричал «Под куст падай!», а ты чего? На кой под пули полез? Вдругорядь голову сложишь за глупость свою и непослушание. Э-эх, не учится ничему молодёжь. Ни о чём думать не хотят, пока кишки по веткам не разбросает, а мне-то ваши потроха без надобности.

Чего ржёшь, ушастый? Сейчас смешно, а полчаса тому стонал да плакал. Промыл рану? Точно? Смотри, слепой пёс клыков не чистит, мало ли какую заразу в пасти своей носит. Пришёл в Зону — будь готов смотреть… нет, не в оба, а в четыре, в шесть глаз, чтоб во все стороны. И пофигу, что у тебя их всего два. А вот как хочешь, так и понимай. Вдругорядь грызанёт слепец за самое дорогое и будешь ходить, как идиот, без самого дорогого.

Ржёте, дурачьё. Всё бы вам зубы скалить, а в голове ветер. Ишь, герои выискались, терминаторы. Ну, ладно.

Слушай, парень, ты уже достал! Ты всего неделю, как пришёл, а уже к центру Зоны собираешься. Бирюльки можно и тут отыскать, ежели умеючи. Да, недорогие, но пока осваиваешься — хватит. Торопятся всё, нешто последний день живут, тьфу на вас.

Опять он за своё! Я ему про аномалию, а он мне про хабар. Ты хабар этот в могилу заберёшь? Если она будет ещё, могила эта.

Главное что? Живу быть! Чужой опыт впитывать да на практике его использовать. Вы не думайте, раз тут Кордон, окраина Зоны, так совсем ничего не случается. Всяко бывало. Иной раз похлеще, чем в Припяти. Сидоровича спроси, он скажет. Хотя, нет, не скажет он ничего, некогда ему с салагами лясы точить.

Сколько я в Зоне-то? Эх, парень, вдругорядь, кажется, что я тут всегда был, а закордонная жизнь — сон и не было её никогда. Отчего ж, расскажу, коли просите.

Ты вот что, раз у нас такой разговор пошёл, слетай мухой к Сидоровичу да принеси бутылочку беленькой. Какие деньги? Были б у меня деньги, я б сам сходил, уж будь уверен. Ишь, деньги ему! Давай беги быстрей, пока Сидорович при памяти.

Закат-то какой, ребятушки! Только на Кордоне солнце ещё увидеть можно, дальше оно не заглядывает. Уже на Свалке хмарь-непогодь, а тут тепло, светло.

Вот люблю я Кордон, что ты мне ни говори! Вояки тут снисходительнее, бандиты ленивее, мутанты мельче, а аномалии слабее. Но даже не поэтому люблю я Кордон, а потому, что люди тут ещё зачерстветь не успели. Ещё не научились друг другу глотки грызть; не вырвали ещё из себя совесть, сочувствие и доброту.

Дураки, согласен, так что ж? Зато не звери.

Если вся Зона Ад, то Кордон — Чистилище. Именно здесь решается судьба будущего сталкера: станет он бродить в одиночку или к «Долгу» и «Свободе» потянется; канет ли безымянным пушечным мясом в секту «Монолит» или начнёт грабить бродяг у перекрестья сталкерских троп.

Всё начинается здесь, когда минует периметр салага — дурак дураком, и, словно младенец глупый, несмышлёный, заново родится — для Зоны.

Я потому с Кордона ни ногой, что не мутантов боюсь или ещё чего похлеще; боюсь зачерстветь, высохнуть, потерять в себе человеческое.

Вот такой он, наш Кордон — край непуганых идиотов. А вот и бутылка долгожданная. Ну, поехали?

Когда он в деревне объявился, я не знаю, в ходке тогда был да подзадержался. Возвращаюсь, тяну хабар такой неплохой и по такому случаю отбиваю мужикам депешу — готовьтесь, банкую.

Пришёл, хабар сдал и к костру скорей. А там уж гитарка бренчит, смех, разговоры. Подхожу, глядь — а на моём почётном месте сидит какой-то вертлявый, рожа незнакомая. Лыбится, будто кожи ему на щеках не хватает, всё время, вот ей-богу не вру! На водку мою глядит, а глаза восторженные, будто ничего вкуснее в жизни своей не видал.

Это ладно, но по всем признакам ведь салага первостатейный, а мы их на обмывку хабара не очень-то допускаем. Вот ежели они проставляются, тогда да, а так ни-ни!

— Ты кто? — говорю.

— Хвост, — отвечает и мырг-мырг на меня глазами. Ну, чисто пёс голодный.

— Ишь ты, — говорю, — уже и позывной заработал. За что ж тебя так?

— А как ты думаешь, — смеётся, — за что справного мужика, не обиженного природой, можно Хвостом назвать?

Не, ну я, положим, тоже природой не обделён, но вот так кричать об этом на всю ивановскую не стану. Чё ржёте, не стану, сказал! А этот лыбится, наглый сучонок.

— Ты, — говорю, — может и не обижен природой, но тебе тут не место. Салага ты, — говорю, — и всё тут. Забирай свой хвост и неси его к салагам, где тебе и место.

Обиделся. Повздыхал, зад оторвал от моего места и поплёлся прочь, оглядываясь. Ну, как есть собака побитая, голодная. Даже жалко его стало, но я характер могу выдержать. Скала! Иначе совсем на шею сядут и хвост свесят. Ну, ноги, то есть.

Вы не подумайте, я супротив молодых ничего не имею, сам такой был. Но в моё время такой херни не было. Мы опытных уважали и слушали. Ишь ты, Хвост выискался. Подумаешь.

Вот сидим, отдыхаем культурно. То про прекрасный пол поговорили, то про цены на изюм в Саудовской Аравии и что бандиты совсем охренели, даже и в правительство залезли. Будто мы и не в Зоне вовсе, а на Большой земле, даже удивительно! Даром что слепцы за околицей воют, да орёт кто-то вдалеке периодически, видать, помирает бедолага. Но от этого даже и уютнее — лучше уж он, чем мы. И тут из темноты рожа наглая высовывается и лыбится так поганенько.

— Это, — говорит, — Баян орёт, я знаю. Его на АТП бандиты прижали.

И опять мырг-мырг на мой стакан.

— Хвост, — говорю, — отчаливай уже. Время к полуночи, салагам давно горшок просвистел. Брысь!

Ушёл. А мне так грустно стало вдруг, аж в груди защемило. Баяна я знал. Любил он бородатые анекдоты травить, так что ж? Мы даже и смеялись. Иногда. И тут как назло такой крик жалостливый раздался и слепцы разом взвыли то-о-оненько. Как серпом по яйцам, честное слово! Остальные, смотрю, себя не лучше чувствуют. А то! Баяна все знали.

— Эх, — говорю, — надо идтить.

— Надо! — Снова рожа наглая высовывается. Он, сучонок, за забором, оказывается, всё время стоял.

— Хвост, — говорю, — хватит мыргать на мою водку. Хочешь — выпей и пошли Баяна выручать.

Ему только скажи! В один глоток полпузыря высосал — силён.

Выходим мы все за околицу; темно, ни зги не видать. Иду я и не пойму — то ли дорога ухабистая, то ли мы пьяные; всё идём, плечами стукаемся и оружие роняем всё время.

— А где Хвост? — говорю.

— Тут я, — отвечает. — Не беспокойся, папаша.

Ишь ты, сынок, едренать. Ну, ладно.

Подходим к АТП, точно — оттуда крик. Пытают суки нашего Баяна почём зря! Озлились мы и давай стрелять куда ни попадя. Баян сразу замолчал, зато бандиты заорали и тоже пуляют в ответ.

— Хвост, — кричу, — стреляй, Хвост!

А его и след простыл. Сбежал сучонок водку мою допивать, наверное. Мы бегаем в темноте, как дураки, вкруг АТП, стреляем, кричим матерно. У бандитов от такого начал ум за разум заходить.

— Обложили нас, — кричат. — Кандёхаем отсюда, пацаны!

И покандёхали, да так, что мы угнаться не сумели, спьяну-то. Вспомнили про Баяна, пошли искать, ан нет его. Что за чудеса? С собой его бандиты брать не стали бы — невелика птица, и средь убитых тоже не обнаружился. Ишь ты, скоперфильдился. Ну, ладно. Пока его искали, на бандитскую нычку наткнулись, да она уж вскрытая была.

