Также утрачен и длинный меч с широкой округлой гардой, дополнительным перекрестьем и круглой головкой. Кроме того, найдено несколько фрагментов пиктских мечей, в том числе несколько экземпляров «конца латенской культуры» с накладками из кости и оленьего рога. Эти мечи неизменно находят рядом с брохами. Обнаружены также две украшенные головки эфеса. На пиктских надгробьях изображаются мечи с широкими прямыми клинками и округлым концом. О длине мечей трудно судить по изображениям. Округлый конец мечей подтверждается также формой нескольких сохранившихся оковок ножен. Это значит, что пикты фехтовали мечами, нанося мощные рубящие удары.

Ну, если враг тебя уронил и выбил меч, можно попробовать же и ножом пырнуть

Копья как для одной, так для двух рук имели широкие наконечники. На древко шли сырые ветки, только что срезанные в лесу. В «Житии св. Колумбы» есть такая фраза: «скотт вырезал древко для копья своим ножом». В качестве оружия использовались также простые одно- и двуручные топоры, а также короткие ножи-саксы. Для кельтов метательное копье или дротик было основным наступательным оружием. Такие копья изображены в руках пиктских воинов на камне из Аберлемно. Дротики иногда метали с помощью ремня: «дротики с разноцветными шелковыми шнурами и блестящими гвоздями летели в героев доблести и мужества». В целом, оружие пиктов очень напоминает оружие, описанное в северо-британском эпосе: «Они вооружены копьем и щитом, мечом и ножом, у тех кто богаче».

А их вообще без щитов драться-то в реальной истории учили?

Разве что среди гладиаторских школ, да и то, какие там школы, когда ученики умирали после одного двух поединков.

Начать с того, что их новичкам не положено было ни щита, ни копья. На вот тебе меч и вперед на передовую, не сдохнешь - молодец, пригоден к дальнейшей учебе и пристройству в легион, сдохнешь, ну не велика потеря. После выживания и нескольких боев, новичков передавали на обучение легионерам, которые стояли в первых рядах с щитами и мечами. Потом чем опытнее и старше становился легионер, тем дальше он перемещался от первой линии и тем более длинное оружие он получал.

Сами же они, держа мечи прямо, били врагов в пах, пронзали бока и поражали внутренние органы ударами в грудь. А у кого видели эти части тела защищёнными, тем подрезали сухожилии под коленями или на лодыжках и опрокидывали их на землю — скрежещущих зубами, кусающих щиты и издающих крик, похожий на рёв, как дикие звери».

В поздний кельтский период бритты, как и галлы, были вооружены «gladii sine mucrone», которые Тацит именует ingentes и enormes. Эти спаты, видимо, получились из бронзовой рапиры. На памятнике, обнаруженном в Лондоне и сохраненном в Оксфорде, показано, что этот клинок имеет от трех до четырех футов в длину."

