Терапия (гет)

Жизнь — довольно странная штука. Пока тебе кажется, что ты её контролируешь, ты даже не задумываешься о её смысле. Не думаешь о том, как всё шатко. Как глупое решение другого человека может повлиять на тебя. Сломать то, что ты отстраивала долго и рьяно. Год за годом.

А потом всё меняется. Внезапно, совершенно нежданно. Твои вроде бы каменные форты оказываются лишь замками на песке, и прибрежная волна смывает их до основания. Разрушительная сила, с которой ты ничего не способна поделать. Неожиданно для себя самой ты понимаешь, что это было неизбежно. Что море с его волнами всегда было рядом. Что глупо было строить свои сооружения у самой кромки воды в отчаянной, недалёкой надежде на то, что те смогут выстоять.

Гарри находит тебя в собственной душевой. Ты даже не слышала, как он вошёл, а теперь его пальцы, больно вцепившись в холодную мокрую кожу, вытаскивают тебя, пьяную и замёрзшую, из прозрачной стеклянной кабинки.

Он не спрашивает, почему ты сидела в одежде под холодным душем с бутылкой огденского в руках. Ему кажется, он и так знает причину. Ему кажется, он отлично знает тебя, но правда в том, что ты сама себя не знаешь. Гарри зол на Рона, потому что ему кажется, это из-за него ты сейчас такая. Но правда в том, что ты благодарна мужу. Даже не так. Благодарна бывшему мужу.

Тебя не расстроило его решение развестись. Тебе самой эта мысль приходила в голову год от года. Тебя злит время, которое он выбрал. Тебя чертовски злит, что он малодушничал пятнадцать лет и только сейчас, когда ты наконец смирилась с ролью жены и матери, всё-таки положил конец неудавшемуся браку. Сейчас, когда Роза уже почти взрослая, ты больше не знаешь, чем заполнить новую жизнь, которой так боялась. Чем оправдать её несостоятельность, ведь отговорка «выбрала семью» стала недействительной после подписания свидетельства о разводе. Нет больше никакой семьи. Нет оправданий.

Чемодан без ручки. Ты даже себе боялась признаться в этом исконно маггловском сравнении. Ведь оставить свой с Рональдом багаж прожитых лет в этом чемодане и налегке двинуться дальше было жаль. Слишком страшно. Несправедливо пугающе. Поэтому тебе приходилось взять неудобный груз двумя руками и нести, словно заслуженный крест. И ты несла. Молча, не жалуясь, покорно. Становясь сильнее от своей ноши, но осознавая, что и ноша эта становится больше да тяжелее. Но ты шла, прогоняя мысли о бессмысленности собственных действий. Как будто за самопожертвование тебе воздастся. Будто твои действия имели смысл.

Гарри укладывает тебя на постель, завернув в махровый халат и накрыв покрывалом. Это покрывало вам подарила Молли на позапрошлое Рождество. Ты стирала его бесчисленное количество раз, но от него по-прежнему пахнет Норой. Пахнет уютом и семейными ценностями, которые тебе втайне казались чуждой дикостью. Которых ты не сумела воссоздать в вашем с мужем коттедже. Не сумела навязать дочке.

За тонкими очками цепкий взгляд зелёных глаз несёт в себе атомную смесь жалости, разочарования и надежды. Этот взгляд болезненно серьёзен. Ты отворачиваешься. Говорить не хочется, и ты благодарна, что Гарри хотя бы молчит. Впрочем, глаза красноречивей любых слов. Интересно, это именно то, о чём твердили Ремус, Сириус и даже Снейп? Это ли было в глазах Лили Поттер?

Голова немного кружится, и ты слабо ощущаешь силу и тепло позади себя. Закрыв глаза, ты проваливаешься в сон, так до конца не осознав, что Гарри обнял тебя.

Роза в Хогвартсе, и ты рада, что она не видит тебя такой. Впервые за всю её жизнь ты расклеилась. Потеряла контроль, как тогда, на четвёртом курсе, когда её отец впервые тебя серьёзно обидел. Как когда осознала, что Обливиэйт родителей необратим.

Гарри выгреб всю выпивку из дома, договорился о твоём отсутствии с руководством в Министерстве и приезжает раз в несколько дней с продуктами. Тебе противно от того, что он вынужден заботиться о тебе. Ты отвыкла от того, что кто-то может о тебе заботиться.

Тебе действительно смешно от мысли, что твоя работа воспринимается Гарри как нечто серьёзное. Во многом ты смирилась со своей ничтожной должностью благодаря Розе. Выходя из декрета, ты оправдывала себя тем, что выбрала материнство. Ты боялась признаться себе, что Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними создан исключительно для контроля и регулирования. Никакого развития, минимум прав для большинства видов. И полный ноль твоего влияния на установившийся веками порядок вещей. Если поначалу чиновникам приходилось делать вид, что они считаются с тобой и твоими идеями, то со временем тебя просто ткнули носом в то, что война давно закончилась. Тебе были благодарны, но ты больше не нужна. Реактивный подход и консерватизм никто не отменял.

Спустя две недели твоего вынужденного отпуска Гарри решается на разговор. Никто не ожидал, что сильная по умолчанию Гермиона способна апатично лежать четырнадцать дней кряду. Разговор заканчивается ничем. Герой магической Британии не способен понять, что значит день за днём ощущать, как жизнь проходит… мимо. Он не понимает, что дело не в разводе. Дело в том, что его факт стал последней каплей.

Нежелание вставать из постели, нежелание видеть себя в зеркале, нежелание жить эту жизнь. Постоянный страх, такой несвойственный выпускникам Гриффиндора, парализовавший тебя. Страх, что ты ошиблась и нет хроноворота, чтобы всё исправить.

Гарри упрашивает тебя отправиться в ванную, и по инерции ты всё же покидаешь спальню. Спустя полчаса он находит тебя лежащей на кафельном полу. Холод плитки приятен тем, что наконец вынуждает тебя ощутить хоть что-то. Гарри обнимает тебя и укачивает, словно маленькую девочку. Перед глазами невольно встаёт картина, где он так же баюкал на руках труп Добби.

— Ты боишься потерять меня?

От осознания происходящего дрожь пробивает всё тело. Чувство вины накрывает волной, и ты не можешь вдохнуть. Толща солёной морской воды давит на тебя. В этой крохотной холодной ванной, в его худощавых, но таких сильных руках, ты задыхаешься. Пытаешься набрать кислород в лёгкие, но реальность словно ударила под дых. Ты будто рыба открываешь рот, но тщетно.

— Конечно, Гермиона.

— Как забавно. Ведь я уже давно потеряла себя, Гарри.

— Хочешь, я позову Джинни или Луну? Тебе необходимо принять душ.

— Н-не надо.

И тогда Гарри сам стягивает твой халат. Спускает бретельки хлопковой ночнушки, стараясь не смотреть на твою наготу. Заходит в душевую вместе с тобой, в одежде. Пробует воду. Обнимает тебя, протягивая гель. Чертыхаясь, призывает небольшой табурет и, усадив тебя, моет голову. А ты задаёшься вопросом, почему тебе не стыдно. Почему ты ничего не чувствуешь?

Гарри вытирает тебя, настойчиво просит поесть.

А на следующее утро приводит в твой дом Малфоя.

* * *

Потупив взгляд, Поттер лепечет ей что-то о моей степени колдомедика. Небольшой коттедж выглядит сносно, но воздух спёртый. Такой обычно бывает в одиночных палатах, которые редко проветривают из-за «особенных» пациентов. Видать, его слова о том, что Грейнджер не выходила из дома неделями, не преувеличение.

Она смотрит на меня почти шальным взглядом, будто сомневаясь, что я во плоти. Прикусываю щеку изнутри, чтоб не съязвить. Шутить с предположительно нестабильными потенциальными пациентками о том, что я плод их воображения, — не лучшая идея на данном этапе. Не при Поттере.

Он лохматит рукой и без этого ущербную причёску, а затем вопросительно смотрит.

Сдерживаюсь, чтоб не закатить глаза. Уже несколько раз ведь всё обсудили.

— Ваше присутствие, мистер Поттер, — выплевываю это «мистер» уже не впервые за сегодня, — будет только мешать. Мне нужно осмотреть мисс Грейнджер, побеседовать. Если необходимости в немедленной госпитализации нет, можно будет приставить к ней сиделку на дому.

Во взгляде Грейнджер появляется осознанность. Секунд на тридцать безразличие сменяется яростью, и я сжимаю в руке палочку. Никогда бы не подумал, что она будет буйной.

Впрочем, этот взгляд направлен не на меня и не несёт в себе ничего, кроме пустой женской обиды. Поттер виновато пытается объяснить ей, что так будет лучше. Что если я не сумею помочь ей, его одинаково назначат её опекуном…

— Мы обсудим все эти вопросы с мисс Грейнджер, мистер Поттер. Подождите хотя бы в гостиной. Спасибо.

Лохматый нехотя покидает её спальню. Грейнджер по-прежнему молчит, и я почти не верю собственным глазам. Выражение на бледном, посеревшем лице буквально кричит о том, что её предали, но это было ожидаемо. Не ожидал я увидеть слёз. Карие глаза стали влажными до такой степени, что грозили пустить солёные дорожки по впалым щекам с минуты на минуту.

— Ты не ревела, когда Белла клеймила тебя, но разрыдаешься при виде психиатра? — снисходительность явно лучше неверия, хотя ей по сути плевать на мой тон.

Всё еще смотрит волком, судорожно смахивая так и не упавшие слезинки.

— Не дож-жд-ёшься, — шипит на меня, словно кобра. — Убирайся.

— О, видишь ли, — стараюсь скрыть мрачное ликование за профессиональным тоном, — так как ты работаешь в Министерстве, твоё отсутствие необходимо было официально объяснить, — закрывает глаза, явно стараясь взять себя в руки. — С подачи Поттера оно было истолковано болезнью. Кратковременным психическим расстройством на фоне стресса после развода. И всё бы ничего, но расстройство вскоре норовит перерасти в долгосрочное. И если это произойдёт, тебя признают недееспособной. Близких родственников у тебя нет, поэтому, я назначу опекуном Поттера. Если до этого, конечно, дойдёт.

— В смысле, ты назначишь?

— Это моя работа, Грейнджер. Либо ты докажешь мне, что стабильна и способна ухаживать за собой сама, либо мне придётся тебя лечить.

Я ни разу не опоздал на работу за двенадцать лет. Мне нравится приходить в стерильно белое помещение больницы и надевать свою лимонную мантию.

Находясь в палате с психически неуравновешенными пациентами, я втайне ликую.

Я рад тому, что на мне надета эта лимонная мантия, дающая власть над происходящим. Дарящая иллюзию контроля и гарант того, что я сам не сумасшедший. Что я всё ещё успешно притворяюсь нормальным.

После того, как Люциуса признали недееспособным, мать была только рада моему выбору профессии. Помочь ему я, однако, не успел. В Азкабане рассудок отца окончательно помутился. Когда то, что от него осталось, наконец выпустили, он перестал реагировать даже на нас с матерью. А затем приказал домовому эльфу принести ему клинковую бритву, чтобы побриться.

Никогда не думал, что при отсутствии палочки Люциус решится свести счёты с жизнью столь немагическим способом. Никогда не думал, что мой отец способен убить себя.

После этого случая проблемам душевного благосостояния волшебников стали уделять гораздо больше внимания. По иронии судьбы смерть Люциуса Малфоя помогла Драко Малфою стать влиятельнейшим колдомедиком в вопросах психического состояния магов.

По еще большей иронии мне пришлось выучиться в маггловском университете ввиду отсутствия их аналогов в волшебном мире.

* * *

Сиделка приходит ежедневно, как и Малфой. Тучная, до тошноты приветливо улыбающаяся ведьма готовит тебе еду, меняет постель, проветривает комнаты и говорит, что всё будет хорошо. Ты никогда не думала, что можно не хотеть просыпаться.

Самодовольный белобрысый обманщик решил не отправлять тебя в Мунго, и стоило бы быть благодарной за это, но тебе всё равно. Тебе почти страшно от того, что тебя не волнует реакция окружающих на твоё состояние. Почти. Тебя должно было бы беспокоить, что Малфой врёт о том, что он доктор, но даже это кажется неважным.

Тебе не хочется вставать с постели, не хочется есть. Не хочется думать и, что самое отвратительное, не хочется читать. Даже для удовольствия.

Часами ты лежишь, прокручивая в голове воспоминания о собственной жизни, пытаясь осознать, когда именно всё пошло не так. Выхватить тот самый роковой момент из калейдоскопа событий. Стараясь вспомнить и понять, почему тебе не важно, что Роза рано или поздно узнает о твоём состоянии. Может, потому, что ты никогда её не хотела? Вряд ли послеродовая депрессия способна случиться с женщиной спустя почти пятнадцать лет после родов. Надо будет спросить у Малфоя. Наверняка его поставит в тупик терминология и ему придётся признаться, что он лжёт.

Прямо сейчас, когда терять, кажется, нечего, уже не страшно признаться самой себе в том, что ты не хотела выходить замуж, не хотела рожать Роуз и не собиралась торчать на государственной работе без малого семнадцать лет.

Ты уже давно была бесполезной, разница лишь в том, что ты наконец призналась себе в этом. И вот, признавшись, обнаружила, что не поменялось ровным счётом ничего.

Кажется, когда Гарри пьяной вытаскивал тебя из душевой несколько недель назад, ты полезла его целовать. Словно это должно было отвратить его от тебя. Словно это могло бы исправить факт того, что ты связала жизнь не с тем из своих друзей.

Ногти больно вжимаются в ладони оттого, что ты признаёшься себе и в этом. Ты хотела, чтоб он ответил тебе тогда, хотела, чтобы ему тоже стало тошно от самого себя. Хотела стать ему противной настолько, насколько противна себе уже несколько лет.

Насколько, должно быть, противна Рону и насколько была бы противна Джинни, узнай она о твоём поступке.

Поступки… Как забавно. Ты не совершала вообще никаких поступков с тех пор, как закончилась война. Плыла по течению, не принимая никаких решений. Действуя по инерции, выбирая путь наименьшего сопротивления. И к чему это привело?

Мерлин, ты так снисходительно относилась к Рону в уверенности, что он никуда не денется. Что это ты его терпишь. Не он тебя.

* * *

— Я думал, мы договорились, — за несколько дней моих визитов она настолько привыкла к моему присутствию, что теперь даже не встаёт с постели, когда я прихожу. Лишь с трудом фокусирует взгляд. — Ты ешь, позволяешь сиделке мыть себя и убирать здесь, а я не отправляю тебя в Мунго, где всё это делали бы насильно.

Я тянул с прописыванием ей зелий в надежде, что само моё присутствие окажется достаточно раздражающим фактором, чтобы она смогла постепенно вернуться в норму. Видимо, я недооцениваю людей, которых, как мне казалось, когда-то знал.

Сначала отца, теперь Грейнджер. Забавно, но её состояние доставляет мне едва различимый оттенок мрачного удовольствия. Словно её апатия — это компенсация за всё, что довелось пережить отцу. Чертовски глупо, конечно, если учесть её с Поттером показания в пользу всей нашей семьи сразу после войны. Чертовски глупо, если учесть, что отец едва не убил Грейнджер в её шестнадцать.

— Зачем это тебе? — еле шевелит чуть пересохшими губами, вырывая меня из раздумий о прошлом. — Ты же не врач, Малфой… Что ты забыл в моей спальне?

Как же я заебался повторять о своей степени доктора маггловской психологии. Как устал разжёвывать ей о сертификате соответствия, выданном министром Кингсли. Заранее ненавижу себя за то, что сейчас сделаю, но всё же не успеваю сдержаться. Слишком велик соблазн.

Я присаживаюсь на её кровать и смотрю прямо в глаза, приближая лицо максимально близко:

— Всё так, Грейнджер. Я не врач. Не колдомедик. Меня здесь вообще нет. Я лишь плод твоего больного воображения, как и этот дом, как твой неудавшийся брак. Как твоя жалкая жизнь.

Затем я смеюсь, завидев, как одинокая слеза скатывается по её левой щеке. Грейнджер так и не двигается. Даже не вытирает рукой солёную влагу с лица, силясь понять, что именно я только что сказал ей.

Я проявил слабость и тем самым отдалил её выздоровление. Завтра же начну выдавать ей зелье. Нужно не забыть выписать рецепт через лабораторию в Мунго.

— Почему ты? — дыхание её постепенно выравнивается, слёз больше нет. Интересно, она сосчитала до десяти, чтобы успокоиться, или ей и правда настолько безразлично происходящее?

— А вот это уже не ко мне вопрос, грязнокровка. Я же в твоей башке, верно? Вот ты и поищи ответ в закоулках своего хвалёного разума. Почему не воображаемый Уизли помогает тебе пережить сложности после развода, а именно я, м? Может, глубоко в подсознании ты меня хочешь? В амплуа доктора и в этой самой спальне, как тебе такое предположение?

Внезапно она начинает громко смеяться. Почти пугающе. Может, меня бы даже кольнуло самолюбие в ответ на этот практически сумасшедший хохот, но оказывается, не мысль о сексе со мной её так позабавила.

— Ты — не моя фантазия, змеёныш. Будь ты и правда в моей голове, то знал бы, что я не из-за развода в таком состоянии.

— В каком ты состоянии, Грейнджер?

Как же я устал. Неожиданно я понимаю, что возможно испортил не всё. Если, раздраконивая её, можно будет вывести апатичную суку на разговор — ещё не всё потеряно.

— Если ты и верно колдомедик, сам догадайся. Не можешь? Это потому что ты чёртов лжец.

