Трихартс (джен)

"По дороге шёл юноша, который казался солнцем. С утра было пасмурно, всё вокруг: дома, деревья, поля, небо — серое. А на нём — оранжевая рубашка, на одной руке он нёс чёрный плащ с красной подкладкой, а волосы его были ярко-рыжими — ну точно как солнышко! — с одной-единственной белой прядью. Он шагал прямо к деревне, босиком, но бодрым шагом, весело что-то мурлыкал себе под нос. А, ещё в другой руке он держал чемодан, наверное, лёгкий, потому что парень вовсю им размахивал".

История о встрече с юношей-солнцем была самой любимой. Вечерами деревенские дети собирались на крыльце дома Эмеральд, чтобы снова послушать не то сказку, не то легенду. Они почти забыли, что эта встреча произошла на самом деле. Девочки восторженно ахали, а мальчики слушали, затаив дыхание. Сама Эмеральд рассказывала эмоционально, то вскрикивая, то вскакивая, и горящие взгляды ловили каждое её движение.

* * *

Четыре года назад Эмеральд встала ни свет ни заря (хотя ни света, ни зари из-за облаков и не предвиделось) и уселась у деревенских ворот. Лет сто назад это действительно были ворота, и они даже закрывались. Сейчас они умели только скрипеть заржавевшими створками, а в сильный ветер — зловеще хлопать и бить прохожих. Через дорогу от ворот начиналось поле, где торчало одинокое засохшее дерево, которое почему-то не спилили. А дальше — много-много километров пустой, голой и грязной земли. Эмеральд верила, что в мире есть и другие пейзажи (на это намекали выцветшие картинки, развешенные по стенам деревенской гостиницы), и усиленно о них мечтала. Тогда-то на дороге и показался рыжеволосый парень, босой и с плащом.

Так вышло, что Эмеральд оказалась первой, кто встретился ему сегодня. Девочка следила за ним издалека и трепетала от благоговейного страха. Он остановился прямо перед ней, и ей пришлось подняться с холодной земли.

— Девчонка! — сказал он. — Есть в вашей дыре постоялый двор?

Голос был ещё мальчишеский, тонкий и ломающийся, но говорил парень громко и уверенно.

Эмеральд не обиделась ни на "девчонку", ни на "вашу дыру" и ответила:

— Есть гостиница. Я могу вас проводить.

— Отлично! Идём. С попутчиком веселее. Хочешь фокус?

Эмеральд не успела отреагировать, как он выудил из-за её правого уха игральную карту. Девочка слышала о фокусниках и цирке от своей бабушки, но это было так давно, наверное, во младенчестве. Зелёные глаза Эмеральд стали настолько огромными, что парень отступил на шаг назад.

— Что, не видела никогда фокусов?

Эмеральд отрицательно помотала головой, не сводя с карты удивлённых глаз, как зачарованная.

— Папа в них играет с друзьями, — словно во сне, сказала она.

— Прекрасно. Значит, масти ты знаешь.

Он бросил чемодан, вытащил из рукава рубашки колоду карт и моментально раскрыл её веером, держа в одной руке рубашкой к себе.

Движение показалось Эмеральд таким ловким и точным, что она не сразу поняла, чего от неё хотят.

— Эй, ты слышишь? Загадай любую карту из колоды, только мне не говори.

— Угу.

Веер превратился в аккуратную стопочку. Парень освободил вторую руку, бросив плащ на чемодан, и перетасовал карты — они летали в воздухе и будто не касались длинных пальцев в грязно-белых перчатках.

— Смотри, — в правой руке вновь возник веер. — Есть тут твоя карта?

Эмеральд внимательно изучила каждую и после помотала головой, крепко стиснув губы, чтобы не закричать от восторга.

— Думаю, ты ещё с ней увидишься. Что это болтается на том трухлявом подобии дерева?

Эмеральд взглянула и всё-таки закричала. На засохшей ветке висела продырявленная карта. Эмеральд сбегала за ней и вернула в руки фокуснику.

— Твоя карта? — спросил он, хитро улыбаясь.

— Да! — во весь голос закричала Эмеральд.

(На этом месте дети обычно дружно разевали рты, а некоторые кричали вместе с рассказчицей).

— Догадалась, в чём фокус? — спросил он, когда они шли к гостинице.

— Не-а.

— Хочешь расскажу?

— Да-а. Как она оказалась на ветке?

— Это несложно, — он довольно рассмеялся, а потом задорно свистнул. Чёрный грач, сидевший на крыше дома, мимо которого они проходили, взмыл в воздух и через секунду сидел на плече фокусника.

— Агат летит немного впереди меня и цепляет карту на ветку. Карта всегда одна и та же.

— Почему? Почему дама пик?

— Во-первых, когда я доставал колоду, я позволил тебе увидеть последнюю карту. Твой взгляд сразу упал на неё, лишь на долю секунды, но в голове она уже отпечаталась.

Он объяснял без снисхождения, с дружественной улыбкой. Подобрал плащ и чемодан, и они зашагали по бездорожью. Агат уселся на колодезный журавль и догонять хозяина не спешил.

— А во-вторых, — прибавил парень с грустью, — в этих землях все выбирают даму пик.

Эмеральд понимающе кивнула.

— Это из-за убийств.

В Западной Пустой волости пропадали девушки, которых потом находили мёртвыми с перерезанным горлом. Рты их были раскрыты; убийца оставлял там пиковую даму. Кто был убийца, знали все, а поймать его не мог ни один.

— Проказы Бэббита Бирдроттена. В вашу деревню он не наведывался?

— А должен? — испуганно спросила Эмеральд.

Её старшей сестре недавно исполнилось восемнадцать, и та была девицей на выданье.

— Кто же знает, что взбредёт в голову Бэббиту. А иллюзионист он неплохой.

— Как вас зовут? — выпалила Эмеральд.

Она боялась, что не успеет задать этот вопрос: до гостиницы уже рукой подать.

— Леопольд, — он хмыкнул. — Такое вот длинное и несуразное имя. А тебя как звать?

— Эмеральд.

— Красиво.

— Это потому, что я родилась в изумрудный год, — поспешила объяснить она. — Изумруд — мой камень-покровитель.

— Значит, тебе двенадцать.

— Скоро будет тринадцать. А вам?

— Недавно пошёл семнадцатый год. Мы на месте, так?

Они стояли перед обцарапанной зелёной дверью с табличкой: "Уютный квитплацкий очаг".

— Квитплац — это наша деревня, — сказала Эмеральд.

— Знаю, тыщу километров назад был указатель. Ну, спасибо, что проводила.

Тогда Эмеральд впервые заметила, какие у него необычные глаза. Карие с желтизной, и даже как будто красноватый оттенок.

— Вы надолго к нам? Можно будет вас навестить?

— Завтра чуть свет ухожу. А сегодня даю представление. В два часа пополудни. Передай своим, пожалуйста. Новости у вас разносятся быстро? Ну вот и славно. Я начну прямо здесь, у гостиницы, а там посмотрим.

* * *

Дети не заставили себя долго упрашивать. Без четвети два толпа ребятишек собралась возле гостиничной двери. Подростков, молодых девушек и юношей тоже хватало. Пришли и многие из взрослых, а старики уселись на лавках неподалёку и приготовились наблюдать.

Ровно в два дверь гостиницы распахнулась, вышел её владелец, мастер Траумсон. Сразу вслед за ним — Леопольд.

Он успел умыться, причесаться, привести одежду в порядок и так и сиял — непритязательная аудитория дружно ахнула от восторга. Эмеральд, отвоевавшая себе место в первом ряду, старалась хлопать громче всех.

Сначала он доставал из-за ушей самых маленьких зрителей монетки и карты. Потом повторил трюк с дамой пик, украдкой хитро подмигнув Эмеральд. После этого стал двигаться вдоль деревни, показывая другие карточные фокусы. Толпа послушно шла за ним — для жителей Западной Пустой волости самое простое действие казалось волшебством.

Реквизит Леопольда состоял из монеток, разноцветных пуговиц, колоды карт, Агата и цветных платочков. Этого хватило для того, чтобы быть щедро одаренным квитплацийцами. Казалось, каждый дал понемногу, но Леопольд сумел наполовину заполнить свой чемоданчик блестящими смолгольдами.

Через два часа после начала выступления стемнело, а ребятишки не отлипали от юноши-солнца, явившегося из сказочного заоблачного мира.

(— Я помню это! — кричал кто-нибудь из слушателей, но на него не обращали внимания).

В домиках зажглись керосинки, ребятню позвали (или силой увели) обедать. Леопольд не спешил возвращаться в гостиницу. Эмеральд, стеснявшаяся говорить с ним при малышах, решилась подойти.

Он будто ждал её — кивнул и дружелюбно улыбнулся.

— Какие впечатления?

— Ох, до чего здорово! — Эмеральд, не в силах выразить чувства словами, подпрыгнула и потрясла в воздухе кулачками. — Вы как волшебник!

— Как, — повторил он, грустно усмехнувшись.

— Волшебников не бывает, — заявила Эмеральд. — А фокусы бывают. Фокусники лучше волшебников. Они настоящие.

Он немного подумал и кивнул:

— В этом что-то есть.

Они вернулись к полузасохшему дереву, и Эмеральд задала свой самый главный вопрос:

— Зачем вы пришли к нам, Леопольд?

— Показать фокусы, конечно.

Эмеральд помотала головой.

— В Западную Пустую волость не приходят циркачи. Вас... выгнали?

Леопольд пристально глядел на неё.

— Я работал на востоке, в Циркусе Цитрус.

— В Циркусе Цитрус! — вскричала Эмеральд. — Он лучший!

— У меня был и кролик в шляпе, и волшебная тросточка, и ящик с гвоздями. Мне даже дали ассистентку в платье с блёстками.

Глаза Эмеральд сияли.

— Но Цитрус не был цирком моей мечты. Я стал путешествовать.

— Что может быть прекраснее Цитруса, — прошептала Эмеральд.

— Слыхала о Стране однокрылой бабочки? Вот там лучший цирк на свете.

Эмеральд задумалась, глядя в черноту полей.

— Нужно пройти всю Западную волость, чтобы добраться до Бабочки.

— Циркус Цитрус — лучший во всём Кадабрафилде, несомненно, — вздохнул Леопольд. — Но он и в подмётки не годится Циннамон Циркусу. Это прекраснейшее здание из всех, что когда-либо существовали. Прекраснейшие гимнасты и жонглёры. Дрессированные львы и верблюды — прекраснейшие.Там работают мои родители.

— То есть, ты идёшь в Циннамон Циркус через всю страну, чтобы найти родителей? — уточнила Эмеральд. — Они бросили тебя?

— Чем вы тут занимаетесь? — спросил Леопольд.

Стал на носочки, дотянулся до сухой ветки и через миг оказался на дереве. Как он это проделал, Эмеральд не поняла. И как ветка под ним не рухнула — тоже.

— Здесь только и можно, что возделывать поле, — проговорил Леопольд, оглядывая местность. — Но за вас работу выполняют быстрокопы.

На поле трудились несколько автоматонов. Одновременно они нагибались, распрямлялись и шагали каждый по своей полосе — собирали остатки урожая свёклы.

— Вы лентяи, вот вы кто! — объявил Леопольд. — Сидите в этой дыре и ничего не хотите поделать. Здесь же мрачнее, чем в подвалах герцога Кадабрского! Солнце тут вообще светит?

— Редко, — призналась Эмеральд. — Но выглядывает. Когда к нам приходят путешественники, останавливаются у мастера Траумсона и рассказывают истории.

— Так что же, вы и впрямь ничего не делаете?

— Следим за автоматонами.

Леопольд глядел на неё во все глаза. Теперь они казались Эмеральд цвета горького шоколада (такой дарили детям вышеупомянутые путешественники).

— И когда ты вырастешь, ты тоже будешь вот так вот сидеть и... и... прозябать? Мир огромен, — тут Леопольд вдруг улыбнулся, настолько жизнерадостно, что Эмеральд показалось, будто на ветке рядом с ним стали распускаться цветы. — Мир огромен и прекрасен, потому что в нём есть Циннамон Циркус — огромный и прекрасный!

— До него так далеко, — сказала Эмеральд. — Я и в Циркусе Цитрус никогда не была. Только видела на картинках у мастера Траумсона. А о другой стране и мечтать нечего.

— А я вот иду. С Востока на Запад, из герцогства Кадабрафилд, через Пустую волость, далеко, далеко, в Страну однокрылой бабочки. И я дойду, потому что мама ждёт меня, папа ждёт меня, и прекраснейший Циннамон Циркус ждёт меня!

Леопольд спорхнул с ветки. Прилетел Агат, неся в клюве что-то, похожее на железного червяка.

Леопольд с Эмеральд ещё немного поболтали, пока окончательно не стемнело. Эмеральд нужно было забежать в хлев — проверить, всё ли в порядке с овцами, которых опекает автоматон.

— Поздно уже, отправляйся-ка спать, — вдруг по-отечески приказал Леопольд.

Эмеральд послушалась.

— Прощай, Леопольд, — сказала она, глаза её блестели. — Удачи тебе!

— И тебе. С таким красивым именем грех прозябать в этой мусорной куче.

Больше она ничего не услышала от Леопольда.

* * *

Утром на улице кричали люди. Обычно такое случалось перед праздником, когда все были чересчур возбуждены. Сквозь сон Эмеральд различила и голос отчима:

— Вот подонок!

Обычно отчим так ругался на сломанных автоматонов.

— А мы и уши развесили! — вторил женский голос — кажется, фрау Гольден. — Рыжий ворюга!

"Рыжий?" — подумала Эмеральд.

Сразу стало понятно, о ком это. Но...

— Блювелль! — кричала Эмеральд, скатываясь со ступенек вниз. — У нас ничего не украли?

Блювелль сидела в холле в обнимку с пустым сундуком — почти как в старой легенде, чахла над златом.

— Всё до единого! — хлюпая носом и гнусавя, произнесла она. — И платья, и бусы, янтарные, сапфировые, жемчужные... И платки шёлковые, позавчера купленные. Всё моё приданое!

Эмеральд застыла на нижней ступеньке. Такой приветливый, такой открытый? Но...

В Циннамон Циркус. Нужны деньги. Выступления? Неужели этого мало?

— Вы что, газет не читаете? — спросил приехавший из Квиткапиталя полисмен. — Вы уже четвёртое местечко, где нашалил этот клоун.

— Да мы как-то... — сказал староста, мастер Эзель.

— Тут всё подробно описано, — продолжал полисмен, тыча старосте в лицо газетной вырезкой. — И всё в точности как у вас. Приходит — снег на голову, даёт уличное представление, ребятишки в восторге. А? А сам в это время осматривается, где что плохо лежит. И птица у него есть натасканная, она ключи цапает и ему приносит. А ночью раз — полдеревни как не бывало, всё подчистую.

("Он, конечно, преувеличил", — каждый раз поспешно прибавляла Эмеральд).

— А это что? — спросил староста. — Было в жёниной шкатулке с драгоценностями.

— Ах, это. Символ мальчишки. Выпендрёжник тот ещё. Хочет воровать красиво. Поэтому в доме самого богатого бросает карту, видите ли, здесь был Леопольд Трихартс.

— Вот почему тройка червей, — прошептала Эмеральд, прятавшаяся за спиной отчима.

— Вот почему тройка червей, — сказал мастер Эзель, почёсывая затылок.

— Он ещё и прибаутку себе придумал, паскудник, — продолжал полисмен. — Мол, для успешного выступления нужны три вещи: ловкость рук, яркий трюк, верный друг. Ещё и поэтому тройка.

— Так чего ж вы его не поймаете, раз всё о нём знаете? — перешёл в наступление староста.

Полисмен отступил на шаг.

— Вёрткий он и быстрый. То тут, то там. Не уследишь за его беготнёй.

— Сначала Бэббит, так теперь ещё и этот? — продолжал наступление мастер Эзель. — Что за нашествие циркачей?

— А вы будьте бдительней! — парировал полисмен. — Вас много, а нас один!.. Один участок на всю Пустую волость. Газеты читайте!

Этим история и закончилась. Сначала квитплацийцы поминали фокусника лихом, но потом говорили о нём всё реже и реже. Блювелль потихоньку копила новое приданое, да и остальные жители приумножали нажитое. Деньгами они пользовались редко, когда ездили на ярмарку в Квиткапиталь, а драгоценности обычно были заперты в шкатулках. Так что о страшных потерях говорить нечего. Остался, конечно, неприятный осадок — обдурил мальчишка-проходимец! Но и осадок растворялся и растворялся, время превращало его в бесцветную жидкость.

А Эмеральд вспоминала слова Леопольда, брошенные им мимоходом ноябрьским вечером:

— Знаешь, мне нужна будет ассистентка. Если хочешь, приходи тоже в Циннамон Циркус. Только они девушек моложе шестнадцати не берут, если ты не акробатка и не женщина-змея. Ты ведь не женщина-змея? (Эмеральд испуганно помотала головой). Тогда приходи в ассистентки. Тебе намажут волосы лаком и дадут платье с блёстками. Кстати, в Циркусе Цитрус...

Он продолжал болтать, а Эмеральд так и не поняла, серьёзно он приглашал её или нет. Ведь оказалось, что он вор. Но и фокусник тоже. И когда придёт в Циннамон Циркус, он перестанет воровать. Да.

— Но самое главное, — закончила Эмеральд, рассказывая историю в последний раз, — день, когда мне исполнится шестнадцать... Это завтра!

Итак, в день своего шестнадцатилетия Эмеральд навсегда покинула отчий дом. Было такое же серое утро, как и в её первую встречу с Леопольдом. На таком же полузасохшем дереве каркал ворон, и она вспоминала о другой чёрной птице, которую надеялась вскоре вновь увидать. Родители купили ей билет до столицы Западной пустой волости — Квиткапиталя. Этот билет был подарок на день рождения. Эмеральд планировала добраться до Квиткапиталя на поезде и уж оттуда начать настоящее путешествие — то есть, такое, как у Леопольда — босиком и припеваючи. (Заметим в скобках: к счастью, романтические чаяния Эмеральд не сбылись).

Вся деревня знала, что девочка хочет уйти, но никто не верил, что она действительно уйдёт. Отчим сказал: "Гуляй в Квиткапитале где хочешь, но чтоб вернулась, когда стемнеет: будем праздновать с родственниками и нежным земляничным пирогом". Никто и не подумал обнять Эмеральд на прощанье: всё равно сегодня же вернётся. Старшая её сестра была уже замужем, две другие вовсю наслаждались детством. В семье всё было хорошо. Эмеральд оставляла их в добром здравии и отличном, покойном расположении духа.

Полчаса пешком — и она на станции "Зюйд". Местами целёхонькая скамеечка под навесом, на котором указатель-стрелочка: "Ближ.нас. пункт — Квитплац, ок.40 мин.ходьбы". Эмеральд перешла на другую сторону. Здесь поезд увезёт её не в глубь Запада, а поближе к цивилизации. И к границе со Страной однокрылой бабочки.

Большие круглые часы на столбе говорили, что уже полчаса до полудня. Эмеральд им, конечно, не поверила. На билете было написано, что поезд придёт в два часа до полудня.

— Интересно, далеко до следующей станции?

Он, несомненно, пошёл бы. Босоногий, по рельсам. И вскочил бы в поезд — на следующей станции, а если понадобится, и на ходу.

— Но вдруг я не смогу?

Но он-то смог бы.

— Тем более, у меня нет часов.

Разве его это остановило бы?

— Девушка, ты до Квиткапиталя? — спросил усатый станционный смотритель.

— Ага.

— Рановато пришла. Хочешь — попей чайку у меня в будке.

— А далеко ли до ближайшей станции?

— До "Чёрной пустоши"? Да часа два ходьбы.

— А сейчас сколько?

Смотритель взглянул на часы, хмыкнул и пожал плечами.

— До поезда ещё много времени.

— То есть, я успею дойти пешком до "Чёрной пустоши"?

— А кто его знает. Так чаю не хочешь?

Эмеральд отказалась. Постояла немного. Потом ещё немного. Потом и поезд пришёл.

В Квиткапитале было не пасмурно. То есть, не пасмурно по сравнению с Квитплацем. И пустого пространства поменьше. Эмеральд понравилось красно-белое здание вокзала.

— Путешествовать здорово! — сказала она себе.

И часы тут работали. Три минуты пополудни.

Куда пойти? Есть хочется. Куда бы он пошёл?

На главную площадь, наверное. Там и представление можно дать.

Интересно, ей тоже придётся воровать? Не хотелось бы. Нужно попроситься к какому-нибудь землевладельцу — присматривать за автоматонами.

— Тридцать смолгольдов, — ответила кассирша на вопрос, сколько стоит билет до города, где есть Циннамон Циркус.

— В Стране однокрылой бабочки нет городов, — объяснила кассирша, потряхивая золотыми кудрями. — Есть графства. Тебе нужно в графство Шарля Лотта.

— И я доеду туда за тридцать смолгольдов?

— Ага. Только, милая, не забывай о еде и крове. Они тоже незадаром даются.

Семь смолгольдов стоит билет до Квиткапиталя. Семь осталось на обратную дорогу. Шесть отчим дал на развлечения.

Значит, тринадцать — на еду и кров, как и сказала кассирша. Тридцать надо заслужить. Эмеральд рассудила, что легче всего отыскать работу на рынке: там полно землевладельцев, и не у всех, наверное, достаёт рабочих рук.

— Извините, последний вопрос. А где у вас торг?

— От вокзала прямо, дойдёшь до главной площади, там налево в узкую улочку, десять минут идти — и ты на торгу.

Спустя полчаса Эмеральд бродила по рынку, приставая к продавцам.

— А вам не нужен помощник? Скажите, вам не нужен помощник? Присматривать за автоматонами?

