Страницы пыльных книг (джен)

Яркий свет проникал в самую сущность, заставляя пробудиться ото сна, длившегося долгие годы, настойчиво звал к себе и безжалостно тянул сквозь лазурные волны покоя, дарованного не многим смертным. Сопротивляться этой силе было так же бессмысленно, как спорить с бушующей стихией, и призываемая в бренный мир душа потянулась к нему, откликаясь на знакомый голос и только сейчас начиная понимать своё истинное «я».

— Учитель Кафу… — тихий, почти умоляющий шёпот, заставил раскрыть глаза, несколько раз моргнуть, щурясь под искусственным освещением настенных светильников.

«Кафу Нагаи» — да, так его зовут. Эта мысль обожгла сознание лёгкой вспышкой боли, и мужчина облизал пересохшие губы, вдыхая запах чернил, смешанный с неповторимым ароматом недавно отпечатанных книг. Сделав ещё одну попытку осмотреться, когда глаза привыкли к уже не такому слепящему свету, Кафу обнаружил себя стоящим в центре нарисованного мелом пентакля, а в нескольких метрах от него, в таком же, но значительно меньшем круге из вязи витиеватых линий, стоял юноша в ярком кимоно. Его волнение выдавали дрожащие руки, неловко сжимающие полураскрытую книгу, чудом не упавшую на пол.

— Учитель Кафу, это правда, вы? — вновь спросил его собеседник, бросаясь навстречу, да так ловко, что свидетель этого воссоединения старых друзей, одетый в строгий чёрный костюм не успел удержать порывистого писателя. Тёплые руки обхватили это новое, непривычное ещё тело и Кафу ответил, удивляясь мягкости собственного голоса:

— Это правда я, Танидзаки.

— Вы узнали меня? — золотистые искорки в глубине глаз Танидзаки Дзюнъитиро и его искреннюю заботу нельзя было спутать ни с чем иным, даже не смотря на совершенно другое обличие.

— Конечно, далеко не все были бы так рады увидеть меня здесь… К слову, где это самое «здесь» и… кто это?

Кафу с нескрываемым любопытством поглядел на мужчину, оставшегося за краем умело начертанных символов, стараясь не задеть их начищенными до блеска туфлями. Тёмные локоны обрамляли красивое узкое лицо, а во взгляде светло-карих, почти янтарных глаз читалась невыразимая тоска пополам с мелькнувшим удивлением. Под столь внимательным взглядом Кафу запоздало понял, что предстал пред этими людьми обнажённым. Густой румянец покрыл бледные щёки, и Кафу осторожно потянул длинный палантин Танидзаки на себя, желая укрыться спасительной деталью одежды от проницательного взора.

— Ах, это… это наш Алхимик, весьма скрытная и таинственная личность, биографию которого, как и имя, знают лишь избранные. Но именно благодаря ему и вы, и я находимся в Императорской библиотеке.

— Думаю, господину Нагаи не мешало бы найти одежду, дабы прикрыть свою наготу. Это я оставлю на вас, Танидзаки. И объясните новоприбывшему здешний уклад, — более не проронив ни слова, Алхимик быстрым шагом покинул зал призыва.

* * *

Мефистофель, закрывшись в своём кабинете, пытался здраво оценить то, что произошло в зале призыва. Не увлекись он поиском способов уничтожения искаженцев и возрождением писателей, то давно бы сложил в уме два и два, поняв, отчего же Небеса так рьяно оберегали душу Нагаи Кафу. Предостережение Михаила, его слова об уцелевшей душе, когда как судьба остальных оказалась неизвестна. Судя по всему, душу Георика Забериска, в коей дремала сущность Люцифера, ослабили и отправили на очередное перерождение, дабы уберечь от исчезновения. Естественно, Небеса противились тому, чтобы Мефистофель вернул к жизни именно этого писателя, до тех пор, пока не связали ему руки договором.