— Биполярное расстройство, — говорю я, едва растягивая гласные и наслаждаясь тем, как остатки веселья шелухой облетают с её лица. — Раздвоение личности. Обсессивный синдром. Я знаю все эти слова, потому что и ты их знаешь, верно, Грейнджер? И мы оба знаем, что я не обязательно должен разделять твои тупые убеждения, чтобы быть в твоей голове.

Я трансгрессирую к себе в кабинет и со злостью бью кулаком по дубовой поверхности рабочего стола. Какого хера я удумал спорить с ней? Она всего лишь пациентка. Я должен помочь ей, а не убеждать в том, что она ещё сумасшедшей, чем есть на самом деле. Какого хера?

За витражной дверью в мой кабинет показались тени двух волшебников, и послышалось приглушённое бормотание. Женская тень — моя помощница, явно пытается не впустить ко мне высокого мужчину.

Я знал, кто это, ещё до того, как Эмбер открыла дверь в мой кабинет и робко сообщила, что ко мне посетитель. Не пациент, посетитель.

— Пригласи мистера Уизли, Эмбер, спасибо, — Эмбер пытается скрыть удивление моей проницательностью и просто приоткрывает шире дверь, ретируясь.

— Почему я не могу попасть к себе домой? — Вислый с ходу принимается выяснять отношения, на что я могу лишь закатить глаза и про себя «поблагодарить» Поттера за то, что втянул меня во всё это.

— Ты уверен, что пришёл по адресу с этой проблемой, Уизли? Это больница, а не Аврорат.

— Гермиона, я не могу к ней попасть, ни через камин, ни через двери собственного дома! И что я узнаю? Что ты, Малфой, за это в ответе!

— Тебе прописать успокоительное? Или, может, дать консультацию по вопросу прав собственности на недвижимость? — бывший муженёк Грейнджер тупо смотрит на меня несколько секунд, недоумённо разинув рот. — Поскольку твой, кажется, лучший друг и товарищ сообщил мне, что коттедж, в котором сейчас находится Гермиона Грейнджер, принадлежит ей.

— Это бывший дом её родителей, в котором они жили, прежде чем… Неважно. Я не особо силён во всех этих маггловских тонкостях. Я спрашиваю тебя о другом, — с деланным удивлением я сардонически поднимаю левую бровь. — Какого хрена меня отбрасывает магическим щитом от входной двери моего… дома моей…

— Твоей кого? — я и забыл, как приятно изводить этого рыжего имбецила.

— Моей… бывшей жены.

— Видишь ли, Уизли. Твоя БЫВШАЯ жена сейчас не здорова. Благодаря стараниям Поттера ей разрешено было остаться дома, вместо того чтобы лечь на стационар — сюда, в моё отделение. Но это не значит, что правила стационара не будут распространяться на МОЮ пациентку. Ей временно запрещены посещения.

Кулаки Уизли нервно сжимаются, и я чуть ли не прикусываю щеку изнутри, чтоб не рассмеяться ему в лицо. Он делает глубокий вздох и даже берёт себя в руки. Не думал, что он на это способен.

— Что с ней?

— Врачебная тайна, — отвечаю на автомате и тут же об этом сожалею.

— Чего?

— Клятва, которую дает каждый колдомедик, Уизли. О том, что не станет разглашать какие-либо подробности о пациентах никому, кроме родственников.

— Но я же…

— Больше нет. А теперь вон из моего кабинета, пока я не вызвал охрану.

Я, конечно же, слукавил. Это не клятва и не непреложный обет. Формальность, которую отнюдь не обязательно было соблюдать сейчас. Тем более что Уизли мог бы рассказать подробнее, что конкретно стало предпосылками её нынешнего состояния. Но я — это я. Не смог отказать себе в удовольствии лишний раз посмотреть, как веснушчатое лицо повзрослевшего школьного недруга покрывается багровыми пятнами. Зло выдохнув, я собираюсь аппарировать в тот самый бывший дом родителей Грейнджер на маггловской улице.

* * *

— Пей.

Малфой смотрит на тебя с налётом лёгкого раздражения, в то время как ты не скрываешь отвращения, глядя на пузырёк в его руках.

— Ну же, Грейнджер, — тяжело вздыхает твой мучитель. — Я не планирую торчать здесь весь день.

— Так вали отсюда, — ты про себя обещаешь не пить никаких зелий, принесённых Малфоем.

— Это лекарство, дура ты упёртая. Я до последнего тянул с медикаментозным лечением, но твоя апатия и общее состояние не дают мне…

— Я не хочу принимать никаких лекарств. Тем более от тебя.

— А чего ты хочешь, м?

— Ничего, — ты слишком устала, чтобы продолжать с ним эту глупую дискуссию, пусть просто уйдёт. — На самом деле, я постоянно хочу спать. Но просыпаясь, чувствую, что устала ещё больше. Мне порой кажется, что под кроватью спрятался дементор, но почему-то никак не решается меня поцеловать, чтобы всё… закончилось.

— Зелье является аналогом антидепрессанта, который работает ингибитором обратного захвата. Благодаря ему твой накопленный уровень серотонина со временем перестанет снижаться так быстро.

— То есть ты накачаешь меня «Прозаком» в виде зелья? — ты прищуриваешься на него, а он растягивает тонкие губы в кривой ухмылке.

— «Прозак» — вчерашний день даже в мире магглов, Грейнджер. Кроме того, «побочек» у него куда больше, чем у моего зелья.

— Но они всё-таки есть?

— Я сумел убрать неприятные последствия со стороны ЖКТ, тремор, головные боли и учащённое сердцебиение. Но в это же время тебя постоянно будет клонить в сон, совершенно пропадёт аппетит и ко всем дракклам упадёт либидо.

— То есть по сути моё нынешнее самочувствие не изменится? Тогда зачем это…

Но он рявкает на тебя, даже не дав закончить:

— Твой нынешний низкий уровень дофамина и серотонина насильно поднять невозможно, Грейнджер. Даже я не способен сварить такое зелье.

— И никто не способен? — не то чтоб тебе было интересно, ты спрашиваешь, просто чтобы задеть его честолюбие.

— Может, Снейп или Фламель, ах да… Они же оба мертвы из-за твоего лучшего друга.

Если бы тебе не было всё равно, ты бы, наверное, негодовала от подобного заявления. Когда же он наконец уйдёт? Чуть прикрыв глаза, ты перекатываешься на спину, всё ещё лежа на неубранной постели. Всё-таки произносишь:

— Ты пытаешься вывести меня из себя подобными заявлениями?

— Я всего лишь озвучиваю общеизвестные факты, отвечая на твой же вопрос.

— Ты действительно винишь Гарри за то, что он победил Волан-де-Морта?

— Я благодарен ему за это, — отвечает он спокойно. — Но это не меняет действительности. Николя Фламель и Северус Снейп были бы живы, если б не Поттер.

Ты не видишь смысла спорить. Да и какой смысл доказывать ему что-либо. Доказывать что-то хоть кому-нибудь.

— Вон из моего дома.

— Ты думаешь, мне доставляет удовольствие торчать в этой полумаггловской хибаре по полдня? Выпей зелье, и я уйду.

— Зачем?

— Чтобы временно заблокировать обратный захват уровня серотонина, я ведь уже сказал это тебе.

— Зачем?

— Да что ты заладила-то со своими «зачем»?

— Разве ты не обязан объяснить мне всё?

— К депрессии обычно приводит комплекс причин, мисс Грейнджер, — он едко выплёвывает твою нелепую девичью фамилию, которую ты совсем недавно обратно сменила с «Уизли». — Постоянный стресс, подавление амбиций, отсутствие адекватного относительно нагрузок отдыха… Всё это, с точки зрения биохимии, вызывает низкий уровень дофамина и серотонина. Так называемого гормона счастья. Вот зачем тебе необходимо выпить ингибитор обратного захвата этого гормона прямо сейчас. Чтобы со временем накопить достаточный его уровень.

— Если я соглашусь выпить твои помои, ты ответишь на мой вопрос?

Он даже не реагирует на слово «помои».

— Смотря каким будет этот вопрос.

— Почему ты? Неужели нет ни единого специалиста, кроме тебя, Малфой? Да хоть бы маггловского?

— И если я отвечу, ты поклянёшься пить зелье каждый раз, когда я тебе скажу?

— Поклянусь?

— Дашь мне своё слово.

— Что ж… хорошо.

— Надо полагать, ты в курсе, что единственный сын Поттера попал на Слизерин?

— Я крёстная мать Ала, как считаешь, в курсе ли я?

— Уверен, вся ваша «львиная компашка» была в полнейшем шоке, узнав об этом.

— Гарри назвал сына Альбус Северус, потому что…

— Только не надо мне задвигать эту ересь про львиное сердце под змеиной шкуркой, Грейнджер. Оставьте эти сказочки для Скитер.

— Факультет определяет далеко не всё в жизни волшебника. Лавгуд училась на Когтевране. Моя вот дочь тоже учится там. Какое вообще отношение всё это имеет к…

— Учится там?

— Ну да, все Уизли сперва были немного шокированы, но сейчас привыкли.

Малфой пристально смотрит на тебя, чуть склонив светловолосую голову набок. Но затем, словно отмахнувшись от каких-то своих мыслей, продолжает.

— Так вот, отпрыск Поттера попал на Слизерин, как и мой сын, — впервые за долгое время ты слышишь гордость в голосе Малфоя.

Когда-то, кажется, в прошлой жизни, он с такой же гордостью говорил о своём отце.

— Уж кто бы сомневался…

— Естественно, — тебе даже не нужно смотреть на него, чтобы убедиться, что неприятная ухмылка самодовольства сейчас исказила бледное лицо. — За пять лет я даже привык к тому, что сынишка лохматого героя магической Британии считает себя лучшим другом моего сына.

— Мы когда-нибудь доберёмся до сути?

— Какая же ты… Ладно, неважно. Так вот, недавно мой единственный сын и наследник решил доказать мне кое-что. Он слил в Омут Памяти, находящийся в моём кабинете, занятное воспоминание. О том, как они с лучшим его другом пошли в «Кабанью голову», предварительно сняв там комнату на ночь. И пустили по кругу какую-то шлюху с Лютного.

— Эббот, что ли, совсем охренела? — вырывается у тебя, но Малфой лишь улыбается в ответ. Впрочем, эта его улыбка напускная — взгляд остаётся серьёзней некуда.

— Во избежание скандала я передал это воспоминание Поттеру. Использовав аврорские связи, лохматый подчистил память проститутке и немного поприжал Ханну Эббот. Узнав от сына о сфере моей деятельности, твой дружок потребовал от меня ответной услуги. Вот поэтому я здесь. А теперь пей.

С тех пор, как ты пообещала Малфою быть паинькой, он приходит каждый день. Тебя не особо напрягают эти визиты, ведь за исключением редких попыток сиделки впихнуть в тебя пресную овсянку ты постоянно спишь. Почти не остаётся времени подумать о том, как именно ты не реализовала свой потенциал. Вот ты кладёшь голову на подушку, а вот высокий противный блондин уже расталкивает тебя, чтобы влить в рот очередную порцию зелья. Флаконы, в которых он приносит его, не всегда одинаковы, но само «пойло» безвкусно и не имеет запаха. Спрашивать его, чем конкретно он накачивает тебя, иной раз не хочется. Поэтому ты послушно открываешь рот, чтобы он влил терпковатую жидкость. И вновь проваливаешься в густой, тягучий, как трясина, сон без сновидений.

Спустя неделю он настаивает, чтобы верная ему, словно псина, сиделка в очередной раз искупала тебя и обязательно переодела. Ты не можешь винить его, ведь запах медикаментов, смешанный с потом, не первый день витает в воздухе спальни. Это производные твоего организма в результате приёма его чудо-препарата от депрессии. Чистое бельё и пижама, принесённые Поттерами, окрашены в гриффиндорские цвета. Ирония в том, что ты давно не являешься олицетворением ни единого качества вашего родного факультета. Впрочем, твой вид должен слегка взбесить Малфоя, что не может не радовать.

Несмотря на заверения в том, что он якобы убрал побочные эффекты со стороны ЖКТ, приём препарата всё равно требует большей избирательности в еде — многие привычные тебе продукты несовместимы с зельем. Тебя, возможно, возмутило бы это, если б ты чувствовала хоть какое-то подобие голода. «Нездоровая худоба», — бормочет сиделка, когда, переодевая тебя, невзначай задевает пальцами рёбра. Наверное, тебе должно быть стыдно, что женщина в возрасте Молли вынуждена перестилать твою постель и кормить тебя словно ребенка. Но тебе всё равно. Это почти страшно, но недостаточно ощутимо, чтоб попытаться изменить хоть что-то. Словно важная деталь внутри тебя сломалась, и ты не в силах починить. Никто не в силах. Ты знаешь, что должна выглядеть ужасно, но даже не делаешь попыток подойти к зеркалу.

Малфой выгадывает часы, когда сонливость менее выражена, и сидит с тобой. Он убедительно просит?.. Нет, настаивает на том, чтобы вы говорили по несколько часов в день. Ты «должна рассказывать ему о своей прежней жизни». Малфой называет это маггловским термином «терапия», и ты фыркаешь.

— Ты разве психолог? — говоришь с деланной насмешкой, но все твои старания вывести его из себя не венчаются успехом.

— В Мунго нет чёткого разграничения между психологией и психиатрией, я же считаю, что все средства хороши, если это может помочь. Либо ты будешь говорить со мной, либо я заставлю тебя вести зачарованный дневник, Грейнджер, — устало говорит он. — Не стоит во мне сомневаться.

— Магглы-психологи всё ещё боготворят Фрейда? — вопрос, скорее чтобы не молчать. Тебе на самом деле мало это интересно. Но Малфой, кажется, мрачно рад ему.

— Ага, лично я предпочитаю труды Юнга, но старый извращенец Зигмунд в психологии словно писанина Маркса для экономистов — все знают, что это не работает, но с упоением читают «Капитал».

— Откуда ты?..

— Сам никогда не понимал системы университетского образования простецов, — говорит он с улыбкой, отвечая на не полностью заданный тобой вопрос. — Почему, чтобы получить степень по психологии, мне нужно было изучить ряд абсолютно не связанных с этим дисциплин вроде экономики?

— Не знаю, я ведь оканчивала Салемскую Академию магии, да и то экстерном. Так с чего ты взял, что мне поможет твоя терапия?

— Один из моих университетских преподавателей говорил — и я отчасти с ним согласен, — что излечимые психологические проблемы схожи с зависимостью. Наркотической ли, алкогольной, игровой, сексуальной — неважно, но первый шаг к решению проблемы — её принятие. Разговор поможет тебе признать свою болезнь, только после этого её можно будет излечить.

— То есть ты уверен, что мои проблемы излечимы? Ну слава Мерлину. Я уж начала думать, что ты удерживаешь меня здесь в надежде рано или поздно закрыть в своём стационаре.

— Имею все основания уже это сделать, Грейнждер. Если бы не твой лохматый лучший друг, сидела б ты с Локхартом да Лонгботтомами по соседству. Мягкие стены, все дела. В Мунго дико обрадовались моему выходу на работу и возможности спихнуть подобных пациентов в новое отделение с диковинным названием «Психиатрия». Кроме того, не припомню, чтоб ты хотя бы раз пыталась покинуть этот дом. Да хотя бы эту спальню. Если ты забыла, именно поэтому мне нужно тратить своё время на тебя, чтоб при помощи терапии ты наконец поняла, что…

— Ты думаешь, я НЕ понимаю, что моё состояние далеко от нормы? Малфой, я, вероятно, потеряла должность и стала темой номер один для сплетен в Министерстве.

— Ну, — он странно замялся. Будто бы немного… виновато? — Видишь ли, когда я говорил, что Поттер уведомил твоё руководство, я не совсем точно дал тебе понять…

— Нормально объясни, — говоришь с угрозой. Имея дело с Малфоем, всегда важно искать подвох, ведь бывших слизеринцев не бывает. — Ты сказал, моё начальство в курсе, что я практически недееспособна, так?

— Говоря «руководство», я имел в виду только Кингсли. Остальные считают, что ты в длительном отпуске.

— Кроме Гарри и министра никто не знает?

— Поттер не хотел, чтоб поползли слухи и…

— На кой чёрт ты врал мне, Малфой? Я же…

— Я думал, небольшая встряска поможет тебе быстрее взять себя в руки. Осознав, что твоё бездействие имеет последствия, ты могла бы попытаться справиться со своим состоянием. Но этого не произошло. Я был уверен…

— Так ты ошибся, мудак. Я ведь уже поставила крест на своей карьере. Мерлин! А ты не думал, что, зная о том, что не всё похерено на работе, я бы быстрее «осознала своё бездействие»?

— Это злость, Гермиона? Ты на меня зла?

От звука своего имени, произнесённого голосом Малфоя, ты замолкаешь, словно на тебя наложили Силенцио. Глубоко вдохнув, ты задумываешься над его вопросом. Ты хотела бы действительно разозлиться на него, но нет. Едва различимая вспышка раздражения, никак не злости, моментально угасает.

— Потому что злость явно лучше апатии, — продолжает он, но ты обрываешь его монолог, отрицательно качнув головой.

— Ты прав. Мне давно без разницы на свою работу. Возможно, годы. Узнав от тебя, что всё практически потеряно, я ощутила тень облегчения. Но слишком незначительную, чтобы даже отдать в этом себе отчёт.

— Поттер сделал всё это ради твоего же блага. В надежде, что твоё состояние всё-таки изменится. У него не было гарантии, что ты не заявишься на работу мертвецки пьяной, как когда…

— Он и это тебе рассказал? — почти смешно, что Гарри доверился Малфою. Доверил ТВОИ секреты Малфою.

