Daylis Dervent

Несколько дней прошли в тревоге и смутном ожидании каких-то перемен... И вот в один вечер, уже приняв душ и расчесывая волосы перед сном, она услышала звонок в дверь и открыла. На пороге стоял ее муж.
Она отступила назад, хлопая глазами и стоя неподвижно, как будто не узнавая его. А он шагнул к ней, сказал: "Здравствуй!", обнял и поцеловал в губы.
А потом, улыбаясь, спросил:
— Ну что, ты меня не впустишь дальше прихожей?
Она, почему-то оробев и растерявшись, сдавленно ответила:
— Да, конечно, проходи. Ты... ты хочешь есть? Или чаю?
Он засмеялся:
— Нет, я хочу только тебя...
Подхватил ее на руки, спросил, где у нее спальня, и понес ее туда. "Как хищник — добычу", — пришло в голову Изабелле. А он, словно в ответ на ее невысказанную мысль, выдохнул: "Я там только об этом и мечтал..."
В спальне он положил жену на кровать, как большую куклу, и тут же начал раздеваться. Она опомнилась, разобрала постель, сняла с себя пеньюар и легла под одеяло. Сердце колотилось где-то в горле...
Он лег рядом и придвинулся к ней, шепча: "Я так скучал по тебе, моя хорошая..." — и только сейчас заметил ее волнение и дрожь.
— А ты? — спросил он. — Ты меня вспоминала?
— Да... — тихо ответила она. — Все время вспоминала... А вы... вы снова бежали?
Он внимательно поглядел на жену — он еще улыбался, но в прищуренных глазах уже не было радости, они блестели каким-то тусклым, словно оловянным, неживым блеском.
— Да, бежали. То есть, нас освободили. А ты... ты что, не рада?
Она вдруг заплакала.
— В чем дело? — резко спросил он.
Она не ответила и уткнулась лицом в подушку. А он вспомнил ее растерянность и даже испуг при его появлении, и ему пришло на ум — что, если она?.. И эта мысль уже не отпускала. У него потемнело в глазах, улыбка сбежала с помертвевшего лица. Он отстранился, ощущая, как нарастает в нем разочарование, гнев и горечь...

Много ночей он провел в тяжелых раздумьях — неужели Господь Бог пренебрег им, аббатом Броуди, прославившимся не только благочестием, но и ученостью, чьим проповедям с сердечным трепетом внимали и крестьяне, и знатные господа? Неужели предпочел излить Свою благодать через столь смиренный, чтобы не сказать, жалкий, сосуд — простоватого брата Мэтью?

"Или из-за Матильды Господь счел меня недостойным?" — сокрушался аббат. Будучи мужчиной здоровым и полнокровным, в самом расцвете сил, он так и не смог совладать с похотью — и дважды в неделю наведывался в гости к одной вдовушке веселого нрава, живущей в предместье, которая, впрочем, умела хранить тайны. "Но ведь это Ты, Господи, сам дал мне жало в плоть, дабы не впал я в гордыню, помнил, что тоже грешен..." — молился он, устремив взгляд на висящее на стене кельи распятие, и сам не замечал, что говорит о своей греховной слабости словами апостола, который имел в виду совсем другое, и никак не блудную страсть. И, если уж аббат Броуди не в силах блюсти чистоту, все же его грех остается тайной и не служит к соблазну духовных чад, не приносит ущерба доброй славе Матери-Церкви — а ведь не так давно некий священник из соседнего города был уличен в том, что совратил невинную девицу, свою прихожанку...

Аббату приходило на ум, что Мэтью тоже еще далеко не стар, однако плотский грех как будто не имеет над ним власти. "Я в них сестер вижу", — простодушно говорил Мэтью о женщинах, когда аббат на исповеди допытывался, не утаил ли монах от него сладострастных мечтаний, какие, случается, одолевают и самых строгих постников.