Возвращаюсь в деревню с мужиками, светает уж, роса, холодно. Кочерыжка болит, патронов истратили, и Баяна не спасли. А самое главное — похмелиться нечем ведь. Иду, злюсь и думаю, как Хвоста сейчас бить буду.

Пришли. Глядим и диву только даёмся. Сидит у костра Баян, помятый изрядно, но весёлый, и байки свои бородатые травит. А рядом эта рожа наглая лыбится. И оба уж пьяные, будь они неладны! Когда успели? А вокруг водки и закуски прилично раскидано. Пока мы вкруг АТП бегали, как дураки, этот пробрался втихаря, нычку вскрыл и Баяна упёр. И моё почётное место опять занял!

— Трепло ты, — говорю, — Хвост! Ишь ты, природа его не обидела. Вся твоя заслуга в умении добрым людям на хвост падать да угощаться.

А он смеётся, как дурачок, пьяный уж совсем.

— Так я, — говорит, — папаша, об чём и речь вёл. Дар у меня такой от природы — любой компании на хвост упаду, ежели того пожелаю. А ты что подумал?

Тьфу на него! Ишь ты, Хвост выискался. Подумаешь.

К Шустрому отношение у меня двоякое. Как и у всех тут, в общем-то. Вы не смотрите, что Сидорович с ним всё время шепчется и всячески у себя привечает. Это, брат, такая шельма! Сидорович тоже, но он элита. Вот ежели Шустрый доживёт до его годков, тоже будет элитная шельма, а пока обыкновенная.

Нет, Шустрый — парень хороший, только заполошный слегка и руки липкие. Где что плохо прибрано — тут же к себе тянет. Оно, может, и неплохо, добытчик из него знатный, но случается, и он попадает впросак.

Приметили мы раз бандита в доспехах. Да-да, сами охренели! Идёт, в лучах солнца сияет, ну чисто дон Кихот Ламанчский. Или Чернобыльский, что вернее. Мы щурились-жмурились, пока Волк не пришёл с биноклем.

— Это, — говорит, — он железок каких-то на куртку нашил.

Умно. А мы всё дивились — как так, стреляешь в бандита, на нём одёжа не лучше нашей, а пули не вдруг и берут. А они, оказывается, железки под одёжку пришивать наладились. А этот щёголь снаружи нашил. Ишь ты, форсит. Ну, ладно.

Шустрый как такое увидал — загорелся.

— Хочу, — говорит, — куртки такие продавать и всё тут! Я буду не я, если хоть одну не добуду и не посмотрю, как она сделана.

— Дурак ты, — говорю, — Шустрый. Не лезь к бандитам — наплачешься.

Полез неслух. Нет, рассчитал всё логично, а вот реализовал так себе. Решил он у Южных ворот счастья пытать. Там, я скажу, настоящая разбойничья тропа образовалась; бандиты то в Тёмную долину, то из неё курсировали. Шустрый спервоначалу на насыпь над тоннелем полез и сидел, как орёл в вышине, на бандитов вниз глядючи. А они ж по одному не шляются.

Догадался тогда в тоннеле схорониться, благо было где. Сидит он за контейнером, разговоры бандитские слушает; много нового и интересного узнал. День сидит, два сидит. А на третий постигла его двойная удача и двойное разочарование. Всё у него как-то двусмысленно было, да я уж говорил давеча. Ну, ладно.

От проходящего мимо отряда отстал в тот день один бандитёнок-салага. Шустрый смотрит, а на нём тот самый доспех щёгольский железками наружу. То ли шнурок у рыцаря с большой дороги развязался, то ли живот прихватило, но отстал от своих. А тут Шустрый — тюк ему по глупой-то башке, куртку снял и тикать наладился. А позади уж дружки того рыцаря бегут и кричат матерно.

Шустрый думал за ним, а они просто бежали. Ну, нарвались у выхода на стаю псевдопсов и не сдюжили, вот и сбежали обратно в тоннель. А там Шустрый, значит, как на ладони спокойненько так мародёрничает. Заорали бандиты, стрелять начали. Шустрый куртку бросил и бежать.

— Извините, — кричит, — бес попутал.

Ага, этот бес его всю жизнь путает. Ну, спасся Шустрый из тоннеля и прямиком к элеватору — там всегда спрятаться можно, хоть и под носом у вояк. Быстро добёг — Шустрый же, ага. Вбегает в амбар, а там темень своеобычная, окна-то все досками забиты. Спотыкается он сослепу обо что-то, падает, бьётся башкой своей бедовой и основательно отключается.

Просыпается, чует — обнимает его кто-то. Шустрый сначала мёртвым прикинулся, но потом понял, что зря — обниматель не уходил. Шустрый шевельнулся на пробу и тот тоже заколыхался. Взбрыкнул, а обниматель тот сверху навалился. И молча всё — жуть! Шустрый как заорёт и давай валтузить этого; сбросил с себя и в угол забился. Минута, две — никто обнимать не лезет.

Фонарём посветить догадался, а там жмур. Шустрый, видать, когда в амбар вбёг, об него запнулся и на себя, когда падал, свалил. Другого объяснения не вижу. А жмур, прикиньте, свежий и в куртку, железками обшитую, одет. Только железки те внутри, как и положено для незаметности. Ну, ладно.

Сдёргивает Шустрый с него куртец и довольный из амбара, как на проспект, выходит. Там его вояки и приняли. Услышали, как он с трупом воевал, и проведать заявились. Что тут началось: пули летают, гранаты взрывают. Шустрый опять куртку бросил и сквозь дыру в дальней стене убёг.

В деревню вернулся весь из себя несчастный, потрёпанный, а насчёт курток этих прямо больной стал. Мне и жалко его, и блажь эту выбивать как-то надо. Пропадёт ведь!

— Шустрый, — говорю, — ну, что ты так убиваешься? А то мы сами железок на куртки не нашьём, ты как дитё малое, ей-богу!

А он и не слушает, мечется, щёки запали, на шее жилка синяя бьётся.

— Я, — говорит, — через глупость свою хорошую вещь потерял, я же её и верну. Тварь ли я дрожащая?..

— Трепло ты, — говорю, — мычащее. Ишь ты, из-за одной неудачи заболел прям. Всяко в жизни бывает, не всегда тебе везти будет, привыкай и смирись. Сиди вот, пока ум за разум заходить не перестанет.

Опять он не слушает и всё из деревни бежать рвётся.

Тут вылезает рожа наглая — Хвост на болезного посмотреть пришёл. Мы-то в деревне все друг друга знаем, а ежели знаешь, невольно и переживать начнёшь. Вот и Хвост туда же. Увидал он, как мы с Шустрым бьёмся, и ржёт сука.

— А чё ты, — говорит, — его держишь? Пусть идёт. Бандиты его рожу уже срисовали и ждут, не дождутся очной ставки. Пусти его, папаша.

Ишь ты, сынок, едренать. Ну, ладно.

А Шустрый услыхал и как-то успокоился сразу, даже глаза выздоровели. Оно и понятно — такие-то новости.

— Откуда, — говорит, — знаешь?

Хвост смеётся, как дурачок, пьяный уже, оказывается.

— Да, — говорит, — упал на хвост одному, он и рассказал.

Как этому Хвосту люди незнакомые наливают, я не перестаю удивляться! Весь Кордон уж, поди, его угощал. А потом я подумал — а сам-то? Я-то ведь уже с того дня тоже всё угощаю и угощаю. Ишь ты, юное дарование. Ну, ладно.

А Шустрый за куртками так и не пошёл. Всё искал, кто б сбегал, но дураков не было. Так и сидел он в деревне безвылазно да с Сидоровичем шушукался, пока тот за флешкой его не послал. Но это уже совсем другая история.

Петруха у нас вообще дурной какой-то был поначалу. Хороший, честный, но дурной. В каком смысле? Как бы объяснить-то, чтоб поняли…

Вот идёшь ты по дороге, так? Видишь кучу дерьма. Ты её либо перешагнёшь, ежели маленькая, либо обойдёшь, а Петрухе обязательно ковырнуть надо. Ещё и громко удивиться, что завоняло.