«Смотри, Мефистофель, но не трогай», — ангелы наверняка заливались смехом, наблюдая за ним. Он опустился в кресло перед камином и уставился на родное пламя. Длинные тёмные волосы, бледная кожа, обманчивая хрупкость, похожие черты лица — внешне Нагаи Кафу был почти копией Люцифера. Лишь цвет радужки отличался, и это Мефистофеля настораживало. Похоже, новое воплощение оказалось слабее прочих, не в физическом, а духовном плане. Стоило бы вернуться в зал призыва, лично поговорить с Кафу, приободрить его, но Мефистофель никак не мог собраться с силами и прекратить думать о прошлом.

* * *

Дни проносились вереницей сорванных листов календаря, принося с собой ненастную осеннюю погоду и дождь, барабанящий по витражным стёклам. Кафу постепенно узнавал, почему был возрождён вновь и всё больше убеждался, что Алхимик испытывает к нему странную, абсолютно не поддающуюся логике неприязнь.

— Значит эти, как вы их называете, искаженцы, желают стереть с лица земли литературное достояние каждой нации? И единственный способ их остановить — это самим погрузиться в книгу? — переспросил Кафу, сидя сейчас в просторном кафетерии, прилегающим к этому поистине огромному архитектурному сооружению.

— Именно так. Только представьте, как легко было бы манипулировать сознанием людей, если бы весь мир вынужден был читать лишь то, что диктуется свыше, — Танидзаки взял хаси, лежащие на аккуратной подставке, и со вздохом оглядел блюдо дня. Обжаренная до золотистой корочки, порезанная и украшенная зеленью свиная котлета на только что отваренном рисе, сбрызнутом соевым соусом, казалась весьма аппетитной на вид, однако сидевший рядом Кафу к ней не притронулся.

— Такая плебейская еда претит вашему вкусу, учитель? — поинтересовался Танидзаки, всё-таки решив нарушить затянувшееся молчание.

— Вовсе нет. Я люблю кацудон и готов есть его каждый день, — Кафу грустно улыбнулся, вспоминая прошлое, и только сейчас обхватил палочками кусочек любимого блюда.

— Что ж, это неожиданно. У вас довольно искушённый вкус, учитель.

— Кажется, последнее, что я съел перед смертью — кацудон. Интересно, в этом мире я снова умру в одиночестве? — голос Кафу был довольно печален, а горькая улыбка вновь тронула губы, пока сам писатель всё больше погружался в лабиринты памяти, вспоминая тот злополучный день своей последней, ни с кем не разделённой трапезы. Одиночество тонкой, непрерывной линей тянулось сквозь всю его жизнь, сплетаясь в спутанный клубок с теми нитями судьбы, что, по мнению некоторых, ткут древние Норны. Иногда Кафу казалось, будто он никогда не избавиться от него и не убежит, даже если попытается навеки покончить с прошлым, разрубив этот гордиев узел болезненных воспоминаний.

— Что вы такое говорите? Учитель, я никогда не оставлю вас одного, — Танидзаки с участием посмотрел на него, желая приободрить и заставить хоть немного поесть. Полная искренней доброты фраза действительно возымела действие, и Кафу кивнул, отгоняя дурные мысли куда-то на задворки сознания.

— Танидзаки, до сих пор не могу поверить, что даже после перерождения ты всё ещё следуешь за мной. Я благодарен.

— Ну что вы, я делаю это, потому что так хочу, — мелодичный смех его ученика и друга сопроводил конец этой фразы, а тема беседы наконец-то сменилась на более насущную.

— Скажи, Алхимик со всеми так холоден, или только я удостоен такой чести? — Кафу заправил за ухо длинную прядь волос, вновь откусывая от котлеты очередной, сбрызнутый соевым соусом, кусочек. Еда, приготовленная здесь, была на удивление хороша, а местный шеф-повар заслуживал всяческих похвал, несмотря на простоту подаваемых сегодня блюд.

— Обычно он ведёт себя с другими более… мягко, а после реинкарнации новых писателей всегда сам объясняет им суть проблемы и причину их появления. Ох, учитель, должен отметить, никогда ранее не видел столь виртуозных попыток избегать человека, какие предпринимает наш уважаемый Алхимик при контакте с вами.