Хмурый взгляд, презрительный взгляд, недоверчивый взгляд, злобный взгляд, насмешливый взгляд.

— А что ещё ты умеешь? — спросила пухлая блондинка в соломенной шляпке с красной ленточкой.

— Готовлю немного. Супы, овощное рагу, салаты. Мыть пол, чистить серебро. Кормить овец.

— Как долго хочешь работать?

— Пока не получу тридцать смолгольдов.

— Я буду платить тебе по смолгольду в день, а ты поможешь по хозяйству мне и моей дочери. Согласна?

Целых тридцать дней. Но эти ужасные взгляды...что-то лучше есть ли?

— Согласна.

— Иди сюда, становись за прилавок, помоги продать морковку. Как зовут?

— Эмеральд.

— Небось в год изумруда родилась. А моя дочь янтарная, на год тебя младше. Эмбергрази. Ты откуда родом?

— Из Квитплаца.

— Своя, значит, местная. Хорошо. После поговорим. Я фрау Гесс, рождённая в год гессонита. Работаем до пяти.

Эмеральд усердно улыбалась покупателям, полагая, что хорошенькое личико способствует успешной продаже. Несколько морковок ушли с прилавка.

— Для начала сойдёт, — похвалила (Эмеральд решила, что это похвала) фрау Гесс.

К вечеру облака рассеялись, на небе появилось всамделишное солнце, что способствовало хорошему настроению Эмеральд. Они с фрау Гесс шли по просёлочной дороге, и женщина рассказывала о своей жизни и своём огороде. А Эмеральд думала о солнце, юноше-солнце, его чёрной птице и его фирменной карте.

* * *

Квиткапиталь именовался городом потому, что Западной пустой волости нужна была какая-никакая, а столица. И ещё потому, что здесь ремесленников было больше, чем крестьян. Городская часть столицы состояла из вокзала, площади, трёх улиц и рынка. В остальном Квиткапиталь был братом-близнецом всем другим западным местечкам.

Фрау Гесс жила в двухэтажном домике, рядом с которым находился огород, а чуть поодаль — земля, где росли цветы, помидоры с огурцами, картошка и горох. На огороде фрау вскармливала морковку, петрушку и укроп, а летом ещё клубнику. Рядом с домом росла одинокая груша.

— Такое вот хозяйство, так живём, — подытожила фрау, проведя Эмеральд по своим владениям. — Идём в дом, познакомлю с нашим населением.

Кроме куриц в зелёном сарайчике, из живности имелся бело-серый дворняжка Мондхюнд, а иногда забредал чёрный кот Рабе.

Вместе с фрау жила её дочь, как было выше сказано, и мальчик-садовник, тринадцатилетний Ротвельт — рубин. Все трое, златовласые и румянощёкие, вполне соответствовали своим камням-покровителям — столь же яркие и жизнерадостные.

Эмеральд отвели комнатку на втором этаже. Кровать, стол и шкаф — вот всё, что тут было, но большего и не надобно. Из окна виден огород: грядки и трава. Да, и солнце. Оно здесь появлялось определённо чаще, чем в Квитплаце.

— Фрау Гесс так добра ко мне, — рассуждала Эмеральд, лёжа в постели и глядя на луну. — Дала мне кров, еду и работу. Ну не чудо ли? Ужин был вкусный, собачка ласковая, ребята весёлые. И не пасмурно, разве что чуть-чуть.

За прошедший день Эмеральд не получила ничего, зато на следующий отработала сполна. Приготовила обед на всех, покормила кота, собаку и птиц, за пару часов продала немного картошки, помогла Ротти с цветами.

— Наша фрау — добрая душа, — говорил Ротти, пока они подкармивали осенние цветы. — Меня подобрала так же, как и тебя. Я сбежал от деда с бабкой, потерялся, перепугался. Она меня увидела на главной площади, подошла, спросила, что умею. Говорю: всё умею, что надо, всему выучиться могу. Она: "А писать умеешь?" А этого не, потому что не надо было. Тут фрау меня домой к себе забрала, выучила читать и писать, и уже год с лишним как тут живу. Я летом сбежал, летом они особо злые, особо больно дед палкой бил. Оно и понятно: родители меня бросили и смылись, а я обуза для пожилых людей. Так бабка говаривала. А фрау меня бранит редко и не бьёт никогда. Может, останешься с нами? Тут здоровско.

— У меня своя семья есть, — сказала Эмеральд. — Я их не бросила, кабы не важное дело. Я иду работать в самое прекрасное место мира! Огромное и прекрасное.

О Циннамон Циркусе слушали все: и фрау, и Эмбергрази, и Ротти, — но никто не верил до конца, что такой вообще существует.

* * *

Дни не тянулись, а бежали. Дел было много. Чаще всего Эмеральд отвечала за стряпнину. Выучилась неплохо готовить (сносно, как говаривала фрау) и успешно продавала овощи. Несколько раз даже ходила в полицейский участок: фрау поставляла полисменам и самому войту свежие овощи. Часто на рынке Эмеральд торговала в паре с Эмбергрази, они привыкли друг к другу, но приятельницами не стали. Скорее, были напарницами, и обеим нравилось работать сообща. Эмеральд любила бегать по пустым полям в компании Мондхюнда и Ротти, а строить глазки рыночным рабочим не любила. Вот и вышло, что они с Эмбергрази друг друга так и не поняли, но всё же привязались одна к другой.

Вечерами все собирались в столовой, фрау Гесс вязала, прибегал Рабе и взгромождался к ней на колени, сияя изумрудными глазами — почти такими, как у Эмеральд. Мондхюнд укладывался на пороге или у камина, вздыхал и постукивал хвостом. Ребята болтали между собой или слушали истории фрау. Она рассказывала, как в детстве плавала со своим отцом по Кристальному озеру — самому глубокому в Кадабрафилде, как познакомилась с отцом Эмбергрази и как с ним рассталась, как в детстве Эмбергрази рассекла коленку почти до мяса, как сама фрау видела лесного духа в Кадабрском герцогстве, и ещё, и ещё. Она обещала весной свозить детей в Циркус Цитрус: те, наслушавшись Эмеральд, загорелись желанием посмотреть на фокусников и трюкачей.

А ночью Эмеральд скучала по дому. В Квитплаце всё своё, спокойное, понятное. А тут хоть уже и стало привычно, но не то. Нет отчима с его картами, хмелем и чёрными шуточками, нет матери с мигренями и кружевными нарядами, нет сестричек с куклами и книжками, нет автоматонов и овец. Злятся ли они на неё? А вдруг ищут? А как найдут? Вот трепака зададут! Зато обрадуются, и я обрадуюсь. Может, вернуться?

"Но там ведь то слово — прозябание. Значит, нельзя назад. Потом, когда стану ассистенткой, богатой и знаменитой, приеду к ним на вакации. Или приглашу в Страну однокрылой бабочки. Вышлю денег. И не будет прозябания".

Но трудно, хочется домой. Может, обман это всё, нет Циннамон Циркуса, не быть ей ассистенткой?

Эмеральд засыпала, вопрос так и не разрешался. Смолгольдов только двадцать два. Ещё есть время подумать.

* * *

На следующий день после того, как Эмеральд заработала двадцать третий смолгольд, они с Эмбергрази пошли в полицейский участок. В своём кабинете их встречали войт и два полисмена, одного из которых Эмеральд видела четыре года назад. Они, сгрудившись вокруг стола войта, были заняты обсуждением свежих происшествий.

— Три убийства! Три за три недели! — кричал первый полисмен. — А мы никакой помощи от Востока так и не получили!

— Всё плохо? — спросила Эмбергрази, поставив на стол корзину с морковкой и помидорами.

— Скорее, как обычно, — буркнул второй полисмен.

— Бирдроттен совсем спятил. Он носится по Западной волости и твердит что-то о белом кролике. А ещё поговаривают, он спелся с герцогом Кадабрским. Теперь любая его шалость сойдёт ему с рук, даже если его поймают! — войт крякнул в усы.

— С вас пятнадцать смолгольдов, — нежно сказала Эмбергрази, когда они купили килограмм помидоров и четыре морковки.

Взгляд Эмеральд был прикован к камере за спиной войта. Она предназначалась для мелких мошенников и всегда пустовала, даже замок на решетке не висел. А сегодня она была заперта.

Первый полисмен, увидев вытянувшееся лицо девушки, усмехнулся:

— Заметила, да? Три дня тут сидит.

— Аж самим непривычно, — добавил второй полисмен.

— Эй, малый! — крикнул в темноту камеры первый полисмен. — Покажись! Поздоровайся с нашими очаровательными торговками!

Эмеральд никогда не нравилось слово "торговка". Она наморщила было носик, но в это время обитатель камеры вышел из темного угла на свет.

Светлые, нет, рыжие, нет, пронзительно-рыжие волосы. Карие?.. Да, карие, да, с желтизной глаза.

Эмеральд не верила. Четыре года прошло. Она думала, что найдёт его в далёкой стране.

Он взглянул сначала на Эмбергрази, потом — на неё. Кажется, не узнал. Или?..

Эмеральд быстро подошла к решётке.

— Здравствуйте, вы меня не помните, — скороговоркой начала она. — Вы давали когда-то представление у нас в деревне и рассказывали про цирк. И я решила, что найду вас и стану ассистенткой в Стране однокрылой бабочки, в Циннамон Циркусе!

Кто-то за её спиной присвистнул.

— Ты что творишь... — прошептала Эмбергрази.

— Я так и думал, что мы встречались. Извини, я не помню твоего имени. Я многим рассказывал про цирк и приглашал в ассистентки. Почти потерял надежду, что кто-то откликнется, — сказал Леопольд.

— Я Эмеральд. Из Квитплаца.

— Не помню, впрочем, это всё равно, — он улыбнулся — мрачная камера посветлела. — Очень рад тебя видеть, Эмеральд. Когда я выйду отсюда, мы с тобой отправимся в прекраснейшее место на земле!

— А... Когда вы выйдете?

Он продолжал улыбаться, только по-другому — грустно.

— Боюсь, что не скоро, фройляйн, — сказал войт. — Он здесь в целях собственной безопасности.

— Парень влип в историю, — сказал второй полисмен.

Эмеральд удивлённо глядела на Леопольда.

— Я сильно насолил Бэббиту Бирдроттену, — пояснил тот и хмыкнул.

— Вы видели Бэббита? — переспросила Эмбергрази и отступила на шаг.

— Так, в одном кабачке, — сказал Леопольд.

— И вы сказали, что сдадите его в участок? — уточнила Эмеральд.

— Не говори мне "вы", пожалуйста. Мы ведь друзья и почти компаньоны. Нет, если бы я так сказал, Бэббит зарезал бы меня на месте. Он действительно на службе у герцога. Всё ему теперь нипочём.

— Так что ж ты... — Эмеральд запнулась, но договорила: — Что ты сделал?

— Обыграл Бэббита в кости. Потом в карты. И в шашки. И Бэббит сказал, что я не жилец. Тут я дал дёру. Пока Бэббит рыщет в округе, мне лучше не выходить, если шкура дорога. А мне шкура дорога.

— Ничем другим помочь не можем, уж ты знаешь, парень, — сказал второй полисмен.

— Если мы поймаем Бэббита, выручать вассала герцога может заявиться вся его герцогская рать, — пояснил войт. — Наш маленький участок развалится от одного дыхания сильного мира сего.

— И что же делать? — растерянно спросила Эмеральд.

— Одна надежда на герцога Атбатского, — сказал войт. — Вот уж кто любит шашкой помахать. Правда, он побаивается племянничка, может и не рискнуть пойти против него. С другой стороны, если парень наш доберётся цел и невредим до герцогства Атбатского, тогда никакие бирдроттены ему грозить не будут.

Эмеральд грустно взглянула на Леопольда.

— Атбатство в противоположной стороне.

— От чего? — спросила Эмбергрази.

— От Страны однокрылой бабочки.

— Он вот то же самое твердит, — второй полисмен кивнул в сторону Леопольда.

Леопольд одарил Эмеральд признательным взглядом.

— Но мы договорились, да? — обеспокоенно спросил первый полисмен, обращаясь к Леопольду. — Ты отправляешься в Атбатство, как только станет поспокойней.

— Нет, — сказал, улыбнувшись, Леопольд. — Завтра.

Оба полисмена раскрыли рты, и Эмбергрази с ними заодно.

— Я теперь не один. В компании дорога веселее и короче. Вместе с прекрасной Эмеральд мы в один миг нырнём под крылышко герцога Атбатского! — Леопольд энергично почесал шевелюру, при этом рыжие волосы вздыбились в разные стороны, только белая прядь осталась на лбу, наискось ложась на переносицу. — Впрочем, чего это я! Выпускайте прямо сейчас! Вперёд!

Войт и полисмены переглянулись.

— Выпускайте, ну! Я уверен, Бэббит уже далеко. Хоть он и точит на меня зуб, сидеть в засаде и выжидать — это не в его стиле. Ты ведь идёшь со мной? — неожиданно обратился он прямо к Эмеральд.

Ты несколько раз энергично кивнула. Эмбергрази потянула её за руку.

— Ты правда уходишь? — шёпотом спросила Эмбергрази.

— Да. Я зайду попрощаться.

— Но это так странно! Оставайся с нами, Эмеральд! Это опасно! И...— она немного подумала, — и глупо!

— Нет, не глупо! — возразила Эмеральд. — Я приехала сюда, чтобы когда-нибудь добраться до цирка и стать ассистенткой — вот его!

— Поезда в Атбатство ходят раз в день, — сказал войт, — и сегодня поезд уже был.

— Нам не нужны поезда! — ответил Леопольд, изо всех сил вцепившись в решётку, будто надеясь пальцами переломить прутья. — Мы по-старинке, на своих двоих! Да, Эмеральд?

— Да!

— Ты хорошо подумала? — пискнула Эмбергрази.

— Бэббит ни за что не пойдёт по направлению к Атбатству, — увещевал Леопольд, немного успокоившись. — Его территория — Кадабрское, не более. А даже если он вдруг пойдёт за мной по пятам, я заманю его в Атбатство, а там — цап! — и Бэббит за решёткой.

— Он здесь по своей воле, и держать насильно мы его не можем, — наклонившись к войту, вполголоса напомнил второй полисмен.

— Знаю, — раздражённо отмахнулся войт.

Часы на площади пробили полдень.

Войт и полисмены отошли в сторонку и пошушукались, не выходя из-под огня нетерпеливого взгляда Леопольда. Эмбергрази ныла, пытаясь уговорить Эмеральд остаться.

— Вот что, — сказал войт, — парень, отныне ты свободен. Но вот тебе условие. Один ли, вместе с девушкой ли, но ты идёшь отсюда прямиком к одному человеку, что живёт неподалёку, но ближе к Атбатству, чем Квиткапиталь. Он даст убежище и поможет беспрепятственно добраться до Атбатства. Понял? Согласен?

— Согласен, — сказал Леопольд, чуть не пританцовывая на месте. — А ты, Эмеральд, согласна?

— Да.

— Отлично, идём! А кто эта чудесная персона?

— Устроитель самоубийств, — сказал войт, пока второй полисмен открывал камеру.

Эмбергрази и Эмеральд широко раскрытыми глазами уставились на войта, надеясь, что он шутит.

— Да, да, — войт хмыкнул в усы. — Дело малость нечистое, малость незаконное. Но мы с ним старые знакомые, и у нас, скажем так, мирное соглашение. Он человек надёжный. Вы его не бойтесь. Ладно?

— Ага, — сказал Леопольд, выпорхнул из камеры и, подскочив к Эмеральд, крепко обнял её. — Ассистенточка моя! Как я рад!

— Я...тоже, — смущённо пробормотала Эмеральд ему в плечо.

— Ну, в путь, — сказал Леопольд, выпустив Эмеральд и уверенно прошагав к порогу. — До свидания, мастер войт, до свидания, господа полисмены, до свидания, незнакомая девушка!

— Подожди, — крикнула ему в спину Эмеральд, — мне нужно попрощаться кое с кем.

— Только недолго, да? — сказал Леопольд, ласково улыбнувшись. — Нам ни минуты терять нельзя.

Семейство фрау Гесс устроило прощальный ужин. Место за скромным столом нашлось и для Леопольда. Фрау поначалу украдкой критически рассматривала лучезарного юношу, но вскоре целиком попала под власть его обаяния.

Временами кто-то да пытался заикнуться о необдуманности путешествия (обо всех деталях, разумеется, сообщено не было), но постепенно тема сошла на нет. Все смирились с тем, что Эмеральд покидает Квиткапиталь. И, видя девушку необычайно оживлённой, раскрасневшейся и улыбающейся, фрау, Эмбергрази и Ротвельт искренне желали ей счастья и исполнения всех желаний.

Их всё же уговорили переночевать. Эмеральд не могла заснуть. Около полуночи Леопольд постучал в её окошко.

— Ты ведь не спишь? Как хорошо, — прошептал он. — Идём, не будем тратить время.

Через десять минут Эмеральд была полностью собрана. Не удержалась, чтобы спросить:

— А куда ты так торопишься?

— Ты ведь знаешь, куда, — уже в полный голос ответил Леопольд, ибо они вышли за ворота участка фрау. — Чем быстрее мы попадём в Циннамон Циркус, тем скорее начнётся райская жизнь!

Потом они молча шагали по широкой пыльной дороге, изредка поднимая головы, чтобы посмотреть на звёзды. Город скоро закончился, и в права вступило однообразие пейзажа: поле, поле, поле, дерево, поле.

— Зайдём в придорожную таверну? — сказал Леопольд, весело кивнув в сторону покосившегося деревянного домика.

Светало, небо розовело. Из окон таверны доносились редкие пьяные выкрики.

Эмеральд поёжилась.

— Я думала, нам времени терять нельзя, — сказала она.

— Для таверны — хоть всю жизнь! Перекусим, а там в путь. О, вот и он.

Всю дорогу Леопольд насвистывал трёхнотный призывный мотивчик. Появившаяся в утренне-ночном небе птица спустилась к ним и села хозяину на плечо. Один глаз Агат скосил на Эмеральд.

— Привет, Агат. Помнишь меня?

— Я верю, что у него отменная память, — сказал Леопольд. — Агат, дружочек, подождёшь ещё немного? Мы с тётей Эмеральд заморим червячка, понимаешь, да?

— Я не тётя!

— Мы с фройляйн Эмеральд, — поправился Леопольд. — Кстати, меня, чтоб было короче, можешь звать Польдо. Кубочек светлого и яичницу! — с порога скомандовал он трактирщику.

— А мне чашку чая и что-нибудь овощное, — робко ответила Эмеральд на выжидающий взгляд хозяина.

Агат за окном негромко каркнул. Небо посветлело ещё чуть-чуть.

Народу в зале было немного — человек пять, трое из которых спали. Усатый крестьянин время от времени пытался затянуть песню, а другой бодрствующий гипнотизировал стеклянный кубочек стеклянным же взором. За барной стойкой полненькая молодая хозяйка протирала стаканы своим когда-то белоснежным передником.

Позавтракав, они отправились в далёкий, трудный, изнуряющий путь. Долгое время не попадались ни дома, ни деревья, ни люди, ни птицы. Замёрзшая грязь, серое небо и умирающие колосья на полях — вот и всё, что могло радовать глаз.

* * *

— Я хочу пить, — сказала Эмеральд, остановившись посреди дороги.

Леопольд достал из чемоданчика флягу и потряс ею.

— Пусто. Потерпи немного.

— А печенье осталось? Или яблоки.

Леопольд покачал головой.

— Нет ничего. Но мы скоро придём.

— Не скоро, — сказала Эмеральд и всхлипнула.

Спустя полчаса она снова заговорила:

— Я хочу в туалет.

— Конечно. Я отвернусь.

Кругом — голое поле. Эмеральд запунцовела.

— Я так не могу.

Леопольд пожал плечами.

— Пейзаж вряд ли изменится.

Эмеральд колебалась.

— Тогда, пожалуйста, не смотри, — наконец сказала она.

Преодолевая острое чувство стыда, Эмеральд отбежала. "Быстрее бы кончилось, быстрее бы кончилось, ужасный, ужасный, ужасный миг", — шептала она сама себе.

Через некоторое время сосредоточенного, молчаливого пути Эмеральд остановилась.

— Я не могу.

— Идти? — переспросил Польдо. — Идти надо, а то замерзнешь.

— Как мы будем спать? Не в поле же?

— Придумаем что-нибудь. Иди и ни о чем не тревожься.

— А ты раньше как ночевал?

— Как придется, — ответил он, отвернувшись.

— Я не могу так! — что есть силы закричала Эмеральд.

— Вернёшься? — спокойно спросил Польдо.

Каркнула пролетевшая мимо ворона.

— Мы замерзнем насмерть! — снова крикнула Эмеральд, приготовившись плакать.

— Не думаю. Но ты можешь вернуться. Если спать не будешь, к полудню следующего дня окажешься в черте Квиткапиталя. А мне назад нельзя.

— Из-за Бэббита?

— В том числе. Но главное — я сказал себе, что ни за что не поверну назад. Циннамон Циркус, прекраснейший, сияющий своим великолепием, ждёт меня!

— Он в противоположной стороне.

— Да. Что ж, придётся идти окольным путём. Назад нельзя. Зуб даю, если вернусь, войт и компания тут же арестуют меня.

— Что? — удивилась Эмеральд. — Они знали, что ты вор?

— Знали, конечно. Думаю, они телеграфировали в Атбатство, чтобы меня схватили, едва я миную пограничный столб. А если я приведу ещё и Бэббита, они сцапают двоих одной сетью! Здесь такое не провернуть, потому и выпустили меня. Рисковый ход, но обдуманный.

— И что теперь делать?

— Для начала — доберёмся к устроителю самоубийств. Он вне закона так же, как и я. А потом посмотрим. Сражаться с Бэббитом я не хочу: это лишнее и ненужное препятствие на пути к мечте. Но если он имеет серьёзные намерения касательно меня, я легко обведу его вокруг пальца.