— Только не говори, что я и тебе должен пояснять о политике конфиденциальности между врачом и пациентом.

Он ещё долго втолковывает что-то о врачебной тайне, о возможности заключить Непреложный обет, о том, что тебе нужно выговориться… Но ты слишком устала и хочешь спать. Глаза слипаются сами собой, и, вновь открыв их, ты уже не видишь Малфоя рядом.

* * *

— Просыпайся, Грейнджер, — легко трясу её за плечо.

Кости кажутся птичьими, даже через грубую ткань нелепой бордово-жёлтой пижамы. Она словно пустая внутри, и я говорю о сугубо физиологических качествах. Слишком тонкие руки, лёгкие кости, ещё немного — и у неё может развиться анорексия.

Из-под курчавой гривы неприлично запутанных волос слышится слабый недовольный стон.

— Давай же, мы поговорим, а потом я дам тебе необходимое зелье, — отхожу от постели, занимая уже привычное кресло с убогой обивкой песочного цвета.

— Я думала о нашем прошлом разговоре, Малфой, — бормочет она, не открывая глаз. — И у меня два вопроса. Во-первых, как дела у родителей Невилла?

— А во-вторых?

— Но ты не ответил на «во-первых», — веки медленно приоткрываются, и она по-детски трёт глаза, окончательно просыпаясь.

— Врачебная тайна, помнишь?

— Глупости, мне-то ты можешь сказать.

— Тебе-то я могу сказать лишь то, что тема моей докторской звучала как «Неизлечимое психическое расстройство личности в результате сильной психологической травмы на примере…». Сама догадайся на чьём. И о чём в данном случае говорит слово «неизлечимое» — тоже.

— И как магглы отнеслись к существованию Круцио? — невероятно, но я, кажется, рад видеть ухмылку на её измождённом лице.

— И да, я изрядно задолбался адаптировать этот случай под маггловский.

— Хвалёная слизеринская изворотливость, — говорит она на выдохе, снова закрывая глаза.

— Мы называем это гибкостью. Тебе с Поттером было бы неплохо ей научиться разнообразия ради. И каким будет «во-вторых»?

— Ты сказал, что тратишь своё время здесь, с чем я согласна. Я уже принимаю твои лекарства. Не думаю, что ТЫ способен понять МОИ проблемы, так давай не будем.

— О нет, Грейнджер, мы будем. Будем, потому что, несмотря на твою любовь к Обливиэйту, я единственный в Лондоне человек, которому не придётся стирать память после сеансов терапии с тобой. Ты считаешь, я не знаю, каково это — потерять близкого человека?

— Самоубийство Люциуса, — говорит она бесцветным голосом, потупив взгляд, будто бы отвечая на так и не прозвучавший вопрос.

— Ты сказала, дело не в разводе, верно? Так в чём? Не вынуждай меня брать у Поттера разрешение на применение Легилименции к тебе. Мне важно знать не только, ЧТО у тебя произошло. Важно знать твоё к этому отношение. Позволь мне попробовать помочь.

— Послушай, мне жаль, что твой отец мёртв. Мои родители живы, но они даже не знают о моём существовании, да ты, кажется, уже в курсе этого. Я честно не знаю, чья ситуация хуже. Я смирилась с этим много лет назад. От того, что подобный тебе залезет в мою голову, Малфой, лучше не станет. Как кто-то вроде т…

— Ну не знаю, мисс Мои-Проблемы-Важнее-Чем-Что-Бы-То-Ни-Было-В-Этом-Чертовом-Мире! Как же кто-то вроде МЕНЯ, вдовца, в одиночку воспитывающего сына, может понять твою внезапную ненависть к жизни! Откуда мне, заботящемуся об умирающей матери, наполовину сироте, знать, что значит нежелание вставать по утрам? — ну вот… я снова сорвался, охренительно! — Разница между нами действительно огромна, Гермиона, — прикладываю максимум усилий, чтобы взять себя в руки и звучать спокойно. — Ведь мне хватает изворотливости день ото дня приходить на работу, не вызывая у людей сомнений в том, что я нормален. Дай мне возможность научить этому тебя! Если ты переживаешь, что аморальный Малфой узнает о твоих жалких секретах и личных драмах, так включи уже свой долбаный мозг, — нет, звучать спокойно — это не ко мне. — Я, бывший Пожиратель Смерти, положивший годы работы на восстановление своего имени в глазах магического сообщества, не только потеряю практику, являющуюся трудом всей моей жизни. Я ещё и лишусь яиц, которые Поттер несомненно оторвёт мне, если я каким угодно образом тебя скомпрометирую.

Она долго смотрит на меня своими огромными глазищами, переваривая информацию. Если она упрётся, видит Мерлин, передам её какому-нибудь маггловскому специалисту, и пусть сама следит, чтоб не нарушить закон о неразглашении или не залететь в их дурку на ПМЖ. Всё под личную ответственность Поттера. С меня довольно.

— Хорошо, Малфой, — наконец выдавливает она. — Завтра я попробую.

Бесшумно вхожу в изрядно надоевшую мне спальню Грейнджер. Естественно застаю её спящей, несмотря на то, что сейчас около двух часов пополудни. Одеяло скомкалось где-то в её ногах, спутанные кудри скручены в небрежный пучок. Она дышит спокойно и размеренно, и я зачем-то замираю у постели, наблюдая, как под бледными веками бегают глазные яблоки. Край пижамной кофты в гриффиндорской расцветке немного задрался, оголив тонкую, алебастрового цвета кожу. Чувствуя себя извращенцем, глазею на неестественно худую фигуру ещё с полминуты и только потом аккуратно трясу её рукой.

— Просыпайся, Грейнджер, что снилось?

Она, вяло ворочаясь, с трудом открывает глаза.

— Будто бы я силилась отдохнуть на мягком облаке, но какой-то чмошник меня разбудил, назвав по девичьей фамилии… ах да, кажется, это уже был не сон.

Закатываю глаза, пытаясь скрыть, что доволен проснувшимся в ней чувством юмора, пусть то и направлено против моей скромной персоны.

— Реальность — то ещё дерьмо, ага, — подначиваю я. — И в этой реальности тебе ещё долго предстоит пользоваться «девичьей» фамилией. Думаю, не лишним будет сесть, — демонстративно присаживаюсь в уже привычное кресло. — Нас, конечно, ждёт долгая беседа, но меня изрядно задолбало смотреть на то, как ты лежишь.

Она фыркает, но всё же поднимается. Удобней усевшись в разобранной постели, она проглатывает зевок, стараясь быть серьёзной.

— Малфой, насчет этой беседы…

— О нет-нет-нет, Грейнджер. Даже не думай идти на попятную, мы договорились.

— Я не уверена, что смогу.

— Я же сказал, не веришь мне — доверься Поттеру.

— Что, если то, о чем я могу рассказать, не понравится Гарри?

— Настолько, что он предпочтёт твои интересы моим? Брось! Кроме того, я уже миллион раз объяснил, что не стану нарушать колдомедической клятвы. Считай меня гинекологом своей души. Отбрось стеснение и раздевайся.

— И… — задумчиво тянет Грейнджер, — обнаружив у меня ЗППП, ты не поставишь меня на учёт в кожно-венерологический диспансер для душевнобольных?

— Мне кажется, ты пытаешься выжать из этой метафоры больше, чем следует. У тебя что, роман с Поттером?

Она испуганно округляет глаза, затем отрицательно качает головой.

— Потому что начнём мы всё равно с твоей семьи. И я сейчас говорю о родителях.

— Не понимаю…

— Видишь ли, — достаю из рукава палочку, подметив, что она легонько дрогнула, — зачастую у человека есть три социальных сферы взаимодействия.

Взмахом волшебной палочки рисую в воздухе тройку небольших цветных кругов — зелёный, синий и жёлтый.

— Это отношения с родственниками, — подталкиваю левый круг, и в нём вспыхивает слово «родители» зелёным цветом. — Отношения с партнёром и… детьми. Хотя иногда это две разные сферы, — проделываю то же с жёлтыми кругом справа, подтолкнув его к центру, чтоб он частично пересёк зелёный. — И, например, работа, — соединяю все три кольца так, чтобы они имели общую зону в центре, которую окрашиваю красным. — Мелкие неурядицы, или же серьёзные проблемы, в каждой из областей порождают приступы меланхолии или депрессию, но когда трудности есть по всем фронтам — результатом может стать глубокая депрессия с приступами апатии. Поэтому мы начнём с самого начала. Расскажи о том времени, когда решила стереть родителям память.

— Я не собираюсь…

— Нет, ты собираешься, — перебиваю безапелляционным тоном. — Потому что иначе я положу тебя в стационар.

— Я расскажу о своей семье, если ты расскажешь о своей, идёт? — она протягивает мне руку, чтобы скрепить предложенную сделку.

— Это неуместно, и ты сама об этом знаешь.

— Но только так я смогу быть уверена. Давай же, я никому не скажу о твоих скелетах, если и ты не расскажешь о моих.

Чёрт! Сучка всё ещё предприимчива, несмотря на своё состояние. В какой-то степени это даже вызывает уважение. Что ж… Малфои всегда сумеют выкрутиться, обещать ведь не значит жениться? Нехотя протягиваю руку, взяв небольшую, тёплую ото сна ладошку в свою. Пожимаю её и… Твою ж мать! Руки озаряет светло-голубым свечением. Магический контракт! Блядь! Губ Грейнджер касается лёгкая улыбка, а я едва сдерживаюсь, чтоб не рычать от злости.

— Что ты хотел узнать? — елейным голоском она пытается меня раздраконить.

Только бы не сорваться… Ты профессионал, Драко, успокойся.

— Обливиэйт. Причины, следствия, твои эмоции. Просто начни, а я направлю.

Тяжело вздохнув, Грейнджер закусывает губу. В школе я замечал за ней подобную привычку, но может, мне только кажется.

— Я должна была помочь Гарри найти крестражи. Маму с отцом нужно было обезопасить. В то время я была под сильным впечатлением, узнав о Легилименции и прочих умениях тёмных магов.

— Но ты могла бы просто отослать их подальше, всё объяснив…

— И если бы их всё же нашли, уверившись в том, что я их дочь…

— Нам стоит перестать прерывать друг друга. Ты права, — приподнимаю руки в жесте капитуляции. — Я не собираюсь осуждать или винить тебя. Ты знала, что это необратимо, тогда?

— Нет. В тот момент цель оправдывала средства. Я была уверена, что необратима лишь Авада. В какой-то мере я просто запретила себе думать о них, о возможных негативных последствиях, сосредоточившись на… другом. Возможно, тому виной опыт использования хроноворота…

Задумчиво глажу себя по подбородку. Так или иначе, всем известны невероятные приключения «Избранного и его команды», начиная с их первого курса. В секрете оставили лишь несколько моментов, где троица нарушала магические законы во благо светлого будущего. Но, может, это лишь слухи…

— До этого у вас с родителями были сносные отношения?

— Ну, мы иногда не сходились во мнениях, как и все люди. Но в целом они всегда меня поддерживали. Немногие родители-магглы будут рады тому, что их единственный ребёнок должен принадлежать иному, совсем незнакомому миру. Но, увидев, насколько меня это захватило, они смирились с текущим положением вещей.

— Ты пыталась снять заклинание?

— Это тупой вопрос, Малфой. Конечно я пыталась. И Гарри тоже, и МакГонагалл… После каждого безуспешного случая необходимо было вновь подтирать их воспоминания. В конце концов я оставила эти попытки, убедившись, что мама с папой счастливы там, где есть сейчас.

— Тебе было обидно, что родители способны быть счастливыми без тебя?

— Нет, Мерлин, они же не помнят обо мне! — она бросает на меня яростный взгляд, но через секунду всё же задумывается над вопросом: — Не знаю. Я привыкла винить во всём себя, а не их. Конечно, будь они откровенно несчастливы, я имела бы лишний повод искать возможность вернуть им память… Но родители завели собаку, обосновались в Австралии, открыв там частную практику…

— Так, стоп. Винить себя — бесполезная и глупая затея.

— Да, но… — в глазах Грейнджер появляются слёзы, и это, должно быть, неплохой знак.

— Никаких «но». Ты сделала что сделала. Игра стоила свеч, и они счастливы.

— Но я — нет!

— У всего есть своя цена. Ты знаешь это.

— Ты не помогаешь.

— А я и не должен. Не так, как ты себе придумала. Жизнь — не прогулка в парке аттракционов. Скорее череда психологических травм и их последствий. И в ситуации, которую мы не можем изменить, Грейнджер, следует изменить собственное к ней отношение.

— Мне порадоваться, что собственноручно лишила себя родных?

— Принять. Знай ты, что последствия будут такими, ты приняла бы иное решение?

— Я не знаю, — она опускает голову, впившись пальцами в простынь так, что костяшки белеют.

— Так подумай. В тот момент, имея ту же информацию, за исключением последствий действия Обливиэйта, что бы ты решила?

— Наверное, то же.

— Ведь ты хотела защитить их, верно?

— Да, на девяносто девять процентов я сделала это ради их защиты.

— А на оставшийся процент?

— Мне не хотелось рассказывать им обо всём. Я боялась, что они не поймут, не отпустят меня. Если б не Локонс, я бы не знала о заклятии Забвения и не научилась бы Обливиэйту. Если б не магия, я не была бы вынуждена скрываться в свои восемнадцать… Десятки этих «если» заставляли меня в своё время не спать ночами и бояться… бояться, что если б я рассказала родителям обо всем, они попросили бы меня остаться с ними в мире магглов.

— И ты бы согласилась, — не вопрос, утверждение.

Слёзы всё-таки потекли по щекам Грейнджер.

— И я бы не смогла отказать.

— Гриффиндорские замашки тут ни к чему. Я не вижу ничего предосудительного ни в твоих действиях, ни в страхе принять неверное решение. Но даже если б ты поступила заведомо аморально, мы разговариваем не для того, чтоб делать любые выводы о тебе как о человеке. Мы обсуждаем определённые ситуации, чтобы ты научилась жить с ними.

— Я давно смирилась с…

— Жить с ними, не чувствуя вины.

— Не знаю, способна ли я.

— Мы, кажется, уже решили, что ты в любом случае поступила бы так, как поступила, верно?

— Угу.

Мысли о том, что, зная про случай с Локонсом, она подсознательно понимала возможные последствия, я оставлю при себе. Не обязательно принимать всё сразу. Самообман в небольших дозах может быть полезен для таких как Грейнджер.

— И они в какой-то мере счастливы. Хотя уверен, собака — лишь попытка закрыть зияющую пустоту, причину которой они не способны отыскать. Поэтому, если рассуждать логически, тебе не в чем винить себя. Рано или поздно тебе придётся принять это. Пока просто подумай об этом.

— Что ж… Теперь твой черёд.

— Мой чёред что?

— Говорить о семье.

Грейнджер поджала ноги под себя, и я уставился на плоские босые ступни. Всё же непривычно находиться с пациенткой вне палаты. И ещё непривычней рассказывать ей о себе. Рассказывать что-то о себе хоть кому-либо. Как можно было так подставиться?

Интересно, у неё пятый размер? Скорее всего. Ножки Астории были чуть миниатюрней, а она носила туфли четвёртого размера. Отчего-то вспомнилось, как брал в рот её изящные напедикюренные пальчики. Как бережно посасывая, вырывал из уст супруги рваные стоны удовольствия. Она была первой и долгие годы единственной женщиной, чьих ног я касался губами. Всё ещё помню, как робко она попросила об этом впервые, спустя полгода после свадьбы. Тогда это показалось мне дикостью, но сейчас стало практически фетишем.

Какого-то драккла представил, каковы на вкус ступни Грейнджер. О, да к черту эти мысли! Я же профессионал, в конце концов. Наверное, не стоило пренебрегать походом в бордель Лютного последние полгода. Но с тех пор, как я узнал, что Скорпиус с отпрыском Поттера оттрахали именно ту жрицу любви, которую я регулярно снимал раз в квартал, меня буквально отвадило ходить туда. Дикость. Если бы Грейнджер знала всё, что происходит в моей семье, она изрядно бы удивилась, почему из нас двоих я врач, а она нестабильна. Но как Скорп узнал? Неужто вкусы на женщин у отца и сына могут совпадать настолько сильно…

Из раздумий меня вырывает деликатное покашливание ненавистной собеседницы.

— Что именно ты хочешь знать? — стараюсь скрыть раздражённость за усталым вздохом. Наверняка она не отцепится, пока не выудит побольше информации о покойном Люциусе. Не мне её винить, любой журналист душу бы продал за подробности о самоубийстве моего отца.

— Как Нарцисса?

Не знаю, сила ли магического договора или незамысловатость тона Грейнджер вынуждают меня отвечать честно. Может, дело в том, что я не ожидал именно этого вопроса? Или дело в её участливости?

— Плохо. Та же сиделка, что и у тебя, помогает мне о ней заботиться, — в ответ на удивлённый взгляд могу лишь рассмеяться. — Нет, у неё нет тех же проблем с психикой. Сейчас уже нет. Скорее, со здоровьем в целом. После смерти отца она слишком сильно тосковала, и организм ослаб. Мама сумела обуздать чувства, но нервное истощение в своё время привело к булимии. Кстати, это ждёт и тебя тоже, если не возьмёшь себя в руки. Сейчас я лечу её теми же зельями в надежде, что выздоровление к Нарциссе придёт скорее, чем её настигнет сердечная недостаточность. Тебе несказанно повезло, что моя мать больна, — добавляю с кривой ухмылкой. — Я создал зелье специально для неё. Если б не она, ты сейчас глотала бы маггловские пилюли.

— Я не знала, — Грейнджер удивлена, но всё ещё выглядит отстранённой. И изможденней, чем обычно.

