Трихартс (джен)

Дом, куда они держали путь, в самом деле находился на границе с Атбатством: чёрно-жёлтый столб с двумя стрелочками-указателями был виден со двора и из окон жилья устроителя самоубийств. Простая хатка стояла в чистом поле, но не далеко от хвойного леса, где росли пышные ели и худые, как скелеты, сосны.

От леса к хатке вела узкая земляная тропа. Эмеральд и Леопольд шли гуськом, Леопольд — впереди. Деревянная неокрашенная калитка скрипнула, впуская их во двор, где бегали цыплята и в корытце чавкали поросята. Дул сильный и резкий ветер — хотелось поскорее в тепло.

Хозяин вышел встречать прямо на крыльцо, услышав хриплый басистый лай цепного пса. Собачья будка стояла слева от крыльца и служила обиталищем крупному чёрно-серому дворняге с большими, стоящими торчком ушами и острыми желтыми клыками. Устроитель самоубийств небрежно махнул рукой, и пёс тут же умолк, зевнул и лёг, положив голову на жёсткие лапы.

— Здравствуйте! — сказал Леопольд и улыбнулся.

— Здра-а-авствуйте, — протянул в ответ хозяин, внимательно и снисходительно разглядывая гостей.

— Мы здесь по просьбе войта Квиткапиталя, — сказал Леопольд.

Эмеральд робко выглядывала из-за его плеча.

— Знаю-знаю, — тем же тоном презрительного превосходства ответил устроитель самоубийств. — Проходите в гостиную, гости дорогие.

Из тёмного коридора они попали в комнату с пожелтевшими обоями. В центре стоял круглый стол, застеленный тяжёлой красной скатертью с белой вязаной накидкой сверху. Старинный сервант и дубовый шкаф прикрывали две противоположные стены. У третьей стоял чайный столик, над которым висели декоративные тарелочки. Окно было одно, и его в любой момент готовы были прикрыть тёмно-красные гардины, пока что неспущенные.

Устроитель самоубийств сел в кресло рядом со шкафом: это позволило укрыться в тёмном уголке. Эмеральд и Леопольду хозяин кивнул на стулья рядом со столом в центре. Они сели на простые жёсткие сиденья.

— Вы ведь позволите остаться у вас на некоторое время? — спросил Леопольд.

Эмеральд видела, что он волнуется: почти не улыбается, голос чуть заметно дрожит.

Устроитель самоубийств, как только сел и закинул ногу за ногу, принялся набивать трубку. Он был в клетчатом песчано-буром костюме. Нестройный, с брюшком. Очень большие серые глаза, немного навыкате, и лицо, как ни странно, худое.

— Ну-с, — сказал он, немного помолчав, — давайте знакомиться. Меня звать мастер Лецтмедцин.

Он сделал выжидательную паузу.

— Эмеральд.

— Леопольд.

— Так вот, Эмеральд и Леопольд (он произнёс оба имени с ударением на первый слог, и ни разу с тех пор не исправился), я получил просьбу насчёт вас. Я не подведу моего доброго, дорогого друга войта. Двери этого дома гостеприимно распахнуты для каждого, кто ищет подмоги. Я надеюсь только, вы не сочтёте за труд немного подсобить мне в хозяйстве.

— О, конечно, — ответила Эмеральд.

Мастер Лецтмедцин покачал ступнёй, обутой в добротную кожаную туфлю, мечтательно поглядел поверх голов собеседников и снова перевёл на них холодный взгляд.

— Будьте добры, дорогая, — обратился он к Эмеральд. — Возьмите на себя уборку дома. Готовлю я сам. А вы, молодой кудесник, помогите мне принимать страждущих.

— Как скажете, — быстро сказал Леопольд.

— Я отведу вам уголочек на чердаке. Там есть перегородка — почти как две комнаты. Довольны ли вы?

— Да, мастер, — ещё быстрее проговорил Леопольд. — Мы очень благодарны.

Они приподнялись, считая, что разговор окончен, но устроитель самоубийств не шевельнулся, покуривал трубку и холодно глядел в окно, на пасмурное тяжёлое небо.

— Фокусы, вот как, — вдруг сказал он. — Доброкачественные чудеса, добродушный кудесник. Можете демонстрировать их моим страждущим.

— Благодарю, — сдержанно отозвался Леопольд.