"Самоуверенный!" — с гордостью подумала Эмеральд.

— Хотя с герцогом я, пожалуй, не рискнул бы тягаться в ловкости, — подумав, прибавил Леопольд. — Он тоже играет нечестно, но гораздо грубее, чем я.

— Кто вообще такой герцог Кадабрский? Говорят, он чёрный маг.

Эмеральд изо всех сил старалась поддержать интересный разговор: это спасало от холода, голода и тоски.

— Да нет, до чёрного мага ему далеко. Так, алхимик-любитель.

— Что это значит?

— Алхимик? Ты не знаешь, кто это?.. О, мой дедушка был немножко алхимик. Но больше астроном. У него был огромный такой телескоп, латунный. Глаз, который смотрит пря-я-мо в небо, представляешь? И всякая резьба на поверхности. Солнце, луны, звёздочки шестиугольные, восьмиугольные... Очень красивый был телескоп. Да он и сейчас есть. Да я и не про телескоп говорю, так ведь? В общем, герцог Кадабрский мечтает найти зелье, или камень особый, или ещё что, для превращения одних веществ в другие. Лучше всего в золото. Но ему не хватает для этого... Не знаю, чего не хватает, азарта, что ли. Любви к жизни. И ещё он мистик. Верит во всякую чушь. Белый кролик — очередной его заскок, видимо, потому и послал Бирдроттена на поиски. Вот и всё

— Ты смог бы стать алхимиком? Тебе ведь хватает — как ты сказал — азарта, да?

— Я жизнь люблю, очень. Но мне это не нужно — превращать всё вокруг в золото, — сказал Леопольд. — Ты же понимаешь, я граблю, потому что иначе мне не добраться до чудеснейшего, прекраснейшего Циннамон Циркуса!

— Зачем ты украл приданое Блювелль? — вдруг с горечью спросила Эмеральд.

— Приданое отлично сбывается. Это во-первых. А во-вторых, я хотел дать ей шанс изменить свою жизнь. Не вести хозяйство в доме хмурого деревенщины, а поглядеть мир, например... Ну да, я был подростком, мне хотелось восстать против устоев! Я мечтал быть спасителем и бунтарём.

Леопольд засмеялся.

— Ты остался таким же, — серьёзно сказала Эмеральд.

— Может быть, может быть, — беззаботно пропел он, пожав плечами. — А это плохо?

— Где мы заночуем? — спросила Эмеральд со слезами на глазах.

Вспомнила о насущном.

Темнело. Хотелось есть и пить. Ноги совсем закоченели, а лицо горело — от ветра.

Некоторое время они шли молча. Леопольд не соизволил ответить на вопрос о пристанище. Настроение Эмеральд портилось и портилось.

— Вон дерево, — сказала она, сумев разглядеть чёрный силуэт в подступающей тьме. — Я иду туда. Посижу, отдохну немного.

— Зачем же немного? — удивлённо отозвался Леопольд. — Это же дерево! Разожжём костёр, зароемся в опавшие листья — ну точно как дома на пуховых перинах!

Эмеральд слушала и не смахивала слёзы, появившиеся с новым порывом ветра.

Они подошли к широкоствольному дубу и уселись у его корней. Агат примостился над ними на ветке.

— Ужасно, — произнесла Эмеральд.

И надолго замолчала.

Леопольд сам разжёг костёр, собрал сухих листьев и сделал из них мягкую горочку. Потом сел рядом с Эмеральд. Нужно было поговорить. Глядя в огонь (пламя — почти цвет его глаз), Леопольд произнёс:

— Я ошибся в тебе. Не годишься ты в ассистентки. Слишком уж мрачная.

— А я ошиблась в тебе, — огрызнулась Эмеральд. — В твоей жизни. Нет ни единого повода для радости.

— Повода, — с усмешкой, едва слышно повторил Леопольд. — Я сам себе повод.

— Назад я не вернусь,— сказала Эмеральд, глотая слёзы.

Леопольд глядел в огонь, потом в чёрное небо (в глазах — яркие пятна), не на неё.

— Эй! Помни, что это ты перевернул мою жизнь! Я могла бы остаться в Квитплаце!

— И прозябать, — спокойно сказал он.

— Да! — крикнула Эмеральд, вытирая слёзы кулачками. — И не знала бы, что прозябаю! Жить тихо, скучно и безмятежно. Но ты!..

Он повернулся к ней. Глаза его были красными, как чай. Ненависть. В них — ненависть.

Эмеральд отпрянула. Неужели он может так смотреть? Польдо, Солнце?

Он моргнул, опустил голову и уставился в землю. Сам испугался.

— Я остаюсь, — тихо сказала Эмеральд. — Мне нет пути назад, и т-ты это знаешь, — она всхлипнула. — Не ассистенткой, так продавщицей. Во-воздушных шариков.

Он улыбнулся, глядя на опавшие листья.

— Шарики, точно, — ласково сказал Польдо. — Без них в цирке не обойтись.

Медленно, осторожно перевёл взгляд на неё. Доброта. Весь облик — доброта. Гроза прошла.

— Не смотри больше так, — пробормотала Эмеральд, когда они засыпали.

* * *

На следующий день было полегче. Костёр согрел. Голод приутих с утра. Эмеральд выспалась, после вчерашней бури чувствовала себя почему-то легко и спокойно. Польдо это так сказал, не со зла, она же знает. Она важна для Польдо.

— Ты сегодня улыбаешься, — заметил тот, накидывая на себя плащ, вместе с листьями служивший им одеялом. — Прости за вчерашнее.

— Простила, — ответила Эмеральд и глубоко вдохнула свежий осенний воздух.

А затем, как говорится, долго ли шли, коротко... Скорее долго. Перекусывали в редко попадающихся тавернах, однажды в одной из них даже заночевали. Польдо останавливал редких крестьян и, пока те глазели на птицу, предсказывающую будущее по бумажкам из шляпы, грабил их тележки. Эмеральд сначала в этом не участвовала, наблюдала со стороны. Потом держала шляпу, чтобы Агату было удобнее предсказывать. А пару раз, пока Леопольд показывал карточные фокусы, запускала руку под грубую холстину, которой накрывают тележки. Доставала яблоки, или морковку, или картофелину. Но такое было лишь пару раз, когда становилось совсем голодно.

Они не заметят, рассуждала Эмеральд, пропажу одного-двух яблочек. А нам надо, очень надо. Мы ведь хотим попасть в Циннамон Циркус — прекраснейший из прекраснейших, туда, где работают родители Польдо, туда, где тепло и солнечно и где нет ни Бэббита Бирдроттена, ни герцога Кадабрского.

— Думаю, уже скоро, — заметил Леопольд как-то утром. — Смотри: погода меняется. Замечательно, правда?

Небо чуть впереди было не тёмно-, а светло-серого цвета, даже походившего на белый. Да и замёрзшая грязь была здесь как-то покрасивее. Настроение Эмеральд поднялось, и весь оставшийся путь она беззаботно расспрашивала Польдо о его прошлом и об их будущем. Мало узнала о первом, зато очень-очень много — о втором. И так они, успокоенные мечтами, всё ближе и ближе подбирались к устроителю самоубийств.

Дом, куда они держали путь, в самом деле находился на границе с Атбатством: чёрно-жёлтый столб с двумя стрелочками-указателями был виден со двора и из окон жилья устроителя самоубийств. Простая хатка стояла в чистом поле, но не далеко от хвойного леса, где росли пышные ели и худые, как скелеты, сосны.

От леса к хатке вела узкая земляная тропа. Эмеральд и Леопольд шли гуськом, Леопольд — впереди. Деревянная неокрашенная калитка скрипнула, впуская их во двор, где бегали цыплята и в корытце чавкали поросята. Дул сильный и резкий ветер — хотелось поскорее в тепло.

Хозяин вышел встречать прямо на крыльцо, услышав хриплый басистый лай цепного пса. Собачья будка стояла слева от крыльца и служила обиталищем крупному чёрно-серому дворняге с большими, стоящими торчком ушами и острыми желтыми клыками. Устроитель самоубийств небрежно махнул рукой, и пёс тут же умолк, зевнул и лёг, положив голову на жёсткие лапы.

— Здравствуйте! — сказал Леопольд и улыбнулся.

— Здра-а-авствуйте, — протянул в ответ хозяин, внимательно и снисходительно разглядывая гостей.

— Мы здесь по просьбе войта Квиткапиталя, — сказал Леопольд.

Эмеральд робко выглядывала из-за его плеча.

— Знаю-знаю, — тем же тоном презрительного превосходства ответил устроитель самоубийств. — Проходите в гостиную, гости дорогие.

Из тёмного коридора они попали в комнату с пожелтевшими обоями. В центре стоял круглый стол, застеленный тяжёлой красной скатертью с белой вязаной накидкой сверху. Старинный сервант и дубовый шкаф прикрывали две противоположные стены. У третьей стоял чайный столик, над которым висели декоративные тарелочки. Окно было одно, и его в любой момент готовы были прикрыть тёмно-красные гардины, пока что неспущенные.

Устроитель самоубийств сел в кресло рядом со шкафом: это позволило укрыться в тёмном уголке. Эмеральд и Леопольду хозяин кивнул на стулья рядом со столом в центре. Они сели на простые жёсткие сиденья.

— Вы ведь позволите остаться у вас на некоторое время? — спросил Леопольд.

Эмеральд видела, что он волнуется: почти не улыбается, голос чуть заметно дрожит.

Устроитель самоубийств, как только сел и закинул ногу за ногу, принялся набивать трубку. Он был в клетчатом песчано-буром костюме. Нестройный, с брюшком. Очень большие серые глаза, немного навыкате, и лицо, как ни странно, худое.

— Ну-с, — сказал он, немного помолчав, — давайте знакомиться. Меня звать мастер Лецтмедцин.

Он сделал выжидательную паузу.

— Эмеральд.

— Леопольд.

— Так вот, Эмеральд и Леопольд (он произнёс оба имени с ударением на первый слог, и ни разу с тех пор не исправился), я получил просьбу насчёт вас. Я не подведу моего доброго, дорогого друга войта. Двери этого дома гостеприимно распахнуты для каждого, кто ищет подмоги. Я надеюсь только, вы не сочтёте за труд немного подсобить мне в хозяйстве.

— О, конечно, — ответила Эмеральд.

Мастер Лецтмедцин покачал ступнёй, обутой в добротную кожаную туфлю, мечтательно поглядел поверх голов собеседников и снова перевёл на них холодный взгляд.

— Будьте добры, дорогая, — обратился он к Эмеральд. — Возьмите на себя уборку дома. Готовлю я сам. А вы, молодой кудесник, помогите мне принимать страждущих.

— Как скажете, — быстро сказал Леопольд.

— Я отведу вам уголочек на чердаке. Там есть перегородка — почти как две комнаты. Довольны ли вы?

— Да, мастер, — ещё быстрее проговорил Леопольд. — Мы очень благодарны.

Они приподнялись, считая, что разговор окончен, но устроитель самоубийств не шевельнулся, покуривал трубку и холодно глядел в окно, на пасмурное тяжёлое небо.

— Фокусы, вот как, — вдруг сказал он. — Доброкачественные чудеса, добродушный кудесник. Можете демонстрировать их моим страждущим.

— Благодарю, — сдержанно отозвался Леопольд.

* * *

Когда приходили посетители, Эмеральд старалась мыть пол или вытирать пыль поближе к гостиной, чтобы всё слышать. Устроитель принимал с полудня до трёх, с трёх до шести занимался разработкой заказов, а с шести до восьми, когда сумерки уже опускались на этот мир, приводил свои сценарии в исполнение. Эмеральд так никогда и не увидела ни один из результатов его трудов (Леопольд присутствовал при самоубийствах несколько раз), но выслушивать слёзные просьбы посетителей ей было весьма любопытно.

Леопольд старался всячески избежать приёмов устроителя, но тот упорно настаивал на том, чтобы посетителям демонстрировались фокусы. Сдержанно и любезно Леопольд дарил своё искусство без пяти минут мертвецам.

Обычно приём происходил так. Разорившийся купец/безответно влюблённый/обесчещенная беременная девушка/уставший от жизни старик приходили в гостиную и садились за стол, а устроитель из тени в углу внимательно слушал их жалобы, сложив на коленях руки одна на одной и почти не шевелясь.

— Я желаю, чтобы дома не беспокоились/ Долги не должны перейти к наследникам/ пусть мой прах развеют по реке/ он должен увидеть меня мёртвую и понять, насколько я красива, — говорили посетители.

Мастер Лецтмедцин слушал не перебивая и не отводя взгляда от исхудавшего/морщинистого/пылающего гневом лица. Когда сидящий за столом выговаривался и переводил дух, мастер начинал вежливо предлагать всевозможные способы самоубийств:

— Прекрасное снотворное, вы уйдёте в лес и не вернётесь, а тело ваше растерзают волки/ в белом платье вы лежите на пороге его дома, закоченевшая и прекрасная/ ваше зверски истерзанное тело будет найдено на большой дороге, и, поскольку смерть явно была насильственной, ваши долги будут аннулированы в знак сочувствия семье/ вы сгорите быстро, войдя в ярко пылающий костёр — и так далее.

В конце беседы устроитель самоубийств вежливо спрашивал, не отказывается ли посетитель от своего решения. Чаще всего не отступали. Тогда мастер Лецтмедцин давал просителям бутылочку с грязно-зелёной жидкостью — для храбрости, обещал продумать детали и на следующий день привести план в исполнение.

Давая посетителям время на размышления (после вопроса: "Является ли ваше решение умереть окончательным и не подлежащим пересмотру?"), мастер приглашал Леопольда, который всё это время подслушивал за дверью. Леопольд показывал трюки, улыбался как мог и в конце говорил: "Спасибо за внимание. Удачного дня".

Недостатка в клиентах не было. После приёмных часов устроитель запирался в своём кабинете — иногда с Леопольдом.

— Добрый подмастерье дивные идеи подаёт, — говорил на этот счёт мастер: Леопольд порой придумывал простые механизмы, помогающие при том или ином способе самоубийства.

Если устроитель не звал Леопольда в кабинет, последний куда-то исчезал. Эмеральд он с собой не брал. Они вообще мало разговаривали, пока жили у суицидмейстера. Эмеральд чувствовала себя очень одинокой. Что чувствовал Леопольд, невозможно было представить. Он возвращался к шести, чтобы помочь устроителю, а в восемь мог опять пропасть. Эмеральд ждала его — точнее, пыталась. Иногда он возвращался глубокой ночью или даже к рассвету. Эмеральд подозревала, что он грабит крестьян из ближайших деревень. А может, занимается чем и похуже.

Эмеральд с тоской вспоминала жизнь в Квиткапитале у фрау, и даже страшное слово "прозябание" не помогало. Чем "прозябание-там" отличается от "прозябания-тут"? Тем, что здесь жить пострашнее, чем прозябать. Границы между миром живых и пристанищем мёртвых казались Эмеральд едва ощутимыми. Здесь были сумерки, вечные сумерки, и серые тени, и неподвижные холодные глаза мастера Лецтмедцина. Думать страшно — лучше превратиться в ожившего автоматона: убирать изо дня в день, мыть, чистить, есть, спать — да и всё.

* * *

Как-то Эмеральд сидела за столом в гостиной и ела крупные темно-красные яблоки. Кроме неё, в доме не было ни души. Но вдруг хлопнула дверь, и вскоре появился на пороге Леопольд. Посмотрел внимательно на Эмеральд, сел напротив неё, вновь направил пристальный взгляд прямо ей в душу и сказал:

— Пора бежать. Этой ночью.

Эмеральд раскрыла от удивления ротик, и кусочки почти пережёванного яблока чуть не вывалились на белую вязаную скатерть.

— Будь готова, не ложись спать. Когда три раза каркнет Агат, выбирайся из дому. Через дверь, если не боишься разбудить мастера. Но лучше выбирайся из окна на козырёк под чердаком, а оттуда прыгай, там невысоко. Верхом ездить умеешь?

Эмеральд что есть силы вытаращила глаза.

— Не приходилось, — пискнула она, проглотив, наконец, яблоко.

— Значит, одна лошадь, а не две, — покивал сам себе Леопольд.

— Ты украдёшь лошадь? — спросила Эмеральд.

Она очень старалась, но скрыть изумление и ужас не смогла и всё больше чувствовала себя дурочкой.

— Я присмотрел тут одну неподалёку, — тихо и внятно ответил Леопольд, разглядывая вязаные узоры скатерти. — Белая, как снег, порывистая, как пламя. И уж привыкла ко мне. Нетрудно будет, думаю.

Увести лошадь из стойла — это уже похлеще, чем дешёвые каменья из старого сундучка воровать, подумала Эмеральд. Это конокрадство.

— Её хозяин умер пару дней назад, — сказал Леопольд. — А хозяйке она будет втяготу.

Эмеральд вспомнила невысокого бородатого мужичка в длинной дублёнке, который проиграл целую кучу смолгольдов в кабачке неподалёку, и не кому-нибудь, а подданному герцога Кадабрского.

— Ты не можешь этого знать, — покачала она головой. — Не можешь знать наверняка.

— Да, — сказал Польдо. — Что есть, то есть. Ты со мной? Или хочешь остаться? Работа несложная, тишь да гладь.

Вопрос очень обидел Эмеральд — до слёз.

— Только от тиши да глади помереть хочется, — прогнусавила она.

Леопольд легонько хлопнул ладошкой по столу и поднялся. Ступени крыльца заскрипели под ногами хозяина.

— Значит, всё поняла, — сказал Польдо. — Действуй, как договаривались.

* * *

Побег удался. Эмеральд, сна у которой не было ни в одном глазу, неслышно открыла окошко, лишь только различила взмах крыльев в ночи. Когда Агат каркнул три раза, она уже стояла на козырьке и оглядывала местность.

Вчера выпал снег, резал глаза. Вдали видна деревушка, и не все окна черны. Зато лес тёмен и небо беспросветно и глубоко. Пустыня, жмущиеся друг к другу домики и небо. Немного белого, совсем мало жёлтенького света и чёрный, летящий ввысь, в бесконечность. Белизна, белизна, чернота, желтизна, чернота, чернота, чернота.

И всё это вместе резало душу, словно ниткой тянулось через дырочки в сердце. Судьба, тоска, воля — три слова, пришедшие тогда на ум Эмеральд. Тот миг надолго запомнится ей, быть может, на всю жизнь. А то чувство — то чувство не исчезнет никогда.

Внизу показался Леопольд. Лошадь под ним была и правда как снег, а может, и белее. Пару раз она фыркнула, но в целом вела себя подобающе для ситуации. Леопольд стащил и седло, и уздечку, и намордник — словом, всю упряжь. Умудрился оседлать лошадь — или сделал это заранее, зная, что хозяйка нечасто в стойло заглядывает? Эмеральд не спрашивала.

Леопольд помог ей забраться, потом залез сам, велел Эмеральд крепко держаться за поводья, а сам легонько тронул их — лошадь тут же тронулась. Чувствовала сильного наездника. А может, рада была размяться.

Агат, сливающийся с небом, летел над ними, сливающимися со снегом. Кордон герцога Атбатского, славящийся своей лояльностью, пропустил их без лишних слов. Лица знакомые, жили под крылышком суицидмейстера. Молоденькие да миленькие — от таких угрозы не жди. А если ошиблись солдаты, внутренняя полиция герцога уж точно разберётся, кто есть кто.

Ещё до рассвета четвёрка людей и зверей достигла ближайшего к границе города — Фидельклостера.

— Герцогова печать — вот что нужно двум странствующим. С ней никакие войты, никакие алхимики не страшны!

— Откуда ты знаешь? — спросила Эмеральд.

— От дедушки. Он был астроном — я говорил? — и, хоть жил на землях Кадабрафилда, сумел устроиться под крылышком славного герцога Атбатского. Никто дедушку тронуть не посмел!

— И как раздобыть печать?

Удушающая серость мастера Лецтмедцина осталась позади, и прилив бодрости окатил Эмеральд. Раскрасневшаяся и уже привыкшая к езде, она смотрела на каменные домики с островерхими черепитчатыми крышами, запорошенные чистым снежком. Снегопад окутывал этот город завесой сказочности — совсем как на открытках мастера Траумсона.

— Поедем в особое место и возьмём разрешение на демонстрацию фокусов, — деловито заговорил Польдо. — Смотри, стойла для лошадей. Оставим Алмаза здесь?

— Нужны деньги, — ответила Эмеральд, наблюдая, как толстяк купец расплачивается с хозяином временных конюшен.

— Пока есть.

Под суровым взглядом Эмеральд Польдо пояснил:

— В той деревне, что рядом с устроителем, крестьяне прямо-таки не знают, куда деваться от богатства. Их распирает! А я немножко помог. Чуть-чуть тому, чуть-чуть другому. Нам ведь нужно купить тёплые вещи. С зимой не шутят.

Эмеральд не возражала. Они оставили белоснежного Алмаза в стойле и пошли куда глаза глядят. То есть, это для Эмеральд — куда глаза глядят, а Польдо, по-видимому, пункт назначения был прекрасно известен.

— Я читал дедушкин дневник, — бормотал Леопольд, пока они слонялись от одной узкой улочки к другой (Эмеральд касалась заледенелых камней на стенах и испытывала от этого неизъяснимое удовольствие). — Высокая башня, флюгер-гномик, под крышей — огромные часы. Как же она называлась-то? Башня правосудия?

Над ними трескотня, точно от телеграфа, — стайка грачей промелькнула стрелой. Леопольд остановился, поглядел в небо, сбился с мысли. Снежинки попадали ему в глаза, заставляя часто моргать — смешно.

— Ярмарка! — вскрикнула Эмеральд, когда они вышли на просторную чистую площадь.