С громким треском распахивается дверь хижины, так, что сида отлетает в сторону и лишь чудом удерживается на ногах. Из темного проема, зацепив головой нависающую над ним соломенную кровлю, вылетает высоченный детина и тут же оказывается у Таньки за спиной. Миг – и она обхвачена могучими ручищами.
– Отче Гермоген! Посмотрите, кого я поймал! Подслушивала! – раздается над Танькиной головой. Голос тот самый: «молодой», с северным выговором... Калхвинедец!
От детины разит по́том и чесноком, жесткая колючая щетина его подбородка уперлась Таньке в макушку, чужие волосатые руки сдавили ей грудь – ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни шевельнуться.
Не высвободиться.
И тогда Танька громко, отчаянно кричит.
И тут же в дверном проеме возникает лицо – смугловатое, полное, краснощекое, обросшее густой черной курчавой бородой. А потом из хижины выбирается низенький толстяк в черной рясе. Толстяк маленькими, заплывшими глазками удивленно смотрит на сиду – а потом вдруг неожиданно прытко для своей комплекции поворачивается и исчезает в доме, с грохотом захлопнув за собой дверь.
– Отче Гермоген! – с каким-то недоумением повторяет детина, – куда же вы?
– А ну отпусти ее! – звенящий ломкий тенор. Знакомый уладский выговор – Морлео!
И тут же лязг ножен и свист клинка. И яростный боевой клич пикта:
– Фидах! Одор-ко-Домельх!
Детина резко поворачивается – и Танька вновь, как прошлой ночью, чувствует, что летит по воздуху – а потом падает лицом прямо в жесткую колючую травяную стерню, лишь чудом успев в последний момент защитить ладошкой свою несчастную разбитую губу.
– Этнин, Этнин, как ты? – частый топот, всхлипывания – а потом теплое дыхание возле виска. Орли!
– Прости меня... мунстерская, – только и может вымолвить сида. А Орли поднимает ее, обмягшую, беспомощную, всхлипывающую, подхватывает под мышки, отводит к хижине, бережно усаживает на молодую зеленую отаву, пристраивается рядом...
Танька сидит, бессильно прислонившись спиной к грязной дощатой стене, и отрешенно смотрит, как Морлео и детина из хижины сходятся друг с другом в поединке, направив друг на друга клинки своих мечей, черный вороненый у пикта и сверкающий гленской сталью у калхвинедца, и столь же равнодушно слушает, как детина поливает своего противника самой грязной камбрийской бранью, как тот столь же яростно отвечает ему на дикой смеси знакомых ирландских и совершенно непонятных, булькающих и шипящих, пиктских слов. Сейчас мысли ее почти целиком заняты прямо-таки физически ощущаемыми на груди следами недавних прикосновений грубых чужих рук – сильных, бесцеремонных, беспощадных. Как же хочется скорее броситься в воду, дочиста отмыться от них – и больше никогда не вспоминать!
Калхвинедец, высоченный, с развевающимися на ветру длинными рыжими волосами, стоит спиной к Таньке и вполоборота к Морлео, выставив вперед меч. Он сгорбился и прижал к груди левую руку, словно бы прикрываясь несуществующим щитом. А на клинке его так неуместно радостно пляшет сейчас солнечный зайчик, обжигая сиде глаза, заставляя жмуриться... Морлео, почти на полголовы ниже своего противника, застыл метрах в двух от него, ухватив свой меч двумя руками и отведя клинок чуть вправо. Слипшиеся от пота темные пряди волос закрывают изукрашенный синими узорами лоб пикта, того и гляди закроют ему глаза... Оба воина напряженно следят друг за другом, ловя малейшее движение. Изредка детина делает едва заметный шажок назад, медленно, но верно отступая к хижине, – и тут же Морлео чуть подается вперед, наступая на противника. Белая как полотно Орли не сводит с пикта глаз, что-то тихо шепчет – молитву, что ли?
Скрип осторожно приоткрываемой двери – тихий-тихий, почти неслышный человеческому уху. Человеческому – но не сидовому! Танька тут же поворачивает голову на звук – в щель осторожно выглядывает уже знакомый бородатый толстяк в рясе, воровато озирается...
– Смотри! – сида хватает подругу за рукав.
– Ой!.. Батюшка какой-то! – удивленно откликается Орли.
– Сбежит же!
Орли по-прежнему недоумевающе смотрит на подругу. А толстяк тем временем, всё так же оглядываясь по сторонам, но, похоже, не замечая сидящих в двух шагах от него девушек, осторожно протискивается в дверь...
Миг – и Танька – откуда только силы взялись? – уже на ногах, уже бежит ему навстречу – толком не понимая даже, что предпринять дальше. Но, оказывается, ничего делать-то особо и не надо: едва лишь толстяк замечает ее, как стремительно захлопывает дверь изнутри – и тут же из хижины доносится его испуганный шепот: «Па́тэр имо́н о эн тис урани́с...» Да это же «Отче наш» по-гречески! И снова события, лица, фразы начинают складываться в голове у Этайн в цельную картину. Грек! Ну конечно же! Но тогда... Выходит, «его божественное всесвятейшество» – это не кто-нибудь, а сам Феодор, патриарх Константинопольский? А этот грек – отец Гермоген, что ли? – обещает поддержку патриарха маминым врагам? Ну как же такое может быть-то? Может, этот грек – никакой не посланец патриарха, а самый что ни на есть самозванец? А может, и не священник он вовсе?
Того, что происходит за спиной, Танька уже не видит, только вдруг слышит звон железа, несколько ударов, один за другим, – и почти тотчас же раздается громкий, отчаянный, похожий на вой смертельно раненного зверя, вопль. А потом до щеки ее долетает горячая капля. Машинально смахнув ее, сида смотрит на свою руку – и застывает в ужасе, не сводя с нее глаз. Кровь! Не своя, чужая!.. Медленно, словно в воде, Этайн поворачивается...
Калхвинедец неподвижной громадой лежит на спине, раскинув руки, и трава вокруг него уже не зеленая, а ярко-алая. Рядом с ним, опустившись на одно колено и правой рукой опершись на воткнутый в землю меч, застыл Морлео. А левую руку он прижал к щеке, и Таньке отчетливо видно, как между пальцами его бежит красная струйка.
– Победил! Победил! Одним ударом – наповал! – радостно кричит Орли, и ярко-синие глаза ее сияют.