Как это Петруха без прозвища? Это само прозвище и есть, так-то он Саша. Ну, помните «Приключения Шурика», как там герой с девушкой знакомился? Во-о-от! Петруха даже похож на него немного — такой же дурной, только шатен.

Послали мы раз Петруху встречать Шустрого — дело аккурат для салаги, обсмотреться, обнюхаться. Ушёл. И тут гром средь ясного неба — сообщение упало о внезапном рейде вояк. Ну, думаем, всё — сгубили парня. Так кто ж знал?

Волк подумал немного и говорит:

— Пойду, приведу его.

— Сам сдохнешь, — говорю. — Вон, слышишь, уж и вертушка застрекотала.

А Волк упрямый да и Петруха почти что выученик его. Симпатизировал он парню за честность его.

— Нет, — говорит, — жаль парня и всё тут. Пойду.

И ушёл. Вскоре слышим — пулемёт загрохотал, а потом взрыв приглушённый. И вертушка кругами ходит. Мы по подвалам схоронились, трясёмся. И Петруху, и Волка порешили, думаем.

Проходит время, вертушка в деревню пошла и над нами прямо зависла. Мы ещё пуще затаились. Я сижу, злюсь про себя. «Ну, Волк, — думаю, — и парня не выручил, и сам сгинул, и нас подставил». Ну, ладно.

Вертушка повисела-повисела да и ушла на базу. Мы выждали для верности и на свет божий повылазили. Сидим, курим, молчим. У всех на уме одно и то же — как деревня без Волка-то? Да и вообще, хороший мужик, жалко.

Тут слышим вонь какая-то. Прям невыносимая и с каждой минутой всё гаже и гаже становится. Мы повскакали, осматриваемся — ничего. А Хвост как заорёт:

— Зомби!

Струхнули мы знатно. А ну как вояки недалеко, а мы стрелять наладились? Сровняют ведь деревню с землёй и всех делов. И кстати, думаю, откуда зомби на Кордоне?

Выглядываю я тихонько, и вон они, родименькие шкандыбают. Два штуки заметил. Старые уже все, потрёпанные, шкура клочьями облазит; гной, кровища течёт, а вонь…

Нас увидали и ну руками махать, мычать и даже быстрее шкандыбать стали.

— Ишь ты, — говорю, — нежить поганая.

Ну, ладно, будь, что будет. Вздёргиваю ствол, мужики тоже, а мертвяки — р-раз! — и красиво так в укрытие упрыгнули. Мы и глазом моргнуть не успели.

— Мужики, — говорю, — а чё это?

— Первый раз, — Хвост говорит, — таких быстрых вижу.

— Трепло ты, — говорю. — Много ли зомбей ты вообще видел?

— Эти первые. — И ржёт, сука.

Я уж и так, и эдак прикидывал, но всё равно ничего не понял.

— Пошли, — говорю, — искать этих. А то мало ли где схоронились. Гадить пойдёшь, а они из кустов кинутся.

Хвост повздыхал, но обрез свой взвёл.

— Пошли, — говорит, — папаша. А хули.

Ишь ты, сынок, едренать. Ну, ладно.

Идём, хоронясь, с опаскою, во все углы заглядываем. И тут слышим сдавленное:

— Не стреляйте, мы это.

— Кто, — спрашиваю, — «мы»?

И тут вижу зомбей наших аккурат за автобусом. Хвост смотрел-смотрел и говорит:

— А ведь это Петруха. И Волк.

— Да ладно, — говорю, — зомби то. Стреляй и всех делов. Ишь, мычат суки. Или вот подожди, по башке их, чтоб патроны не тратить и не шуметь.

Тут один мертвяк встаёт, злой такой, рукою мне жест неприличный делает.

— Я тя, — рычит, — ща самого по башке стукну! Охренел что ли, старый ты хрен?!

Я смотрю — и, правда, Волк. Он как заругался, я его сразу узнал. Подхожу к ним ближе и чуть не умер — вонища. Я даже сам как зомби мычать стал, потому как говорить совершенно неможливо.

— Чё это, — говорю, — вы так воняете?

Петруха, смотрю, застыдился сразу, а Волк рукою машет, мол, потом, сначала помыться надо. И то.

Ну, помылись они, Волк рассказывает:

— Иду, — говорит, — этого мазурика выручать. Рацию настроил заранее, чтоб вояк слышать. Ну, и слышу, один говорит «Тут придурок какой-то внизу шарится, шугнём?» «Шугнём!» — Это второй, значит, отвечает.

— Ба, — говорю, — обычно им жаль на мелочь боезапас тратить.

— То-то и оно, я сам охренел. Смотрю — вертушка над вагончиком кружится, всё понятно. Думал-думал и, как дурак, из кустов высигнул.

— Ну, дура-ак, — говорю. — Так это они тебя метелили?

— Ага, — Волк говорит, — меня. Я до вагончика допрыгал как-то, этого вот выдернул и под мост ушёл. Ствол потерял и рацию. Как живы остались — не знаю.

— А изгваздались, — говорю, — где?

Волк на Петруху смотрит и желваками играет. Понятно, что очень хочет его стукнуть, аж еле сдерживается. Да и то потому, что вставать и идти до него лениво. Помолчал Волк и говорит:

— Я стою, осторожненько небо оглядываю, а этот вот вдруг говорит: «Ух-ты, Волк, а чё это за говно?» Оборачиваюсь, а он во что-то большое и круглое палкой тычет. Я только и успел заорать: «Не трогай!» Рвануло. Этот весь в дерьмище, а с ним и я заодно. Вонь несусветная. Мы из-под моста выбежали, прям вертушке на обозрение, упали и не дышим. Не заметили. Не знаю, за что они нас приняли, за это самое, наверное, и приняли.

— Так что это, — говорю, — было?

Волк всё-таки встал и съездил Петрухе по уху. И сразу успокоился как-то.

— Псевдоплоть, — говорит, — дохлая. Раздулась на солнышке, трупными газами наполнилась. Малейшего тычка ждала, и дождалась.

Мы грохнули. Ржали до ночи. Петруха красный весь ходил, стыдился.

— Да ладно, — говорит, — не шелестите особо. Ситуация не повторится.

Опосля поумнел он конечно. Палками во всё непонятное тыкать перестал, но как где заварушка какая — Петруха там. Сменил одно дерьмо на другое. Я ж и говорю — дурной. Но честный, каких поискать. На том и держится.

Вот вы, молодёжь, чуть что сразу норовите кулаками махать. Всё бы вам воевать да боезапас тратить. Того не понимаете, что решить проблему можно и словом. Я вам так скажу: оружие — последнее дело, когда совсем-совсем слов не осталось. Не верите? Ишь ты, всё им доказывай. Ну, ладно.

Попался как-то брат нашего Волка… ну да, у Волка брат есть по прозвищу Пёс, а что тут такого? В Зону, бывает, и чуть ли не целыми семьями приходили, но чаще, наоборот — от семьи бегут, хе-хе. Так вот, попал как-то Пёс в лапы засранцев с АТП. А ведь говорил ему Волк, поучал на правах старшего.

— Не лезь, — говорит, — убьёт. Нос не дорос в одиночку шляться, хоть и по Кордону.

Да разве ж вы когда старших слушаете? Вот он и попался. Было их пятеро и сразу не пришибли только потому, что не хотелось по залитым кровью карманам шарить. Обшманали Пса, снарягу немудрящую отобрали, куртку да ботинки сняли и стволы наставили. Парень стоит, ни жив, ни мёртв, с жизнью прощается. И бывает, в такие моменты фигня всякая в голову лезет, прям спасу нет. Пёс и говорит как бы про себя, под нос:

— Да-а, стою тут, прямо как Шухов у Саркофага.

Старшой бандитский ствол опустил и спрашивает:

— Это какой же Шухер, из питерских?

— Не Шухер, — Пёс отвечает, — а Шухов. Неужто не слышал?

Бандиты топчутся, как деревенщина на Красной площади, переглядываются да плечами пожимают. А Пёс презрительно так:

— Ну, вы, — говорит, — и бакланы. Шухова не знаете.