Разноцветные шатры, прилавки ломятся — сыр, колбаса, с пылу с жару лепёшки (рядом — походные печки), краснощёкие торговки, улыбающиеся мальчики со съехавшими набок шапками, балалаечники в нелепых костюмах (одна большая заплатка из сотен маленьких), шуты в пёстрых колпаках чуть не до земли, и где-то вдали — бубен, и задорный свист, распугивающий птиц, и громкие хмельные выкрики. У Эмеральд глаза разгорелись: вспомнила беззаботные деньки у фрау Гесс, когда сама стояла за прилавком.

— Побудешь здесь? — спросил Леопольд, глядя на её сияющее лицо. — Я сам найду дорогу к башне. Вон она, кажется, видна.

— Ага.

Ноги уже сами несли Эмеральд к бубенцам, дуракам и запаху пышных булочек.

— Может, тут шубы да шапки продаются, — крикнул ей вдогонку Леопольд, — присмотри нам что-нибудь!

Она помахала мешочком со смолгольдами, который немного ранее был оставлен ей на хранение.

* * *

Эмеральд бродила меж торговых рядов и вдруг наткнулась на прелесть невиданной красы: на зелёной бархатной ткани сияли драгоценные каменья, да какие! Изумрудная брошка-лягушка с рубиновыми глазами, серебряная подвеска — ни дать ни взять свет луны безоблачной ночью, браслет с кошачьим глазом, прекрасная камея на белом агате с филигранно вылепленной женской головкой. У Эмеральд дух захватило от всего этого. И сразу — по ассоциации со всем прекрасным — воспоминание о мастере Траумсоне и его гостинице, сказках о далёких путешествиях и потрясающих всякое воображение землях. Эмеральд с трудом подняла глаза, чтобы полюбоваться не только украшениями, но и тем, кто их создал. (То, без сомнения, человек-солнце, человек-полубог, затмевающий собой всё сущее, ползающее, бегающее и летающее).

Молодой ювелир, державший в руке прекрасные часы на цепочке, встретил улыбку Эмеральд ясным, добрым, искренним взором. Худоват, прыщеват, но в целом миленький — темнобровый шатен с глубокими карими глазами.

Только разве это творец?

Эмеральд продолжала улыбаться. Не слишком красив, но его сияющие дети полностью прощают ему эту вину. Неловок — его серебряные кольца — чистейшая грация. Смущается — его топазовые перстни кричат за него.

— Выбрали что-то? — спросил он вежливо.

Эмеральд вздохнула.

— Я, к сожалению, за другим пришла, — сказала она (и в мыслях отметила его голос — такой певучий и звонкий, как хорошо натянутая струна).

Ювелир продолжал улыбаться.

— Это...это же вы сделали? — спросила Эмеральд, снова не в силах оторвать взгляда от сверкающих совершенств.

— Да, всё я, — ответил он, слегка наклонив голову (ваш покорный слуга).

— Очень красиво, — прошептала она.

— Благодарю.

Эмеральд до смерти хотелось продолжить разговор. Видимо, единственный способ — купить что-нибудь.

— Вот эта лягушка, — протянула указательный пальчик Эмеральд. — Она по какой цене?

— Двенадцать смолгольдов.

"У меня только семь", — подумала Эмеральд и покраснела.

— Прекрасно подходит к платьям на выход, — начал ювелир, видя нерешительность покупательницы (и только усугубляя её смущение). — Видели бы вы, как она сияет под лучами солнца! И, конечно, особенно подходит рождённым в год изумруда. И вообще всем, конечно. А на такой прелестной мадемуазель, как вы, брошь будет смотреться шикарно, дорогая...

— Эмеральд, — поспешила ответить "дорогая".

— Так вы изумрудного года! — всплеснул руками ювелир. — Знаете, а ведь я тоже. Потому делал эту брошку с особенным трепетом. Вложил в неё себя, очень много себя...

Ювелир запнулся, взглянул на Эмеральд, кашлянул и сказал:

— А знаете что? Я уступлю вам её за полцены. Если... Если вы согласитесь прогуляться со мной. Кхм.

"Кажется, я понравилась ему", — подумалось Эмеральд.

Ещё ни разу не замечала она внимания со стороны противоположного пола.

— Да, — сказала она, — давайте. Я приезжая и... Может быть, вы покажете мне город?

Вроде бы, так заигрывали курортные красотки с красивыми постояльцами пышных отелей (в детстве Эмеральд тайком от родителей читала брошенные на чердаке амурные романы).

— Вы не здешняя? — почему-то обрадованно переспросил ювелир. — Уже нашли, где остановиться? Просто... В доме, где я снимаю квартиру, пустует прелестная светлая комнатка.

— О, — сказала Эмеральд, — это очень хорошая новость. Я поговорю с моим попутчиком.

При слове "попутчик" молодой ювелир будто уменьшился в росте.

— Моим товарищем, — добавила Эмеральд. — И будущим коллегой.

— Думаю, у нас найдётся место и для него, — сказал парень.

Эмеральд постаралась очаровательно улыбнуться ему.

— Встретимся у входа через час? — немного воспрянув, предложил ювелир.

Эмеральд кивнула.

— Забыл представиться, — смущённо произнёс ювелир. — Вермонтр.

— Очень приятно.

— И мне! — воскликнул тот и отвёл глаза. — Вы мне сразу понравились. Простите.

— До встречи, — сказала Эмеральд, так и сияя.

* * *

— Ты купила, что нужно?

— Нет, я иду на свидание!

Леопольд слегка нахмурился и спросил:

— Это как-нибудь поможет нам добраться до Цинамон Циркуса, прекраснейшего из строений земных?

Эмеральд обиделась.

— Ты можешь думать только об этом, да? О своей великой цели?

— А о чём же ещё? — пожал плечами Польдо.

— Надо наслаждаться мгновением! — выпалила Эмеральд, покраснев.

Эту фразу она подцепила из всё тех же чердачных книжек — большая часть её образования.

— Я вот... Меня раньше никогда не звали на свидания, — сказала она и покраснела ещё гуще. — Пока делать нечего, я хочу любоваться синим небом, и этим вот снегопадом, и музыкой, и солнышком, которое скоро выглянет!

По лицу Польдо было видно, что тот ничего не понял.

— Нечего делать? Это ещё что значит? У тебя было задание!

Эмеральд хотела было ответить погромче да позадиристей, но вдруг передумала и сказала спокойно:

— А ты не в духе.

— Это верно, — сказал Леопольд и тут же сник. — Разрешение так просто не даётся. Нужно прилюдно продемонстрировать свой талант. Я записался на завтра, на три часа пополудни.

— Ну и прекрасно, — ответила Эмеральд. — Потому что я нашла нам приют.

* * *

Свидание проходило не так интересно, как она рассчитывала. Они гуляли по городу, и Вермонтр показывал то то, то это. Только Эмеральд не интересовало, при каком герцоге была построена молельня или сколько камней и рабов ушло на замок князя Бизарского, троюродного дяди герцога Атбатского и сколько-то юродного дедушки герцога Кадабрского. Она хотела смотреть на Вермонтра и сравнивать творца с его творениями. Поэтому очень обрадовалась, когда юноша предложил выпить чаю в своей комнате: как известно, в уюте и тепле шанс узнать человека получше вырастает во много раз.

Леопольд уже занял одну из комнаток зелёненького домика вдовы Лайтбрайтер, а заодно успел купить тёплых вещей и провизии. Когда внизу послышались голоса (один из которых, звонкий и, кажется, счастливый, принадлежал Эмеральд), Леопольд вышел на лестничную площапдку, желая столкнуться с новоприбывшими.

— А вот и вы! — сказал он.

Ярко-жёлтые глаза блестели в темноте — настоящий кот.

— Польдо, — сказала Эмеральд, шедшая впереди, — это Вермонтр. Ювелир и хороший человек.

— Приятно, — сказал Леопольд и протянул руку невысокому юноше, прыщеватому и смущённому.

— Взаимно, — ответил Вермонтр, нежно пожав протянутую руку.

"Изящные повадки", — отметил Леопольд.

Вермонтр топтался на месте и поглядывал в сторону выбеленной недавно двери.

— Мы идём пить чай! — провозгласила Эмеральд.

Она казалась гораздо моложе своих лет — маленькая девочка, беззаботная и капризная.

— Хотите с нами, Леопольд? — спросил Вермонтр, надеясь на отрицательный ответ.

— Буду очень рад, — сказал Польдо, улыбаясь до ушей.

— Можно называть вас Лео? — поинтересовался Вермонтр, разливая гостям чай.

— Если хотите кратко, зовите меня Польдо. И нам стоит перейти на "ты", конечно же. Ни к чему церемонии.

Комнатка была совсем небольшая, ничем не загромождённая (Вермонтр снимал два помещения: спальню и мастерскую, ибо не мог отдыхать в пыли и беспорядке), с чистой скатертью на столе, салатовыми салфеточками и тарелочками на стенах. За окном начался снегопад, а здесь, внутри, было светло и уютно — словно Леопольд и Эмеральд попали в обитель чистоплотной старушки.

— Смелые вы люди, — начал Вермонтр подходящую для непринуждённого общения беседу. — Отправляться в столь трудное путешествие, да ещё в такое время! Я не смог бы, даже за мечтой всей жизни.

— Какое время? — спросила Эмеральд.

Она пила чёрный горячий чай мелкими глотками, наслаждаясь тем, что сидит между двумя интересными людьми и слушает интересный разговор. И, поскольку она единственная девушка, всё в этой комнате происходит исключительно ради неё, ведь так? И фарфоровая чашка, и сахарно-песочные печенюшки, и сосновый лес настенной тарелочки — все кричат: "Мы здесь ради тебя, милая, только ради тебя!" Отрадно было думать о таком.

— В опасное, — ответил Вермонтр на её вопрос. — Скоро будет война, это решено. Наш герцог идёт на Кадабрафилд.

Лицо Леопольда вытянулось.

— Война? — переспросил он. — Ты это наверняка знаешь?

И сожмурился, точно долька лимона в его чашке была кислее всех цитрусовых, какие он только пробовал.

— В будущем месяце, — уверенно сказал Вермонтр. — Границы закроют, провизию будут поставлять исключительно из Шарль-Лотского княжества.

— И привилегии от герцога Атбатского перестанут действовать на кадабрафилдских землях, — грустно-грустно сказал Леопольд.

Эмеральд стало жаль его.

— Мы ведь успеем до войны, да, Польдо?

— Постараемся. Всё равно я достану разрешение, — сказал Леопольд и ободряюще улыбнулся ей.

Вермонтр поразился тому, как филигранно играет эмоциями этот бродяга и шарлатан: от вселенской скорби до лучезарного солнца.

— Хотите посмотреть мастерскую? — спросил ювелир, когда третья чашка чая была выпита.

Эмеральд и Леопольд в такт кивнули. Вермонтр открыл маленькую дверь, находившуюся рядом с его кроватью, и галантным жестом пригласил войти в новую комнату. Тут уж царил сплошной хаос, такой, что мать Эмеральд непременно бы сравнила мастерскую с "хлевом свинячьим", Блювелль неподражаемо наморщила бы носик, а отчим соединил в одной фразе слова "скотина" и "блевотина", скрепив их смачным ругательством.

Шкатулки погребены под жемчужными морями, волны янтаря скрывали грубый деревянный стол, ноги запросто наступали на горстки зелёных и красных камней, разбросанных, по полу, как детские кубики. У противоположной от двери стены стоял стол с интсрументами, устеленный эскизами и неоконченными работами: бусами, браслетами, брошками. Круглое окошко да ещё керосинка на столе дарили тысячам неживых жучков-светлячков пронзительное сияние.

— Это ж сколько богатства! — прохрипела Эмеральд.

— Я не бедствую, — улыбнулся Вермонтр. — Обычно делаю работу на заказ. А заказывают люди, мягко говоря, не нищие.

Эмеральд подумала, что Польдо наверняка стащит что-нибудь, и задалась вопросом: а не сделать ли ей то же?

— На ярмарку я редко хожу, — продолжал Вермонтр, поглядывая на Эмеральд. — Не люблю шум и толкотню, да и кому я нужен там со своими побрякушками? Люди хлеба хотят. А я так иду, развеяться. Но я очень рад, что сегодня там побывал. Ведь я встретил тебя.

Он смотрел на Эмеральд, и та улыбнулась в ответ. И сказала:

— Да, сегодня очень хороший день.

Красть она не будет. Когда перед тобой краснеет от смущения молодой ювелир, хочется казаться порядочной. Ах, если бы он ещё сказал, что она красивее всех этих огней, вместе взятых!

— Смотрите! — сказал Леопольд, подняв с пола маленький прозрачный камушек. — Джиразоль! Это мой камень.

— Можешь забрать себе, — просто сказал Вермонтр.

— Да, — резюмировал Леопольд, когда они пришли в свою полупустую чердачную комнатку, — с правильными мужчинами знакомишься. Я проникся к нему таким уважением, что даже не стащил ничего. Может, передумаю. Брошку твою мы продадим в три раза дороже. Да и камешку применение найдётся.

Они улеглись на голом полу и накрылись одеялом, которое купил Леопольд.

— А ты ему понравилась, — раздался в темноте его голос. — Не хочешь остаться? Выйдешь замуж. Партия-то ох какая выгодная.

— Не сейчас, — сказала Эмеральд, у которой глаза слипались. — Вот погляжу на Циннамон Циркус, а там как пойдёт.

* * *

На другой день Леопольд отправился на выступление, взяв Эмеральд и Вермонтра с собой. Агат летел над ними, и хлопанье крыльев в морозной тишине звучало почему-то задорно.

Башня правосудия высилась над городом — круглое здание из тёмного кирпича. Снаружи — суровая и неприступная, словно само правосудие. А внутри — раскрепощённая, наполненная сладкими курениями, облаками лёгкого дыма, зависающими в воздухе, от которых кружится голова и глаза слипаются.

— Мода такая нынче, — пояснил Вермонтр, предусмотрительно запасшийся чистым носовым платком. — Вся знать курит благовония.

Они прорезали толпу, состоявшую как из разодетых аристократов и аристократок, так и из простых просителей. Была и третья группа людей: военные в сине-чёрной форме. По двое и по трое чётким армейским шагом проходили они из залы в залу. Вермонтр, видимо, был прав, что скоро начнётся война.

Из фойе троица (Агат остался снаружи) попала в залу выступлений. Здесь Леопольд должен был показать фокус, здесь стоял трон для наместника герцога, здесь шумели любопытные и негодовали выступающие, если кто-то нарушал порядок очереди. Леопольд оказался за чревовещателем с чёрным вороном в клетке и перед гадалкой, облачённой в пёстрые лохмотья.

Помещение было большим, с высоким потолком, летящими в небо колоннами и круглыми витражными окнами. Эмеральд здесь очень понравилось. Несмотря на обволакивающие со всех сторон курения, что мешали дышать и смотреть, Эмеральд сумела разглядеть и растительный узор на колоннах, и орнаментальную лепку на стенах. Но наместник и его трон оставались трудно различимыми пятнами — мешали дым и спины впереди стоящих.

— До чего же душно, — тихо сказала сама себе Эмеральд.

— Прогуляемся немного? — тут же с участием предложил Вермонтр.

Эмеральд без колебаний оставила Леопольда, пообещав вернуться к его выступлению.

Они с Вермонтром неспешно плыли вокруг башни, наслаждаясь пронзительной свежестью воздуха без удушливых ароматов.

Эмеральд рассказывала о Циннамон Циркусе, прекраснейшем в мире, и о Стране однокрылой бабочки, воздушной и тёплой, и о том, как будет она продавать воздушные шарики, а Польдо...

— Извини, пожалуйста, — перебил тут Вермонтр. — Я хотел бы уточнить. Все эти мечты — твои? Или ты идёшь за Леопольдом?

— Мои, конечно! — воскликнула Эмеральд. — Я четыре года думала обо всём этом. У нас... У нас с Польдо общие мечты.

— И ничто не может изменить твои планы?

— Ничто!

— А если бы я сказал, что ты мне очень понравилась и я хочу провести с тобой как можно больше времени?

Эмеральд задохнулась от неожиданности.

— Ну...я...освоюсь в Циннамон Циркусе и приеду к тебе. Или ты можешь идти с нами.

Вермонтр смотрел себе под ноги.

— Я не могу с вами, — пробормотал он. — Пойду добровольцем на войну.

— Тогда встретимся в мирное время, — подумав, сказала Эмеральд. — Если захочешь.

— Захочу, конечно! Ты мне очень понравилась, — повторил молодой человек.

Эмеральд неловко было гулять с ним наедине. Вскоре они вернулись к Леопольду.

Наместник, видимо, выдавал разрешения всем, кто выступал. Воздух казался ещё более приторным. Людей прибавилось, по большей части за счёт бездельников-зевак. Временами в поле зрения возникали военные. Иногда к трону герцога подходил маршал — седой статный мужчина с золотой брошью на левой стороне пронзительно-синего мундира. Брошь — миниатюрное копьё — символизировала меткость решений и точность действий атбатской армии.

— Мой наставник делал эту брошь, — сказал Вермонтр, который и обратил внимание своих спутников на форму маршала. — А потом погиб в военном походе. Геройски. Знаете, кто был его врагом? Портретист герцога Кадабрского.

— А ты себе кого хочешь во враги? — спросила Эмеральд.

— Музыканта или поэта. Хочу посмотреть, каковы они в бою.

Леопольд их не понимал.

— Разве ты сражаешься с кем-то конкретным? Я думал, война — это стихийное убийство.

— Да ты словно из позапрошлого века! — оживился вдруг Вермонтр. — Сейчас война — это большая дуэль. Наш герцог сам придумал это. Он обожает всякие новшества. Хорошо, что герцог Кадабрский принял новые правила. Беспорядочное кровавое месиво не нравится им обоим.

— Потому что это скучно и некрасиво? — догадалась Эмеральд.

— Именно. Дуэль — это эстетично.

— И можно самому выбирать врага? — удивлялся Леопольд.

Выступления длились недолго, он начинал нервничать, ведь никогда ещё не доводилось ему выступать перед кем-то значительнее бюргера. Разговор о дуэли был спасительным омутом, в который Польдо и бросился. Так думала Эмеральд, не спуская со спутника глаз.

— Можно так, но имей в виду: враг может отказаться. Лучше всего подать прошение о дуэли отделу Чара Атбатского. Они там и занимаются подборкой врагов. Хотите посмотреть на моё? — Вермонтр извлёк из внутреннего кармана пальто сложённую вчетверо бумажку. — Раз уж мы здесь, я решил воспользоваться случаем и сходить в отдел. Он на втором этаже.

Прошение было написано фиолетовыми чернилами, без клякс, но почерк оказался не ахти: буквы расползлись и перемешались.

"Полковнику Чару Атбатскому. Фидельклостер, зима, 3-й год от взятия Кадабрвилля (нынешнего Атбатвилля).

Я, Вермонтр Атбатский, ювелир двадцати четырёх лет от роду, покорнейше прошу о позволении вступить в ряды атбатской несокрушимой армии. Вижу себя аккуратным, исполнительным, отвественным. Клянусь бесстрашно исполнить долг воина. Клянусь ненавидеть врага всем сердцем и служить Атбатству до самой смерти. Да выживет на дуэли только один!"

— У тебя в слове "ответственный" пропущена буква "т", — сказал Леопольд.

— А ты пошёл бы на дуэль? — спросила его Эмеральд.

Ей стало обидно за ошибку Вермонтра, но приятно, что Польдо победил в каком-то неведомом состязании между ними.

— Конечно, — глаза Леопольда полыхнули красным пламенем. — Это ух как весело!

— И кого бы хотел себе врагом? Бэббита?

— Нет, конечно. Бэббит — мелкая сошка. Пойди я на войну, я стал бы напротив герцога Кадабрского!

Эмеральд искоса глянула на него: не слишком ли заврался?

— Это невозможно, — ответил Вермонтр. — Герцоги и маршалы не участвут в дуэлях. Иначе война кончилась бы слишком быстро. А чем им ещё развлекаться?

— Алхимией, например, — осторожно произнесла Эмеральд.

— Разве от неё есть толк? Это временная игра в величие, она быстро наскучит вашему герцогу. А войну можно вести вечно, она не надоест.

— Алхимия даёт плоды, — сказал Леопольд. Ворон чревовещателя уже вовсю голосил. Леопольду выступать следующим. — Просто не все могут собрать урожай.

Тут он отвернулся от Эмеральд с Вермонтром, чтобы собраться с силами. Собеседники поняли это. Минута перед выступлением прошла в похоронном молчании. Сердце Эмеральд билось равномерно и быстро. Она не боялась за Польдо: провал не по его части. И всё же, и всё же, публика, тысячи глаз...

Чревовещатель поклонился, раздались жидкие аплодисменты. Тут же, безо всяких объявлений, вышел Леопольд. Стал перед троном, вытянувшись стрункой, поклонился чуть не до земли, гибко, грациозно и уверенно.

"Откуда такие манеры?" — конечно, подумалось Эмеральд.

Трюки были все ей знакомы. Карты, пёстрые платочки, монетки, верный Агат, эффектно влетевший в залу через приоткрытое окно. Тучный жирноволосый мужчина, кажется, подрёмывал на своём наместническеом троне, а его статная стареющая супруга глядела куда-то в толпу зевак. Эмеральд проследила за её взглядом: ничего интересного. Разве что из простолюдского моря вдруг высунулась светленькая головка хорошенькой молодой девушки. Незнакомка, радостно и мило улыбаясь, помахала Вермонтру. В ответ тот улыбнулся и слегка пошевелил рукой.

— Знакомая? — спросила Эмеральд.

— Да-а, — сказал Вермонтр. — Эншант, моя одна... Дочь моего наставника, в общем.