* * *

Когда приходили посетители, Эмеральд старалась мыть пол или вытирать пыль поближе к гостиной, чтобы всё слышать. Устроитель принимал с полудня до трёх, с трёх до шести занимался разработкой заказов, а с шести до восьми, когда сумерки уже опускались на этот мир, приводил свои сценарии в исполнение. Эмеральд так никогда и не увидела ни один из результатов его трудов (Леопольд присутствовал при самоубийствах несколько раз), но выслушивать слёзные просьбы посетителей ей было весьма любопытно.

Леопольд старался всячески избежать приёмов устроителя, но тот упорно настаивал на том, чтобы посетителям демонстрировались фокусы. Сдержанно и любезно Леопольд дарил своё искусство без пяти минут мертвецам.

Обычно приём происходил так. Разорившийся купец/безответно влюблённый/обесчещенная беременная девушка/уставший от жизни старик приходили в гостиную и садились за стол, а устроитель из тени в углу внимательно слушал их жалобы, сложив на коленях руки одна на одной и почти не шевелясь.

— Я желаю, чтобы дома не беспокоились/ Долги не должны перейти к наследникам/ пусть мой прах развеют по реке/ он должен увидеть меня мёртвую и понять, насколько я красива, — говорили посетители.

Мастер Лецтмедцин слушал не перебивая и не отводя взгляда от исхудавшего/морщинистого/пылающего гневом лица. Когда сидящий за столом выговаривался и переводил дух, мастер начинал вежливо предлагать всевозможные способы самоубийств:

— Прекрасное снотворное, вы уйдёте в лес и не вернётесь, а тело ваше растерзают волки/ в белом платье вы лежите на пороге его дома, закоченевшая и прекрасная/ ваше зверски истерзанное тело будет найдено на большой дороге, и, поскольку смерть явно была насильственной, ваши долги будут аннулированы в знак сочувствия семье/ вы сгорите быстро, войдя в ярко пылающий костёр — и так далее.

В конце беседы устроитель самоубийств вежливо спрашивал, не отказывается ли посетитель от своего решения. Чаще всего не отступали. Тогда мастер Лецтмедцин давал просителям бутылочку с грязно-зелёной жидкостью — для храбрости, обещал продумать детали и на следующий день привести план в исполнение.

Давая посетителям время на размышления (после вопроса: "Является ли ваше решение умереть окончательным и не подлежащим пересмотру?"), мастер приглашал Леопольда, который всё это время подслушивал за дверью. Леопольд показывал трюки, улыбался как мог и в конце говорил: "Спасибо за внимание. Удачного дня".

Недостатка в клиентах не было. После приёмных часов устроитель запирался в своём кабинете — иногда с Леопольдом.

— Добрый подмастерье дивные идеи подаёт, — говорил на этот счёт мастер: Леопольд порой придумывал простые механизмы, помогающие при том или ином способе самоубийства.

Если устроитель не звал Леопольда в кабинет, последний куда-то исчезал. Эмеральд он с собой не брал. Они вообще мало разговаривали, пока жили у суицидмейстера. Эмеральд чувствовала себя очень одинокой. Что чувствовал Леопольд, невозможно было представить. Он возвращался к шести, чтобы помочь устроителю, а в восемь мог опять пропасть. Эмеральд ждала его — точнее, пыталась. Иногда он возвращался глубокой ночью или даже к рассвету. Эмеральд подозревала, что он грабит крестьян из ближайших деревень. А может, занимается чем и похуже.

Эмеральд с тоской вспоминала жизнь в Квиткапитале у фрау, и даже страшное слово "прозябание" не помогало. Чем "прозябание-там" отличается от "прозябания-тут"? Тем, что здесь жить пострашнее, чем прозябать. Границы между миром живых и пристанищем мёртвых казались Эмеральд едва ощутимыми. Здесь были сумерки, вечные сумерки, и серые тени, и неподвижные холодные глаза мастера Лецтмедцина. Думать страшно — лучше превратиться в ожившего автоматона: убирать изо дня в день, мыть, чистить, есть, спать — да и всё.