Старшой ему в зубы дал, подельники его по почкам парня чуть попинали и говорят потом:

— Пошли к нам. Всё про этого Шухера расскажешь, а когда мы бакланами быть перестанем, убьём тебя медленно и мучительно. Ха-ха!

Ну, и ладно, и пошёл Пёс с ним. А чего ж, раз ведут. Я уж говорил давеча: главное — живу быть, а остальное придумать можно.

Повели, значит, Пса к Восточному тоннелю. Там недалече у бандитов лёжка была оборудована, аккурат у тропы, что удобно. Связали Пса, усадили на ящик. Старшой рядом с собой обрез кладёт и гаденько ухмыляется.

— Рассказывай, — говорит, — всё без утайки. Отвечаю, не умрёшь, пока я про Шухера всё не узнаю.

Пёс и рассказал. А рассказчик он, надо признать, был знатный, несмотря на молодость и глупость свою. Начнёт речь толкать — заслушаешься. Бандиты и заслушались все до единого. Один даже носом хлюпал от избытка чувств. Но истории, как и всему в нашей жизни, конец пришёл. Старшой встаёт и ствол подымает, а Пёс не будь дураком и говорит:

— Да, про Шухова история, конечно, печальная, но и вполовину не такая печальная, как про Семецкого.

Старшой оружие сразу убрал и на место своё поспешно сел.

— Рассказывай, — говорит, — про Семецкого, что за фраер, чем знаменит. Зуб даю, не умрёшь, пока не расскажешь.

А бандиты шумят в ответ радостно, уж больно по сердцу истории Пса пришлись. Скучно им там, поди, в лёжке-то. Украл, выпил, в подвал от Выброса. Украл, выпил, в подвал. Одно и то же, ни девок, ни телевизора. А тут такой сказочник объявился. Ну, ладно.

Пёс как про Семецкого рассказал, такой шум-гам поднялся. Каждый из бандитов кричит и мечтает — что бы он попросил у Монолита, да так, чтоб каменюка его не напарила. Пёс слушает, усмехается. Старшой перестал кричать и — лап-лап — обрез опять нащупывает. Пёс опять за своё:

— Семецкий, — говорит, — что. Обычный, зарвавшийся интриган. История его, конечно, удивительна, но не так, как история Журналиста.

Тут бандиты смотрят — ночь наступила. Старшой и говорит:

— Завтра расскажешь про Журналиста этого, а сейчас спать пора. Век воли не видать, а не умрёшь, пока про него расскажешь.

Сказано — сделано. Наступает утро, и Пёс обещанную историю Журналиста бандитам рассказывает. Всё, как сам слышал, так и поведал, даже приукрасил слегка, что звучало внушительнее. Но и эта история закончилась, а старшой снова к обрезу тянется.

Псу эти бандиты надоели хуже травы чихотной, и легенд Зоны не так уж и много, чтоб про них бесконечно рассказывать. Тут смотрит Пёс — движется в их сторону сталкер какой-то. Грамотно движется, с опаскою, от бандитов хоронится. Морду из-за дерева высунул осторожно и знак Псу делает, чтоб тот мучителей своих отвлекал. Пёс ободрился, сразу понял, что Волк человека ему послал на выручку, не бросил брата глупого, несмышлёного. И ну, давай с новой силой бандитам заливать.

— Журналист, — говорит, — конечно, отчебучил, но не так, как я давеча.

Старшой ствол убрал и снова слушать приготовился.

— Ты, — говорит, — не такой интересный с виду, но рассказывай. Вот те крест на пузо, а не умрёшь, пока не расскажешь.

Пёс глазами бандитам за спины косит, а сам, как ни в чём ни бывало, рассказывает:

— Пошёл я, — говорит, — по Кордону пошляться. Очень я одиночество уважаю и личное пространство, а брат мой старший совсем заботой задушил. Иду я, весь такой неблагодарный, с братом заботливым поругавшись, думы печальные думаю, а тут как из-под земли бандиты выскочили и меня на гоп-стоп приняли.

Старшой лыбится радостно, подельники его тоже довольные хекают, а Пёс свою историю продолжает и одним глазом всё за спины им косится.

— Хотели меня бандиты жизни лишить, да вовремя я вспомнил про бабу одну восточного роду-племени. Они там все хитрозадые, но баба эта особенно.

Бандиты аж загорелись — про баб-то слушать милое дело, что на зоне, что в Зоне.

— Что за баба, — кричат, — рассказывай! Красивая? Всё, шо надо, при ней?

— А то ж, — Пёс усмехается и снова бандитам за спины мыргает. — Известно, красивая. Убить её хотел правитель ихний, а она ему сказки рассказывать повадилась. Болтала без умолку тысячу ночей, а на тысяча первую мозг ему вынесла окончательно.

— И чё? — Старшой спрашивает.

А Пёс как заорёт:

— И всё, нах!

А дальше шум-гам, стрельба и сталкер тот, наёмником оказавшийся, всех бандитов враз положил.

Стало быть, словом в известной степени жизнь свою отговорить можно. Молчание, может, и золото, но вовремя сказанное, умело использованное слово — бриллианту подобно. Учитесь говорить, ребятушки, а то вы всё только болтать мастера.

Вам всем, наверное, кажется, что сталкерство — это бесцельное шатание по Зоне до тех пор, пока не повезёт? А вот и ошибаетесь! Тут ведь как поход за грибами. Дурак будет брести наугад всё дальше и дальше да по обочинам дрянные дождевики собирать, а умный целенаправленно сходит в ближайшую низинку да и наберёт целую корзину опят за пять минут. Так и со сталкерством: то случайно оброненное словцо услышишь, то сам заприметишь, где псевдоплоть в карусель затянуло, то по пьяной лавочке кто сболтнёт что-нибудь интересное. Мелочи — это главное и не спорьте со мной. Надо уметь не только слушать, но и слышать, иначе не будет ни хабара, ни приварка.

Вот, положим, Толик. Не знаете такого? А я сейчас расскажу. Был у нас тут такой товарищ, настолько невнятный, что и прозвища не заслужил. Все понимали, что негоже, но упорно продолжали звать его по имени — Толиком.

Сказать, что парень был невезучий — не было такого, но и удача не улыбалась ни разу. Толик был никакой. Целыми днями он шатался вкруг деревни, пиная пустые консервные банки, стреляные гильзы и собачье дерьмо. Таскал Сидоровичу осколки бутылок, металлическую стружку и прочий хлам, по незнанию принятый им за ценные артефакты.

Сидорович сначала ржал и издевался, потом орал, а потом и вовсе перестал допускать Толика в бункер. Надоел он ему, как собаке редька. Так и сказал: «Ещё одна крышка от унитаза и пристрелю Толика нахрен!»

А я ведь Толику говорил не единожды:

— Смотри, слушай, наблюдай — пригодится. Ты, — говорю, — Толик, слушать можешь?

— Могу, — говорит, а сам чуть не плачет, потому как кредит у Сидоровича превышен, а платить по-прежнему нечем.

Нет, чисто по-человечески мне его жалко, парень настолько не-сталкер, что просто диву даёшься. А с другой стороны — я ему нянька что ли? Вот совет разве что дать добрый.

— Вот и слушай, — говорю, — во все ухи, глядишь, и будет тебе удача.

А сам понимаю, что номер дохлый. Ну, ладно.

Стал Толик слушать, как я велел. День слушает, два, три — всех задолбал! То под кустом схоронится, то в подвале, то под мостом. Его даже били два раза, а он всё равно слушает, а если заметили — убегает. Всё тогда стали думать, что Толик не в своём уме.

— Дурачок, — говорят, — какой-то, идиотик. Что с него взять.

Взять-то и верно было нечего, но когда Толик наслушался, взял и всех напарил.

Ждал Сидорович тогда один хабар ценный для какого-то важного заказчика. Хабар несли двое опытных аж с Милитари. Всё держалось в строгом секрете, но Толик узнал, да и вышел навстречу в тайной надежде, что сегодня всё в его жизни изменится. И угадал ведь, ёлы-палы!