— Быть может, ему не нравится моя внешность? — предположил Кафу, вновь придирчиво оглядывая себя, новую одежду и даже обувь, представляющие элегантный белый костюм и высокие сапоги.

— О нет, что вы, ваши длинные чёрные волосы и необычная, светло-фиолетовая радужка смотрятся совершенно очаровательно. Здесь кроется иная причина, но, скорей всего, о ней мы можем узнать лишь от самого Алхимика. Наберитесь терпения и не думайте о пустяках, ведь завтра нам предстоит битва.

Доводы Танидзаки были вполне разумными, Кафу ничего не оставалось, как согласиться с ними и перевести взгляд на пейзаж за окном, где хмурое небо затянули тяжёлые тучи, а первые раскаты грома ознаменовали ещё один ливень, умывший пожелтевшие кроны деревьев в парке.

* * *

Полученный в битве порез горел под разодранной тканью пиджака, ноющей болью отдаваясь по телу, пока бусины крови окрашивали рукав алыми пятнами. Кафу мог легко увернуться, уходя от внезапной атаки, но за спиной почти сжался в комок Тацуо, раз за разом вторя о гротескных формах окружавших их искаженцев. Неповоротливый и совсем неопытный юнец терялся на поле боя, систематически подрывая боевой дух, и даже Ниими, совсем ещё мальчишка, приносил больше пользы. Вот и сейчас, когда нужно было предпринять ещё одну атаку, Тацуо оцепенел, не в силах пошевелиться и даже поднять свой меч. Ничего не оставалось, кроме как брать ситуацию в свои руки и Кафу, откинув налипшую прядь со лба и глубоко вдохнув свежий лесной воздух, прокричал:

— Сейчас, Нанкичи, стреляй! — громкий выстрел раздался в паре метров, и последний из искаженцев рассеялся тёмным сгустком, словно сумрак под неумолимым приходом утра. Стоило этому произойти, и исчезающие иероглиф за иероглифом фразы, воссоздающие окружающий пейзаж, остановили свой полёт вверх, возвращаясь в прежнее состояние и знаменуя безоговорочную победу.

— Ура! Как и ожидалось от остальных, благодаря вам мы смогли выиграть этот бой. Простите, господин Кафу, господин Ниими, я вовсе не хотел становиться обузой, — потупившись, Хори Тацуо поправил берет, съехавший на бок, и, не без помощи руки, протянутой Кафу, смог подняться с земли, отряхивая свои штаны от листвы и въевшейся грязи.

— Ничего страшного Хори, вскоре мы окажемся за надёжными стенами библиотеки, — Кафу достал из внутреннего кармана пиджака белую полоску бумаги, испещрённую странными и совершенно ему незнакомыми символами. Алхимик снабжал такими закладками лидера каждой команды, дабы те, используя их, смогли благополучно вернуться назад. Ровный, бледно-голубой свет окутал силуэты литераторов, и вскоре сила закладки перенесла их назад, в большой зал запрещённой секции.

— Сегодня позже, чем обычно, господин Кафу, — Алхимик было собирался сказать что-то ещё, но едва он окинул вернувшийся из затянувшегося погружения отряд, из его уст вырвалась совершенно иная фраза, — Тацуо, вам нужно в лазарет, собственно, как и вам, Кафу. Проследуйте в больничное крыло и не медлите с этим.

— Господин Алхимик, капитан совсем не виноват… это всё я, пожалуйста, не будьте к нему слишком строги, — залепетал мальчишка, едва не заламывая покрытые ссадинами руки, но сделав несколько шагов, чуть не растянулся прямо на гладком полу огромного зала.

— Я разберусь в этом сам, идите же, — покачав головой, Алхимик повернулся к Кафу, который не торопился уходить в лазарет, хоть и получил такое распоряжение от вышестоящего лица. — Вы тоже хотите мне что-то сказать?