Леопольд сиял, освещая залу. Аплодисментов ему досталось гораздо больше, чем чревовещателю, и это было справедливо, разумеется.

Сердце немного успокоилось, но его кольнуло, а потом и защемило. Эмеральд старалась не смотреть влево, где обитала Эншант.

— Печать у нас в кармане! — объявил довольный Польдо.

Улыбка до ушей, красно-жёлтые глаза сверкают безумием успеха.

— Куда теперь? — спросила Эмеральд, улыбаясь (улыбка получилась кривой и пугающей).

— В отдел выдачи печатей на втором этаже. А потом — прочь отсюда!

— Так быстро уезжаете? — спросил сникший Вермонтр, пока они в туманном озере плыли на второй этаж.

— Быстрее уедем — быстрее приедем, — не очень уверенно отозвалась Эмеральд.

— Мы ведь ещё увидимся, правда?

Леопольд резко затормозил, и вопрос остался без ответа.

Из клубов благовоний вырисовался стол, а за ним — похожая на жабу женщина.

— Дату выступления и род представления, — сказала она.

— Сегодня и фокусы, — ответил Леопольд. — Только что. Две минуты назад.

Эмеральд думала, сейчас жаба скажет, что так быстро печати не выдаются. Но Леопольд уже заполучил заветный свиточек с сочным ярко-жёлтым штампом.

— Вы ведь в курсе?.. Начнётся война — печать станет бесполезной, — предупредила жаба.

Голос у неё был скрипучий и низкий.

— Да-да, благодарю вас тысячу раз, прекрасная фройляйн, то есть, мадемуазель, — сказал Польдо, и они поспешили убраться из этой обители тумана.

* * *

— Пойду за Агатом. А ты, пожалуйста, забери наши скудные пожитки. Встречаемся у выхода в город. Вермонтр, ты ведь поможешь ей дотащить чемодан? Вот и славно. Не задерживайся.

Польдо сдуло вихрем, и Эмеральд осталась наедине с Вермонтром.

Тот не счёл нужным прятать свою грусть.

— Ты не ответила, увидимся мы или нет, — сказал он.

— А как же Эншант?

— Кто? Я разлюбил её давным-давно...

— Любил, — отозвалась Эмеральд.

— Когда-то. Ни грамма чувства не осталось к ней, клянусь! Я ведь повстречал тебя. Прости, пожалуйста.

— За что?

— Я ревную тебя к Леопольду. Очень сильно. Если бы ты знала, как!

— Леопольд — мой спутник, — отрезала Эмеральд. — У нас с ним общая цель. И всё.

Некоторое время Вермонтр шёл молча, насупившись и опустив голову. Эмеральд дышала глубоко и ровно. Она прощалась со сказочным городом из белого кружева.

— Пообещай мне, пожалуйста, что мы ещё увидимся, — сказал Вермонтр, когда до дома было рукой подать. — У нас может что-нибудь получиться, я чувствую. Когда устроишься в цирке, пришли весточку, хорошо? Если я не умру на войне, сразу примчусь к тебе.

— Хорошо.

— А может, останешься? — спросил Вермонтр, с яростной надеждой вглядываясь в её лицо (захлёбываясь в её глазах, щеках, губах — так чувствовал он).

— Я очень скоро напишу, — ласково произнесла Эмеральд. — Исполнится моя мечта, и тогда я могу остаться с тобой...хоть на всю жизнь.

Вермонтр снова сник.

— Я приготовил для вас с Леопольдом рюкзачки с провизией, — сказал он у дверей зелёного домика, рассматривая заснеженный пол крыльца. — И ещё. У меня была где-то складная палатка. Может, возьмёшь?

Вместо ответа Эмеральд одарила его улыбкой и вдруг нежно чмокнула в щёку.

* * *

Вермонтр проводил её до самых ворот, где уже ждали Леопольд, Агат и отдохнувший довольный Алмаз.

Польдо, едва завидев их, стал приплясывать на месте от нетерпения.

— Вперёд! — задорно крикнул он.

Раскраснелся на морозе. Рыжие волосы пылали. И весь был яркий, сочный, ослепительный.

— Попрощаемся? — сказал Вермонтр.

Они остановились, и Эмеральд неожиданно оказалась в объятиях ювелира.

Он обнимал нежно, осторожно и ласково. Не как Польдо — порывисто и жёстко, словно резанул.

— Ещё увидимся, — сказала Эмеральд.

Вермонтр молча кивнул, опустив глаза.

— Очень надеюсь, что ты идёшь за своей мечтой.

Эмеральд рассмеялась, махнула рукой и отошла к лошади. Вермонтр хотел помочь с погрузкой, но Леопольд управился сам.

— Ну, пока! — сказала Эмеральд и пошла рядом с Леопольдом, ведущим под уздцы Алмаза. Агат летел впереди них.

Они скрылись за резными воротами, а Вермонтр остался в сказке. Развернулся и пошёл домой, посеребрённый снегом.

* * *

— Видишь, у нас есть море еды и целая палатка! — довольно сказала Эмеральд, подпрыгивая и хлопая в ладоши. — А всё благодаря мне!

Через пару часов стемнело, и они решили сделать привал.

— Да, — согласился Леопольд. — Ты умеешь привлекать мужчин. Не думала заняться ремеслом любви?

Эмеральд показалось, что последний прыжок был слишком высоким — так больно и тяжело грохнулась она оземь.

— Да ни за что! — отрезала она, отдышавшись.

— Подумай, — спокойно сказал Леопольд. — Это сначала жутко даже представлять. А потом притерпишься. Тоже способ существования.

Эмеральд решила, что оглохла и собственные странные мысли зазвучали в её голове, пока Польдо молчал. Ни разу за время путешествия (и за всю жизнь, конечно, тоже) не думала она о своём теле как о предмете торговли.

Огорошенная дубинными словами, Эмеральд втянула голову в плечи и стала вспоминать Вермонтра. Он ей такое не сказал бы. Никогда. Он не отдал бы её никому. Не обжёг бы, а упрятал и согрел в уюте домашнего очага.

— Эй, ты плачешь? — спросил Леопольд, услышав нервное хлюпанье около правого плеча. — Прости, напугал тебя, да? Пока у нас всего хватает. Милая моя спутница, не горюй.

Он остановился и прижал к себе Эмеральд — впервые после того, как обнимал её в полицейском участке Квиткапиталя.

— Мы протянем и так. Пройдём дедушкину обсерваторию, а оттуда, может, и на поезде поедем. Начнётся война, сумятица, до беглых преступников вроде меня никому и дела не будет. Я тебя сегодня и в коем случае не буду заставлять. Ну-ну, перестань. Сейчас покушаешь — и всё как рукой снимет.

Ночью, в палатке, Эмеральд думала о том, что ради цели она должна быть готова на всё. Добраться до Циннамон Циркуса. Любой ценой. Главное — не робеть. Да.

До бывшего поместья Леопольдовой семьи шли двадцать два дня (Эмеральд терпеливо считала). За это время Польдо, часами треща без умолку, успел поведать о прекрасном некогда здании, об истории его обитателей (родители отправились в Страну однокрылой бабочки, а несколько дней спустя их отъезда герцог Кадабрский запретил кому бы то ни было, даже себе самому, претендовать на замок: в нём, мол, проводились настолько страшные алхимические опыты, что теперь он насквозь пропитан запахами яда и смерти) и о роскошной дедушкиной обсерватории. Эмеральд несколько раз снился огромный телескоп на балконе и просторный кабинет для занятий алхимией с искристо-зелёными, кроваво-красными и пронзительно-синими колбочками.

Новое путешествие выдалось почти беззаботным. Тоскливые бесконечные земли попадались реже, маленькие деревушки с уютным светом в окошках домов — чаще.

У них были лошадь, палатка, тёплые вещи, на первое время — даже еда. Потом, правда, вновь пришлось красть. Они шли от деревни к деревне, забирались по ночам в чужие дворы и воровали кур. Эмеральд караулила, а Польдо, бесшумный и ловкий, пробирался в курятник и быстро утаскивал невинную жертву, успевая исчезнуть до того, как птицы поднимут панику.

Разделывал добычу тоже Польдо. Эмеральд поначалу отворачивалась, когда он скручивал курице голову. Пару раз плакала. Потом сама помогала ощипать бездыханное тельце.

Несколько раз, когда Польдо соглашался тащить на себе вещи, Эмеральд ехала верхом на Алмазе. Конь привык к новым хозяевам и, кажется, снисходительно относился к их проделкам.

Итак, они шли бок о бок. Товарищи по мечте, объединённые снами о вечном лете и здании в виде многоярусного торта (так Польдо описывал Циннамон Циркус).

Эмеральд многое узнала и о самом Польдо. Растрёпанный, охрипший, грязный, он улыбался и говорил, что всё складывается как нельзя лучше. Раньше он думал, что не напрасно кружит по Кадабрафилду и грабит простодушных и ленивых его обитателей. Надо было сразу, сломя голову, лететь в Страну однокрылой бабочки, а не собирать деньги. Дорога вдруг превратилась в замкнутый круг. Он показывал фокусы, воровал, сорил деньгами в кабачках, заключая бессмысленные пари и с головой уходя в азартные игры, снова шёл трюкачить и грабить. Потом наткнулся на убийцу Бэббита, после встречи с которым понял, что зря потратил впустую так много времени.

Бродяга, обычный бродяга и вор — вот кто таков Польдо! Мошенник, которого ждёт тюрьма. А не Леопольд Трихартс с девизом "Яркий трюк, ловкость рук, верный друг".

— И вовсе нет, — добавлял в конце таких монологов Леопольд. — Не напрасно я четыре года ветром носился по стране. Я нашёл тебя, моя верная спутница и будущая ассистентка. С другом путешествовать в разы веселее.

И Леопольд заливался счастливым смехом, запрокинув голову и глядя в серое небо.

Для Эмеральд эти слова были слаще мёда. Довольная, шла она рядом с Польдо и мечтала о том, как они, осенённые неслыханной славой, будут жить в Стране однокрылой бабочки. Джиразолевый Польдо и изумрудная Эмеральд — какая прекрасная пара на сцене!

А Вермонтр... "А что Вермонтр? — говорила себе Эмеральд. — Напишу ему, пусть приезжает. Что мне, жалко, что ли".

* * *

Под конец девятнадцатого дня они сидели в палатке и ждали, когда закипит греющееся на костре снаружи молоко. И Польдо сказал:

— Мы уже совсем рядом. В поместье передохнём пару дней, пошарим по сундукам. Там наверняка осталось кой-какое тряпьё. А в погребе было вино... Я покажу тебе звёзды через телескоп. Соберём драгоценности, продадим их, сядем на поезд и отбудем, едва начнётся война. Разве может жизнь быть чудеснее!

— Ах-ах-ах. А ты всё в пути, — произнёс приятный низкий голос.

Леопольд резко повернул голову ко входу в палатку. Раздвинув полы, на пороге стояла девушка. Фиолетовое платье слегка скрывал бледновато-зелёный плащ, что отнюдь не мешало рассмотреть её хрупкую, точёную фигуру.

— Привет, Лео, — сказала девушка, продвигаясь к центру палатки (шла, словно плыла). — Позволь мне провести несколько ночей бок о бок с тобой.

Она вытащила из чёрных волос зелёную лилию и бросила её на подушку Леопольда.

— Ты похорошела, — робко произнёс он.

Девушка рассмеялась.

— Ты тоже, сияешь ярче прежнего. Не забыл ещё былые времена, когда мы выступали вместе? Ты был солнечным светом, а я фиолетовым сумраком. Вот это контраст, вот это эстетика. «Какая пара!» — кричали зрители. Без тебя наш цирк опустел. В тебе самом было немного цитруса — апельсиново-лимонная цветовая гамма. Ты стал нашим символом, а потом сбежал. Несносный упрямец. Погоди, я зашла сказать привет, а теперь надо навести порядок в палатке. Скоро вернусь!

Девушка развернулась и, бросив через плечо чарующий взгляд, выплыла из палатки.

— Кто это? — прошептала Эмеральд.

— Змея, — так же робко и тихо ответил Леопольд.

— Похожа, — хмыкнула Эмеральд. — Вот-вот шкуру сбросит.

— Да нет. Это женщина-змея. У нас был совместный номер.

— А, твоя ассистентка?

— Нет. Говорю же, номер совместный, — Леопольд со страхом поглядел на зелёную линию. — Она забиралась в маленький ящик, а я протыкал его насквозь. Единственный наш общий трюк.

— Так ты теперь воровством помышляешь, озорник Лео? — девушка вновь возникла на пороге. Теперь за плечами её висела небольшая чёрная котомка.

— А ты как тут оказалась, Вайолов?

— О, я уж думала, никогда не услышу, как ты зовёшь меня по имени. Повтори ещё раз.

Она закинула голову на бок и улыбнулась, глаза блеснули холодом.

— Я часто называл тебя по имени.

— Знаю-знаю, это большая честь. А оказалась я тут, потому что тоже оставила цирк. Я теперь работаю танцовщицей у одного влиятельного... нет, влиятельнейшего вельможи. Он настойчиво просил тебя разыскать. Угостишь меня горячим молоком?

— Как раз греется, — кивнул Леопольд в сторону входа. — У герцога Кадабрского?

— Я знала, что ты быстро догадаешься, — улыбнулась Вайолов и присела на край Леопольдовой постели. — А не представишь мне свою прелестную спутницу?

Она наконец обратила внимание на Эмеральд.

— Фройляйн Эмеральд Вестфюлле, моя будущая ассистентка.

— Безумно рада, — змея протянула Эмеральд длинную руку, тонкие пальцы. — Я Вайолов Серпенартморте, бывшая коллега Лео и его вечный друг. Правильно я представилась, Лео?

— Ты ведь не лжёшь, Вайолов.

— Ах, ты снова назвал меня по имени. Для моих ушей слаще цветочного мёда. Молоко ещё не погрелось?

— Щас посмотрю, — сказала Эмеральд и выбежала из палатки.

Снимая глиняный кувшин с огня, она слышала дальнейший разговор:

— Я имел в виду, не лжёшь насчёт герцога. Ты стала его шпионкой?

— Каждый вертится как может, о, этот жестокий мир. Ты же веришь мне, правда, Лео? Я не выдам тебя. Я воспользовалась благоприятными обстоятельствами и пришла повидаться. Потом скажу, что ты ускользнул даже от меня, несносное солнышко.

— Это не благоприятные обстоятельства.

— Очень даже. Меня снабдили деньгами и провизией, и я вольна делать, что хочу. О Лео. Почему ты не обнимешь старого друга?

Когда Эмеральд вошла, Вайолов висла на шее Леопольда. Да тот, кажется, был не против.

Эмеральд звучно стукнула кувшином о чемодан, служивший им столом. Вайолов, помедлив, разжала объятия и стала разглядывать палатку с презрительной (так показалось Эмеральд) улыбкой.

— Устроились вы, мягко говоря, не очень. Откуда взял пристанище, солнышко?

— Поклонник Эмеральд нас снабдил. Пей молоко.

Польдо стоял, засунув руки в карманы, и весь сиял.

— А, — равнодушно бросила Вайолов. — Пойдёмте, я покажу вам мою обитель. А молоко подождёт.

Вайолов успела собрать палатку поразительно быстро (или ей помогли?). За тёмно-фиолетовой, не успевшей загрязниться тканью скрывались устланный зелёными одеялами пол и маленький чемоданчик, тоже служивший столом. На одном из одеял лежало овальное зеркало в очень красивой и тяжёлой оправе — серебряные листья и гроздья крупных ягод, между которыми проглядывают змеиные головки.

— Зачем ты притащила зеркало? — весело спросил Польдо.

— Ну, знаешь ли, женщина даже в чистом поле должна следить за собой, — бархатно промурлыкала Вайолов.

С лица её не сходила загадочная и многообещающая улыбка. Эмеральд такую в первый раз видела. Зато в авантюрных романах улыбок было пруд пруди. Вот бы и ей так уметь!

— У меня есть кое-что к молоку, — сказала Вайолов.

Из своей котомки она достала сочные персики (будто сейчас не зима!) и буханку свежего белого хлеба.

— Идём, напоишь меня. Я так устала с дороги.

— Как ты всё это дотащила? — спросил Польдо. — Палатка, зеркало, одеяла!

— О Лео, — залилась Вайолов густым и в то же время звонким смехом, — в одиночестве я прошла всего каких-то полчаса. Герцог любезно предоставил мне своих носильщиков. Но им пришлось покинуть меня, ведь я должна скрывать, кто меня прислал к тебе! Идём, — она подхватила Польдо под руку, — поговорим за кружечкой молока.

Они вдвоём вышли. Эмеральд осталась. Её снедало желание посмотреться в зеркало Вайолов.

В нём отразилась испуганная зеленоглазая девушка с волосами мышиного цвета.

— Как давно я нормально не мыла голову, — вздохнула Эмеральд.

Лицо у неё какое-то слишком худое. Наверное, это называется "измождённое". Впалые щёки, остро выступают скулы. Глаза от этого кажутся огромными и внушают страх.

Вайолов была розовощёкой, пышущей здоровьем, но при этом не полной, как крестьянки из Квитплаца. Скорее, её можно назвать мягкой, извивающейся, гладкой.

Эмеральд поднесла к лицу руки. Костлявые грязные пальцы, ногти обгрызены. Вновь взглянула в зеркало: мешки под глазами, иссушенные губы.

У Вайолов губы розовые, полные и всегда чуть приоткрытые. Видны большие передние зубы, как у бобра, только, вот чудо, её это совсем не портит! Она словно хранит какую-то тайну, но вот-вот её раскроет.

Эмеральд растянула рот в улыбке. Зубы маленькие, жёлтые и кривые.

— Красивая, красивая! — крикнул Леопольд, просунув голову через ширму и увидев, чем занята Эмеральд. — Что, глядишься — не налюбуешься? Пойдём лучше обедать.

* * *

Остаток дня Леопольд и Вайолов провели в разговорах. Сидя рядышком на расстеленных одеялах Вайолов, вспоминали Циркус Цитрус, и тамошнего директора, и труппу, и публику, и дрессированных животных, и даже Бэббита Бирдроттена.

— Самый полоумный из всех, что я встречала, — отозвалась о нём Вайолов.

— Правда, что он под крылышком герцога? — спросил Польдо.

— Правда. Бэббит теперь правая рука герцога. Они оба вконец помешались на алхимии. Хором твердят, что вот-вот найдут эликсир исполнения желаний. Дураки!

— Не говори так о своём начальнике, — игриво отозвался Польдо.

— Я приветствую здравую критику на работе и в отношениях, — мурлыкнула Вайолов и бросила Леопольду такой взгляд, от которого под землю хочется провалиться.

Так считала Эмеральд, поворачивая голову то к одному,то к другой. Изумрудные глаза её болезненно блестели.

Только что обсуждали серьёзную тему — и вот нате, пожалуйста! Бессвязные, бестолковые речи, и в который раз за сегодня!

— Так всё же, зачем я понадобился герцогу? — спросил Польдо, когда уже совсем стемнело и скоро надо было возвращаться в свою палатку.

— Не забивай себе голову пустяками, Лео. Ты внук Солло Трихартса, этого достаточно. Они думают, тебе по наследству передались незаурядные способности к алхимии.

— Может, они и правы! — хвастливо заявил Леопольд. — Я чувствую в себе какие-то силы. Кажется: дайте мне две колбочки с любыми жидкостями, и я их всего-навсего смешаю, а получится эликсир воскрешения, или зелье небывалого роста, или любовное снадобье — в общем, что-то чуднОе!

— Ты веришь, Лео, что я не выдам тебя? — вдруг серьёзно спросила Вайолов и боком прижалась к собеседнику так, будто хотела проникнуть под его кожу.

— Не очень-то, — ухмыльнулся Польдо, с нежностью ("Это нежность?!" — недоумевала Эмеральд) глядя на Вайолов.

Глаза чайного цвета, насыщенно-оранжевые и с красноватым оттенком. Он жмурится — сытый довольный кот.

— Я верю, что ты дашь мне фору, Вайолов, — после паузы продолжил Польдо.

Вайолов расхохоталась.

— О, как ты меня знаешь! — сказала она. — Ну, доброй ночи. Я буду укладываться.

— Ты с нами в поместье?

— А как же! Оттуда и сообщу, что нашла тебя. Дня через три, после того как ты уйдёшь. Воспользуюсь моментом и притворюсь прекрасной дамой, хозяйкой зачарованного замка!

Леопольд кивнул, улыбнулся и вышел из палатки. Эмеральд выбежала еще раньше.

* * *

Эмеральд стоит и смотрит на звёзды — холодные звёзды, что так далеко. Безграничный простор пустынных земель — преграда и путь туда, в небо.

Эмеральд никак не поймёт, откуда в человеке может быть столько силы — столько, сколько у этого фокусника-солнца.

Джиразоль — его камень, и не он ли питает энергией и теплом?

Он свято верит, что найдёт дорогу, что дойдёт до звезд, туда, до неба.

А Эмеральд стоит и смотрит вверх: там так холодно, ещё холоднее, чем здесь. Заставить себя подняться вверх стоит большого труда.

И всё же звёзды такие чистые, а небо такое огромное, тёмное и высокое, что невозможно противиться его манящему зову. Там — сказки, истина и соль всего сущего, там — жизнь, любовь и приключения.

И если она сможет дойти, дойти туда, в небо, если сможет подать руку ему в трудный час, — тогда награда последует незамедлительно, высшая и справедливая...

Эмеральд стоит и смотрит, как пылают звёзды в холодную зимнюю пору.

* * *

Глубокая ночь набухала над герцогством Кадабрским и надо всем миром. Ночь — это время Вайолов. Сердце просыпается, тело зовёт, душа впитывает ощущения.

Ощущения.