* * *

Как-то Эмеральд сидела за столом в гостиной и ела крупные темно-красные яблоки. Кроме неё, в доме не было ни души. Но вдруг хлопнула дверь, и вскоре появился на пороге Леопольд. Посмотрел внимательно на Эмеральд, сел напротив неё, вновь направил пристальный взгляд прямо ей в душу и сказал:

— Пора бежать. Этой ночью.

Эмеральд раскрыла от удивления ротик, и кусочки почти пережёванного яблока чуть не вывалились на белую вязаную скатерть.

— Будь готова, не ложись спать. Когда три раза каркнет Агат, выбирайся из дому. Через дверь, если не боишься разбудить мастера. Но лучше выбирайся из окна на козырёк под чердаком, а оттуда прыгай, там невысоко. Верхом ездить умеешь?

Эмеральд что есть силы вытаращила глаза.

— Не приходилось, — пискнула она, проглотив, наконец, яблоко.

— Значит, одна лошадь, а не две, — покивал сам себе Леопольд.

— Ты украдёшь лошадь? — спросила Эмеральд.

Она очень старалась, но скрыть изумление и ужас не смогла и всё больше чувствовала себя дурочкой.

— Я присмотрел тут одну неподалёку, — тихо и внятно ответил Леопольд, разглядывая вязаные узоры скатерти. — Белая, как снег, порывистая, как пламя. И уж привыкла ко мне. Нетрудно будет, думаю.

Увести лошадь из стойла — это уже похлеще, чем дешёвые каменья из старого сундучка воровать, подумала Эмеральд. Это конокрадство.

— Её хозяин умер пару дней назад, — сказал Леопольд. — А хозяйке она будет втяготу.

Эмеральд вспомнила невысокого бородатого мужичка в длинной дублёнке, который проиграл целую кучу смолгольдов в кабачке неподалёку, и не кому-нибудь, а подданному герцога Кадабрского.

— Ты не можешь этого знать, — покачала она головой. — Не можешь знать наверняка.

— Да, — сказал Польдо. — Что есть, то есть. Ты со мной? Или хочешь остаться? Работа несложная, тишь да гладь.

Вопрос очень обидел Эмеральд — до слёз.

— Только от тиши да глади помереть хочется, — прогнусавила она.

Леопольд легонько хлопнул ладошкой по столу и поднялся. Ступени крыльца заскрипели под ногами хозяина.

— Значит, всё поняла, — сказал Польдо. — Действуй, как договаривались.

* * *

Побег удался. Эмеральд, сна у которой не было ни в одном глазу, неслышно открыла окошко, лишь только различила взмах крыльев в ночи. Когда Агат каркнул три раза, она уже стояла на козырьке и оглядывала местность.

Вчера выпал снег, резал глаза. Вдали видна деревушка, и не все окна черны. Зато лес тёмен и небо беспросветно и глубоко. Пустыня, жмущиеся друг к другу домики и небо. Немного белого, совсем мало жёлтенького света и чёрный, летящий ввысь, в бесконечность. Белизна, белизна, чернота, желтизна, чернота, чернота, чернота.

И всё это вместе резало душу, словно ниткой тянулось через дырочки в сердце. Судьба, тоска, воля — три слова, пришедшие тогда на ум Эмеральд. Тот миг надолго запомнится ей, быть может, на всю жизнь. А то чувство — то чувство не исчезнет никогда.

Внизу показался Леопольд. Лошадь под ним была и правда как снег, а может, и белее. Пару раз она фыркнула, но в целом вела себя подобающе для ситуации. Леопольд стащил и седло, и уздечку, и намордник — словом, всю упряжь. Умудрился оседлать лошадь — или сделал это заранее, зная, что хозяйка нечасто в стойло заглядывает? Эмеральд не спрашивала.

Леопольд помог ей забраться, потом залез сам, велел Эмеральд крепко держаться за поводья, а сам легонько тронул их — лошадь тут же тронулась. Чувствовала сильного наездника. А может, рада была размяться.

Агат, сливающийся с небом, летел над ними, сливающимися со снегом. Кордон герцога Атбатского, славящийся своей лояльностью, пропустил их без лишних слов. Лица знакомые, жили под крылышком суицидмейстера. Молоденькие да миленькие — от таких угрозы не жди. А если ошиблись солдаты, внутренняя полиция герцога уж точно разберётся, кто есть кто.

Ещё до рассвета четвёрка людей и зверей достигла ближайшего к границе города — Фидельклостера.