— Никто не знает. Кроме меня и Скорпиуса. Не желаю, чтоб драные стервятники вроде Скитер имели возможность…

— Да, я понимаю, прости.

— За что ты извиняешься? Лучше замри и сосредоточься. Чувствуешь это? — она забавно вскидывает на меня большие глаза. — Это неловкость, удивление… возможно, даже сожаление, если тебе и правда жаль. Скучала по тому, как ощущаются эти эмоции? Или это было актом вежливости и на самом деле тебе наплевать? — Она пытается возразить, но я перебиваю, не дав высказаться на сей счёт: — Я не упрекаю. На самом деле, создавать внешнюю видимость того, что тебе не всё равно, даже ближе к норме, чем реальное сопереживание. Ещё что-то хочешь знать о моей семье?

— Где зелье? Ты сегодня не давал мне его.

— Мы не договорили.

— Я не хочу больше, — она апатично смотрит в одну точку, куда-то над моей головой. — На сегодня достаточно. Давай сюда свою дрянь, чтобы я могла уснуть.

* * *

Ты просыпаешься и ловишь себя на мысли, что наконец выспалась впервые за Мерлин знает сколько времени. Может, зелья Малфоя и правда помогают? Мысли о том, как глупо ты просрала лучшие годы жизни, всё ещё с тобой, как неотъемлемая часть сознания, но в остальном всё не так уж и плохо. Ты пробуешь встать с постели, и, если не учитывать того, что в глазах потемнело на добрых полминуты, тебе удаётся это на ура. Вялость, что последнее время так тянула тебя к полу, мешая держать голову высоко, отступила, и ты ощущаешь необычайную лёгкость. Наверное, сегодня можно сходить в душ без посторонней помощи, а затем переодеться. Есть не хочется от слова «совсем». Самоудовлетворения тоже. Пытаешься вспомнить, когда мастурбировала последний раз, и не можешь. Как и вспомнить последний ваш с Роном секс.

Тебе всегда больше нравилось принимать ванну, нежели душ, но сейчас слишком опасно это делать. Не то чтобы руки тянулись к электрическому фену или бритве, просто не хочешь растерять крохи непривычной бодрости, с которыми проснулась. Горячая вода неравномерно течёт по телу, и от контраста температур кожа покрывается мурашками. Шум воды больше не сводит с ума. Хочется солнышка и свежего воздуха. Интересно, можно ли тебе выходить из дома? На заднем дворе, где вечность назад твой отец посадил для тебя персиковое дерево, находятся сделанные Роном качели. Можно было бы просто посидеть там с чашкой чая, пытаясь ощутить, как ветер касается волос… Руки намыливают густые спутанные завитушки шампунем. Кто знает, сколько бальзама понадобится, чтобы удалось расчесать образовавшееся гнездо… когда последний раз ты причёсывалась? Даже смотреть, как это выглядит, не хочется. А хочется ли тебе вообще смотреть на себя?

Не без труда расчесав волосы, ты ищешь, что бы надеть. На глаза попадается подаренная бывшим мужем длинная шёлковая сорочка. Кажется, тебе жалко было спать в ней, а ходить по дому ты привыкла в просторных пижамах. Обижало ли Рона, что ты пренебрегала его подарком? Почему-то до сих пор ты даже не задумывалась об этом. Снимаешь с плечиков практически новую вещь и надеваешь, дабы с интересом изучить себя в зеркале. Напугает ли тебя то, что ты увидишь?

Длинный чёрный подол струится по ногам, скрывая излишнюю худобу, а белый кружевной лиф аккуратно прикрывает грудь. Ночнушка выглядит скорее красиво, нежели вызывающе, а консервативные цвета не станут бесить Малфоя. Когда он придёт? Заметит ли он перемены в твоём состоянии? Как бы то ни было, его зелье действительно помогает телу противостоять общей хандре, так сильно захватившей мысли. Неужто всё действительно настолько просто? Неужели уровень определённых гормонов в крови определяет твоё поведение?

Захочет ли твой персональный мучитель продолжать эти глупые беседы сегодня или отложит их на потом? Судя по первому вашему разговору, ему тоже не по себе от такой терапии. Когда ты осознала, что его проблемы с матерью и правда серьёзны, стало немного противно от самой себя. Тебе нужна была гарантия, что он никому не расскажет об услышанном, но в то же время вынуждать его говорить о личном, выворачивая перед тобой семейные драмы, — так… низко. И совсем на тебя не похоже. Даже несмотря на то, что это ненавистный Малфой. А ещё было стыдно оттого, что ему по силам ежедневно бороться с окружающим дерьмом в жизни, а тебе нет. Ему, трусливому слизеринцу, что-то удаётся лучше тебя. Кажется, он сказал, что овдовел. На ком он вообще был женат? После смерти Люциуса о Малфоях совсем ничего не было слышно. Ал упоминал, что дружит со Скорпиусом, но тебя никогда не волновало, кем была его мать.

Руки слегка дрожат, но палочка слушается, и чайник с чашками левитируют из кухни. Отчего-то сиделки нигде не видно, но дом кажется убранным, а значит, возможно она отправилась за продуктами. Поблизости совсем нет магазинов, так что вернётся она нескоро. Вы с Роном долгие годы прожили в доме твоих родителей в маггловском пригороде Лондона, за неимением лучшей перспективы. Интересно, родительский дом негативно сказался на состоянии твоей психики или наоборот? Лечили ли в трудных ситуациях родные стены или напротив давили напоминанием о том, что ты сделала? Почему-то ты никогда не задумывалась об этом до сих пор.

Малфой возникает из ниоткуда с гулким хлопком. Он удивлённо смотрит на тебя, разливающую по чашкам чай. Должно быть, непривычно видеть тебя на ногах.

— Ты принёс мне зелье?

— Сначала разговор, мы же договорились. Осталось как минимум две сферы… — он тянется к палочке, чтобы начертать свою глупую схему, но ты жестом останавливаешь его порыв.

— Не стоит, и так помню. Я бы хотела поговорить на заднем дворе, если это так необходимо. Можем взять с собой чай. Там есть качели под персиковым деревом и небольшое плетёное кресло.

— Х-хорошо, — его настороженность выглядит забавно. Ты никогда не видела его столь неуверенным. Он словно ожидает от тебя подвоха в любой момент.

— Работа в Мунго научила тебя не доверять пациентам? — тебе почти хочется улыбнуться. Почти.

— Жизнь научила меня не доверять никому, — его улыбка кажется неприятной, но отчего-то тебе скорее жаль его, нежели обидно за себя. Жаль Малфоя? Это какой-то очередной побочный эффект?

* * *

Ты понятия не имеешь, который час, но солнце словно застыло высоко в голубом безоблачном небе, а ветер играет с волосами именно так, как ты мечтала об этом в душе.

— Работа или бывший муж? Сегодня я даю тебе выбрать.

Чай слегка остыл, и ты с удовольствием потягиваешь его из тонкого маминого фарфора.

— Не думай, что, раз не стала вчера расспрашивать тебя об отце, я продолжу в том же духе, — сбрасываешь мягкие домашние тапочки, с ногами забравшись на качели. Если б не подол неглиже, ты бы с удовольствием села по-турецки.

Малфой в спешке отрывает взгляд от твоих ступней и демонстративно закатывает глаза.

— Магический контракт всё равно не даст мне утаить от тебя то, что ты захочешь узнать. Уизел или карьера? Или я выберу сам.

— Обе темы не кажутся мне приятными, — честно признаёшься ему, мысленно недоумевая, которое из зол будет меньшим.

— Так как вышло, что столь амбициозная отличница, изрядно бесившая не только меня, но и добрую половину Хогвартса, осела в неприметном отделишке Министерства без любых перспектив карьерного роста?

Он справки, что ли, наводил? Если бы ты сама знала ответ на этот вопрос, возможно, вы не сидели бы сейчас под скрывающим вас от глаз соседей-магглов магическим щитом. Во дворе дома, который так и не стал вашим с Роном, навсегда оставшись бывшим домом родителей, которых ты потеряла по собственной вине.

— Очевидно, работа в Отделе регулирования магических популяций и контроля над ними не предполагает карьерного роста.

— Не уверен, что смогу повторить столь замысловатое название, но отчего ты не перешла куда-то, где были перспективы?

— Ты помнишь четвёртый курс?

Он вскидывает светлую бровь, но затем заставляет себя ответить:

— Затишье перед бурей. Турнир… Что конкретно ты имеешь в виду?

— Я организовала тогда Гражданскую Ассоциацию…

— Ты про эти дебильные значки? Блевотня или ссанина…

— Г.А.В.Н.Э.! — тебе самой почти смешно от этой аббревиатуры, но надменность в его тоне бесит всё равно.

— Ты пыталась мне что-то поведать? — напоминает Малфой, действительно сделав усилие, чтобы звучать и выглядеть серьёзным.

— На четвёртом курсе я поняла, чем хотела бы заниматься по жизни. А после смерти Добби только утвердилась во мнении. Так глупо, Мерлин! После победы мне казалось, я способна изменить мир.

— Юношеский максимализм на самом деле лучше отчаянья. Он часто ведёт к кризису среднего возраста, но так гораздо больше шансов до этого самого возраста дожить.

— Спасибо за эту бесполезную ремарку, доктор Малфой.

— Всегда пожалуйста, — шутливость вмиг сменяется болезненной серьёзностью. — Он ведь был и моим эльфом когда-то. Ты никогда не думала, от кого он действительно узнал о Поттере? Но то, как он закончил, научило меня не вмешиваться. Домовым эльфам хорошо на кухне, а кентаврам — в лесах. Когда работа начала расстраивать тебя?

— Когда я поняла, что ты прав. День ото дня отслеживая случаи ужасного обращения с магическими существами, я подвергалась нападкам со всех сторон. Со стороны руководства за то, что действую не по протоколу. Со стороны моральных уродов, являющихся «хозяевами» тех несчастных существ, чьи права были нарушены. И со стороны самих этих существ. Ни один домовой эльф, кроме Добби, за все годы моей практики не пожелал свободы. Рабство настолько укоренилось в их сознании, что им проще было вымещать недовольство на мне, нежели на ущемляющих их господах. Кентавры и оборотни в большинстве своём также не желали вмешательства со стороны магов и тем более Министерства. Люпин, Флоренц — все они были исключениями из общих правил.

— И ты сдалась, но при этом не сменила место работы?

— Когда к огромному списку критикующих меня присоединился и мой муж тоже, я решилась уйти в декрет. Сейчас-то я признаю, что это было от бессилия, нежели от желания создать семью, но тогда это казалось неплохим оправданием.

— Неужели помимо спасения неблагодарных существ тебя больше ничто не занимало? — Малфой, кажется, искренне недоумевал.

— Мне нравилось читать, проводить социальные исследования, но в то время самым важным для меня было помогать. Насколько это возможно. Лишь с годами до меня дошла простая истина — нельзя спасти того, кто не желает быть спасённым. Я всё смотрела на Добби, когда перед самым моим носом был Кикимер. И вот последнего я не желала замечать. За что и поплатилась в итоге.

— Чем ты поплатилась, Грейнджер?

— Своим местом в этом мире, — грустная улыбка смирения касается твоих губ, но тебе всё равно, что Малфой видит её.

— Во-первых, твоя жизнь не закончилась, — Малфой лениво откидывается в плетёном кресле, но эта его поза просто кричит об уверенности. Его взгляд холоден и по-деловому серьёзен. Он продолжает убедительным тоном, отдалённо напомнившим голос Снейпа на лекциях по ЗОТИ: — Знаешь, по всем правилам я должен сказать тебе о необходимости взглянуть на вещи, которые нельзя изменить, под другим углом.

— Снова?

— Снова. Но все эти основы позитивного мышления — полная херня. Жизнь действительно не закончилась, Грейнджер. Тебе и правда не стоит ставить на себе крест, как на нереализовавшейся в профессиональной сфере ведьме. Ты действительно можешь изменить свою точку зрения на собственную карьеру, чтобы простить себя и принять, но ты также можешь сделать больше. И это уже «во-вторых». Перед тобой миллионы других возможностей. Банально сменить работу куда проще, чем люди привыкли думать. Переквалифицироваться или уйти в предпринимательскую деятельность никогда не поздно. Но если ты всё ещё хочешь помогать, почему бы действительно не начать это делать?

— Ты вообще меня слушал? Руководство…

— Нахрен руководство! Открой собственный фонд помощи вне Министерства с его глупыми названиями отделов и бюрократией. Занимайся тем процентом дел, где пострадавшие желают быть спасёнными. Стань сама себе начальницей.

— Где ты предлагаешь мне взять финансирование, гений?

— Грейнджер, кто из нас героиня войны? У кого есть главный любимчик прессы и публики в целом среди лучших друзей?

— Ты предлагаешь спекулировать…

— Реклама не есть спекуляция. Банальный сбор средств. Да вся Британия ринется жертвовать свои кровные галлеоны ради правого дела сильной и независимой героини войны. А уж если её лохматый друг поддержит её в прессе…

— Ты в курсе, что повёл себя сейчас не как психотерапевт?

— А ты в курсе, что всерьёз обдумываешь мою идею уже почти пять минут?

— Кстати об этом. Мой черёд задавать тебе вопросы.

— Только о моей профессиональной сфере деятельности.

— Да. Я чувствую, да ты и сам заметил, должно быть, что мне легче. Это значит, я иду на поправку?

— Под «легче» ты подразумеваешь?..

— Чувство, словно я неделю страдала мигренью и внезапно она ушла. Это словно эйфория на пустом месте, хотя внутреннее моё состояние…

— Не изменилось. Окружающий мир и факторы, что тебя в нём не устраивали, остались прежними. Но препарат действует, гормон «счастья» накапливается, и трава кажется тебе зеленее. Это нормально. Но это лишь первый шаг на пути к тому, чтобы чувствовать себя лучше. Для того, чтоб ты смогла вернуться к нормальной жизни, нам с тобой необходимо разобраться со всем тем ворохом проблем, которые всё ещё никуда не делись. Я приду завтра, а сейчас пей.

Всё окутано гулкой тишиной. Какой-то неестественной. Словно ты находишься в вакуумной камере где-то на дне океана. И толща воды давит на этот вакуум. Ты смотришь себе под ноги и видишь розовый мех. По асфальту разлит вишневый сироп, но ты не чувствуешь запаха. Вообще никаких запахов или звуков. А затем сквозь тонны воды тебе слышится далёкий голос. Сначала неразборчиво и тихо, затем снова:

— Проснись, Грейнджер.

Вот оно что. Ты просто спала, а сейчас Малфой будит тебя. Тишина перестаёт быть настолько стерильной, сдавленность уходит, и ты словно выныриваешь на поверхность. В действительность.

Глаз пока не открыла. Глубоко вдыхаешь, наконец, ощущая легкие запахи смятых простыней с нотками собственного пота. Сейчас ты поднимешь веки и обнаружишь стоящего над собой Малфоя. На три.

Раз… Два…

Вопреки ожиданиям, спальня пуста, но ты даже не успеваешь толком удивиться.

— Немного левее, — его голос громче и отчетливей наяву, и тебе, на самом деле, не обязательно видеть его лица, чтобы знать — гаденькая ухмылка сейчас растягивает тонкие губы.

И верно, светловолосая башка торчит из камина в твоей спальне. Щуришься спросонья.

— Я знаю, как долго ты ждала нашей беседы о твоём браке, но, увы, сегодня меня не будет. Всё необходимое принесёт фрау Мюллер.

— Кто? — Малфой закатывает глаза в лёгком раздражении, на что ты никак не реагируешь.

— Твоя сиделка, Грейнджер. Ты не знаешь даже имени женщины, которая моет тебя и убирает в твоём доме? — интересно, Малфой так сильно раздражает, потому что ты не совсем проснулась или у него врождённый талант делать это всегда и везде? — Меня срочно вызывают в Хогвартс, но уверен, ты отлично проведёшь время наедине с собой.

— Хогвартс? Мадам Помфри не справляется с подростковыми драмами студентов?

— Про подростковые драмы в самую точку. Нет, меня вызывает МакГонагалл в качестве родителя одного из студентов Хогвартса.

— Он снова что-то натворил? Скорпиус.

— Это мне и предстоит узнать. Будь паинькой, пока меня не будет. Ах, да… если тебе захочется поэкспериментировать со своим телом, заранее тебе говорю — ничего не выйдет.

— О чём это ты?

— О развлечениях, Грейнджер, — и он тебе подмигнул.

Малфой подмигнул?! Чего?

— О каких ещё…

— Я говорю о мастурбации. Уровень твоих гормонов на данном этапе влияет на организм довольно интересно. Ты можешь вспомнить, что у тебя всё же есть либидо, и попробовать что-то с этим сделать, — что ж, зато теперь ты действительно проснулась. Ничто не бодрит так сильно, как Драко Малфой, говорящий о мастурбации. — Но ничего не выйдет, решил предупредить тебя заранее.

— Придурок.

— Предусмотрительный придурок, — нагло вскидывает бровь, не переставая улыбаться. — Если интересно, могу объяснить, почему ты не сможешь достичь кульминации, как бы ни старалась.

— Избавь меня от своего присутствия.

Со смехом он исчезает в пламени камина, а ты, отойдя от шока, и правда теперь думаешь о самоудовлетворении. Чёрт! Он это заранее продумал? Скажи кому-то не думать о слонах, и вуаля.

* * *

После битвы за Хогвартс я опрометчиво пообещал себе больше никогда не переступать порог этой школы. Впервые я нарушил обещание, явившись на похороны Снейпа. Его похоронили рядом с Дамблдором, только мрамор гробницы зельевара был чёрным. Тогда я успокоил себя тем, что порог школы всё же не переступил.