Вайолов умела пробуждать их. Сначала — в других, а потом — в себе. Она чувствовала, как вибрирует в человеке ночь, желая освободиться, как хочет душа рассказать то, о чём днём говорить — смертный грех, как мечтает тело опуститься на землю и ползти по ней, извиваясь, как человек превращается в гибкое, пластичное существо, из которого лепить можно что угодно.

Вайолов любила и умела лепить.

Она — источник невообразимого удовольствия и сладчайшего яда, капли которого долго не сохнут на языке, неспеша проникают в плоть и расширяют вены, замедляют дыхание, а с ним — вселенную.

Мир начинает вращаться, словно волшебный фонарь с картинками, сияет лучшими своими сторонами и ослепляет сказочным тёплым свечением. И гибкое существо верит миру, и дышит глубже, и открывается земле, небу и ночи.

А Вайолов смотрит и, словно зеркало, отражает широко распахнутые глаза и блаженные лица пластичных существ, из которых лепить можно что угодно.

Лео был одной из жертв Вайолов. Быть может, непростой жертвой. Быть может, самой любимой (потому что любила Вайолов всех!). Быть может, самой яркой.

Да, пожалуй, самой яркой. С ним она поднималась выше всех и чувствовала жар солнца на обнажённой спине и приятные охлаждающие капельки солёного пота. И жар солнца на волосах, словно ты маленькая девочка и тебя гладят не потому, что ты хорошая и послушная, а потому, что ты есть.

С ней он уходил всё дальше во тьму, но тьма не пугала, а обволакивала мягким бархатным покрывалом, нежным и тонким, в которое хотелось зарыться всем телом, с головы до пят, и в полусне жить так вечно, ощущая теплоту и ласку спокойной ночи.

Она помнила это. Он помнил это.

Она вышла из своей палатки поглядеть на звёзды и впитать в себя душу ночи. Он вышел из своей палатки осветить ночь и весь мир.

Глаза их — огненно-рыжие и освежающе фиолетовые — встретились.

Тело, мягкое и гибкое, пахнущее сладостной свободой и домашним уютом одновременно, родное и своё — это он тоже помнил.

Она не произнесла ни слова, глубоко вздохнула и раскрыла полные губы улыбкой, пообещав блаженство. Он подошёл ближе, и она обвила его мягкими, гибкими, родными руками.

И не могло быть по-другому. Вайолов знала ночь, Вайолов чувствовала ночь, Вайолов сама была ночью, которую ни разу не смог одолеть день.

Лео знал, что она победила и что торжество её продлится лишь один короткий миг, один маленький вздох на большом и длинном пути.

За один такой миг он отдал бы дар обаяния, за один маленький вздох — свою мечту.

Быть может, он и отдал. Потому что Вайолов, приходящая вместе с ночью, забирает самое ценное у своих жертв.

* * *

Потом они были как пьяные. Смеялись, держались за руки, не знали, куда и зачем идут.

Эмеральд была предоставлена сама себе. Бедный Алмаз тащил теперь двойную ношу — за Польдо и за Вайолов. На Агата никто не обращал внимания.

Эмеральд развлекала себя как могла. Вспоминала родителей, фрау Гесс и её компанию, любовные романы, мастера Траумсона и его открытки, сказочный снежный Фидельклостер, наместника герцога Атбатского. Вспоминала и витала в облаках. По вечерам разглядывала изумрудную лягушку, которую так и не согласилась продать.

— Я — лягушка, — шептала Эмеральд. — Я холодна, и ничто не может меня согреть. Даже яркое летнее солнце. Ты был прав! Я лягушка.

Ночью, проснувшись и лёжа в одиночестве в палатке, Эмеральд думала. Иногда вслух.

О солнце. О Польдо. Самое главное о Польдо. И о себе.

Они столько были рядом. Наставник и друг — может ли он быть ещё и её суженым?

Если не он, то кто? То кто?

"Я думала, он единственный, — быстрым шёпотом признавалась сама себе Эмеральд. — Я думала, он судьба, нам по пути, но тут появляется Вермонтр. Может ли Вермонтр дать мне то, что я хочу? Спокойствие, определённость, благополучие? Да, может. Но хочу ли я спокойствие? Хочу я определённость? Или я хочу шататься по дорогам, полуголодная, вечно замёрзшая? Может ли Вермонтр дать мне то, что я действительно жажду? Может ли...нет. Потому что я не желаю, чтобы он дал мне то, что я хочу. Потому что я желаю получить всё от Леопольда. Бродить босиком по дорогам, зато под руку с Польдо. С Польдо чувствовать высокую, сладкую цель. И пусть это иллюзия, пусть мы не дойдём... С Вермонтром я вообще с места не сдвинусь. Что может быть хуже?

Нет, нет, нет, я не люблю Вермонтра. Он — мой друг. Польдо. Польдо — мой... да, может быть, да, он не единственный. Но дело в том, что я хочу, чтобы он был единственным. И точка. Я дам ему тепло, и силу, и веру — всё, что он ни возжелает. Потому что я хочу поделиться с ним своей жизнью. Или отдать её всю".

* * *

— Как ты меня нашла? — в редкие минуты отрезвления спрашивал Польдо.

Густой смех был ему ответом.

— О Лео, ты не мог не прийти сюда. Здесь твои корни. Ты сам говорил, что, когда сбежишь, обязательно наведаешься в замок.

— Но откуда ты знала, что именно сейчас?

— О Лео, наши сердца и наши души так прочно связаны, что, едва я подумаю о тебе, я сразу узнаю, где ты и здоров ли ты.

— Не говори ерунды.

— Это ерунда? Это? — снова смех, звонкий и обволакивающий. — Тебе ведь так хочется верить в ниточки между людьми. Мы — дети одного кукловода. Помнишь, в детстве ты говорил?

— Помню...— хмуро соглашался Польдо. — И всё же?

— Люди герцога повсюду, о Лео. В любом селении, что вы проходили. "Солнечный зайчик промелькнул" — это наша условная фраза.

— Зачем тогда...

— Зачем тогда я? Я обещала привести тебя целым, невредимым и до последнего мига ни о чём не подозревающим.

— Скажи: герцог очень хорош? — вдруг ревниво спрашивал Польдо, словно только что его вовсе и не предупредили об опасности.

— Молод и красив, — отвечала Вайолов, бросая ему мягкий увлажнённый взгляд. — И полностью безнадёжен. Интересный мужчина. Прекрасный безумный гений. На некоторое время завораживает. — И всегда добавляла в конце: — Но меня, знаешь ли, в итоге всегда тянет к солнышку.

Леопольд слушал и забывал, а Эмеральд слушала и не забывала. Она боялась Вайолов: такая красивая, такая уверенная в себе. Как она поёт, как танцует при свете костра или в лучах заката на просторах полей! И всё же Эмеральд не хотела бы быть на её месте. Быть ей — да, но не на её месте.

— Польдо, она нас точно не предаст? — однажды шёпотом спросила она (ей показалось, Леопольд сейчас на минуточку приземлился в действительность).

— Предаст. Ну и что. Выберемся, — сказал он.

* * *

Итак, утром двадцать второго дня Эмеральд увидела острые красные башенки вдали — конец пути. То есть перерыв.

— Гобелены и покрывала наверняка моль съела, — рассуждал вслух Польдо, которого близость дома родного слегка отрезвила. — Зато вазы целы. Да. Заберём парочку... Ещё что? Украшения, конечно. Мама медальоны очень любила. И перстни. Рубиновые перстни.

Последние несколько дней он не брился. Раньше за правило брал: каждое утро складным ножичком, даже если мыла нет. А сейчас хотел выглядеть взрослее.

Эмеральд украдкой разглядывала его блестящую на солнце (выглянуло солнце) щетину. Хотелось почесаться ладонью о колючую шершавость.

К часам трём пополудни они оказались у высоких ворот молчаливого и будто зачарованного замка. Три высокие башни — не ахти какой гигант, мастер Траумсон говорил, есть и двенадцатибашенные. Восхищение Эмеральд, однако, было оправданно: всё-таки первый замок в её жизни.

Тёмные окна, чахлые деревья, заброшенный парк и заросший пруд не пугали её.

— Здорово тут, да! — задорно крикнул Леопольд, распугав сидящих на деревьях ворон.

Вайолов слегка улыбнулась ему. Руки их соприкасались.

— Почему нет рва? — спросила Эмеральд, обращаясь к себе самой.

Она всё меньше разговаривала с Польдо.

— А зачем? От моих родителей и так старались держаться подальше. Бывшие циркачи, которые разбогатели, занимаясь алхимией. И ещё дедушка — лучший астроном герцогства, это точно! Он обучил папу основам алхимии. И меня тоже, правда, немножко, когда папа с мамой уже бежали в Страну однокрылой бабочки.

— Ты жил с дедушкой? Я об этом не слышала, — проворковала Вайолов.

— Два года. Мне исполнилось двенадцать, и я захотел в цирк. Для начала — в Циркус Цитрус, чтобы поднатореть в искусстве. Четыре года проторчал я там...

— Проторчал? А я думала, тебе нравилось... Работать со мной.

— Мне нравилось! Только я ведь знал, что это временно. Я решил, что в шестнадцать сбегу, и сбежал. Я хотел за пару месяцев добраться до Циннамон Циркуса, прекраснейшего из творений человеческих! А потом, непонятно как, пролетели четыре года, — Леопольд вздохнул. — Я увлёкся. Вольная жизнь понравилась мне. А Циннамон Циркус никуда не денется. Так я думал. Отступился от всего, ради чего жил. Эх... Стал бродяжничать.

— А потом попал в заварушку с Бэббитом. А потом-потом Бэббит примкнул к герцогу, и они вдвоём пустились на поиски тебя.

— Зачем я им? Вот дедушка — тот был величайший мастер. А я едва могу алхимический круг начертить.

Пока они ностальгировали, Эмеральд рассматривала искривлённые стволы непонятных деревьев и задирала голову, пытаясь взглядом смерить замок от фасада до крыши. Больше всех ей понравились высокие и узкие окна. Она видела такие на открытках и потом — во снах. Огромный дом с огромными окнами, взглянешь вверх — голова кружится. Она падала и просыпалась.

— Ты им не как алхимик нужен, милое солнышко.

— Что, как фокусник? Или воришка? Или шпион, что шляется по кабакам?

— Ни то, ни другое, ни третье, — улыбаясь, мурлыкала Вайолов.

Эмеральд не могла припомнить, чтобы Вайолов когда-нибудь ответила на вопрос, не породив при этом другой, ещё более интригующий.

Они вошли в парадную. Посреди помещения стояла огромная пустая ваза, а по бокам от неё ручейками сбегали лестницы.

— Ваза! — провозгласил Леопольд, словно перед этим долго переубеждал кого-то, кто не верил, что вазы в замке существуют. — Я помню её. Дедушка привёз из герцогства Атбатского. А над лестницей — гобелен из графства Шарля Лотта. Ух, дырки! Бесполезен он теперь. Ну, кто где ночует? Чур, я в жёлтой гостиной на втором этаже. Она крохотная, но я любил её больше всех. На третьем этаже гостевые, можете расположиться там, а можете в будуарах на четвёртом.

— Не стоит осквернять будуары твоих предков, — игриво заметила Вайолов. Я предпочту какую-нибудь гостиную. Есть фиолетовые?

— Фиолетовый будуар есть. Мой папа в чароитовый год родился.

— Не осмелюсь войти в святая святых, — повторила Вайолов. — Я присмотрю себе гостиную, может быть, найду зелёную.

— Значит, на втором этаже гостиные, на третьем гостевые и на четвёртом спальни? — переспросила Эмеральд. — А обсерватория где?

— Зелёная у нас есть, я покажу. Обсерватория занимает весь пятый этаж. Телескоп стоит на балконе. То есть стоял. Обсерватория, кстати, ещё и родительская лаборатория. Только мало что от неё осталось. Всё разбили.

— Ты обещал вина, — нежно напомнила Вайолов.

— Точно! Вы располагайтесь, а я мигом в погреб! — крикнул Леопольд, уже спускаясь по маленькой лесенке, расположенной почти у самой входной двери.

— Я пойду на третий этаж, в гостевые, — сказала Эмеральд.

Она постеснялась занимать будуар после слов о святая святых.

* * *

Пока Польдо ходил за вином, Эмеральд рассматривала гобелены, висящие на стенах третьего этажа. Некоторые из них изображали сражения: два конных воина мчались друг к другу с копьями наперевес. Вслед за ними — оруженосцы со штандартами. Слева — штандарт Кадабрафилда: одинокий колос, заключённый в круг. Этот знак был придуман задолго до изобретения автоматонов, когда ценился земледельческий труд. Круг же символизировал цикл времён года.

Мастер Траумсон рассказывал обо всём этом деревенской ребятне, и почему-то им всем — и рассказчику, и слушателям — становилось грустно.

Второй штандарт, атбатский, изображал неприступную цилиндрическую серую башню без окон и дверей. Как и кадабрафилдский, он был символом своего герцогства с незапамятных времён, только, видимо, атбатцы и их ценности ничуть не изменились за многие века. Эмеральд плохо знала историю, вернее, она один-единственный раз держала в руках книгу по истории, и то для детей. Она рассматривала картинки, а текст почти не читала. Потом пришла к отчиму и спросила: "А правда, что Атбатство только тем и занимается, что на нас нападает?" Отчим, набивавший трубку, от скуки был не прочь поговорить. "Правда, — сказал он. — Кадабрские герцоги не дураки, чтоб первыми нападать. Они, видать, сперва оценивают противника, когда тот идёт к нам. Они нападают, мы защищаемся, и всем хорошо, всем весело. Одно шарльлотство в сторонке, вот уж чего люди не понимают. Не хотят тамошние ни с кем воевать. Ну и что о них языками чесать тогда".

Второй гобелен изображал что-то из алхимии — так поняла Эмеральд. Колба с зелёной дымящейся жидкостью была окружена розовыми и жёлтыми баночками, а чуть поодаль стояла пробирка, в которой свернулось клубком какое-то чёрное существо, имевшее только два круглых глаза.

Наверху раздался треск и шорох.

"Мыши!" — вслух пискнула Эмеральд.

— Эй, принимайте гонца с добром! — крикнул Польдо снизу, и Эмеральд побежала к нему, так и не успев выбрать себе комнату.

* * *

Они сидели у нетопленого камина в красной гостиной. На низком столике стояли две бутылки вина. Вайолов не сумела отыскать бокалы, зато нашла на кухне пивные кружки.

Красное вино было сладким, и Эмеральд неспеша потягивала его, наблюдая, как воркуют Леопольд с Вайолов. Эмеральд успокаивалась, глядела сквозь высокие окна, не закрытые красными гардинами, на серое небо и думала, что всё не так уж плохо. Клонило в сон.

Она откинулась на мягкую спинку диванчика и закрыла глаза.

— Я найду местечко и тебе.

— Буду очень признательна.

— Надоел герцог?

— Циннамон Циркус лучше лабораторий в подвалах. Даже если это подвал главного замка Кадабрафилда.

— Снова будем вместе работать.

— Шшшшшшш.

— Зззззззз.

— Сшшшшс.

Последние реплики Эмеральд слышала, уже засыпая.

* * *

Проснулась от резкого удара ветки в окно. Началась буря.

Ни Леопольда, ни Вайолов в гостиной не было.

Темно, дождь стучит.

На душе было тоскливо. Мучила жажда.

"Поищу колодец", — решила Эмеральд.

И поёжилась: так не хотела выходить на улицу.

Спустилась в парадную и встретила Вайолов. Та куталась в дорожный плащ и пристально глядела на Эмеральд.

— Что-то случилось?

С улицы донеслось ржание. "Зачем Алмаза вывели из стойла в такую погоду?" — хотела было спросить Эмеральд, но тут Вайолов быстро сказала:

— Мы уезжаем. Ты с нами?

— Так скоро? — удивилась Эмеральд.

— Подумай хорошенько, — сказала Вайолов и зашелестела к двери. — Ты можешь остаться здесь.

— Что-то случилось? — повторила Эмеральд и пошла за Вайолов.

Ржал не Алмаз. Вороной конь был впряжён в красивую фиолетовую карету с жёлтыми колёсами. Фиолетовая штора каретного окна была опущена.

— Я не дала вам фору, прости, — сказала Вайолов, подходя к Леопольду.

Того сопровождали три человека в фиолетовых плащах с жёлтой подкладкой. Руки у Леопольда были связаны сзади.

— Я не могла, — продолжила Ва йолов. Её голос будто остыл, потерял свою волнующую насыщенность. — Я помню, как ты рассказывал о родовом гнезде, ещё когда мы ставили номер в Цитрус Циркусе. Я обозначила замок как место, куда тебя легче всего заманить.

— По счастливой случайности я туда и направлялся, — произнёс Леопольд спокойно, разве что чуть-чуть грустно.

Глаза его мерцали ровным красновато-жёлтым светом.

— Вот люди герцога, — сказала Вайолов, указывая на троих в плащах. — Они были в засаде несколько дней и очень устали. Не сопротивляйся, пожалуйста. Сядь в карету. Мы домчим тебя со всеми удобствами.

— К герцогу? — спросил Леопольд. — Зачем?

— Он расскажет лично. Садись.

Эмеральд стала рядом с Польдо.

— И ты тоже, — кивнула ей Вайолов. — Если хочешь, поедем.

— Хочу, — сказала Эмеральд.

Они сели в карету втроём: напротив женщины-змеи — Леопольд и Эмеральд.

— Вайолов, — сказал Леопольд, когда карета тронулась. — Ты меня любила?

— Я не отвечу, Лео, — сказала Вайолов.

В часе езды от замка Трихартс их ждала торжественная процессия: человек двадцать в фиолетово-жёлтых плащах, высокие и стройные, застыли, глядя в серо-голубое небо. Карета остановилась. Вайолов вышла, к ней тут же подскочил один из сопровождающих. Прошептал пару слов на ушко. Вайолов покивала, слегка улыбнулась. Отвернулась от солдата и подошла к карете.

— Здесь Бэббит, — прошелестела она в окно.

Леопольда подбросило на месте. Дверь кареты открылась.

— Ему не терпится поглядеть на добычу, — равнодушно произнесла Вайолов, давая пленникам пройти.

Эмеральд и Леопольд сделали несколько шагов, их быстро остановили.

Солдаты в фиолетово-жёлтых плащах расступились. За ними оказалась ещё одна карета, гораздо красивее, чем та, в которой везли арестантов. Огромные позолоченные колёса, витражное стекло (лиловые и песочные стёклышки) и ручка двери в форме волны, выделанная изящнее, чем во дворце Атбатства. На крыше красовалась огромная чёрно-фиолетовая корона.

— Ишь ты, — пробормотал Леопольд. — Важная шишка. Даже карета персональная.

Глаза у Польдо были ярко-жёлтые. Страшнее, чем во время их с Эмеральд ссоры у костра. Чистое пламя ярости.

Если карета персональная, значит, камень Бэббита — чароит. Иначе зачем бы лепить наверх эту фиолетовую корону.

Нехороший камень чароит. У отчима Эмеральд — чароит, и у одной из её бывших соседок, которая занималась тем, что ссорила своих домочадцев между собой, чароит.

— Ну же, Бэббит, выходи! — крикнул Польдо.

Такой громкий и резкий голос. Непривычный.

С минуту стояла тишина, потом один из солдат повернул ручку каретной двери.

Вылез высокий человек, кутавшийся в фиолетовую мантию. На голове его возвышался огромный нелепый цилиндр с малюсенькими полями. На руках — разноцветные перстни. На глазах — круглые очки из зеленоватого стекла.

И ещё у него — длинные изогнутые усы и широченная борода, коричневая, но с какими-то рыжими и лиловыми вкраплениями.

Он был изумителен. Эмеральд трудиться не надо было, чтобы представить, как он режет горло девушкам: хохоча на всю степь, широким цирковым жестом доставая какое-то причудливое изогнутое оружие, забрызгивая себя и жертву фонтаном крови.

— Добрый день, Бэббит, — спокойно сказала Вайолов и дружелюбно улыбнулась. — Я выполнила задание.

Бэббит оскалился. От уха до уха. Зелёные очки смотрели точно в лицо Леопольда.

— Благодарю тебя, о лучшая из женщин! Наслаждение земное, я слышу, уже тихонько поднимается на крыльцо наших душ.

Он медленно склонил голову на бок, продолжая улыбаться:

— Лео, о Лео! Давай забудем все распри, молю тебя! Ты не пленник, ты гость, дорогой и желанный гость для всего Кадабрафилда!

— Ты обещал повесить меня на дереве вниз головой, привязав моими же кишками, — сказал Польдо.

— Прости меня, любезный, я был зол, я шипел, как раскалённая сковорода! — Бэббит вытянул вперёд руки и молитвенно сложил перед собой ладони. — Ох, как стыдно, стыдно, стыдно! Мы помиримся с тобой, ведь правда, Лео?

— Моё имя — Леопольд.

— О, конечно, как пожелаешь, — Бэббит слегка поклонился. — Только вот что же мы стоим? К столу, к столу, скорее к столу!

Никто не переспросил: "Куда?", хотя всем хотелось.

— Его Светлейшество герцог Кадабрский приготовил для нас незабываемый пир! Непревзойдённый! Ручаюсь собственной бородой!

Конферансье из него вышел бы лучше, нежели фокусник-убийца, решила Эмеральд.

— Пора в путь, дорогие мои! Леопольд Трихартс, торжественно приглашаю вас проследовать за мной в персональную карету! Дадим красавицам возможность потрещать о своём о девичьем!

Тут он с удивлением поглядел на Эмеральд.

— Вайолов Серпенартморте нашла себе очаровательную помощницу?

— Это моя помощница, — сказал Польдо.

— О, прошу прощения! Хороший вкус, Леопольд, хороший вкус! А знаете что? В моей карете места хватит на всех! Не составите мне компанию, прекрасные дамы?