Вы все уже наверное видели слева от моста вагончик… да, тот самый, где Волка и Петруху вертушка гоняла. Спрятался Толик за этим вагончиком, в нетерпении ожидаючи знака судьбы.

Люди Сидоровича появились на горизонте, поддерживая друг друга, и видно было, что пришлось им в пути нелегко. Комбезы продраны пулями да кислотой аномальной обожжены. Один бродяга сильно хромал, второй всё за сердце хватался.

Подходят они, значит, к вагончику, тот, что за сердце хватался, падает. Второй его поднять силится, но не может; бросает ему аптечку, ковыляет дальше и… вертушка, мать её!

Говорил я, что воякам жаль на мелочь боезапас тратить? Забудьте! Эти совсем не жадные оказались и расстрелялись от души. Сидоровича человек аж под вагончик залез, как протиснулся-то — непонятно, там и тушкану тесно. А второго так и пришибло пулями.

Толика ранило и голову его дурную контузило. Вояки покружились да улетели восвояси. Толик лежит, стонет, и как по заказу мимо кто-то любопытный идёт. Остановился, глядит на Толика с интересом.

— Что, — говорит, — хреново тебе?

А Толик уж света белого не видит.

— Аптечку, — кричит, — помираю во цвете лет!

Ну, тот любопытный осмотрелся и аптечку чужую Толику сволок. Тот подымается, мыргает по сторонам и видит хабар, что у вагончика бесхозный валяется. И начинает Толик любопытного потихоньку спроваживать.

— Спасибо, — говорит, — брат, я всем скажу, как ты офигенен, а сейчас у меня дела неотложные.

Любопытный ушёл, а Толик — цап! — хабар и ходу. К Сидоровичу он, положим, пробился не с первого разу. И даже не со второго. Но когда втолковал, что да как, Сидорович его златом-серебром осыпал — очень уж хабар был ценный и заказчик важный.

Тот бедняга под вагончиком как оклемался, скорей хабар искать, а не нашедши, пошёл к Сидоровичу и всё от него узнал. Искали Толика потом всей деревней да без толку. Он как деньги получил, снаряги набрал и к центру Зоны рванул. Вовремя, надо сказать, тот бродяга уж очень на него обиделся.

Я, конечно, не стал говорить, что Толику добрый совет давал. Нет, не потому что испугался. Ишь ты, выдумали. Не испугался. Просто это наше с ним личное дело и всё тут. К чему слова, лучше Зону слушайте.

Я про Сидоровича много уж говорил давеча, но про него сколько ни скажи — всё мало покажется. Вы с ним осторожнее будьте и на его «выгодные» кредиты не ведитесь особо. Кредит ведь такая штука, которая выгодна только одному — кредитору. А уж Сидорович своего не упустит: ногами, руками, зубами вцепится и не отпустит, пока не выжмет досуха. Так и с Провожатым было…

Как не слышали? Да вы что, это же одна из главнейших достопримечательностей Кордона! Ладно нам, старожилам, Провожатый уже примелькался, но нет ни единого новичка, что к нему бы не наведался. Не видели, не знаете? Э-эх, зелень вы пузатая, ну, слушайте.

Крутился тут, в деревне, один ничем не примечательный паренёк. Никто уж толком и не помнит его имени, до сих пор споры идут, как Провожатого звали, да. Крупно он Сидоровичу задолжал, увяз, как говорится, по самое не балуйся в «выгодных» кредитах, и стал для жадного барыги бесплатным курьером. То принести, то отнести, а то и сопроводить кого-нибудь по Кордону. Ну, сами понимаете.

Парень очень старался, но ему ведь есть-пить надо, снарягу обновить да патронов приобрести. Денег соответственно нет, а тут опять Сидорович с кредитом наготове, который нужно отработать, ага. Замкнутый, мать, его круг.

И вот однажды услышал Провожатый, как Сидорович вояк, обосновавшихся под насыпью, чехвостит почём зря. Так, мол, и так, совсем охренели, курьеров с хабаром грабят, честному торговцу житья не дают, в убыток работаю и так далее. Парень послушал-послушал да и решился на отчаянный шаг.

— Давай, — говорит, — я тебе путь найду через железнодорожную насыпь в обход вояк, а ты мне долг за это простишь. Навсегда и полностью.

Сидорович долго думал, прикидывал, подсчитывал, но согласился. Мы Провожатого отговаривали, конечно, но не шибко сильно. Во-первых, большой уже, а нянек тут нет. Во-вторых, чем чёрт не шутит, вдруг найдёт путь. И нам, и ему, и Сидоровичу от этого прямая польза.

Ушёл Провожатый. День его нету, два, а на третий падает в общую сеть некролог, да такой, что мы только глазки повылупали. Никогда ещё ничего подобного и близко не видели! А было там вот что:

«Кордон

09:39

Сталкер Провожатый

Причина смерти: Expression : fatal error».

Мы репы почесали, поглядели друг на друга и решили для начала устроить поминки. Сидорович в тот момент как раз раскрутил очередного беднягу на «выгодный» кредит и гонял его то АТП зачищать, то Шустрого вызволять, а потом искать Провожатого. В общем, пока мы бух... э-э-э... поминали, тот должник и нашёл труп Провожатого. А заодно и найденный им путь через насыпь, правда, только в одну сторону и рисковый шибко ? прямо через тоннель с электрами.

Вижу по вашим глазам, думаете, мол, и что тут такого? Умер парень, бывает, а по локальной сети глюк прошёл, и почему его достопримечательностью назвали? А я сейчас вам объясню, убедитесь сами.

Отбуха... э-э-э... отвели мы потихоньку сорокадневные поминки по Провожатому, проводили душу его в сталкерский рай и забывать начали. А тут один из наших ? Лапоть, вроде бы, наткнулся на его труп у тоннеля с электрами. Как я уже говорил давеча, сорок дней прошло, а Провожатый будто только что умер. Не задеревенел, не завонялся, и даже мутантами не обглодан, что характерно.

Лапоть чисто машинально проверил карманы и обнаружил большой кусок свежего хлеба и два патрона к «плётке». Удивительно, но у Лаптя в магазине не хватало как раз двух патронов, а в рюкзаке лежала банка консервов, к которой не было хлеба. Лапоть бегом в деревню и всё как есть рассказал. Тут уж никто не стерпел — все к тоннелю потащились взглянуть на такое чудо. Даже Волк пошёл.

— Надо, — говорит, — закопать его, что ли. Не трогайте.

Но сам не утерпел и полез карманы на трупе проверить. И знаете что? Нашёл книжку под названием «Руководство по обращению с динамитом в домашних условиях». Все удивились, конечно, тем более Лапоть божился ? карманы были пустые, когда он уходил.

После такого заявления карманы у Провожатого вывернули все, и каждый что-то получил: хлеб, бинт, открытку с видом родного города, водку. Кому-то даже новенький пистолет достался ещё в заводской смазке. А Хвосту выпала визитная карточка с телефонным номером психиатра-нарколога Пьяных Аристарха Владимировича. Хвост даже опешил.

— Это, — говорит, — что за шутки? Почему Юрику колбаса выпала, а мне это? Я не алкаш!

Ишь ты, обиделся. Верно говорят: обзови здорового хромым, он и ухом не поведёт, а больной обидится.

— Отрицание, — говорю, — не избавит тебя от проблемы. Звони по номеру и не гунди. Тебе давно лечиться пора, а то печень, поди, размером с Саркофаг.

Смотрю, проняло его, задумался, а это с Хвостом бывает нечасто. Во как на него подарок Провожатого подействовал. Но я отвлёкся.

Труп мы конечно зарыли. Отошли чуть дальше к насыпи, нашли место славное в ёлках и закопали жертву «выгодных» кредитов. Крест по-скорому сколотили и противогаз на него повесили — всё, как полагается. Вот только не упокоился Провожатый и опять аккурат у тоннеля оказался, а могила опустела. Четыре раза его хоронили и всё с тем же результатом. Плюнули и оставили, как есть.

Так и лежит он там до сих пор, и ни Выброс его не поднимает, ни мутанты не едят, даже время над ним не властно. А в карманах постоянно что-то находят, небольшое, но по-настоящему нужное.