Глаза Кафу, всегда столь спокойно, даже мягко смотрящие на окружающих, сейчас чуть ли не метали молнии нескрываемого раздражения.

— Да, хочу, господин Алхимик, я уже давно хочу вам кое-что сказать, — Кафу посмотрел на него сверху вниз, благо рост и ширина подошв его высоких сапог это позволяли, — вы посылаете меня с ними, словно няньку, а потом пытаетесь отчитать за то, что я стараюсь защитить этих детей. Не могу увидеть логики в этих действиях, но я был готов и далее оберегать их, безропотно выполняя свои обязанности, пока ваши придирки не стали обыденностью.

— Порой вы сами ведёте себя, как дитя неразумное. Куда прикажете вас отправить? Прямо в пасть того искажённого повелителя тварей и его добродушных змей, размером с автомобиль?

— Мне восемьдесят лет, и я прекрасно могу о себе позаботиться.

— О, так это у вас старческое слабоумие? Остальные книги слишком опасны, и я не раз это вам говорил.

— Как всегда, тактичны и обходительны. Не имею малейшего представления, почему вы меня так недолюбливаете, но это переходит всяческие границы! Сначала игнорируете, затем посылаете на самые лёгкие битвы, что дальше? Может развоплотите меня? — казалось этой запальчивости, вызванной поведением Алхимика, хватило бы на целую неделю, и перебранка вскоре могла перерасти в настоящую ссору. Кафу так долго сдерживал свои мысли, что сейчас они понеслись неудержимым потоком, способным натворить бед и лишь ухудшить сложившуюся ситуацию.

— Вы забываетесь, — проговорил Алхимик, захлопнув книгу в руках с характерным звуком, — я делаю то, что считаю нужным не только для успешного выполнения миссии. Я делаю это для благополучия литераторов, кои теперь оставлены на моё попечение. И вы входите в их число, Нагаи Кафу, неужели вы ещё не поняли этого?

— О, я всё прекрасно понимаю, — Кафу ещё раз молча посмотрел Алхимику прямо в глаза, а после быстрым шагом покинул Запретную секцию.

Вопреки здравому смыслу и вполне разумным увещеваниям, он не направился в лазарет, а вместе этого поднялся в свою комнату. Уставшее тело нуждалось в отдыхе и спасительном душе после изматывающего погружения и ещё более утомительной, в ментальном плане, ссоры. Потрёпанная в битве одежда осталась на спинке стула. Когда Кафу, уткнувшись лбом о плотное стекло душевой кабинки, позволил тёплой воде омыть кожу, она принесла с собой непродолжительное утешение мыслям. Эта процедура действительно помогла перебороть часть переживаний, выпавших на долю Кафу днём и, выходя из крохотной ванной, он уже не казался таким измотанным. Но даже благотворное влияние воды, сказавшееся на теле, не дало отдых сознанию. Пред взором в который раз возникал образ Алхимика, а отзвуки метко брошенных фраз всё ещё звучали в ушах, стоило писателю закрыть глаза. Кафу невольно потянулся к кольнувшему порезу на плече и коснулся подсохшей ранки пальцами. Боль исчезла так же быстро, как и появилась, поэтому он решил, что причин отправляться в больничное крыло нет.

* * *

— В который раз вы отчитываете господина Нагаи за малейшую провинность? Я сбился со счёта где-то на семидесятой шпильке в его адрес.

— Если он не может одолеть врагов в книге, которая только-только подверглась искажению, то, по-вашему, я должен ему в ноги кланяться? — фыркнул Мефистофель, делая пометки в записной книжке.

— Сначала избегаете его общества, потом посылаете вместе с детьми в книги, где не может быть искажённых писателей… — задумчиво протянул Эдогава, расставляя книги по магии на места. — Будь вы человеком, я бы решил, что господин Нагаи вам небезразличен.

— Похоже, у вас тоже прогрессирующее старческое слабоумие, — сдержанно произнёс Мефистофель. — Видимо, скоро Танидзаки будет вытирать слюни не только своему учителю, но и вам.