— Обязательно составим, — мягко улыбнулась Вайолов.

И взяла Эмеральд под руку.

* * *

В карете было душно и пахло сладко — это напомнило Эмеральд дворец в Фидельклостере.

Они подпрыгивали на каждой кочке. Пару раз Эмеральд стукнулась темечком о потолок.

Леопольд молчал и отводил взгляд от сидящего напротив Бэббита. Вайолов порой усмехалась чему-то своему. Бэббит поглаживал усы. С его лица не сходила улыбка безумного клоуна.

— Почему ты стал убивать? — спросил вдруг Леопольд и уставился на Бэббита.

Глаза — ровное жёлтое мерцание.

Бэббит словно и ждал вопроса. Откинулся на спинку сиденья, в мягкие подушки, и начал рассказывать подробно и со вкусом (иногда аж причмокивал).

— Помнишь нашу гадалку-шарлатанку? Ей было, кажется, лет под сто. Кого она только не облапошивала своими россказнями, да ещё и шулер отменный, хоть и почти ослепла от старости. Как-то забавы ради и после трёх пинт пива предложил я ей предсказать мне судьбу. Догадываешься, что она наплела?

— Что-то о даме пик, — сказал Леопольд.

Эмеральд вспомнились деревенские сплетни о девушках с картой в окровавленных юных горлышках. Говорили, что убийца ни дать ни взять высшее зло, при этом спятившее, как герцог Кадабрский.

— Эта милейшая карга, распрекраснейшая из старых кошёлок, сказала, что всю жизнь я буду искать некую даму пик и много раз обманусь. Так и было. Я бежал из Цитрус Циркуса за девушкой с точёным профилем и волосами чёрными, как воронова ночь. Три счастливых недели были в нашем распоряжении, пока я провожал её до родной деревни. А там выясняется, что она помолвлена! Моя дама пик разбилась о землю и была растерзана на мелкие клочки сапожищами вонючих простолюдинов!

— Убивая, он очищал поруганную красоту девушек, что лишь казались дамами пик, — объяснила Вайолов.

— Я многих видел, таких роскошных и утончённых, таких суровых, словно само возмездие! Но всякий раз они оказывались или замужем, или на пороге замужества. Только я видел всю их красоту и только я мог вернуть её им. Безумец, скажете вы.

— Безумец, такой, как герцог, — уточнила Вайолов.

— Однажды я встретил Зеркондюка, и мы поняли, что ищем одно и то же! Ему нужны были свет и тьма — то есть дама пик и белый кролик, он же солнечный зайчик. С тех пор я дышу Надеждой!

— Надеждой на обретение вечного земного наслаждения, — вполголоса проговорил Польдо. — Я наслушался от него этой дребедени ещё в Цитрус Циркусе.

— Даму пик мы в скором времени нашли, — Бэббит одарил безумно очаровательной (или очаровательно безумной) улыбкой женщину-змею.

Вайолов приподняла уголки губ в ответ.

— Но без белого кролика мы не смогли бы загустить вечное земное наслаждение, — сказал Бэббит. И после паузы эффектно завершил свою исповедь: — Я тьма, Зеркондюк — свет, ты — свет, она — тьма. Я чароит, Зеркондюк — янтарь, ты — джиразоль, она — чароит. Какое сочетание, о, какое сочетание. Круг света и тьмы замкнулся! У нас будет всё!

И он застыл, раскинув руки, готовый упасть в разверзающуюся перед ним бездну вечного земного наслаждения.

Сидящей рядом с ним Вайолов досталось по носу.

* * *

Владения герцога начинались с указательного столба — фиолетовые буквы на золотом фоне: "Преклонись. Зеркондюк Кадабрский, владыка Кадабрафилда". Потом, как полагается, поля, луга и леса. Деревья голые, жёлтая трава местами припорошена инеем. Попалась одна иссыхающая речушка.

Здесь было гораздо теплее, чем на востоке. В карете даже жарко.

Замок Кадабрский — десять башен. Десять узких и очень острых башен с вытянутыми окнами. Эмеральд показалось, что это целый город, а может быть и маленький, закрытый от ветров и бурь мир.

Но привезли их не в замок, а в деревянное одноэтажное строение, похожее на сарай. Окна маленькие и квадратные, крыша покосилась.

— Добро пожаловать на пир! — провозгласил Бэббит, выскочив из кареты и воздев руки к небесам.

На этот раз без торжественных встреч. Вообще никого.

Леопольда и Эмеральд конвой отвёл внутрь. Вся хижинка-сарай состояла из одной комнаты. Длинный узкий стол от стены до стены препятствовал свободному передвижению. В центре стола, лицом к входящим, сидел герцог.

Как они поняли, что это владыка Кадабрский? На голове его небрежно красовался тяжёлый золотистый обруч, а на теле — мягкая жёлто-фиолетовая мантия (немного похожая на банный халат). Да и мужчина сам по себе видный: молодой, широкоплечий, черноволосый. Крупные губы, крупный нос с горбинкой, брови вразлёт — одним словом, Вайолов определённо наслаждалась его обществом.

На столе перед герцогом заманчиво сверкали до краёв наполненные тарелки и кувшины. Эмеральд вспомнила выражение "стол ломится от кушаний" — теперь оно пришлось как нельзя кстати.

Бэббит сел по правую руку от герцога, Вайолов — по левую. Леопольда и Эмеральд усадили напротив. Герцог несколько секунд пристально глядел на Эмеральд, потом отвернулся: получил все необходимые сведения, и Эмеральд его больше не интересует.

— Да начнётся пир, — серьёзно и спокойно произнёс владыка Кадабрский. — И да станет он вратами в край вечного блаженства.

* * *

Звон вилок и стаканов и хруст еды вскоре прервал герцогский голос.

— Мастер Трихартс, рады приветствовать вас. Позвольте задать вопрос: вы знаете, где находитесь?

— Само собой, — ответил Польдо. — В самом главном сарае Кадабрафилда.

Бэббит громогласно захохотал и со всего размаху хлопнул ладонью по столу.

— Ох и шутник!

Эмеральд вздрогнула. Вайолов одарила гостей своей особой полуулыбкой.

Герцог потянулся к мисочке с грибами. Бэббит, глядя на него, схватил кусок зайчатины. Пир продолжался.

И снова наступил момент, когда жевание прекратилось. Глубокая тишина.

— Леопольд Трихартс, — герцог поднял бокал,выдержал паузу и продолжил: — Праздник жизни великолепен, не так ли? Словно один большой цирк.

Леопольд ничего не сказал. Эмеральд показалось, что он чуть подпрыгивает в своём бархатном кресле, будто знает весь диалог наперёд и ему не терпится обставить противника.

— Мы не желаем зла ни одному из живых существ, — продолжил герцог.

Рокочущий, грудной, усыпляющий голос. — Мы создадим вечное и прекрасное бытие. Когда Атбатство и графство Шарля Лотта соединятся с Кадабрафилдом, мы сотворим братство молодости и наслаждения.

— Графство не захочет вступать в войну, — сказал Леопольд. — Шарль Лотт откупится от вас, вот и всё.

— Деньги не имеют значения, когда речь о грядущем всеобщем счастье.

— Кстати о графстве, — продолжил Леопольд. — Народ там мирный, трудится по мере сил, любит танцы и карусели. Чем не край наслаждений?

— Смерть настигает их, — без тени улыбки сказал герцог. — А прямо под нашими ногами кипит чистое счастье. Без болезней, страха и увядания.

— Ты в это разве веришь? Чушь собачья! Не бывает чистого счастья, — Леопольд закатил глаза. — Точно так и дедушка мой сказал бы, а он был лучшим звездочётом и алхимиком в обоих герцогствах и в графстве!

Герцог не спеша осушил свой бокал.

— Он и говорил. Твой дед, Блауконунг Трихартс, был умерщвлён в этом подземелье.

Молния. Не в окно, а в душу Эмеральд.

Польдо говорил, что несколько лет назад дедушка исчез, не оставив следов.

— Он единственный, кому было под силу разрушить мою хрупкую идею. Он отказался ткать жизнь из запахов, вкусов и звуков. Твои родители, Лемонлорд Трихартс и Оранжина Трихартс, урождённая Мастерсоле, провели в моей лаборатории несколько месяцев, были допущены ко всем таинствам моей алхимии и предприняли три неудачные попытки бегства, прежде чем признались, что не владеют достаточными сведениями, чтобы взрастить мою хрупкую идею. Огонь наказал их за обман, пожрав их.

— Это ложь, — громко сказал Леопольд. — Мама и папа сейчас в Стране однокрылой бабочки. Они радуют честной народ в Циннамон Циркусе, восхитительнейшем из всех цирков!

— Значит, в смерть Блауконунга ты веришь? — уточнил герцог.

— Нет. Это грубый блеф.

— Я мог бы предъявить доказательства. Например, твой дед носил топазовый перстень на мизинце левой руки. И перстень, и мизинец остались в моей лаборатории. Разумеется, я не буду демонстрировать их сейчас.

Глаза у Польдо заметно покраснели.

— Ты угрожаешь и одновременно пытаешься заманить меня в подземелье? Пф! Не сработает ни то, ни другое.

Герцог помолчал немного.

— Я владею достаточной силой, чтобы заставить тебя. Но я мечтаю о твоём согласии. Назови причины, кроме неверия и ненависти, из-за которых ты отказываешься причаститься к величайшему акту творения?

Ответ последовал незамедлительно.

— "Моей алхимии", — кривясь, громко произнёс Леопольд. — Ты, герцог, так сказал. Не бывает "твоей" алхимии. Она одна, а коль ты этого не знал, значит, ты самая ничтожная бездарь, хуже последнего слабоумного подмастерья!

— Моя алхимия — единственная. Я прочёл много книг и расшифровал много текстов, древних, как вечность. Подмастерьям нужны правила, чтобы клепать свои...зельица. Владыки же эти правила создают, вращая солнце и звёзды и преобразуя саму жизнь, — герцог помолчал. — Впрочем, я не настаиваю на твоей помощи.

— Премного благодарен, — тут же отозвался Польдо.

— Меня интересует не столько талант к алхимии, гипотетически доставшийся от деда, сколько его обладатель.

— Чего? — грубо переспросил Леопольд и почесал вилкой голову.

— Моя алхимия — это свет и тьма. Мне нужен белый кролик, символизирующий исполнение заветной мечты.

— А, да. Это же я. Запамятовал, прости.

Леопольд улыбнулся. Эмеральд заметила, как потемнело в комнате: это была улыбка чёрного солнца.

— Взгляни на свою прядь, малец! — крикнул Бэббит. — Белая как алмаз в молоке!

— Блауконунг не единственный алхимик в роду Трихартсов, — сказал герцог.

— Также все без исключения Мастерсоло сияли, ибо были опытные книжники. Обе династии хотели владычить в мире элементов и, как все, искали вечного счастья. В конце концов их потомок стал воплощением идеи о вечном блаженстве. Знак этого — цвета пустоты и невинности волос.

— Бред какой. Я впервые покрасил её в Циркусе Цитрус, лет в пятнадцать. Мне понравилось.

— Скажешь, для яркого образа ты это сделал? Нет, Леопольд Трихартс, тобою управляла идея, о которой ты не знал, но которую впитал с материнским молоком и отцовской заботой. И неважно, когда эта прядь появилась. Важно, что она была, когда мне стало известно о тебе.

— Рад, что вокруг тебя вращается мир, Зеркондюк Кадабрский! Что, принесёшь меня в жертву?

— Мне нужна белая прядь волос. После он твой, — герцог обращался к Бэббиту.

— О Зеркондюк, владыка и творец, позволь тысячекратно восхититься твоей щедростью и справедливостью! — начал было Бэббит, сверкая глазками и перстнями, но герцог на мгновение сжал ладонь в кулак, и Бэббит замерх и стих.

— Мило, конечно, но в мои планы не входят ни стрижка, ни разборки с психами, — сказал Леопольд.

После этих слов Эмеральд ожидала ловкость рук и яркий трюк, а также помощь верного друга. Но Польдо не пошевелился.

— Ты борешься из последних сил, милый мальчик. Весть о гибели родных слишком сильно уязвила тебя. Ты больше не сможешь светить.

Эмеральд испуганно взглянула на Леопольда. Тот казался бледнее пустого стакана перед ним.

— Как думаете, что там, за пределами Кадабрафилда? — герцог указал левой рукой на окно.

— Ясное дело, — сказал Леопольд. — Страна однокрылой бабочки. Земля, где небо безоблачно-лазурное и напитки пьют прохладительные, а не согревающие.

— Нет, — сказал герцог и причмокнул. — Там пустыня. Страна однокрылой бабочки — это сказка о рае. Нет ни её, ни рая.

— Нам не нужен рай, — ответил Леопольд. — Нам нужен лишь восхитительный Циннамон Циркус, творение из творений, король тортов, цирк цирков!

— И его нет тоже, — раздельно произнёс герцог и чуть-чуть улыбнулся. — Раньше был Цеппелин Циркус, но он сгорел. Его развалины я распорядился назвать Циннамон Циркусом, а земли вокруг него — Страной однокрылой бабочки. Одно крыло, понимаешь? Символ утраченной мечты.

Герцог подумал и добавил:

— Моим крестьянам нужна мечта. Для них я облёк её в плоть. Мне же мечты не осталось никакой, кроме края вечного блаженства. Может быть, ты всё же поможешь мне построить цирк своими руками?

Леопольд молчал. Глаза карие с красноватым оттенком — угасают.

— Алхимия — дело тёмное, — спустя тысячелетия произнёс он. — Она погубила родителей. Она погубила дедушку. Отпустите меня в пустыню, к лучшим развалинам в мире.

— Что ты будешь делать там? — с искренним любопытством спросила Вайолов.

— Стану отшельником. Буду показывать фокусы скорпионам.

Голос у Польдо надломлен. Эмеральд боялась, что он и правда потухнет, ведь мечта, которая кормила пламя в нём, испарилась навсегда.

— Хорошо, — ответил герцог, не раздумывая. — Я отпущу тебя и твою прислугу. Лишь только получу белую прядь с твоей головы.

— Без проблем, — сказал Леопольд тихо. — Идёмте хоть прямо сейчас.

— О, как мы ждали этих слов! — заорал Бэббит и стукнул кулаком по столу.

Пир был окончен.

* * *

Через отверстие в полу, до этого скрытое дорогой тканью, по чугунной лестнице спустились в подземелье. Герцог шёл последним, крышку прохода за ним захлопнул один из солдат.

— Отстаёте в развитии лет на семьдесят, — было первое, что сказал Леопольд. — Что это за факелы? Что за каменные стены? Сыро и мох растёт. Во-первых, тут всё вышло из моды, а во-вторых, творить чудеса в этой вонючей дыре невозможно.

— Прекрати тявкать, шавка, — прогремел Бэббит.

Его тон резко изменился. Эмеральд съёжилась: здесь, на своей территории, враг начнёт зверствовать.

А само подземелье ей понравилось. Она не видела лабораторию дедушки Польдо, но представляла её похожей на то, что было перед ней: тяжёлые деревянные столы, на них — непонятные аппараты с кучей трубочек и пробирок. Колбы, травы, женские волосы, по-видимому, принадлежавшие Вайолов, окровавленный зуб, вилка, нога автоматона (сто лет их Эмеральд не видела) и вертящаяся синяя лампа. Последняя напомнила волшебный фонарь мастера Траумсона. В гостинице Эмеральд любовалась им и тенями, что он отбрасывал. И в какой-то момент тени становились настоящими, а всё вокруг — выдуманным.

— Фу, человеческое! — сказал Леопольд. — Дряхлое старьё, "моя алхимия", а теперь ещё и части тела! Это заходит даже за самые широкие рамки невежества.

— Закройте ему пасть, — кивнул Бэббит парочке солдат, спустившихся вместе с ними.

Эмеральд схватили сзади за локоть, и спустя мгновение на обоих запястьях щёлкнули наручники.

— Девушку можете взять себе, — сказал герцог солдатам.

Его лицо при нынешнем освещении выглядело измождённым.

Леопольду и в самом деле засунули в рот кляп (наручники, разумеется, тоже надели).

— Зуб к делу не относится, — сказал герцог Леопольду. — У Бэббита он разболелся, вот мы и вырвали. Убери, — обратился он к Бирдроттену.

Тот бросил зуб в неярко горящий камин.

— Мы не используем окровавленные языки, вырванные глаза и тому подобную мерзость, — герцог вновь заговорил с Леопольдом. — Волосы — лучшее, что есть у человека. Мягкие, лёгкие, гладкие, — он взял лежащий на столе локон и нежно потёр его о щёку. — Эти — тьма. А твои — свет. Не дёргайся. Сейчас владыка Кадабрский собственноручно отрежет прядь у белого кролика.

Бэббит за спиной Леопольда захихикал и, приблизив губы к уху пленника, прошипел:

— А потом я убью тебя, Трихартс. Я поклялся на крови моей восьмой дамы, что вскрою тебе брюхо! Очень медленно, очень аккуратно, так, что ты часами будешь извиваться издыхающей змеёй!

Глаза у Бэббита, казалось, вот-вот вылетят из орбит и стукнутся о герцога, стоящего напротив Леопольда. В правой руке герцог держал ножницы.

Это были очень красивые и длинные ножницы. Изогнутые лезвия, на которых выгравирован растительный узор. Фиолетовые с позолотой колечки в форме шестерён.

Острый, острый конец. Вроде бы герцог намеревался отстричь прядь, только и всего, но Эмеральд на всякий случай зажмурилась. Заодно избавилась от недвусмысленных зырков солдата перед ней.

Щёлк-щёлк — и никаких криков или стонов. Эмеральд приоткрыла один глаз.

В правой руке герцога были ножницы, в левой — Леопольдова прядь, и лицо его — маска полнейшего блаженства вкупе с абсолютным довольством собой. Он смотрел поверх голов, сквозь стену, не на мир, а в мир, в его самую суть.

"Он ведь и правда добьётся своего", — решила Эмеральд.

Леопольд казался растерянным. Как только герцог отрезал прядь, кляп и наручники исчезли. Польдо откашлялся и не смог сдержаться:

— И ради этого вы гонялись за мной по всему Кадабрафилду?

— Ты — последний шаг к величайшему акту творения, — ответил герцог. — Ради тебя стоило потратить время и силы.

— Очень лестно. Ну а...теперь расходимся, да? Я ж вам больше не нужен, да? Хотите фокус на прощанье?

— Фокус покажу я, — проревел Бирдроттен и схватил со стола длинный изогнутый нож.

— Тебя отныне покинули удача и всякий свет, — торжественно и грустно произнёс Зеркондюк Кадабрский, жестом велев Бэббиту остановиться. — Ты не увидишь моей идеи, облачённой в свет и тьму. С другой стороны, если ты умрёшь сейчас, то не сможешь в скором будущем вкусить наслаждение рая. А я хочу встретиться с тобой вновь. В краю вечного блаженства.

Все помолчали, раздумывая, хорошо или плохо то, что сейчас было сказано.

— Но, Зеркондюк, — заискивающе проговорил Бирдроттен, — а как же моя клятва?

Герцог даже не взглянул в его сторону.

— Я знаю, что ты опасен, Бэббит, — сказал он, рассматривая Леопольда. — Ты несдержан в своём безумии и можешь легко убить всех, кто здесь присутствует. Не вынуждай меня просить солдат о помощи (подчинённые вытянулись по струнке). Когда моя идея воплотится в край вечного блаженства, я отдам тебе белого кролика.

— Но тогда-то зачем! Ты не понимаешь, Зеркондюк, я хочу стереть его, испепелить, разодрать на клочки!

Герцог легонько кивнул начальнику стражи, и через секунду Бэббита держали трое крепких парней.

— Что это? Это предательство? Ты предал меня, Зеркондюк, да? Ты же творец, ты создатель счастья! Не делай мне больно, Зеркондюк! Ты не должен!

Из глаз Бэббита текли слёзы.

— В краю вечного блаженства ты сможешь убить его. Специально для тебя я сотворю напиток небытия. После того как поговорю с ним. Он собственными глазами увидит то, во что не смог поверить. Это будет триумф над Трихартсами! Рассыпятся в прах их надменность и неверие! — герцог наконец-то повернулся к всхлипывающему союзнику. — Договорились, Бэббит?

— Да. Да. С-с-спасибо, Зеркондюк. Прости, прости. Прости, что усомнился в тебе! О Зеркондюк!

— Всё хорошо.

— Ты обещаешь? — капризно переспросил Бэббит.

— Обещаю.

— И мы не позволим ему уйти?

— Позволим. Он далеко не убежит.

— Нет, Зеркондюк, нет.

— Послушай...

— Нет, Зеркондюк! Нет, прошу, нет...

— Посмотри на него! — повысил голос герцог. — Он вскоре сгорит.

Эмеральд очень боялась, что это правда.

— Иди, Леопольд Трихартс. Иди куда хочешь. Иди в пустоту, — Зеркондюк Кадабрский величественно поднял руку вверх. — Иди и до встречи.

— Благодарю, конечно, — тихо отозвался Польдо, — но можно мне забрать мою ассистентку? Она будет помогать с фокусами. Верный друг, знаете ли.

— Ловкость рук, яркий трюк, — хором продолжили Бэббит и Вайолов.

Все трое усмехнулись: Леопольд — грустно, Бэббит — безумно, Вайолов — загадочно.

— Я обещал солдатам девушку, — произнёс герцог. — Что ж, всем вольная на вечер и бесплатные напитки в Кадабрском доме любви.

— И пусть вернут вещи. Две котомки, — сказала Вайолов.

* * *

Эмеральд не знала наверняка, куда они идут, но Леопольд шагал уверенно. В чёрном небе не было видно ни звёзд, ни луны.

Она очень устала, да и Польдо пошатывался.