Говорят, что под покровом ночи ходил к Провожатому и Сидорович. Не знаю, правда или нет, но на земле неподалёку нашли изорванный научный трактат под названием «Психология жадности», а кому ещё Провожатый мог подарить такое?

Обязательно наведайтесь к тоннелю и почтите его останки, иначе не будет вам в Зоне удачи. Об одном я только жалею — не раздаёт Провожатый мозги. Многим из вас они нужнее, чем колбаса и патроны. Чтоб в кредиты «выгодные» не влазили, так-то.

В Зоне, независимо от сезона, одна погода — осенняя. Да вы уж, поди, и сами заметили. Но вот лето я уже привык выделять. Всё тут поживее как-то. Мутанты ещё заняты воспитанием подрастающего потомства и не очень-то кидаются на нашего брата сталкера. Выбросы, правда, злее, но зато после них такое найти можно!.. Даже у нас, на Кордоне после летнего Выброса самый что ни на есть распоследний салага может дорогую бирюльку цапнуть, особенно не напрягаясь. Главное — прежде чем эту бирюльку голыми руками лапать и в рюкзак без всякой защиты совать, убедись, что она не опасная и не сыграет с тобой злую шутку.

Где-то в середине июля отправились мы с Хвостом после Выброса на разведку. Идём, пейзажем любуемся. Там пятно кровавое в виде спирали, видать какая-то тварюка в карусель попала. А чуть левее на ветке тополя торчат вороньи лапки. Только лапки и ничего больше. Ишь ты, блуждающий трамплин пошалил. Хорошо, что они только по верхотуре гуляют.

Идём мы, значит, и вдруг видим в кустах что-то чёрненькое белеется. И ничуть не глупо, а как есть, так и сказал! И вообще, будете перебивать, перестану рассказывать. Ишь ты, недоверчивые какие. Ну, ладно.

Хвост подходит и заглядывает под куст осторожненько.

— Тут, — говорит, — фигня какая-то. Не пойми что.

Я под куст не гляжу, потому что по сторонам мыргаю — Хвоста прикрываю.

— На что похоже? — спрашиваю.

— На фигню какую-то похоже, — отвечает.

Вот человек! Ни капли фантазии, если дело халявной выпивки не касается.

— Прикрывай, — говорю.

Меняемся местами. Теперь Хвост по сторонам мыргает, а я под куст полез. Смотрю — клякса там лежит бесформенная чёрного цвета, но с белым свечением вокруг. И верно, фигня какая-то, но, будем надеяться, дорогая.

— Надо, — говорю, — её палкой потыкать. Вдруг она опасная.

И тут, ребятушки, я охренел. Хвост закидывает ствол за спину, суёт рожу в куст, хватает голой рукой кляксу и бросает в свой рюкзак.

— Чё, — говорит, — её тыкать. Пошли, папаша.

Ишь ты, сынок, едренать. Хотел его в таком разе затрещиной отеческой наградить, да подходить побоялся. Вдруг рванёт или ещё что.

— Пошли, — говорю, — скорей к Сидооровичу. Пусть он сам разбирается.

Ну, идём, снова пейзажем любуемся. Я на Хвоста кошусь, жду, когда его корёжить начнёт. А он ничего, чешет, как по площади, и лыбится, как майская роза. Выходим на дорогу, а там патруль военный, как по заказу. Суки, понаделают камуфляжа — хрен кого различишь на фоне ландшафта. Ну, думаю, кранты.

А Хвост при виде вояк совсем расцвёл, будто бабу красивую увидал.

— Привет! — орёт. — Ждёте?

И — о, чудо — вояки брови нахмуренные расправили и тоже стоят лыбятся.

— Хорошо, — говорят, — погудели вчера, да, Хвост?

А тот кивает радостно. Ба, думаю, так вот он откуда под утро чуть тёпленький приполз.

Подходим ближе, и тут случается ещё одно чудо. Вместо того чтоб устраивать нам основательный шмон, вояки отдают Хвосту вкусно пахнущий свёрток. А тот обрадовался, как дитё малое.

— О, грилюшка моя! — орёт. — Спасибо, мужики.

Ну, идём дальше. Хвост свёрток развернул, а там курица-гриль, вся из себя румяная, с хрустящей корочкой, а запах!.. Мне, понятное дело, любопытно, аж невмоготу.

— Хвост, — говорю, — а это чего?

— Да вчера, — объясняет, — мы на спор жгучим перцем закусывали. Я больше всех сожрал, а это мой выигрыш.

— Как же, — говорю, — ты жрал? Он же жжётся!

А Хвост только скалится.

— Так на халяву же. А ещё и курица. Неплохо, а?

Тут не поспоришь. Я даже руки потёр от предвкушения и слюну набежавшую сглотнул. И, значит, пока я мечтал, Хвост рюкзак свой открывает и — шварк! — в него курицу. Прямо в ту кляксу, наверное. У меня аж в глазах потемнело.

— Хвост, — говорю, — ты чё сделал, собака?

— А чего? — спрашивает.

Я уже затвор передёрнул, чтоб пристрелить идиота. Еле удержался.

— Там же, — говорю, — фигня эта чёрная, а ты на неё еду бросил, кретин.

Хвост наконец врубился, полез смотреть. Пошарил и достаёт курицу. Чёрного цвета и свечение беленькое вокруг. Сука-а…

— Выкинуть что ль? — робко так спрашивает.

— Я тебя, — говорю, — самого сейчас выкину. В трамплин выкину и уйду. Убирай эту фигню обратно в рюкзак.

Я всё-таки надеялся, что Сидорович не откажется купить эту дрянь.

Пришли, всё подробно барыге рассказали. Сидорович долго ломался, рожу кривил, а глазки-то заблестели.

— Ну, не томи, — говорит, — показывай хабар.

Хвост лезет в рюкзак и достаёт… курицу-гриль. Обычную, румяную, поджаристую, золотистого цвета, который бывает у хорошо прожаренной курятины. Хвост стоит столбом, ничего не понимает. Я, признаться, тоже. В рюкзак заглянули, курицу потрясли, но только прилавок жиром забрызгали.

— Впиталась, — говорю, — та клякса, наверное, пока шли.

Смотрю, Сидорович посмурнел и мыргает недобро то на Хвоста, то на меня. А у Хвоста вид такой глупый, что даже ругать его, убогого, жалко. Вот я и получил двойню дозу. Много интересно я узнал о собственном происхождении, сексуальных предпочтениях и особенностях мышления. Да и хрен с ним. Так и сказал, когда Сидорович выдохся.

— Хрен с тобой, — говорю, — курицу брать будешь?

Взял. Кто ж в Зоне от такой еды откажется? Заплатил копейки, правда, даже на бутылку не хватило. Ушли мы печальные.

А наутро… Сидорович вышел из своего подвала. Сам! Чисто для того, чтоб нам деньжат подбросить, о, как! Я, конечно, обрадовался, но осторожность не помешает.

— А чё это? — говорю.

Сидорович сияет, причём в буквальном смысле — вся рожа от жира куриного лоснится.

— Сожрал я, — говорит, — вчера вашу курицу, а все кости на тарелке оставил. Утром иду выбросить, а там снова курица лежит, точно такая же. Я и её оприходовал на завтрак. Через час смотрю, а она опять целая. Спасибо, мужики!

Не, я всё ждал, когда он от такой еды дуба врежет, но не дождался. Сидит хмырюга в своём подвале, жрёт аномальную курицу и хоть бы понос его прохватил.

А Хвост, получив денежки, на радостях снаряги накупил и двинул по его словам «туда, где халява жирнее». А перед этим два дня всю деревню за свой счёт поил. И то. Совесть такая штука — её не пропьёшь.

Минувшее лето оказалось богатым на происшествия. А всё почему? Потому что новичков развелось нынче, как собак нерезаных. Вот и влипают то в одно, то в другое. Как Юрик наш.

Юрик оказался такой же невнятный, как и Толик, но только кипучий. Бывало, выходим после Выброса спокойно, чинно, благородно, а Юрик глаза вылупит, хлеборезку разинет и мчит впереди всех в надежде счастье своё урвать. Ну, и конечно при таком раскладе ничего не находит. А уж примечать да сопоставлять знаки, подсказки и приметы Зоны и вовсе не умел. Вижу я — ещё один орёл прямиком в кредит «выгодный» летит, вот-вот вляпается.