С тех пор, как Скорпиусу исполнилось тринадцать, у меня больше не было и такого оправдания. Нас с Поттером вызывали в школу настолько часто, что я устал от разговоров с МакГонагалл больше, чем за время моего здесь обучения.

У лестницы, ведущей в коридор директора, встречаю сына. Очевидно, его беседа со старой кошкой закончилась только что.

Бегло окинув меня взглядом, он буркнул что-то вроде: «Привет, отец» — и попытался наспех пройти мимо. Крепко ухватив его за руку, вынуждаю остановиться. Такой щуплый, а такой сорванец. Тонкое предплечье сына, за которое продолжаю его удерживать, почти помещается в обхвате ладони. Его глаза и худоба — явно от матери. Из-за взгляда как у Астории я годами не мог смотреть своему ребёнку в глаза. Сейчас он научился почти всё время пялиться в пол, когда я рядом. Внешность от Гринграссов, а нрав точно Блэков. От Малфоев Скорпиус унаследовал всего две вещи: фамилию и белокурые волосы.

— Не так быстро. Чем обязан визиту на этот раз?

— Спроси у МакКошки сам, — дёргается, но я не даю даже отвернуться.

— Что вы снова натворили?

— Ничего, — в ответ на мою скептически поднятую бровь он начинает практически кричать: — Какого драккла ты спрашиваешь, если всё равно не веришь ответам?!

Я не привык к истерикам сына в общественных местах, а потому отпускаю его руку, несмотря на то, что коридор пуст. Он знал, что я не терплю сцен, и нарочно отреагировал так. Скорп быстрым шагом уходит прочь, а я, скрипя зубами, ступаю на винтовую лестницу.

* * *

Интересно, это очередная его шутка или полноватую женщину с приветливой улыбкой и правда зовут фрау Мюллер? Теперь тебе начинает казаться, что она даже говорит с лёгким акцентом. Она так похожа на Молли до смерти Фреда… После войны миссис Уизли резко начала терять вес. От горя она почти перестала есть и всё чаще стала наводить в Норе порядок без помощи магии. Когда бо́льшая часть её одежды стала висеть на её исхудавшей фигуре поношенным мешком, все родственники постепенно принялись помогать ей в обновлении гардероба. Повезло, что она умеет вязать, ведь Артур не стал больше зарабатывать, а самой искать работу после того, как практически всю жизнь прожила домохозяйкой в декрете, Молли не стала. Ты никогда не понимала почему.

— Вам следует выпить это зелье перед едой, его передал доктор Малфой, — женщина, чьего имени ты никогда не спрашивала, протягивает небольшой пузырёк.

— Разве в Мунго его не называют целитель Малфой? — принимаю зелье из её рук, аккуратно откупоривая.

— О, вполне возможно, я чаще нахожусь с пациентами, нежели с персоналом, и могу всё ещё путать какие-то термины. Трудности перевода…

Ты практически перестаёшь её слушать, обнаруживая, что она дала тебе не то зелье, что обычно. По запаху это простое укрепляющее. Могла ли эта добродушная с виду ведьма подменить препараты. Зачем ей это?

— Фрау Мюллер…

— О, называйте меня Гретой, я не терплю девичьей фамилии, но после смерти мужа всё же вернула её.

— Знакомо. Сожалею о вашей утрате, Грета. Зелье… — ты поднимаешь флакончик из тёмно-зелёного стекла чуть выше. — Вы ничего не напутали?

— О, доктор Малфой не предупредил? Ваш курс антидепрессантов закончен. Теперь лишь общеукрепляющие настойки и терапия с ним.

Пожимая плечами, выпиваешь настойку. Грета ставит перед тобой завтрак, состоящий из миски овсянки и стакана тыквенного сока.

— Я сама перестелю постель сегодня. Мне кажется, я чувствую прилив сил. Что вы говорили о сложностях перевода?

— Мистер Малфой проходил практику в Германии, где мы и познакомились. В Дрездене существует клиника, отличная от госпиталя Святого Мунго. Волшебники ведь практически не болеют маггловскими заболеваниями крови или внутренних органов. Простуду мы лечим при помощи настойки, а порезы или ожоги — заклинаниями, верно? Но разум магов, психика и самосознание так же восприимчивы, как и у обычных людей. Мой муж страдал шизофренией, о чём я узнала не сразу. Нам пришлось переехать в Дрезден, когда его состояние ухудшилось, ведь там находится единственная в Германии клиника для волшебников, где занимались изучением психических расстройств. Долгие годы я заботилась о нём при клинике. Но волшебная палочка и параноидальный бред — несовместимые вещи. И смертельные. После гибели супруга я так и осталась работать санитаркой. А несколько лет назад доктор Малфой убедил меня переехать в Англию.

— Чтоб вы помогали Нарциссе?

— Поначалу ему просто нужен был свой человек в Мунго. А когда он понял, что не справляется с матерью без домовых эльфов, то я переквалифицировалась в полноценную сиделку, — говорит она беспечно.

— Без эльфов в Мэноре? О чём вы говорите?

— Он не рассказывал? Я отчего-то решила, что раз вы учились вместе и он не вынудил вас лечь на стационар…

— Мы не то чтобы близки, — забавно, что Малфой приставил к тебе чуть ли не единственную в Британии ведьму, толком не знающую о вашей с ним былой вражде. Она вообще осознает, кто ты? — Расскажите.

— Домовой эльф, который принёс Люциусу бритву, решил, что это он виноват в смерти хозяина. Когда существо наконец нашли, оно успело изувечить себя до полусмерти. В Мунго лечат исключительно волшебников, вы же знаете. Для магических существ есть свои специальные заведения, но там, естественно, не справились бы с такого рода психологической травмой. Поэтому мистер Малфой сильно разругался с главным колдомедиком и с самим министром магии, чтобы иметь возможность наблюдать за эльфом в Мунго. Ввиду смерти Люциуса, маггловского образования Драко в области психиатрии, а также его немаленького пожертвования в фонд больницы, министром Бруствером было принято решение переоборудовать часть шестого этажа больницы в новое отделение.

— Которое возглавил Малфой.

— Верно. Этот эльф всё ещё находится на стационаре, и это единственный домовик Малфой-Мэнора, которого Драко не освободил, — должно быть Грета заметила, что твои глаза поползли на лоб. — Так проще лечить существо. Драко время от времени приказывает ему не вредить себе и всё время оставаться в палате.

— Но почему он освободил остальных?

— Об этом вам лучше спросить у него самой. Я и так болтаю слишком много, — улыбается она, забирая у тебя пустую тарелку. — Думаю, он чувствует вину за то, что произошло. Или же просто лишил себя ответственности за оставшихся существ. Не знаю точно.

* * *

— На этот раз не станем дожидаться Поттера? — старуха не виновата в моём раздражении, но прямо сейчас я не способен его сдержать. Необходимость находиться в этом самом кабинете лишь усугубляет моё состояние.

Минерва как обычно сдержанно реагирует на мои выпады:

— В этом нет необходимости. На сей раз Скорпиус ни в чем не провинился.

«Тогда какого хера я здесь?» — думаю я, но произношу лишь:

— Для чего же тогда и он, и я вынуждены…

— Скорпиус очень смышлёный мальчик, мистер Малфой. Он талантливый зельевар и прирождённый лидер.

— Это мне и так известно.

— Но до сих пор его поведение мешало общей успеваемости. Шестой курс только начался, и, если ваш сын закончит его без эксцессов, я намерена назначить его старостой школы в следующем году, — в ответ на мой удивлённый вид старуха улыбается. — Поэтому я вызвала вас. Мне кажется, их с Поттером… проделки — это некий крик о помощи.

— Помощи?

— Они всеми силами обращают на себя внимание, и я хотела бы, чтобы вы это внимание обратили. Поговорите с сыном, разберитесь. Выясните, в чём причина подобного поведения, вы же…

— Сапожник без сапог, — говорю я с напускной улыбкой. Не стоит показывать свою ярость директору школы, где сыну ещё предстоит доучиться. — Я вас услышал и сделаю всё возможное.

— В таком случае не намерена более вас задерживать, мистер Малфой, — МакГонагалл собирается встать, чтобы проводить меня, но я продолжаю сидеть на месте.

— На самом деле, у меня тоже есть просьба к вам, директор МакГонагалл, — она с интересом смотрит на меня, замерев, и я продолжаю: — Расскажите мне о Розе Уизли.

Раскинув руки в стороны, Грейнджер лежит на краю кровати, свесив вниз голову. Кажется, впервые за всё время её волосы не напоминают лохматый пучок. Каштановые волны ниспадают до пола, и я какое-то время пялюсь то на них, то на её лицо. Глаза закрыты, но она не спит — дыхание хоть и размеренное, но не достаточно глубокое. Скольжу взглядом по изогнутой шее и выше — к груди. Ареолы почти выглядывают из-под ажурного лифа её неглиже. Интересно, какого цвета её соски? Гр-р-р-р, хватит, Драко, возьми себя в руки.

Намеренно громко пересекаю порог комнаты, любуясь, как она беспечно открывает глаза, слегка улыбаясь.

— Что они натворили? — недоумённо вскидываю бровь, и она уточняет: — Скорпиус. Ты обещал, что придёшь вчера, но…

Я пожимаю плечами и лениво тяну ответ, гадая про себя, зачем вообще говорю с ней об этом:

— МакГонагалл говорит, ничего. Она решила, что ей, наконец, есть что предложить нам.

— Не понимаю, — Грейнджер перекатывается на постели, пытаясь сесть по-турецки.

— Мы ведь слизеринцы, — теперь, когда грудь Гермионы снова закрыта, смотреть ей в глаза гораздо проще. — Она годами угрожала, и это не давало результатов. Поэтому сейчас старуха решилась договориться. Пообещала сделать сына старостой школы на седьмом курсе, если шестой они закончат без… шалостей.

— Очень умно с её стороны.

— Возможно. Я думал, тебя порадовало моё отсутствие.

— Я не говорила, что нет, — лукаво улыбается мне.

Впрочем, не стоит видеть в этом большего, чем есть на самом деле. Концентрация серотонина в её крови достигла того уровня, что центр мозга, отвечающий за удовольствие, слегка перегружен. Она в хорошем настроении и чувствует себя замечательно. Собственно поэтому я и предупредил её о сложностях в достижении оргазма. Естественно, я гораздо сильнее стремился смутить Грейнджер, нежели реально предостеречь. Но правда в том, что в её состоянии легко возбудиться, да и сам процесс мастурбации будет приятен, однако достигнуть разрядки — никак не выйдет. Это из-за того, что она и так постоянно пребывает в состоянии чуть ли не оргазма. И… я снова за своё, нужно перестать думать о мастурбирующей Грейнджер. Это как минимум неэтично.

— Может, не станем сегодня… ну, — мысленно благодарю её за то, что отвлекла от ненужного диалога с самим собой.

— Говорить о твоём браке?

— Говорить о моём относительно недавно расторгнутом браке, да.

— Нет, Грейнджер, мы должны. Ты думаешь, я не понял, что это именно та тема, из-за которой ты и затеяла магический контракт?

— Я ничего не затевала.

— Ну конечно. Ты бы не слезла с меня так просто во время предыдущих бесед, если бы тебе было что скрывать. Но сейчас мы подбираемся к самой сути, верно? За что тебе стыдно, м? О чём ты боишься рассказать?

— Если бы я действительно не чувствовала себя лучше, я бы сейчас послала тебя ко всем дракклам.

— Но ты чувствуешь, верно? И твоя светлая головка прекрасно понимает, что надо меня слушаться, — она никак не реагирует, и я продолжаю: — Ну же, Гермиона. Я ведь уже дал понять, что не осуждаю тебя, — никакой реакции. — Ладно, начнём с меня. Что ты хочешь знать о моём браке?

Какое-то время Грейнджер продолжает упрямо смотреть в сторону, но затем сдаётся:

— Ты её любил? Жену.

— Асторию? — воспоминания о супруге уже не причиняют столько же боли как раньше, так что я даже позволяю себе улыбнуться: — Очень. О нашем браке договорились, ещё когда ей исполнилось пять. В семь лет я не очень серьёзно отнёсся к этой новости, а в свои шестнадцать меня вообще мало заботила перспектива женитьбы. Приоритетнее было выжить. Но затем война закончилась. Люциус попал в Азкабан, и никто бы не настаивал на соблюдении договорённости. Было решено устроить званый ужин, чтобы мы познакомились и сами выяснили, чего хотим. Времена изменились, нас с матерью оправдали, и хотя Гринграссы уважали древность рода Малфой, на моём предплечье всё же красовалась Метка. Кстати, я никогда не благодарил тебя за то, что свидетельствовала в нашу пользу на суде.

— Не стоит. Нарцисса спасла Гарри, а ты… никого ведь не убил. Ты пытался поступить правильно, насколько это было в твоих силах. И хотя это не делает тебя меньшим мудаком, ты ведь до сих пор пытаешься поступать так. Поэтому ты здесь.

— Вы, глупые наивные гриффиндорцы, никогда не видели элементарных вещей. Мать поступила так не ради Поттера, а ради меня.

— Я знаю это. Но мотивы не умаляют её поступка. И твоих тоже. Мы, глупые наивные гриффиндорцы, также видим причинно-следственные связи. И вот они действительно меня ужасают. Если бы я не узнала заклинание Забвения, я бы…

— Ну хватит. Мы уже обсуждали это. Я не жду, что ты перестанешь винить себя за былые поступки по щелчку пальцев, но давай рассуждать логически.

— Да-да, я помню. Я в любом случае поступила бы как поступила, и ничего не воротишь. Просто… Я не могу не думать о том, что бы произошло, если…

— Единственное, на что мы можем повлиять, это настоящее. Прошлое можно лишь принять и научиться жить с ним. Несмотря на всё, что произошло. Люди уходят из нашей жизни, Грейнджер. Это больно. Это дико и неправильно. Но всё, что мы можем с этим поделать, — жить дальше, делая всё, что в наших силах.

— И ты влюбился в неё на этом званом ужине?

— Не-а. Я чертовски разозлился на неё. Она делала всё, чтобы меня игнорировать. Всё время перешёптывалась с сестрой, бросая на меня высокомерные взгляды. Иными словами, она решила меня отвергнуть, даже не поговорив толком. И меня это задело.

— Хотела бы я это видеть, — весело пробормотала Грейнджер, но меня слишком увлекли воспоминания, чтобы парировать.

— Поэтому я позвал её на свидание, дав понять старику Гринграссу, что заинтересован его дочерью. Наедине Астория не вела себя как последняя стерва, но всё же отчаянно пыталась меня отвадить. Где-то после пятого ужина она сдалась. Смешно, но лишь после свадьбы она призналась, что со школы была в меня влюблена.

— А она тоже окончила Слизерин?

— Когтевран, а что?

— Просто забавно, как ловко она смогла манипулировать тобой с самого начала, чтобы в итоге обратить на себя внимание.

— О, она не пыталась обратить внимание на себя таким поведением, — чёрт, неужели я собираюсь признаться Грейнджер. — Она и правда пыталась не понравиться мне всеми силами.

— Но почему?

— Родовая магия. Много знаешь о ней?

— Откуда? Ваши семейные архивы, как правило, сокрыты в личных библиотеках. Вроде как, это особый подвид магии, направленный на сохранение рода.

— Как считаешь, это ещё одна привилегия чистокровных?

— Считаю, что неплохо иметь лишний источник сил, направленных на сохранение семьи, разве нет?

— Не семьи, Грейнджер, рода. Видишь ли, подобная магия призвана продолжать род любой ценой, ей не чужды магические контракты и условия. Она работает непредсказуемо.

— О чём ты пытаешься рассказать мне?

— Астория не могла иметь детей, но очень хотела подарить мне наследника, поэтому пожертвовала собой ради рождения Скорпиуса. Ничего не сказав мне при жизни.

— При жизни?

— Я нашёл письмо уже после её смерти. Астория не хотела выходить за меня замуж, потому что со школы была влюблена в меня, но и знала о своём бесплодии. Если бы я не влюбился в неё, она вышла бы замуж за кого-то ещё, абсолютно не заботясь о том, что не сможет иметь детей. За кого-то нелюбимого, с кем сумела бы реализовать себя в чём-то ином, как сделала когда-то тётя Белла. Я же был единственным мужчиной, которому она хотела подарить ребёнка. Она знала, что Люциус, несмотря на его нехилые психические проблемы в то время, всё же добьётся аннулирования брачного контракта, если она не родит наследника. Поэтому мы прожили два идеальных года вместе, а затем она умерла, родив Скорпиуса. Так и не сказав мне. Ирония в том, что отец убил себя, когда Скорпиусу едва исполнилось четыре.

— Чёрт.

— Да, чёрт. Но я не мог просто лечь на кафельный пол и скорбеть, Грейнджер. У меня были новорожденный ребёнок с глазами матери и отец без палочки, страдающий острым психозом. Хотя я, кажется, сильно сорвался на её похоронах. Единственный плюс высшего общества состоит в том, что все делают вид, будто бы ничего не произошло, после того как ты пьяный в стельку орёшь на мать своей покойной жены. Жены, которая фактически убила себя по надуманным причинам. Якобы ради меня. Она никогда даже не спрашивала, хочу ли я детей и насколько мне важен наследник…

— Я не знала.

— Да мало кто знал, неприметный некролог в «Пророке» — вот и все, чего удостоилась общественность. Деньги, пусть это и деньги бывших Пожирателей, всё ещё многое решают в нашем мире.

— Гарри тоже часто помогал мне заткнуть общественность, — мрачно говорит Грейнджер, и я догадываюсь, что она имеет в виду. — Мне правда жаль.

— Я знаю. Так какого хрена ты вышла замуж за Уизли?