В конце концов он почти рухнул под корень какого-то чахлого дерева.

Эмеральд присела рядом.

— У него ведь не выйдет, да? Ты говорил, нет азарта.

— Есть в нём, — помолчав, сказал Польдо, — кое-что мощное. Он влюблён в идею. У него нет азарта, зато есть убийственная уверенность. Может быть, он способен создавать миры.

— Он невежда в алхимии?

— В той, которой учил меня дедушка, — да. Но я теперь думаю, что есть иная алхимия. Более...

Он замолчал, и Эмеральд не просила продолжать.

— Куда мы идём? — спросила она через несколько минут.

— Куда и всегда, — он поворочался, уютнее зарываясь в плащ. — В Циннамон Циркус, лучший из несуществующих цирков. Будем идти, пока не придём. Я знаю дорогу, не бойся. Я помню карту. До границы Кадабрафилда не больше полудня пути.

Они сидели в молчании, и Эмеральд, укрывшись тёплой шубкой, начала засыпать. Пару раз её дрёма прерывалась: рядом, дрожа всем телом, шмыгал носом Леопольд.

Постепенно погода и природа стали меняться. Облака белели, истончалиь, исчезали. Выглянуло солнце. Чахлые деревья больше не встречались, вместо них порой появлялись седые, стоящие на чёрной земле, — по-видимому, результат пожара. Как врата в долину самой смерти, решила Эмеральд.

Почву оттеснял песок. Вскоре он захватил всё вокруг, кроме неба.

Они пришли в пустыню.

Эмеральд замечала, как в песке что-то копошится, и больше в ту сторону не смотрела: там явно противно и опасно. Польдо же шагал и шагал, глядя вперёд и вверх, прямо на небо, прямо на солнце, и глаза его были янтарного цвета — потухающая звезда. Джиразоль теряет свой блеск.

Эмеральд не знала, что делать. Хотела в цирк — цирка нет, так не пора ли домой? Клялась, что пройдёт путь до конца, но под концом понимала новое начало, здесь же — лишь развалины впереди. Если бросить его и повернуть назад, разве обидится он?

Эмеральд тронула его плечо.

— Лео.

Он не слышал. Вдруг сел на песок, подумал и сказал солнцу:

— Помоги пройти мой путь, позволь не считать цель, ради которой живу, бессмысленной. Помоги не... не... в мечтах. Как там было? Забыться? Остаться? Не помню.

— А ты сентиментален, — прохрипела Эмеральд и поняла, что зла на весь мир.

Она — не холодная изумрудная лягушка. Она — маленький чёрный сгусток ненависти.

— Дедушка говорил, это лучшее заклинание. Всегда помогает. Всегда, — сказал Леопольд и опустил глаза.

— Пойдём?

— Ты не хочешь, — глядя в песок, сказал он.

Тогда она призналась.

— Я ненавижу всё вокруг. Я убью всех в мире: и кротов, и кошек, и людей. А последним — тебя! Я шла за тобой, как дура, я готова была на всё, я бредила, я была одержима тобой. С детства! Я считала тебя своим владыкой, мечтала о тебе, горела тобой, ублюдок, мерзкая гадина, самоуверенная, нахальная, ненавижу! Ты хотел, чтобы я торговала собой, и сам не раз спал в объятиях шлюх, не так разве? И влюблён ты в первую мразь на свете! Ты резался в кости и крал, тебе плевать на всё, кроме своего говноцирка, которого и нет-то вовсе! Я мечтала о цирке, для меня вы были одно! А теперь я видеть не желаю твою мерзкую, отвратную рожу, я бы плюнула в неё и выцарапала глаза тебе! Достало слушать твоё нытьё про цирк, каждый день, каждый час! Я сваливаю и надеюсь, что ты меня ненавидишь так же, как я тебя!

Она топала ногой, брызгала слюной и извивалась всем телом, как помешанная. В конце концов ничком упала на горячий песок.

— Я не смог сделать тебя счастливой, — грустно раздался над ней его голос. — Я не полюбил тебя, не стал тебе другом. Ты помогала мне справиться с одиночеством. И была обузой. Нам в разные стороны путь.

— Нет,— выплюнула Эмеральд сквозь зубы в песок. — Я дойду. Я должна увидеть, где умерла моя мечта. А потом назад.

Спустя несколько минут она подняла голову. Леопольд сидел неподалёку на золотом песке, и солнце играло бликами на его бороде и огненных, отросших до лопаток волосах.

— Хорошо он сюда вписывается, — произнесла Эмеральд.

* * *

Ещё не было и полудня, когда они увидели море. Карабкались-ползли по дюне, а за ней — блестящая гладь вдалеке. Даже ярче, чем на туристических открытках.

Леопольд шёл впереди, Эмеральд нарочно отставала на несколько шагов.

Тёплые вещи тащили в рюкзаках. Эмеральд было очень жарко в сапогах, но другой обуви не было. Пекло непокрытую голову. Из квитплацких запасов она откопала тёмно-зелёное платьице, но всё равно изнывала от жары. Запасы воды у них кончались.

Леопольд облачился в белую (когда-то) рубашку с чёрными вертикальными полосками, просторные оранжевые штаны и белые тапочки, которые стащил с прилавка в графстве Шарля Лотта несколько лет назад, — впервые ими воспользовался.

Через несколько часов они подошли к морю. Леопольд прыгнул в воду. Эмеральд ждала на берегу и глядела, как он плыл, плыл, плыл. Не поворачивал назад.

— Ему так будет лучше, — сказала Эмеральд. — Что он без своего цирка? Ничто.

Агата давно и след простыл, Алмаз, видимо, теперь в герцогских конюшнях. Ловкость рук, яркий трюк, верный друг. Друзей — ни одного. Трюк показывать некому. Ловкость рук не нужна.

Он больше не Трихартс.

Он потерял имя.

Голова в воде приближалась.

— Ах, ну и ладно. Всё равно издохнем от жажды.

Эмеральд резко обернулась. На позолоченной открытой колеснице, управляя парой лошадей, к ним катила Вайолов.

— Ну как он? — спросила Вайолов, спрыгнув с подножки.

Песочного цвета платье без рукавов и с длинным вырезом на бедре. Волосы собраны в конский хвост. Тёмные очки на носу. Губы, как всегда, приоткрыты.

— Я привезла вам воды.

— Спасибо.

Леопольд вышел из моря. Вайолов улыбнулась ему.

— Ты отличный пловец, но неплохо бы одеться.

Эмеральд не смотрела на него.

— Тут виноград, а тут — чистая вода. Сможете уйти достаточно далеко.

— Нет. Бэббит должен меня убить. Ещё с тех пор, как я обыграл его, он хочет моей смерти от его руки.

— Мало ли что он хочет. Не так трудно спастись, Лео.

— Вайолов, я больше не доверяю тебе. Спасибо за еду и воду. Если они отравлены, тем более спасибо.

Вайолов продолжала улыбаться.

— Лео, Цеппелин Циркус и Циннамон Циркус — не одно и то же. Страна однокрылой бабочки не идея Зеркондюка.

— Это ложь, — прохрипела Эмеральд и облизнула сухие губы.

— В моей колеснице место лишь на одного, — сказала Вайолов.

— Поезжай обратно, — сказал Леопольд.

— Идите вдоль моря, — Вайолов махнула рукой вправо. — Что-нибудь да найдёте.

И они снова остались вдвоём. Раньше Эмеральд была в восторге от этого. Теперь невыносимо.

Она вышла из оцепенения первой: надо же в конце концов побыстрее добраться до поганого Циннамон Циркуса, чтобы сразу повернуть назад.

А потом что? Прозябание. Видно, на роду написано.

Зато несколько месяцев она прожила как надо — с опасностями и лишениями. Не была она счастливее, чем дома. Зато воплотила в жизнь детскую мечту — пойти за солнцем-фокусником хоть на край света.

Эмеральд не верила Вайолов, но всё-таки побрела вправо.

Теперь Леопольд немного отставал. Когда Эмеральд хотелось пить, она молча протягивала руку назад и ждала, что пальцев коснётся гладкий кувшинчик.

* * *

— Там город вдали.

— Что ты сказала?

Он подошёл ближе.

— Вон. Похоже на башенки с куполами.

— Это обман зрения, — сказал Леопольд.

— А может, и нет.

Они посмотрели друг на друга.

— А может, и нет, — согласился он.

Эмеральд засмеялась.

— Погоди, погоди! Рано радоваться, — сказал он, зажав ей рот рукой.

И засмеялся сам.

— С ума сойти! Видишь: зелёные башенки, красная крыша, и она вьётся, как змея! Как змея, обладеть!

— Он снился мне таким! Изумрудные кирпичи и яркие крыши! Вон оранжевая и круглая, как апельсин! И синяя, косая и очень гладкая! А где же...где же... Побежали!

Они быстро выдохлись и присели на берегу отдохнуть.

— А как же Цеппелин Циркус? — спросила Эмеральд.

— Взгляни чуть правее. Какие-то обломки, да? И дирижабль.

— Ага, точно! Но он гораздо ближе, чем сам город. И...его не отстроили заново.

— Цеппелин Циркус был самым первым цирком в мире. Дедушка говорил. Но около полувека назад цирк сгорел. Жители Страны однокрылой бабочки не захотели строить на месте пожара новое здание. Сандро Десоннеланд, архитектор, мечтал подарить жизнь собственной затее, а не возрождать легенду. И вуаля! Сейчас развалины — это достопримечательность, а во всём блеске красуется прекраснейший... Я его вижу!

— Где?

— Вон, вон, крыша, похожая на взбитые сливки!

— Да!

— Отсюда размыто, но это он, точно тебе говорю, Эмеральд! Бежим!

Они сделали ещё два или три забега, но добрались лишь до кучи гнилых досок, двух одиноко торчащих колонн и огромного полосатого дирижабля — Леопольд сказал, он служил украшением крыши.

— Переночуем здесь? — предложила Эмеральд.

— Стоит, по-пожалуй, — Польдо ещё не отдышался как следует. — А знаешь, что...ещё...восхитительно? Зеркондюк — подлый лжец! Страна однокрылой бабочки — вот, а в ней — прекраснейший Циннамон Циркус, а в нём — фокусники и гимнасты Трихартс!

Они ночевали у подножия колонны, в окружении почерневших гнилых досок. Костёр разводить не пришлось: тепло и уютно. Моря почти не было слышно, только совсем тихенько иногда: ш-шу, ш-шу.

Над ними сверкал праздничный небесный купол. Эмеральд вспомнила, как смотрела на холодные звёзды, мечтая о награде за страдания. Здесь звёзды другие — крупные и дружелюбные. У них нельзя просить. С ними можно смеяться.

Леопольд заговорил.

— Я хотел бы не умирать. Не быть бессмертным человеком, а не умирать. Превращаясь из одного существа в другое, жить под этим чёрным бархатным шатром. В Стране однокрылой бабочки небо самое звёздное, а воздух ночью самый свежий. Я плавно перетекал бы из тела в тело, из разумного в неразумное и в итоге стал бы Солнцем. И светил Циннамон Циркусу, и согревал всех фокусников, всех бродяг и чудаков, как ты и я. Как хочется взлететь выше, почувствовать жар звёзд и продолжать дышать, дышать! Да, Эмеральд?

Она заворожённо слушала, пытаясь угнаться за ним и его мечтами, и боялась их, и закрывала глаза от головокружения.

— Может быть, герцог хотел того же, — проговорила она, зарываясь в гнёздышко из тёплых вещей.

* * *

Какие-то швы на груди разошлись, и в самое нутро засадили острый кол. Вот первое, что почувствовала Эмеральд. Стыд.

Как у неё духу хватило вчера кричать? И что за выражения! Точно так орал её отчим на сломавшегося автоматона, и на мать, и на подруг матери, и на серое небо. Для падчериц припасены были ругательства помягче, для соседей — покрепче.

Она разыскала в рюкзачке белый атбатский шарфик, замотала им лицо и тихонько захныкала.

Проснулся Леопольд.

— Ты чего?

— Прости меня, — сказала Эмеральд в шарф. — Вчера я была очень злой и грубой. Так стыдно!

Она закрыла шарф руками и перевернулась на другой бок.

Услышала, как нежно смеётся Леопольд.

— Вчера день не задался, вот и всё. И ты извини меня. Я тоже очень грустил. Я был невнимателен к тебе всю дорогу, да? Тебе было больно? Извини, пожалуйста!

Эмеральд показалось, что за её спиной он стал на колени.

— Я в детстве хотел, чтоб была у меня сестричка, — ласково заговорил он. — Бегал за мамой, молил папу. И однажды они как будто согласились. Только вскоре герцог вступил на престол. Сразу начал чудить, а ведь ему было столько, сколько мне сейчас!.. Дедушка отправил маму с папой подальше от опасности. Больше я их не видел. Понимаешь? Теперь мне кажется, что ты у меня вместо неё! Моя ассистентка, друг и младшая сестричка!

— Я аж прослезился, — раздался громкий голос безумца.

Довольная Эмеральд замерла под шарфом. Почувствовала, как рядом превратился в напряжённую пружину Польдо.

— Добрый день, Бэббит, — сказал он.

— Самый лучший день, мой бесценный Лео!

— Как дела у герцога?

— Да ты знаешь... Ни так ни сяк. Он заперся в своём подвале, никого не впускал, много часов не выходил сам. Его хватил удар — я так сказал. На мои плечи легла вся ответственность за жизни подданных. Ты и вообразить себе не можешь! Быть наместником владыки — это не фокусничать и трюкачить. Ну, я снял караул, забаррикадировал вход в подвал, а сарай сжёг. Покойся с миром, владыка!

Тихо. Эмеральд боялась шевельнуться. Польдо, кажется, тоже не двигался.

Судя по тому, откуда звучал голос Бэббита, маньяк стоял напротив них на каком-то возвышении — куске колонны или дирижабле. Хоть бы его пьедестал обвалился под ним!

— М-да, не видать нам вечного наслаждения, — сказал Бэббит. — А невечного — запросто. Знаешь, насколько я буду счастлив, когда проткну тебя насквозь и твоя горячая кровь брызнет на мои губы?

Эмеральд резко села, сбросив шарф с лица.

Бэббит, одетый в длинный песочного цвета плащ, и правда стоял на дирижабле, причём на одной ноге. Безумие фонтаном хлестало из него. Эмеральд без труда вообразила себе плевелы, что парят в воздухе над его головой. Эмеральд вообще хорошо понимала Бэббита. И ужасалась этому.

— Свет, тьма, вечное блаженство...— оттараторил Бэббит. — Что нам до них, правда? У нас свои свет и тьма. Ты и я. Скоро свет исчезнет, и ты это знаешь. Ты не можешь жить, после того как перешёл дорогу мне.

— Нет, Бэббит, — сказал Леопольд. — Не сегодня. Я в полушаге от мечты.

— Значит, в полушаге и останешься! — рявкнул Бэббит. — Навеки!

Рука нырнула под плащ, секунду спустя вынырнула.

Потом — громко.

Жёлтенький, до блеска начищенный револьверчик выстрелил.

Бэббит почти не целился — палил без разбору. Первый раз попал, дважды промахнулся.

Леопольд ускользнул за колонну, но пуля задела плечо.

Бэббит захохотал.

— Я чувствую запах крови, Трихартс! О этот запах, слаще благоухания жасмина весной!

"Хоть бы доски обвалились!" — молила судьбу Эмеральд.

Дульце револьверчика посмотрело на неё.

— Ты будешь прятаться, как мальчишка, или примешь смерть, как подобает мужчине? — возопил Бэббит.

И выстрелил.

Эмеральд для него ну точно как пылинка, так почему бы не убить и её?

Но ей повезло: исхитрилась уклониться от летящей в голову смерти.

Отчим за три смолгольда купил у мастера Траумсона точно такой же револьверчик, только тот не работал. Эмеральд знала: патронов всего пять. Ещё один выстрел впустую — они спасены. Но Бэббит не станет тратить последний патрон на неё.

Леопольд застонал за колонной.

— Потерпи, мой бывший белый кролик! Лучший фокусник Цитрус Циркуса вот-вот проделает финальный трюк! Волшебник — я, вор и обманщик — ты!

Бэббит грациозно, словно в танце, спустился на землю и направился к ним.

Эмеральд юркнула за колонну к Польдо. Тот еле стоял на ногах. Зажимал правой рукой левое плечо. Белая рубашка наполовину алая.

Эмеральд обняла Польдо, накрыла его всем телом. Тот закричал от боли, но это сейчас не главное. Бэббит не сможет оттащить её, не сможет!

Бирдроттен лишь пару раз поработал кулаками. Эмеральд оказалась отброшенной на пару шагов от Польдо. Острые жала впились в переносицу и левую скулу. На губах солоно.

Бэббит ткнул револьверчик между бровей Леопольда и выстрелил в упор. Эмеральд успела отвернуться, упала лицом в песок и долго лежала без движения.

* * *

Когда она пришла в себя и стала на четвереньки, рядом не было ни Бэббита, ни Польдо. На куске гнилого дерева перед ней сидела Вайолов.

— Опять я, — ответила она на безмолвный вопрос Эмеральд.

Вайолов была одета в тёмное платье, отливавшее на солнце лиловым. Сидела, согнувшись и сжав на коленях кулаки. Впервые Эмеральд видела, как Вайолов прявляет какие бы то ни было правдоподобные эмоции.

— Я узнала о пожаре ночью. Ехала так быстро, как могла.

Эмеральд не могла ничего сказать. Всю жизнь она гордилась тем, что мало плачет. Отчим ругал, сёстры дразнили, небо серое, скучно, одиноко — она не плакала. Слёзы — только из-за него.

— Бэббит исчез, — продолжала Вайолов. — Я видела издалека, как он утопил тело. Может быть, он умер. Вместе с ним. Может быть, выплыл. Если я найду его, я отомщу. За Зеркондюка. И за Лео.

Эмеральд вовсю всхлипывала.

— Я любила его, — констатировала Вайолов.

— Любви нет, — прохныкала Эмеральд.

— Есть, — сказала Вайолов, глядя в песок.

— Нет! — закричала Эмеральд, давясь слезами. — Ни у кого, никогда! Той, взаимной, равноценной любви — нет! Кто-то любит больше, кто-то — меньше, кто-то вообще не любит, а кто-то... Кто-то жизнь готов отдать за него! Но никогда — одинаково! Никогда! Смирись! Надо всем смириться!

— Мне не нужно, чтобы одинаково. Я не пошла бы на жертвенную смерть. Я хотела жить. И хотела, чтобы он жил. Этого мне достаточно.

И долго солнце смотрело на них: на одну, плачущую и утирающую слёзы, и на другую, с неподдельной грустью застывшую на гнилом чёрном бревне.

* * *

— Ты идёшь туда, я правильно понимаю? — не очень много времени спустя сказала Вайолов.

— Да.

— А я назад. Там сейчас переполох. Нужно создавать новый мир. Тот же, но новый.

— Удачи. Стань герцогиней или кем там хочешь.

— Благодарю. Ты прошла большой путь, — Вайолов взглянула на выскочивший из кучи вещей подарок Вермонтра. — Маленькая лягушка добралась до большого пруда.

Они простились равнодушно и почти сразу забыли друг о друге.

Эмеральд не видела ни моря, ни песка, ни туманного города. Она шла за Леопольдом, за солнцем — так, как шла все эти месяцы. Его рыжие волосы блестели на солнце, и он приближался к мечте. А она — за ним.

С города впереди спала пелена тумана. Эмеральд увидела, как навстречу ей идут высокие люди в длинных разноцветных одеждах, сшитых наподобие вытянутых лепестков. Люди, улыбаясь, утёрли ей слёзы. Окружили и повели в Страну однокрылой бабочки. Аппетитным тортом со взбитыми сливками сиял на солнце Циннамон Циркус.

Эмеральд работает кассиром в Циннамон Циркусе. Три дня в неделю продаёт билеты, а два — сладкую вату.

Недавно вся семья приезжала к ней — посмотреть на цирк и её работу. Кажется, им не понравилось. Но, поскольку Эмеральд оплатила поездку в обе стороны и билеты на представление, претензий ни у кого не возникло.

Блювелль приезжала с двухлетней дочерью и грудным малюткой.

У Эмеральд много друзей. Дрессировщики, женщины-змеи, канатоходцы и даже конферансье часто после работы захаживают в её фургончик на чашечку чёрного чая с молоком.

Хоть цирк не разъездной, многие живут в таких вот трейлерах. Говорят, это усиливает дух безудержного чуднОго хаоса. Эмеральд, понятно, в числе говорящих.

Тёплыми синими вечерами Эмеральд в нарядном платьице (голубом или, чаще, зелёном) бродит по нарядным улочкам Страны однокрылой бабочки. Многие мужчины косятся на неё. Мелькают зелёные глаза, голубые, серые...

Но Эмеральд ищет другие: то ли с желтизной, то ли карие, чайные, с красноватым оттенком. Лукавые и с огоньком внутри.

Пока поиски не увенчались успехом.

О Вермонтре Эмеральд вспоминает, лишь когда от него приходят письма. Рука Эмеральд пишет ровно: так, мол, и так, дела хорошо, здесь солнце, друзья и достаток. Можешь приехать.

И никакого прозябания.

Циннамон Циркус любит слушать истории Эмеральд. О том, как из грязи в князи. О том, как из холода в тепло. Много о чём. Эмеральд уважают и за прилежную работу, и за приветливость, и за то, что она знает себе цену.

— Дура я была, — говорит Эмеральд. — А всё-таки, чего хотела, добилась.

А ещё в нижнем ящичке прикроватной тумбочки у Эмеральд лежит маленький такой портрет. Весёлый оформитель афиш в пёстром халате нарисовал человека лишь с одних слов юной кассирши.

Эмеральд никогда не отодвигает нижний ящик.

Достаточно того, что портрет там есть.