— Юрик, — говорю, — ты лучше оружие брошенное собирай. Перестрелки вон по десять раз на дню бывают, а Выброс раз в две недели, а то и реже. И ствол на земле видать лучше, чем артефакт — не проворонишь.

Сам знаю, что советов давать не следовало, особенно после Толика, но вот не удержался. Нам старым только повод дай мудростью да накопленным опытом поделиться.

В общем, обрадовался Юрик и давай скорей совет в жизнь претворять со всей своей кипучестью. Как где перестрелка — он там. Морду высунет из-за дерева или камня какого-нибудь и ждёт. Вреда от него, конечно, никакого, но все страшно психовали. Любопытная харя в кустах отвлекает от поставленной задачи, знаете ли, и портит настроение в целом.

Это как будто сидишь в парке на скамеечке, любуешься девушками, потягиваешь неспешно пивко холодненькое, и вдруг появляется вонючий, похмельный бомж и стоит над душой в ожидании бутылки. Он не суётся с разговорами, просто ждёт, распространяя ядрёный выхлоп. Вроде не мешает, но на твоём безоблачном горизонте появилась туча, девушки обходят твою скамейку стороной, а ты торопливо, без всякого удовольствия глотаешь пиво. А потом и вовсе сбегаешь, оставив стервятнику полбутылки отличного пойла. Представили?

Так и Юрик. В него и стреляли, и гранатами швырялись и просто пытались в зубы сунуть, но, как я говорил давеча, Юрик был кипуч и энергичен, а потому в лёгкую уходил от народного гнева. А уж как слух навострил. Мог расслышать приглушённый расстоянием выстрел даже из своего подвала! Даже сквозь сон! Даже пьяным! После чего немедля спешил к месту инцидента. Оружие доставалось поломанное, исковерканное, но какую-никакую копейку Сидорович за него платил.

Однажды особенно хмурым, туманным утром где-то далеко начался бой, да настолько ожесточённый, что выстрелы разбудили не только Юрика, но и нас. Мы выползли из подвалов и стали ждать новостей и некрологов, а Юрик рванул на звуки боя, словно крыса за волшебной дудочкой.

Новости не заставили себя ждать. Одиночки, как известно, шляются везде, вот один и подсмотрел, как несколько долговских квадов гнали с Болот большую группу ренегатов, и скинул инфу нашему Волку. И сейчас бой стихийно перемещался к нам, на Кордон, прямиком к деревне. Уже слышны были голоса долговских «Гроз» и бандитских калашей и «Абаканов». Последних, как мы поняли, было особенно много.

От таких новостей даже лучшие из нас чуть в штаны не наложили, и все как один ломанулись прочь из деревни, куда глаза глядят. Что наши пугачи против «Абаканов». Тьфу! И потом, вы представляете, что будет, если эти отморозки попадут в деревню и нас обнаружат? Они ж её по брёвнышку раскатают! С землёй сровняют! А нас всех воякам сдадут на верную смерть. Зона, видите ли, только для «Долга»! Ну, а ренегатов мы хоть и не боялись особо, но связываться тоже не хотели.

Сбежали мы от боя, значит, как от чумы, по деревьям расселись, как грачи, и в бинокли наблюдаем. А Юрик наоборот — прямиком в пекло чешет. А там всё, как положено в таких случаях: кто матом орёт, кто с подствольника садит, кто в трупы активно готовится, а кто уже стал. И оружия исковерканного дофигища.

У Юрика аж глаза застило, и руки затряслись, и ждать невмочь. Оно-то, конечно, копейки, но когда количеством берёшь — очень даже недурственно выходит.

Выскочит Юрик из укрытия, у ближайшего жмура цапнет ствол и назад в укрытие сигает. Так и скачет вкруг места разборок, словно тушкан спятивший. В него и долговцы стреляли, и ренегаты, но везло стервецу. Кроме того оружием обвешался, словно Рэмбо какой, и будто бы в бронике оказался.

Но с таким количеством железа не больно-то побегаешь, Юрик уж еле ноги передвигать стал и потому решил отваливать восвояси. Только шаг сделал и вдруг видит Её! Лежит себе на земле, в тумане влажной сталью поблёскивает «Гроза» красавица и манит, манит Юрика... И на первый взгляд совершенно исправная.

Юрик осмотрел свою коллекцию раздолбанных «Абаканов», ментовских укоротов и всякой шушеры, вроде «плёток», и решил, что без «Грозы» никуда не уйдёт. Лёг на землю и шустренько пополз. Стволы на нём гремят, топорщатся, и стал Юрик похож на рассерженного псевдоежа.

Доползает он до «Грозы» — и верно, совсем исправная — и хватает её за приклад. А из тумана выныривает здоровенная ручища и щёлкает Юрика по макушке. Не, ну мне-то в бинокль показалось, что несильно, но Юрика повело.

Вскочил он, покачнулся и на спину брякнулся, «Грозу» по-прежнему к себе прижимая. Лежит, сучит ногами, а встать не может никак. А всё почему? Потому что гравитация, мать её!

А из тумана выходит здоровенный, как шкаф, и злой, как чёрт, долговец и идёт за своим оружием. Тут Юрик впервые в жизни сумел сопоставить одно с другим и понял, что жить ему осталось не очень долго. Я бы на его месте бросил от греха чужой ствол и прикинулся ветошью, но Юрика, что называется, заклинило. Поэтому, продолжая нежно обнимать «Грозу», принялся скидывать с себя ренегатовское барахло.

Долговец был уже в паре шагов, когда Юрик почувствовал, наконец, свободу и рванул прочь со всей своей кипучестью. Долговец нецензурно удивился и бросился догонять, спотыкаясь о пистолеты, которые сыпались из Юрика, словно горох. Но преследователь был ранен и измотан боем, поэтому вскоре отстал и скрылся в тумане.

Забег завершился в подвале у Сидоровича, где Юрик выложил на прилавок красавицу «Грозу», стараясь не очень обращать внимание на душившую его жабу за брошенный ренегатовский хлам. Настал черёд Сидоровича выражать своё удивление, ведь доселе Юрик не приносил ничего дорогостоящего. Барыга взял «Грозу», словно собственного дитятю, и отнёс к верстаку в дальнем углу помещения, где осторожно зажал оружие в тиски. Ну, а после настойчиво посоветовал Юрику рвать когти с Кордона. Портрет его наверняка срисовали, а долговцы, как известно, долгов не забывают. Особенно чужих, ага. Так и сказал барыга:

— Уходи, — говорит, — на Свалку. Там почти как Кордон.

Ушёл, в общем, Юрик. На Свалке он со своей кипучестью долго не задержался и сразу же влип в историю. Бандиты его, оказывается, тоже тогда срисовали и, нагнав на Свалке, пробовали наказать, но спас Юрика какой-то перехожий сталкер. А Юрик тогда плюнул на всё и на Кордон вернулся. В деревню, правда, не пошёл, а прибился к отряду Петрухи.

Так что если у вас оружие в негодность придёт — не выбрасывайте, несите Юрику. Он любому хламу рад. Обвешается стволами, словно Рэмбо какой, и вперёд — к Сидоровичу!

31 августа. Этот день я запомню надолго. Всё не задалось с самого утра. А ведь как хорошо посидели мы накануне за приятной беседой у костра! Даже просыпаться поутру не хотелось, но автоматная очередь над ухом лучше любого будильника, пусть это и не самый приятный способ начать новый день.

Я вскочил как ошпаренный, но не удержался на ногах и снова на задницу брякнулся. Гляжу и глазам своим не верю — вояки прямо по курсу в деревеньку нашу не спеша этак входят. А у меня голова после вчерашних посиделок чугунная и печень, как подмётка сталкерского ботинка, заскорузла и в бок давит. А тут ещё и эти упыри нарисовались.

Все уже попрятались кто куда, один я сижу на виду у солдат и в себя никак не приду. Деревня опустела, и только торчащие из окон стволы напоминают, что есть тут люди помимо меня и вояк. А те не спешат. Встали, подбоченились, мол, смотрите и завидуйте. А за их спинами на дороге БТР порыкивает и чем-то крупнокалиберным прямо мне в левый глаз нацелился.