* * *

Какого хрена ты вышла замуж за Рона, Гермиона? Если бы ты только знала ответ на этот вопрос…

— Всё не так просто.

— Уверен, что так и есть. Начни с начала.

— Рон всегда был рядом. Он надёжный, и я не могу с тобой говорить об этом.

— Почему?

— Потому что это ты. Ты унижал его и меня с первого года обучения в Хогвартсе.

— Но сейчас мы взрослые люди, верно? И я здесь, чтобы помочь тебе. Обещаю не отпускать никаких комментариев о нём. Не смотри с таким неверием, меня это оскорбляет, — Малфой смеётся, и ты думаешь, может, и верно стоит хоть кому-то рассказать обо всём.

— Рон надёжный, но я никогда не любила его. Я вышла замуж за «Уизли», потому что Гарри попросил, — может, не стоило строить это предложение именно так, но открытый рот Малфоя того стоил. — Пока Джинни заканчивала последний курс Хогвартса, я экстерном получала высшее образование на материке. Мне хотелось и на магистратуру пойти в Салеме, но перспектива мотаться из страны в страну не прельщала. Поэтому степень я защищала уже в Лондоне. В день, когда я получила диплом, мальчики позвали нас с Джинни на двойное свидание. Думаю, идея с парным предложением принадлежала Гарри. Я не смогла сказать нет, глядя в зелёные глаза, полные надежды. Вот только обращены эти глаза были не на меня. Я просто не смогла испортить всем вечер.

— Я обещал не комментировать тупость этого предложения, но сказать да — ведь не значит действительно выйти замуж.

— Это всё, что тебя волнует в сказанном мною? Тебя не удивляет…

— На твоём месте я бы тоже влюбился в Поттера, — просто пожимает он плечами. — Как ты допустила всё это?

— Когда мы искали крестражи, Рон ушёл. Он заревновал, ведь у нас с Гарри всегда было куда больше взаимопонимания. Он обвинил меня в предательстве, хотя я никогда не давала повода. Но дело в том, что он был прав. Медальон действительно затуманивал разум Рона, вызывая почти паранойю, но крестраж питался всеми нами, по очереди носившими его. Он впитывал наши секреты и мысли, а затем обращал это в кошмары. Я и верно день ото дня думала о том, что выбрала не того друга. Не знаю, о чём думал Гарри, — он самый сильный из нас и никогда не срывался. Но Рон чувствовал себя третьим лишним, и он ушёл. Просто бросил нас. И за это я никогда его не винила. Я винила за то, что он вернулся. Он вернулся и сказал, что это всё тёмная магия, играющая с нашим разумом, и что всё пройдёт, когда мы уничтожим крестраж.

— Но не прошло?

— Не у меня. Война потрясает. Всё наслоилось: последняя битва, тоска по родителям… все эти смерти, гибель Гарри.

— Воскрешение Гарри.

— Да. Всего этого было слишком много, чтобы разобраться. Я не понимала, что чувствовала кроме боли и пустоты.

— Но вот всё, наконец, закончилось, и ты…

— И я узнаю, что родителей не вернуть, а рядом Рон. Привычный, такой родной. Говорит, что меня любит, что хочет меня.

— Оу. Первая близость обычно накладывает свой отпечаток. Гормоны мешают мыслить относительно здраво.

— Я мыслила вполне трезво. Я утвердилась во мнении, что люблю Гарри. Любила, наверное, лет с четырнадцати, но всё не находила себе другого места в его жизни. Не было более подходящей роли, нежели роль подруги. Когда я, наконец, поняла, что чувствую, я была связана помолвкой с Роном, а Джинни — беременной.

Малфой громко выдыхает, сдувая с глаз непослушную светлую чёлку, а затем спрашивает:

— Понятно, почему ты не стала строить отношений с Поттером. Уизли-то тебе зачем?

И ты решаешься говорить откровенно:

— Мы в ответе за тех, кого приручили, пусть я с Роном и не смотрела в одну сторону. А ещё мне нравился секс с ним.

— Не то чтобы тебе было с чем сравнивать…

— Верно. Но мне нравился его запах, я любила его внешность. Мирилась с характером, не меньше, чем он с моим, кстати.

— Внешность? — Малфой насмешливо вскидывает бровь.

— Ага. Я полюбила имбирный цвет с третьего курса, а Гарри, наверное, ещё раньше. Рон высокий, спортивный и очень милый.

— И он рядом. А ты боялась оставаться одна. И чтобы заполнить пустоту, ты усугубила ситуацию, связав себя не с тем человеком на долгие годы. Гениально!

— Пятнадцать лет… — протягиваешь ты, стараясь осознать сказанное в полной мере.

Малфой прав? Ты просто не хотела быть одной? Старалась не расстраивать Гарри? Не расстраивать тех близких, что ещё остались?

— Почему ты не ушла?

— Рон — спортсмен. Мы не так часто виделись поначалу. Я была ему рада, когда он возвращался из командировок. Их команда часто выигрывала, и он был так счастлив, что мне ничего не оставалось, кроме как делить это с ним. Пойми, он никогда не был мне неприятен. Он мой лучший друг, и я любила его.

— Просто Поттера ты любила больше.

— Сильнее и не как друга. Но я верила, что, реализовав себя в карьере, я перестану задавать себе один и тот же вопрос.

— Какой вопрос?

— Вопрос «А что, если?..».

— Но и с карьерой вышел облом.

— И я решила сделать последнюю попытку, чтобы наладить свою жизнь, — грустно улыбаешься Малфою, понимая, что он уже догадался. — Я «поставила всё на красное» и пошла ва-банк.

— Ты решила завести ребёнка.

Малфой ушёл, едва разговор коснулся твоей беременности. Он демонстративно взглянул на воображаемые часы на левой руке и сказал, что ваше время, к сожалению, вышло. Ему не улыбалась перспектива обсуждать с тобой беременность Астории? Или отношения со Скорпиусом? Или, что более вероятно, ему была противна ты. Противно, что родила от нелюбимого мужчины, лишь бы оправдать собственное существование, в то время как любимая им женщина умерла, дабы не лишать его счастья стать отцом. Он пообещал вернуться завтра, спросив напоследок, почему вы с Роном не переехали из этого дома. Маггловский район — не лучшее место для воспитания юного волшебника или волшебницы. Ты была честна в своем ответе, хотя говорить об этом Малфою было и неприятно.

Рон играл за местную сборную и не зарабатывал столько, чтобы иметь возможность быстро переехать. А времени откладывать до рождения дочери не было. Вы никогда не планировали жизнь наперёд, плывя по течению. У Рона в принципе не было амбиций и он никогда не понимал твоих.

Едва ли Малфой способен понять твой брак. Вам с Роном не было плохо вдвоём. Вы всё ещё были друзьями: вместе вам было комфортно в повседневной жизни и хорошо в постели. Но вы не вдохновляли друг друга. Вы не развивались ни вместе, ни по отдельности. Не росли как личности, постепенно свыкаясь с тщетностью унылого бытия. Не надо было задавать Малфою вопрос, чтобы знать ответ на него: Астория непременно вдохновляла его на поступки. Она рождала в нём желание добиваться чего-то в карьере и обществе. Это было видно по выражению лица, с которым он вспоминал о ней. Такое же выражение бывало на лице Гарри, когда он готовил сюрприз для Джин на их годовщину. Это же выражение озаряло тучное лицо Невилла, когда он выводил новый сорт растений, чтобы Полумна могла написать об этом статью. Ты же никак не влияла на Рональда. Вы были самой инертной парой среди знакомых. Ты никогда не интересовалась квиддичем, он — правами магических существ. Долгое время ваш брак напоминал соседство «с привилегиями» в виде занятий любовью. Любовью ли?

Ты часто ловила себя на том, что тебе искренне жаль мужа. Не случись ты в его жизни, он женился бы на какой-нибудь Лаванде и действительно был бы счастлив с ней. С тобой же он просто был. Как и ты с ним. А ведь какая-нибудь Лаванда, такая же приземлённая, искренне болела бы за него и с удовольствием занималась бы домом, пока он работал. Это сейчас ты понимаешь, что твоё решение завести ребёнка было необдуманным и спонтанным, но тогда оно показалось таким правильным.

После того самого разговора с руководством, когда начальник впервые указал на твоё место, ты вернулась домой расстроенной и злой. Рон тогда неожиданно проявил участие и поддержал тебя. Кто знает, сознательно он манипулировал тобой или нет, но в итоге ваша жизнь изменилась бесповоротно. Твой на то время ещё муж посоветовал послать Министерство гиппогрифу под хвост и уйти в декрет. И не в обычный, а магический — на десять лет, чтобы постоянно заниматься ребёнком и подготовить его к первому курсу Хогвартса. Начиная с третьего года, он переставал быть оплачиваемым, но зато рабочее место за тобой сохранялось. Впервые за долгие годы Рон с энтузиазмом защищал твою профессиональную позицию и предложил уйти, раз больше никто её не ценит. Сделать перерыв и пожить для себя. Он говорил, что его доходов вполне достаточно, тем более что твоя зарплата не была слишком высокой. У вас не было сбережений на покупку нового дома, но переезжать ведь было необязательно. С камином, подключённым к общей сети, и возможностью трансгрессии жизнь в маггловском пригороде не казалась такой уж проблемой.

В тот день тебя словно озарило. Если у тебя не получилось изменить мир, может, тебе суждено было подарить этому миру ребёнка, который его изменит? Ты могла бы, наконец, реализовать себя, но как мать. Родить человечка, который любил бы тебя безоговорочно, и воспитать из него того самого лидера, которым сама стать не сумела. Окрылённая этими мыслями ты потащила Рона в спальню, забив на предохранение. Ты в одночасье решилась осуществить его слова и собственные мысли, вместо того чтобы толком всё обдумать и хотя бы составить привычный список плюсов и минусов, какой-то план… набросать бюджет. Следующим же утром ты осознала, что вы погорячились. Сперма мужа всё ещё была внутри тебя, но вот доводы его уже не казались аргументированными или хоть сколечко вескими. Ты вдруг поняла, что на эмоциях поступила опрометчиво и что нужно ещё всё хорошенько обдумать.

Пять недель спустя ты узнала, что беременна.

Безусловно, Роза была желанным ребёнком. Желанным хотя бы потому, что в момент её зачатия ни один из родителей не сомневался. Была ли она запланированной? Скорее нет, чем да. О прерывании беременности не могло быть и речи. Вы с Роном уже состояли в браке, и у тебя не было весомых причин отказываться от материнства. «Подумаешь, не готова, — говорили Молли с Джинни, — к этому никто не готов. Это просто происходит, и всё».

Станешь ли ты всё это говорить Малфою, когда он спросит? А спросит ли он?

Жалела ли ты, что родилась Роуз? Наверное, нет. Стала ли она одной из причин твоего нынешнего состояния? Ещё как.

Отбросив все эти мысли в сторону, принимаешься за уборку. Фрау Мюллер поддерживает коттедж в чистоте, но тебе захотелось самой прибраться, пусть и при помощи магии.

Рон забрал все свои вещи, когда принёс документы о разводе, поэтому дом всё ещё кажется непривычно пустым.

Двигаясь из комнаты в комнату, ты направляешь очищающие заклинания тут и там, швабра в это время освежает полы, а небольшая щётка чистит от пыли обивку дивана. Когда Роуз исполнилось два, тебе пришлось выучить заклинание, на раз-два очищающее кафель от любых загрязнений. Убравшись во второй ванной, ты останавливаешься у дверей в свою бывшую детскую комнату. На них всё ещё висит рисунок с радужным единорогом, который нарисовала твоя дочь. Розе всегда нравилась её спальня, в которой вы часто делали ремонт, то украшая неоновыми звёздами потолок, то морскими пейзажами — стены. Ей нравилось знать, что когда мама была маленькой, она тоже жила там. Спала в той же детской кроватке и хранила свои первые книги на стенной полке у окна.

Ты так и не решаешься открыть двери с единорогом, чтобы убраться внутри.

* * *

Идти домой совсем не хочется, но и к тому самому «последнему» с Грейнджер разговору я пока не готов. Снова струсил…

Готова ли она? Это вряд ли.

В Мэноре ждёт Нарцисса, но один её вид убивает всякую веру в себя как в колдомедика. Несмотря на то, что жива она лишь благодаря моим стараниям, я всё ещё окончательно не вырвал её из лап недуга. В уме составляю маршрут по пути домой, через места, в которых обязан побывать после разговора с МакГонагалл. Магическое кладбище и дом на площади Гриммо.

Отойдя подальше от коттеджа Грейнджер, трангрессирую.

Памятник Астории красив, но это всего лишь кусок белого мрамора. Он холодный и безжизненный, а ангел, выбитый на камне, ничего не символизирует. Это я настоял на том, чтоб её хоронили не в родовом склепе на территории Мэнора, а здесь. Не смог бы бывать у её могилы чаще, чем пару раз в году. Это не давало бы мне сил жить дальше, как до сих пор не даёт Нарциссе. Впрочем, я не уверен, что действительно живу дальше. Существую — не более. И собираюсь убедить Грейнджер делать то же самое, но с улыбкой.

Невербально наколдовываю белые астры у могилы супруги и ещё одну бледную розу. Забавная судьба ждала всех нас. Лишь Поттер пережил все свои потери ещё в младенчестве и сейчас проживает подобие счастливой жизни в браке с Джинни, в девичестве Уизли. Знали ли они о чувствах Грейнджер к нему? Догадывались ли обо всём, что с ней происходило?

Хотя бы о чём-нибудь из всего, что происходит с ней до сих пор?

В уме повторяю дату, чтобы не забыть. Восемь цифр, которые сломают её, чтобы я попытался восстановить.

Поттер удивлённо смотрит с порога. Наверняка он забыл, что ненаносимое поместье Блэков легко обнаружить, если ты и сам Блэк, пусть по линии матери.

— Могу я войти? Это насчёт Грейнджер.

— Гермионы?

Раздражённо закатываю глаза на глупое уточнение лохматого.

— Ты знаешь ещё какую Грейнджер?

Поттер впускает меня, смущённо пожав плечами. Вероятно, он не привык называть подругу не Уизли за столько лет брака, но это отнюдь не повод тупить.

— Что-то случилось? Как она?

— Стабильна. Пока, — Поттер облегчённо выдыхает и смотрит испытующе, я продолжаю: — Есть разговор.

— Проходи в кабинет, Кикимер сейчас принесёт выпить.

— Кто?

— Домовой эльф Блэков. Уверен, будет от тебя без ума. Мне кажется, он чуть ли не мастурбирует на ваше родовое древо.

И верно, престарелая развалина в чёрной наволочке рассыпается в поклонах, попутно расставляя перед нами с Поттером стаканы для огневиски.

— Никогда не думал, что ты унаследуешь этот особняк.

— Не то чтобы я был рад ему, — тянет лохматый вежливости ради, но затем берёт быка за рога: — Так что насчёт Гермионы?

— Почему ты сразу не сказал, что не развод — вероятная причина её состояния?

Поттер тяжело вздыхает, накладывая звукоподавляющее заклинание на дверь и запирая её изнутри при помощи палочки.

* * *

Специально ли Малфой оставил тебя наедине с собой, лишь поверхностно разворошив тему вашего с Роном неудавшегося брака? С него станется.

Убрав почти весь коттедж, ты решаешься на заведомо рискованное предприятие — идёшь на кухню. Аппетит, как и либидо, постепенно вернулся, и ты собираешься приготовить себе лёгкий ужин. В холодильнике всё ещё есть еда, принесённая Джинни, и оставленный фрау Мюллер пирог, но тебе самой в кои-то веки хочется что-то приготовить.

Это была ещё одна причина, по которой ты всегда жалела Рона. Он так привык к стряпне Молли, что годами страдал от твоей нелюбви к готовке. Ему самому пришлось научиться печь и варить свои любимые блюда по маминым рецептам, когда он понял, что ты этого делать не собираешься. Надо отдать ему должное — он почти не упрекал тебя в этом. Почти. Но вот повстречайся ему кто-то наподобие Лаванды, уж она-то закармливала бы его домашней выпечкой, и плевать, что при его работе необходимо спортивное питание. Зато он действительно был бы счастлив.

Счастье. Существует ли оно на самом деле? На свадьбе Гарри тебе показалось, что да. Зелёные глаза настолько лучились чем-то неуловимо чудесным, что ты окончательно смирилась с участью стать миссис Уизли, пока Джинни становилась Поттер. Жаль, ты так и не сумела осчастливить Рональда.

Забавно, что ушёл он в итоге не к кому-то, а просто от тебя. Должно быть, это задело сильнее всего. Но главное, он ушёл. Ушёл слишком поздно. И винить бы его во всём, но ты прекрасно знаешь, что это нечестно. Из вас двоих врала ты, не он. Врала самой себе день ото дня. Ты терпела его, якобы делая ему одолжение, тем самым загоняя и себя в клетку, из которой с каждым годом всё сложнее было выбраться. Да ты и не пыталась выбираться. Ты была с ним, лишь бы не быть одной, уверяя себя, что поступаешь так ради Рона. Ради вашей семьи, ради дочери. Ради миллиона других надуманных причин. Причин лживых.

Пока омлет поднимается под стеклянной крышкой, ты вспоминаешь беременность. Ужасный токсикоз на первых порах и то, как сильно хотелось лимонов. Ты посылала мужу патронуса, чтобы он купил свежих цитрусовых по пути с тренировки, а он забывал. Гормоны вынуждали тебя до слёз обижаться, но разум всё ещё брал верх. Ты никогда не показывала тех слёз. Вместо этого вечерами вы медленно и ужасно долго прогуливались к ближайшему минимаркету и покупали целую дюжину кислых фруктов. Первый ты съедала прямо с кожурой, словно это яблоко. Рона била оскомина от одного только взгляда на тебя. Ты же смеялась и тянулась к бумажному пакету за следующим. В такие моменты ты и правда верила, что у вас всё получится.