— О, это жестко по отношению к господину Танидзаки, — рассмеялся Эдогава, а потом добавил уже ровным голосом: — Поговорите с ним.

Мефистофель отложил записную книжку и воззрился на своего помощника:

— Да, я за него волнуюсь, больше, чем за остальных, но господину Нагаи знать об этом не обязательно.

— Понимаю, меня в своё время обвиняли в связи с мужчинами, — Эдогава заложил руки за спину. — В библиотеке никто не будет тыкать в вас пальцем. Или переживаете, что объект «волнения» не ответить взаимностью? Судя по сохранившимся фотографиям, господин Нагаи был тем ещё любителем женского общества.

— Если вы до сих пор не заметили, я — демон и при желании могу искусить любого человека.

— Можете, но не хотите.

— Не хочу. Он похож на человека из моего прошлого, — Мефистофель сложил перед собой руки в замок. — Одно лицо, но абсолютно разные личности. Я вижу эти различия, но…

— Это тяжело, — Эдогава снял чёрный цилиндр. Помогая с амулетами, он всегда облачался в тёмный костюм. — Стоит узнать его поближе, чтобы понять, нравится вам Нагаи Кафу или же вы видите в нём другого человека.

* * *

День медленно клонился к ночи, и жаркий диск солнца, полускрытый красно-жёлтыми кронами деревьев, плавился за горизонтом, уступая место вечерней прохладе. Беспокойный сон окутал Кафу, подобно вязким кольцам тумана проклятых книг. К горлу подкатывала удушливая тошнота, и сердце, сжимаемое когтистой рукой страха, бешено колотилось в груди, пока кошмар полностью не стёр размытые очертания комнаты, заменив их густыми ветками леса. Быстрее, нужно двигаться быстрее, убежать, как можно дальше от этого льдистого сияния сотен глаз в темноте, от голоса Алхимика, называющего его глупым юнцом и от себя самого, не способного справится с этой ношей в груди. Кафу, не разбирая дороги, почти летел в самую чащу леса, всё сильнее ощущая отчаяние и пульсирующую боль в руке. Открывшийся порез сочился кровью, оставляя след из красно-синей жидкости на извилистой тропе, словно нарочно приманивая искаженцев, следующих за каждым его шагом верными псами.

— Уже поздно, — шелестящий звук, напоминающий шипение огромной змеи, заполонил пространство и Кафу остановился, не зная куда идти дальше и бессильно опираясь плечом о широкий ствол дерева. — Уже поздно, ты становишься одним из нас. Отринь то, что сковывало тебя, отринь столь невнимательного к тебе Алхимика, мы будем ценить… Мы будем превозносить. Мы заменим тебе всё…

— Нет! — Кафу вкинул руку, желая призвать верное оружие…

…И очнулся в своей постели. По спине тёк холодный пот, и липкое ощущение тревоги мазнуло по душе, уже не покидая писателя даже после бледной полоски рассвета, разгорающегося за окном. Рана на руке вновь начала болеть, и когда Кафу внимательно посмотрел на неё, то едва не вскрикнул. От плеча до самого запястья тянулась тонкая узорчатая вязь синих линий, не предвещающая её обладателю ничего хорошего. Кафу отчётливо помнил рассказ о проклятии, постигшем Эдогаву Рампо из-за укуса огромной змеи сильного искаженца, и сомневаться здесь не приходилось; хоть порез был далеко не прямым контактом с зубами или плотью — симптомы были те же. Решив проверить ещё кое-что, он потянулся к лежащей на прикроватной тумбочке книге и как только вскинул на неё взгляд, с трудом подавил желание отдёрнуть ладонь. Элегантная красная обложка почернела и теперь представляла собой плачевное зрелище из расползающихся тёмных иероглифов. Нужно было срочно что-то предпринять, нужно было пойти вниз и честно во всём признаться. Однако в голове вновь мелькнул образ Алхимика. Кафу так отчётливо представил его золотисто-карие глаза, смотрящие на него с явным укором, что отбросил эту мысль почти сразу же. Нет, он сам постарается всё исправить, никто не должен знать о его состоянии. Натянув на себя чистую одежду, писатель осторожно выбрался из своей комнаты, предусмотрительно спрятав книгу под подушкой.