Вояки по главной и единственной улице нашей деревеньки пропылили прямиком к бункеру Сидоровича. Идут и презрительно так на наши убогие развалюхи поглядывают. Проходя мимо меня один из них как сделает рожу зверскую, как завращает глазами, как рявкнет:

— Ба-бах!

Я, понятное дело, чуть в штаны не наложил от неожиданности и всем телом дёрнулся. Вояки ржут, довольные. Ишь ты, шутники, етить их в качель. Ну, ладно. Видно, что сталкеры их не интересуют. Во всяком случае, пока. Спустились они в подвал к барыге, а я подхватился и Волка искать побёг. Страсть хотелось мне потребовать объяснений, хотя, и подозревал что наш старшой знает не больше меня. Так оно и вышло — Волк сам терялся в догадках. Ну, думаю, надо выяснять.

— Пойду, — говорю, — послушаю.

Волк сразу всё понял и кивает мне одобрительно.

Было дело, набрались мы с ним однажды, да так, что Волку похудело, как салаге зелёному. Ну, я повёл его по окрестностям погулять и нечаянно уронил. Волк лежит мордой в гнилой листве и подниматься ни в какую не хочет, а я смотрю — обрезок трубы из земли торчит, о который старшой и споткнулся. Наклонился я к обрезку и слышу — бормотание какое-то. Оказалось, труба эта вентиляционная, прямиком из бункера Сидоровича проведена, чтоб барыга собственным выхлопом не задохнулся. Я тогда полночи рядом просидел и со смеху умирал, слушая, как Сидорович с чертями воюет, что недельным запоем навеяны.

Вот труба эта и для дела пригодилась. Лежу я, к трубе приникши, слушаю, в суть проблемы вникаю.

— Не зли меня, старый. — Это из военных кто-то цедит сквозь зубы. — Кейс украден кем-то из твоих выкормышей, я знаю. Все договорённости теряют силу, пока не вернёшь бумаги. Мы сейчас деревеньку твою с землёй сровняем вместе с обитателями её вонючими.

Лежу я, слушаю и обижаюсь. С какого это я вонючий? За собой слежу по мере сил и возможностей. Остальных не нюхал, но, уверен, если бы они воняли, я бы почуял. Пока я размышлял, вояка умолк, а Сидорович отвечать начал, и голос у него стал вкрадчивый. Нехороший такой голос.

— Знаешь, — говорит, — что это? Ага, вижу, что знаешь. Стоит мне легонько пальцем шевельнуть и ты больше жить не будешь.

Я лежу, слушаю, злорадствую. Уж не знаю, чего там такого барыга этому военному показывал, но тот молчит и только дышит так громко и придушенно.

— Блефуешь, — говорит, а у самого голосок-то подрагивает.

Сидор ему:

— А ты проверь.

И тишина мёртвая в трубе, а я прям вижу, как они друг на дружку глазюками мыргают злобно. Ну, думаю, узнал достаточно, пора отчаливать, пока они там не начали всё взрывать. Отполз немного, подхватился и бегом к Волку — докладывать. Старшому мой рассказ не понравился.

— Знаю, — говорит, — что за кейс. Был тут недавно лунатик один с грузовика смерти, он упёр чемодан, точно.

Нормально так, да? С лунатика какой спрос, а мы тут отдуваемся. Эх, если бы не БТР, мы, хоть и с потерями, но справились бы, но броневик нам не взять.

Волк скомандовал общее отступление, строго следя, чтобы оно не превратилось в паническое бегство, но за всеми не уследишь. Несколько особо пугливых салаг ломанулись со страху, куда глаза глядят, и тут же были подстрелены вояками, с которыми Сидорович, очевидно, так и не договорился. Ну, а у нескольких самых смелых новичков от такого поворота взыграло ретивое, поэтому отступать они бросили и начали стрелять. Военные охотно ответили, и начался бой. БТР заурчал громче и покатил своим на подмогу.

Зажатые с одной стороны пешим отрядом, а с другой бронетехникой, мы сгрудились в лачуге Шустрого. Самого Шустрого накануне понесло куда-то на поиски приключений. Как говориться, словно задницей почуял, ускрёбся. Сидорович тоже наверняка задраил люки в своём подвале и в ус не дует, а вот нам становилось жарко.

Сначала удалось пристрелить несколько солдат, но счастье было недолгим. Первая же пулемётная очередь заставила нас попадать на пол. Вторая покрошила дощатые стены в труху, а третьей мы дожидаться не стали. Толкаясь, поползли в соседнюю комнату, где был небольшой подвал. В него-то мы и посыпались всей оравой.

Вовремя, ага. Чего там вояки такого измыслили, я не знаю, но долбануло так, что мы едва удержали вчерашний ужин в желудках. Протрясло до кишок, в ушах завыло и зазвенело. Мы всё ждали, когда прекратиться, но земля продолжала дрожать, а грохот всё нарастал, и тогда мы догадались — Выброс.

Вот это дело! Словно сама Зона за нас заступиться надумала. Мы сразу как-то успокоились, расслабились и, тихонько переговариваясь, ждали окончания катаклизма. Выброс угомонился через час, но выбираться мы не спешили, решив основательно снять стресс, а то, сами знаете — нервные клетки не восстанавливаются, так-то.

Ещё через час мы успокоились настолько, чтобы выбраться наружу. БТР горел и фонил, словно кусок урана. Поблизости были раскиданы трупы в военной и сталкерской снаряге, ещё несколько бродили по деревне озомбеневшие. Мужики под руководством Волка отправились их устранять, а я так перенервничал, что лыко не вязал. Да ещё зацепился снарягой за кусок проволоки и долго не мог выбраться из-под руин, в которые превратился дом Шустрого.

Когда я, наконец, отцепился и выполз на главную и единственную улицу нашей деревеньки, то столкнулся нос к носу с Шустрым. Парень уже понял, что остался без жилья, и лицо его пошло пятнами от злости. Кого, вы думаете, он обвинил в потере дома? Ишь ты, нашёл крайнего. Ну, ладно.

— Шустрый, — говорю, — ты не ори. Это не я.

Но он и слушать не хочет, кричит матерно, плеваться начал. Я и словечка вставить не могу, лежу, утираюсь только. Нормально так, да? Ну, сколько можно за чужие грехи отвечать!

Вот таким фейерверком мы проводили лето и встретили хмурую осень.

Вот и всё, ребятушки. Время позднее, пора по подвалам расходиться. Да ещё и Выброс минут через сорок, если Сахаров не наврал. Вот только дёрнем по маленькой на сон грядущий.

Ещё байку? Это я завсегда с удовольствием, но в другой уже раз. Да вы и сами вскорости станете участниками новых баек, которые будете рассказывать салагам у костра. Никто не остаётся новичком навсегда.

Неважно, куда вас занесёт — на Росток, в Тёмную долину, да хоть и в сам Саркофаг — это Зона, а значит, непременно что-то происходит. Вот и приплясывает на языках у рассказчиков тысячи занятных историй: весёлых и грустных, кровавых и страшных, эпических и героических, невероятных и абстрактных, правдивых и не очень, случившихся днём и рассказанных ночью.

Быть новичком ещё не значит быть идиотом, но иногда одно от другого неотделимо. Ну и ладно! Все делают глупости, ошибаются, оступаются, набивают синяки и шишки, а как иначе учиться? Каждый шрам, ожог, рана, порез, укус, царапина или дырка от пули — это наука, преподанная самой Зоной. Это полученные знания.

Ну, а наш Кордон — её учебник, букварь, начало всех начал. Каждый, кого вы здесь встретите, способен вас научить чему-нибудь полезному даже если встреченный оказался врагом. Ведь знания получать можно не только от друзей, но и врагов.

Будем здоровы, ребятушки, салаги вы мои зелёные. Завидую я вам. Знакомиться с Зоной впервые, узнавать её, изучать эту ветреницу дорогого стоит. Всё, расходимся. Завтра новый день, новые приключения, а значит и новые байки.

Спасибо за внимание, до новых встреч.