* * *

— Я даже не предполагал, что всё может быть настолько… серьёзно, — мямлит Поттер, отводя взгляд в сторону.

— А её муженёк? Думаешь, я поверю, что за столько лет он не догадался?

— Полагаю, Рону тоже было нелегко. Разница в том, что он принял решение жить дальше. Я не одобряю, что он бросил Гермиону, но…

— А ты? Скажи, Потти, ты бросал её?

— О чём ты? Годами я старался быть ей лучшим другом. Сложно влезть человеку… женщине в душу после такого.

— Так всё-таки ты видишь в ней женщину?

— К чему ты, мать твою, клонишь, Малфой?

— Да нет, ни к чему. В Хогвартсе все только и обсуждали вашу странную дружбу. Но я никогда не верил глупым сплетням. Однако, трое подростков в лесу, ночующие вместе. А затем в какой-то момент лишь парень и девушка. Оторванные от привычного мира, находящиеся в постоянном стрессе… наедине…

— Тебе Гермиона сказала? — Поттер больше не прячет глаз, но смотрит с вызовом.

— Что бы она ни сказала — я не имею права это обсуждать с тобой. Но ты мог бы мне помочь, если б рассказал сам. Ради блага твоей лучшей подруги. Что-то было между вами там, в палатке?

— Я не понимаю, какое отношение всё это имеет к…

— Самое прямое. Я должен понимать, что действительно происходило с ней, а что — она лишь думает, что происходило.

Он снова вздыхает и лохматит свои ужасно торчащие волосы:

— Что-то… почти произошло в палатке, когда Рон ушёл. Мы не переспали, но почти сделали это. Я не смог предать Джинни с Роном, как и Гермиона. Но медальон всячески пытался нас сломить. Я до сих пор помню сны, что видел, пока спал в нем. Они были такими, знаешь, странно-приятными. В них мы с ней жили семейной тихой жизнью, растили детей… иногда снилось, что мы просто ужинали. А иногда… делали то, что по ночам делают супруги. Просыпаясь, хотелось бросить всё, забрать Гермиону с собой и тихо устроиться где-то на краю света. Не в Англии. Может, даже среди магглов. Просто жить там и больше не бороться, не искать, не пытаться уничтожить этот долбаный крестраж. Я никогда не говорил ей, что видел в тех снах, после которых просыпался со стояком, а она не спрашивала. Пока однажды мы не начали танцевать. Танец перешёл в объятия, а те в свою очередь — в ласки. Но… Гермиона тогда остановила меня. Посмотрела так строго, как МакГонагалл, и спросила, я это или воздействие медальона.

— И это было его воздействие?

— Сейчас я понимаю, что да.

Дверная ручка приходит в движение, и Поттер ловко применяет отпирающее заклинание. Джинни Поттер не выглядит радушной хозяйкой, но уж точно ощущает себя хозяйкой положения.

— Гарри, дорогой, ты почему не сказал, что у нас гости? — Её тёплый взгляд вмиг леденеет, когда рыжая смотрит на меня. — Малфой.

— Это насчёт Гермионы, — лепечет Поттер, взглядом умоляя меня не развивать при ней недавнюю тему.

Я не смог бы при всём желании — не за этим пришёл.

— Пытаюсь сообразить, — обманчиво учтиво обращаюсь к рыжей: — Что вы за друзья такие, годами не замечающие её состояния.

— Она в таком состоянии не больше двух месяцев, — отрезает поттерова жёнушка, сверля меня взглядом.

— По меньшей мере три года. Ладно бы только Уизел, о его умственных способностях я ещё со школы имею представление. Но ты, твой муж, твоя мать, в конце концов. Как все вы не замечали, что с ней происходит? Что она начала пропадать на работе, которая… ей даже не нравилась! Где были все вы, когда она нуждалась во внимании и заботе?! Годами!

— А ты думаешь, всем нам было легко? — тут же завелась Уизлетта. — Рону, по-твоему, не было тяжело? Нам с Гарри? Моей матери?! Это стало для всех ударом… Мерлин упаси, чтобы подобное случилось с кем угодно, но это случилось.

— Вот только она одна не смогла этого пережить, а вы делали вид, что так и надо!

— Мы лишь пытались сами справиться с произошедшим. Мы ничего не делали!

— Вот именно! Твой брат годами игнорировал проблему, а потом просто… бросил её! В который раз!

Меня снова понесло, не стоило ходить к Астории сегодня. Посещение её могилы делает меня взвинченным. Я едва концентрирую внимание на том, что Джинни Поттер визжит в ответ:

— Это и его касалось! Чёрт, да семьдесят девять процентов пар разводятся после такого. Это нормально, что он устал её тянуть.

— Тихо! — гаркнул Поттер, и я, наконец, очнулся. Какого хрена я здесь устроил? Перед кем? — Мы поняли, Малфой, что ты очень… серьёзно относишься к своей работе. И правда ценим, что ты так сильно хочешь помочь Гермионе. Но и я, и Джинни, и Рон тоже хотим ей помочь. Не нужно обвинять нас. Мы понятия не имели…

— Я и верно несколько вспылил, — беру себя в руки так же быстро, как и потерял контроль. Грёбаные гриффиндорцы всегда умели выводить меня из себя. — Семьдесят девять процентов пар, миссис Поттер, — говорю это абсолютно спокойно, — разводятся в первые два года после случившегося. Не через четыре.

Небольшой кирпичный коттедж на маггловской улице. Ржавая музыка ветра у входа. Жёлтые занавески. Ненавижу жёлтый цвет, кстати. Интересно, это её родители выбрали их? Может, они и любовь к сомнительным «рыжикам» ей привили в своё время? Сил переговорить с Уизли я так и не нашёл. Значит, сам справлюсь.

Что ж. Я максимально оттягивал этот момент, но иного выхода нет. Вздохнув напоследок, привычно вхожу в дом Грейнджер.

Обычно у неё потише. Из крохотной кухоньки, которую чета Уизли использовала и как столовую, слышен лязг посуды. Только сейчас обращаю внимание на пряный запах. Пахнет на удивление вкусно. Странно, фрау Мюллер в это время должна уже быть в Мэноре.

— Эй, Грейнджер!

— На кухне! — Мы словно дети, играющие в Марко Поло.

Иду на её голос.

Открывшаяся картина не может не вызывать улыбки. Тяжёлые кудри Грейнджер свернуты в объёмный пучок на затылке, а поверх пижамной сорочки надет фартук.

— Ты сегодня поздно.

— Тяжёлый день на работе.

— Я готовлю карри, подожди минут десять. Мой руки и садись за стол.

Удивлённо вскидываю бровь, но всё же бормочу очищающее заклинание. Этот фарс отдалённо напоминает сцену из тех маггловских фильмов, которые в университете так любили мои сокурсницы. Когда муж приходит домой с работы, а жена кормит его ужином.

— Не уверен, что тебе уже можно столь острое…

— Я не буду есть. Это для тебя.

— Ты приготовила для меня карри?

— Ну, это единственное нормальное блюдо, которое я сносно готовлю.

— Ты просидела в декрете десять лет и умеешь готовить всего одно блюдо?

— О, в вопросах детского или спортивного питания я дам фору любому тренеру-диетологу. Но что касается привычной готовки — мне это было без надобности. Рон вечно сетовал, что я неумёха, потому что я не баловала их с Рози жирным и жареным. В итоге он смирился и даже сам научился печь пирог с почками по рецепту Молли.

— Звучит отвратительно.

— А ещё это вредно, учитывая его профессию, — Грейнджер беззаботно пожимает плечами. — Не думай, что я тиран. Дважды в месяц он устраивал себе так называемый «читмил», и мы ходили в ресторан, чтобы «вспомнить вкус нормальной еды». Но никогда в тайский, а так как я люблю эту кухню, то пришлось научиться готовить сносный карри. Себе.

— Ты рациональна и прагматична до зубного скрежета, — замечаю с улыбкой.

— Мне говорили, — улыбается в ответ.

Чтобы занять себя и стереть идиотскую улыбку с лица, пробую её стряпню. Недурно.

— Мне неловко, что я один ем.

— Я не стала бы травить тебя в собственном доме, — она снимает фартук и садится напротив.

— Я не это имел в виду, — пытаюсь внести ясность, но Грейнджер, закатив глаза, невербально призывает яблоко и демонстративно откусывает.

— Если тебе так будет проще. Мне нравится смотреть, как кто-то ест на моей кухне. Я могла по полчаса наблюдать, как… — она осекается, но затем продолжает: — Живоглот ест свой корм.

Вот оно. Момент настал. К чёрту возмущения о том, что она сравнила меня с шерстяным питомцем. Нужно просто спросить, где её кот.

Спросить и испортить все её попытки с этим импровизированным ужином. Сломать этот неловкий, неправильный момент псевдоуюта, который в последний раз испытывал, когда приносил жене кофе в постель. Чёрт, я реально сейчас сравнил?..

— Ты что-то говорил про тяжёлый день? Расскажешь?

Её слова избавляют от продолжения мысленного спора. Момент упущен. Если точнее, то он попросту проёбан.

— Есть один непростой пациент, который норовит причинить вред самому себе. Я положил его в Мунго под личную ответственность, поэтому должен был убедиться, что его состояние относительно стабильно.

— Ты говоришь о своём домовике? — Увидев изумление на моём обычно непроницаемом лице, Грейнджер смущённо добавляет: — Фрау Мюллер мне сказала, извини.

— Да нет, всё нормально. Просто не ожидал, что ты в курсе… — Тяжело вздыхаю, осознав, что тянуть некуда. — Тебе не откупиться едой от разговора, Грейнджер. Расскажи мне о своей дочери.

— Не думай меня одурачить. Это тебе не отвертеться от рассказа о своём сыне, Драко Малфой, — теперь она тянет время вместо меня, и я даже немного благодарен.

— Что ты хочешь знать?

Грейнджер пожимает плечами:

— То же, что ты хотел бы услышать от меня.

— На самом деле я практически не знаю Скорпиуса, так что это задача не из лёгких.

— Как можно не знать своего ребёнка?

— Видишь ли… Скорпиус родился пятого июня, и в этот же день умерла его мать.

— Но твой день рождения разве не… — Она и об этом знает?

— Именно. Я всё ещё учился, когда умерла жена, и без зазрений совести оставил малыша на эльфов под руководством Нарциссы. Я практически не виделся с сыном, пока отец не…

— Понятно. Почему ты так с ним поступал?

— С кем?

— Со Скорпиусом, за что ты его наказывал?

Что она несёт? Наказывали только меня.

— При чём здесь это, Гермиона? Я просто… — Глубокий вздох, я смогу: — Я просто не мог его видеть. Вспоминать поступок его матери, понимаешь? Его глаза…

— Драко, я ни разу не специалист, но тебе не кажется, что нынешнее поведение твоего сына, ваши с ним отношения — результат твоего поведения?

— Прошлого не воротишь, Грейнджер, — я говорю это с грустной улыбкой, но искренне рад, что мы подняли эту тему. Пусть услышит меня: — Люди умирают. Это больно, это тяжело, это сбивает с ног, и кажется, что ты уже не в силах подняться. Но мы бессильны что-либо изменить, что-либо сделать с этим. Мы можем только жить дальше, понимаешь? Не сразу, но со временем. Мы должны. С тех пор, как Скорпиусу исполнилось пять, я больше не мог оставлять его на бабушку и эльфов. Нам пришлось взаимодействовать, и мы делали это.

— Мне не нравится слово «взаимодействовать».

— Но это именно то слово. Мне пришлось научиться смотреть ему в глаза, говорить с ним. Воспитывать. Не уверен, что в последнем преуспел. Но не всем суждено стать хорошими отцами. Мой отец так и не стал.

— Я плохо себя чувствую. — Напряжённо всматриваюсь в её лицо. — Мне грустно от того, что ты говоришь, но я не чувствую…

— Это остатки зелья в твоём организме. Ты не способна расстроиться, хотя понимаешь, что должна. Это нормально. — Отставляю тарелку, выходя из-за стола. — Пойдём в спальню, спасибо за ужин.

— Пожалуйста. Мне и правда лучше прилечь.

— Тебе снятся сны? Что-то беспокоит?

— Часто один и тот же непонятный сон. Я словно глубоко под водой, но стою не на дне, а на простом асфальте. И вокруг меня вишнёвый сироп. Звучит бредово, верно?

В её спальне я извлекаю из кармана мантии уменьшенный Омут Памяти. Ставя его на прикроватную тумбочку, возвращаю предмету прежние размеры.

— У тебя есть воспоминания, которые ты не хранишь здесь? — указательным пальцем легонько касаюсь её виска.

— А у тебя?

— Многое об Астории. Я спятил бы, если б день её смерти всё ещё оставался ярким в моей голове.

— Возможно, что-то и есть, но я не нырну в них, — Грейнджер с опаской смотрит на Омут.

— Прямо сейчас я не настаиваю. Что ещё ты хочешь знать обо мне?

— Неужели у вас нет тёплых совместных моментов с сыном? Вы совсем не проводили время вместе до Хогвартса?

— Я научил его летать на метле. Первое время всё шло неплохо. Мы оба много смеялись, и… казалось, отношения, наконец, наладились. Ему было восемь. Но затем я всё испортил.

— Каким образом?

— Меня всегда учили быть первым во всём. В квиддиче, как ты помнишь, я не добился ничего. Когда Скорп научился держаться на метле, я превратился в требовательного ментора. Сейчас мне кажется, я попытался сделать из него игрока, которым всегда сам хотел быть.

— Но не был.

— Я давил на восьмилетнего мальчика, вынуждая тренироваться каждый день. Причём делал упор на совершенствование умений ловца, хотя сейчас понимаю, что у него были все задатки отбивающего. В итоге он начал избегать меня, забросив метлу подальше. Стал пропадать в библиотеке поместья, что мне показалось неплохой альтернативой. Общение свелось до совместных приёмов пищи. Он до сих пор не играет в квиддич.

— Думала, это я плохая мать.

— Понятие «плохой» или «хороший» глупо применять к термину «родитель». Все мы так или иначе раним своих детей. А потом они вырастают и идут со своими детскими травмами к ублюдкам вроде меня. Однако я считаю, что Скорп вырос неплохим человеком. Он трудный подросток, но если я стал относительно нормальным мужчиной, несмотря на воспитание Люциуса, хочется верить, что…

— Ты оправдываешь себя?

— Нет, Грейнджер. Пытаюсь принять тот факт, что независимо от того, как мы сожалеем о прошлом, мы не способны его изменить.

— Тебе нужно не утешать себя этим, а попытаться наладить общение с сыном сейчас.

— Хорошо, — я знаю, что моя ухмылка сейчас отвратительна, — но только если и ты постараешься наладить свою жизнь. Идёт?

— Ты нарочно построил этот разговор именно так?

— Может, на подсознательном уровне. Так с чего ты решила, что из тебя плохая мать?

— Это сложно объяснить. В том плане, что Молли то и дело ругала меня за перфекционизм. С самого рождения Роуз я всё делала по книгам. Питание, уход, развивающие игры. Меня так бесило, когда её единственная бабушка тайком кормила её сладостями!

— Может, тебя просто бесило то, что эта бабушка у неё единственная?

Грейнджер тяжело вздыхает, продолжая:

— Об этом я никогда не задумывалась. Может, и так. Но меня пугало, что моего ребёнка может испортить Артур Уизли, внушив ей что-то, в чём сам плохо понимает, следовательно, дав ей заведомо ошибочные знания. Мне хотелось, чтоб она освоила оба мира.

Я смеюсь, а она нервно ставит надкушенное яблоко, перекочевавшее вместе с нами из кухни, рядом с Омутом.

— Выходит, из меня никудышный отец из-за невнимательности к ребёнку, а ты плохая мать из-за гиперопеки?

— Я была уверена, что всё делаю правильно, пока…

— Пока?

— Помнишь этот период «почемучки», когда в день тебе задают по тысяче вопросов о том, как устроен мир?

— Смутно.

— Она всё выспрашивала, почему трава зелёная, а небо голубое, а я терпеливо разъясняла, что всё дело в хлорофилле и длине световых волн.

— Про световые волны мне и сейчас непонятно.

— О, это из маггловской физики, не обращай внимания.

— Так что случилось?

— Яблоко, — она взглядом указывает на потемневшее место укуса. — Роза спросила меня, почему со временем мякоть яблока темнеет. Я зашла издалека, рассказав об ошибочном мнении, что это из-за окисления железа, содержащегося во фруктах, а затем пустилась в подробное разъяснение о ферментах. О полифенолах — содержащихся в яблоках антиоксидантах; полифенолоксидазах, задача которых — окислять полифенолы… В общем, остановилась я, только нарисовав на песке цепочку молекул, — Грейнджер поднимает руки, распуская волосы. — И только тогда заметила, что моя четырёхлетняя дочь сидит рядом на песке, рассматривая свою обувь. Услышав, что я замолчала, она спросила: «Мамочка, это с кем ты сейчас разговаривала?»

Уже не сдерживаю откровенный хохот. На что Гермиона раздосадованно фыркает.

— Ты из-за этого решила, что плохая мать?

— Это впервые заставило меня задуматься, правильно ли я её воспитываю. В конце концов, её ждала учеба в Хогвартсе, а значит, все эти факты маггловского мира не так и важны.

— И ты прекратила свои попытки познакомить её с этим миром?

— Не полностью, но… перестала вести себя как законченная фанатичка в этом плане.