* * *

— Учитель! — громкий оклик едва не заставил Кафу подпрыгнуть от удивления, но, как оказалось, его переживания были напрасными. Танидзаки медленно подошёл к нему и после тёплого приветствия добавил:

— Учитель, я слышал, что случилось ранее между вами и Алхимиком. Мне кажется, этот человек слишком много на себя берёт. Вы так самоотверженно защищали малыша Тацуо, что тут скорее нужно похвалить вас или наградить, нежели опускаться до столь нелепых придирок. Ах, если он ещё раз прицепиться к вам, я сам не удержусь и тоже выскажу всё, что о нём думаю! — страстная натура Танидзаки была видна во всём и, если уж ему что-то не нравилось, он легко мог высказать это в лицо.

— Ох, нет, я не хотел бы вовлекать тебя в этот спор, — Кафу было собирался накрыть плечо ученика ладонью, но удержался, памятуя о проклятии, оплётшим его руку. Несколько мгновений Танидзаки пристально вглядывался в глаза Кафу, а потом мрачно ответил:

— Если вам угодно. Но пожалуйста, будьте благоразумны и берегите себя.

Оба писателя прошли в кафетерий и после непродолжительного завтрака, сославшись на внезапный недуг, Кафу распрощался со своим другом, предупредив, чтобы его сегодня не беспокоили. Последующие часы, проведённые в спальне, были для него пыткой. Кафу метался, подобно раненному зверю, меряя шагами уже давно считанные квадратные метры своей комнаты и чувствуя, как зараза всё сильнее расползается по телу. Из зеркала рядом с постелью на него смотрел совершено другой человек, а линии оплетали теперь и другую руку, отравленными лозами подбираясь к открытой шее. Кафу сморгнул и потёр веки, борясь с ощущением, что в фиолетовую радужку его глаз вкралась индиговая синева, а на голове росли странные наросты, всё больше напоминающие рога.

«Это какой-то дурной сон, просто сон...» — твердил он себя раз за разом, но никакого спасительного пробуждения после не следовало.

Лишь Танидзаки несколько раз безуспешно пытался наведаться и спросить, не нужно ли ему что-то, однако, не смотря на такую заботу, всякий раз получал в ответ мягкий отказ. Время продолжало тянуться слишком медленно, и только когда часы пробили двенадцать, а на библиотеку опустилась ночь, Кафу решился выбраться из своего убежища и проследовать в запретную секцию. Тишина погружённой в дрёму библиотеки, которую он мог больше никогда не увидеть, казалась ему зловещей, и даже приглушённый свет бра не мог справиться с нахлынувшим мраком безлунной ночи. Потребовалось несколько умелых движений мелом, чтобы обновить знаки пентаграммы и встать в самый центр, крепко сжимая в руках собственное произведение. Ранее тёплая обложка чудилась ему теперь безжизненной и холодной, но именно это ощущение леденящей стужи нравилось той новой, пробуждающейся в нём части. Она приносила с собой странный покой, вытесняющий любые тревоги и печали, заставляющий сердце биться размереннее, и всё больше погружая во тьму угасающее сознание.

— Куда это вы собрались? — Алхимик ворвался в секцию, едва не сорвав дверь с петель, и остановился, удивлённо глядя на преобразившегося писателя. — Этого не должно было произойти… Кафу, послушайте, вас ещё можно спасти.

— Меня уже ничего не спасёт, — синева коснулась приоткрытых губ, и он улыбнулся, блеснув холодным взглядом ярко-голубых глаз, свидетельствующих о почти завершённом искажении тела. С последним, завершающим символом, Кафу растворился в клубах тумана, извивающегося по тающим обрывкам иномирья.