— Что было дальше?

— Особо ничего. В одиннадцать она получила письмо из Хогвартса, и дальше всё как у всех. Ты сам знаешь.

— Не знаю.

Она чуть раздражённо смотрит на меня:

— Скорпиус ведь тоже получил письмо. Учеба, редкие визиты на каникулах, время с друзьями.

— У меня сын. Слава Мерлину, мне не пришлось говорить с ним о первой менструации. Как и тебе с Розой, верно, Гермиона?

* * *

Ты изо всех сил напрягаешь память, пытаясь вспомнить вашу с дочкой первую беседу о месячных. Розе сейчас четырнадцать, этот разговор должен был состояться, так ведь?

— Где твой кот, Гермиона?

— Кот? — Что за вопросы у него, прыгает от одной темы к другой, абсолютно не связанными между…

— Ты сегодня упоминала его, Живоглот, кажется?

— Он был очень старым и…

— И что с ним произошло? — голос Малфоя слишком настойчивый.

Тебя окатывает волной непонятной паники. Всё внутри холодеет и дрожит, а ты совсем не понимаешь почему. Что тебя так напугало, Гермиона? Где-то там, далеко, Малфой всё ещё ждёт от тебя ответа, а ты судорожно ищешь слова. И не находишь. Ощущения слишком сильные. Липкий страх, растерянность диким зверем проникает в голову, выталкивая логику и здравый смысл. Сердце громко бьётся в горле, словно тебя уличили в чём-то плохом. Вот бы только вспомнить в чём.

— Гермиона…

Кажется, он зовёт тебя, но ты словно во сне. Его голос теряет отчётливость в попытке пробиться сквозь толщу воды, под которой ты внезапно оказалась. Ты вдыхаешь в себя воздух, но кислорода отчаянно не хватает. Ты дрожишь, судорожно пытаясь совладать с собой и не потерять ощущения реальности происходящего.

— Где твоя дочь, Гермиона? — вопрос тихий и едва разборчивый, ты перестаёшь видеть очертания спальни, ведь всё становится размытым. Всё плывет, но ты остаёшься в сознании. Кажется, ты сидишь.

— Где Роза?

— В Хогвартсе! — Ты не уверена, что он слышит тебя сквозь всю эту воду вокруг. Как ты можешь говорить не дыша под водой? Как он может?

Что с тобой? Где вы? Почему ты не помнишь, куда делся Живоглот?

— Ты видела её этим летом? Что вы делали?

Голова начинает гудеть от попыток вспомнить. Ослепительная вспышка с подходящим ответом ослепляет.

— В Норе! Каждое лето после школы она проводит в Норе.

— Это неправда, Грейнджер. Сколько лет твоей дочери?

Ты пытаешься встать, но всё слишком размыто. Пусть он уйдёт. Тебе надо прогнать его, но голова кружится.

— Сколько ей лет? Назови число.

— Четырнадцать!

— Нет, Гермиона, — ты чувствуешь сильное сжатие над локтями. Это он держит тебя?

Вслепую ты пытаешься встать на ноги, нащупать пальцами коврик у кровати. Ты всё ещё у кровати?

— Четыре года назад. Что произошло почти четыре года назад?

— Ничего! — ты скоро сорвёшь связки, стараясь докричаться до него. Ты чувствуешь хватку его пальцев, но он слишком далеко.

— Двадцать пятое декабря. Двадцать пятое декабря две тысячи пятнадцатого года. Что тогда случилось?

Эта дата острым лезвием вспарывает корку мозга, и ты, наконец, чувствуешь боль. Хватка на твоих руках исчезает, а затем чьи-то пальцы скользят по щекам. Комната постепенно перестаёт быть размытой. Это были слёзы, а не вода. Ты ничего не могла видеть из-за слёз.

Серые обеспокоенные глаза всматриваются вглубь тебя.

Ты снова можешь дышать.

— Скажи это, Гермиона, чтобы не пришлось говорить мне.

Ты упрямо качаешь головой. Ты пытаешься скрыться от его взгляда. Сказать что?

— Скажи, что я умерла, мам, — ты смотришь мимо Малфоя в угол спальни и, наконец, видишь меня.

На несколько минут Малфой перестаёт для тебя существовать. Исчезает всё вокруг. Всё, кроме меня. Осознание случившегося врывается внутрь, словно цунами, и ты не успеваешь сгруппироваться, не успеваешь набрать воздуха в лёгкие. Безмолвно задыхаешься, пока тени воспоминаний оживают в уме, оседая волной ноющей боли.

Весь мир блекнет, и остаюсь только я. Маяк, который держит тебя в сознании. В сознании ли?

Только я, долговязая девочка-подросток с длинными волосами медного цвета и обилием веснушек на бледном лице. Которая смотрит на тебя с тенью улыбки.

Такой ты представляешь меня в мои почти пятнадцать. Я росла и изменялась в твоём воображении, становясь выше и статней. У меня даже начала формироваться грудь.

Ты больше не чувствуешь мужских рук на своей коже, не слышишь, как он зовёт тебя.

Ты, наконец, всё вспомнила. До конца. Наконец осознала.

Я указываю взглядом на Омут Памяти, находящийся у кровати, и ты также вспоминаешь, что спрятано в моей комнате. Флаконы с воспоминаниями, вшитые в мистера Пуговку, моего любимого мишку. В тот день, когда ты оставила последнюю память обо мне внутри маггловской потрёпанной игрушки, ты в последний раз зашла в свою старую детскую — нашу детскую. После чего на долгие годы запечатала двери с рисунком единорога. С рисунком, который ни рука, ни палочка так и не поднялись сорвать.

После похорон ты завалила себя работой в Министерстве, чтобы не оставалось сил думать ни о чём другом. Не оставалось сил винить себя. Помогало слабо. Работа не просто казалась — она была глупой и бесполезной. Ты перелопатила всю отчётность в отделе, упорядочив её. Затем возобновила попытки по активной работе над внесением изменений в законодательную базу по регулированию прав существ. Безуспешно. На тебя смотрели с жалостью, но та вскоре сменилась раздражением.

Чтобы не сойти с ума, ты вновь вернулась к бумажной работе, благо её всегда было в избытке.

Несмотря на то, что ты возвращалась домой непозволительно поздно, а уходила ни свет ни заря, всё равно не удавалось забыть. Забыть всё, что произошло. Перестать винить себя. Грызть изнутри до состояния злости. Ненависти за то, что не уберегла. Что приняла ряд неверных решений, которые привели к тому, к чему привели.

Мириады возможных цепочек событий мелькали в твоей голове каждую бессонную ночь, накладываясь друг на друга.

Что, если бы ты призналась Гарри в любви, когда ему было пятнадцать? Когда сжимала в руках его израненную ладонь, сдерживаясь, чтобы не пройтись языком по врезавшейся в кожу надписи «Я не должен лгать». Что, если бы он не влюбился в Джинни? Что, если бы ты переспала с ним в палатке? Не оттолкнула его рук, когда он стал гладить твою шею во время танца? Тогда у вас с ним родился бы другой ребёнок. Меня не было бы, я бы не умерла. Что, если бы ты не стёрла родителям память, не отправила в Австралию? Вы с отцом не жили бы в маггловском районе, где со мной произошло то, что произошло.

Что, если бы ты отдала Живоглота Молли с Артуром на время беременности, как они и просили, вместо того чтобы изобретать заклинание магического шара, делающее полукниззла безопасным для младенцев? Может, тогда вы с моим папочкой так и не забрали бы кота обратно у его родителей, когда я подросла. Что, если?.. Миллионы подобных вариаций мелькали в голове, пока ты безуспешно силилась уснуть. Хроноворот на третьем курсе… что, если бы тебе удалось как-то сохранить его? Или умыкнуть ещё один из Отдела Тайн на пятом. Что, если бы ты не поддалась на увещевания Рона и не решилась завести ребёнка? Сделала бы аборт, подала на развод, переехала в Австралию… Тот факт, что ты на самом деле никогда меня не планировала, ещё сильнее заставлял тебя ненавидеть саму себя. Злиться за то, что допустила мою гибель. Винить-винить-винить…

Папа пил несколько месяцев с дядей Джорджем, а тебе было всё равно. Ты практически не бывала дома. Ночами ты смотрела на моего пьяно храпящего в постели отца и не понимала, почему решилась выйти за него. И вновь винила себя. Кого же ещё? Только ты была ответственна за всё, что произошло.

Цепочка неверно принятых тобою решений превращалась в ряд доминошек, валящих друг дружку под действием силы земного притяжения. Первая ошибка — первое неверное решение — опрокинуло одну и потянуло за собой последующую.

И вот всё рушится к чертям, а ты не в силах остановить.

Ты смирилась с тем, что практически не способна спать. С четырёх утра ты готовила папочке Рону еду на завтрак и ужин, впопыхах перекусывая сама. Твой аппетит пропал со дня моей смерти, и ты, скорее по привычке, иногда жевала тост или яблоко. К семи ты отправлялась в Министерство и находилась в архиве до одиннадцати вечера. Даже по выходным. Затем приходила домой, мыла посуду (обязательно вручную) и смотрела в потолок до рассвета, слушая мерное сопение моего папы.

Через четыре месяца, когда истощение достигло своего апогея, ты начала замечать, что непроизвольно отключаешься на несколько минут во время работы. Это происходило из-за того, что организм категорически требовал сна. Тогда и появилась я.

Вечерами, когда твой муж уже спал, а ты, наконец, возвращалась с работы через камин, тебя начала встречать рыжеволосая одиннадцатилетняя девочка. Ты улыбалась и обнимала свою маленькую дочурку, наконец спокойно засыпая в кресле или на диване в гостиной. Утром я исчезала, а ты снова изводила себя вопросами. Со временем ты перестала различать, какая реальность настоящая. Та, в которой я встречаю тебя с работы, или та, в которой меня на самом деле нет.

Чем сильнее твой организм восстанавливался, тем сложнее было объяснять моё присутствие. Почему я здесь? Почему не в школе? Почему только ты меня видишь? Твой мозг слишком сложно обманывать, а значит, пришлось приспособиться.

Гарри и многочисленное семейство Уизли старались лишний раз не напоминать тебе о случившемся (за что им огромное спасибо), но полные боли и сожаления глаза всё же выдавали их с головой.

Через полгода после моей смерти папочка взял себя в руки и полностью перестал пить. Кажется, тренер поставил ему ультиматум, и это помогло. Вы и до моей смерти не особо общались, но сейчас скорее напоминали едва знакомых сожителей, нежели супругов. И всё это было к лучшему. Лишние напоминания о случившемся были ни к чему. Без них можно было поддерживать иллюзию того, что я всё ещё жива.

Постепенно общение с людьми становилось в тягость. Только отчёты, готовка спортивного питания и уборка в доме. Везде, кроме моей спальни.

Ты научилась отлично врать самой себе. Врать о том, что я в школе, а на зимних каникулах гощу у подруг. Ты ведь и сама частенько гостила у Уизли с тринадцати лет, верно? А значит, всё было логично и правдоподобно. Сложнее летом. Тебе нужно было внушать себе, что я провожу каникулы в Норе.

Постепенно я настолько укоренилась в твоём сознании, не давая окончательно слететь с катушек, что пришлось говорить о себе в третьем лице, дабы лишний раз не провоцировать тебя на размышления. Вскоре я начала называть папу Роном, а себя по имени, и мы с тобой зажили в гармонии. Тревоги и общая неудовлетворённость жизнью никуда не делись, но постепенно ты научилась находить этому иные причины и объяснения. Жить с этим, не отрицая потребности в питании и сне. Твой гениальный разум справился с проблемой. Нашёл выход. Способ обмануть саму себя в попытке относительно нормально существовать.

А потом ушёл отец.

Неясно, как он вытерпел с тобой почти четыре года, но всё же. Как истинный гриффиндорец, он нашёл в себе силы освободиться от оков несчастливого брака, который окончательно сломался, когда умерла я — единственный цемент, державший вас вместе. Первое время он существовал рядом просто по инерции, самостоятельно справляясь с потерей ребёнка.

Затем — видимо по привычке. С тобой было удобно. Ты, словно домовой эльф, готовила, стирала, убирала, но не более. Первый и последние два года после моей гибели вы даже не занимались сексом.

Он тихонько подготовил все бумаги, собрал вещи и просто ушёл. Застал врасплох этим столь правильным решением.

Вот тогда-то ты, наконец, сдалась. Осознала, что сломано всё.

* * *

Грейнджер смотрит куда-то мимо меня и постепенно перестаёт реагировать на задаваемые вопросы. Я крепче сжимаю её, зову по имени, но она, кажется, совсем меня не слышит.

Пытаюсь встряхнуть её, расшевелить. Карие глаза снова наполняются слезами, а затем неестественно закатываются. Веки смыкаются над воспалёнными белками, а через секунду подкашиваются ноги. Она теряет сознание, и лишь моя хватка удерживает слабое хрупкое тело от падения.

Чёрт!

Я почуял неладное, ещё когда она впервые вспомнила о дочери в настоящем времени. Тогда я не придал этому большого значения, ведь потеря ребёнка не могла не оставить своего отпечатка. Каждый справляется со смертью близких по-своему, и я был уверен, что Грейнджер тоже относительно справилась с этим спустя четыре года.

Перетаскиваю безвольное тело к кровати. Сажусь сам, беру её на руки и достаю палочку.

Я знал, что Грейнджер продолжала работать в Министерстве и жить с рыжим недоразумением, поэтому опешил, когда её лохматый дружок обратился ко мне за помощью. Поттер твердил, что это развод сломал её. Что это из-за внезапного ухода благоверного Гермиона начала прикладываться к выпивке и забила на работу. В глубине души я не верил, что всё настолько плохо, насколько он описывал. Пока сам не увидел.

Я смутно вспомнил, что в «Пророке» опубликовали некролог Розы Уизли, который естественно вызвал общественный резонанс, но не более. Пресса подозрительно молчала. Сейчас я понимаю, что это было сделано благодаря огромному влиянию со стороны Поттера. Постепенно разговоры о смерти девочки стихли, и я ничего не слышал о чете Уизли несколько лет.

После инцидента со Скорпиусом, выхода у меня особо и не было. Поттер поставил ультиматум, замаскировав его под учтивую просьбу. Осознав плачевность ситуации, в которую попал из-за сына, я разозлился. Не хватало мне ещё помогать бедной героине магического мира пережить развод.

Но Грейнджер была не просто морально разбита, физически её состояние почти достигло критических отметок (как у Нарциссы когда-то). И при этом она умудрялась упрямиться и пытаться оскорбить меня, заставляя сатанеть. Я так сильно озаботился приведением в норму её физиологических показателей, что практически позабыл о самом главном — причинах её недуга. И вот вместо того, чтобы пораскинуть мозгами, я тупо пошёл по ложному, навязанному мне Поттером пути.

Обливиэйт родителей стал очередным мазком на картине её психологических неурядиц, и я не сразу понял, что именно с ней не так. А когда, наконец, догадался, она практически накопила нужный запас серотонина. Я должен был затеять этот разговор ещё несколько дней назад, но всё тянул. Так и не смог заставить себя поговорить с её бывшим мужем. Да и толку? Если он знал о её навязчивых фантазиях, но не заставил обратиться к специалисту — он ещё больший мудак, чем я думал. Если же Поттер прав на его счёт и за четыре года он ни о чём так и не догадался, то и мне от него никакого проку. Его уход стал катализатором апатии Грейнджер, но не первопричиной, что окончательно всех и запутало.

МакГонагалл рассказала, что на похоронах своей дочери Грейнджер вела себя настолько адекватно, насколько это вообще было возможно, учитывая ситуацию.

Старуху весьма удивило, что Драко Малфой принялся расспрашивать её о Розе Уизли. Пришлось поведать о своих мотивах, пусть и максимально обобщённо. Поджав тонкие губы и смерив меня кошачьим взглядом, директор Хогвартса нехотя сообщила, что «пусть девочка и являла собой уменьшенную копию мистера Уизли внешне, она имела в точности такой же подход к учебе, как и её мать». Роза провела в школе чародейства и волшебства лишь один семестр, не успев толком завести друзей. Она так и не вернулась в Хогвартс после рождественских каникул. Магическим образом её имя и фамилия исчезли из всех списков школьной отчётности после трагедии, произошедшей двадцать пятого декабря две тысячи пятнадцатого года. Именно в этот день первокурсница Роза Уизли с факультета Когтевран перестала существовать.

МакГонагалл снова виделась с Грейнджер через два месяца после трагедии, и последняя, хоть и была убита горем, вполне осознавала, что её дочь мертва. Значит, психическое расстройство не сразу проявилось. То же подтвердил и Поттер, но я не особо доверяю ему после всего. Они с женой «возможно и замечали, что Гермиона оговаривается, упоминая Розу, но не придавали тому значения».

До того, как пойти на Гриммо, я отправился на кладбище. Странно, но детская могилка не была запущенной или заросшей. Заклинания по уборке были достаточно свежими, что говорило о том, что либо Рон, либо его мать навещали это место относительно недавно. Поддавшись глупому импульсу, я тоже оставил наколдованную розу на светлой мраморной плите.

И вот Грейнджер наконец осознала, что её дочь мертва. Ещё раз.

Надеюсь.

Диагностическое заклинание говорит о том, что она либо без сознания, либо в магической коме. Мозг не справился с той информацией, которую внезапно вспомнил.

Легко коснувшись губами виска, укладываю её на подушки. Есть лишь один способ проверить, не кома ли это.

Мерлин, пожалуйста, пусть она очнётся. Пусть я всё сделал правильно, хотя бы на этот раз.

Усилием воли заставляю руку не дрожать, выписывая руну в воздухе:

— Реннервейт!

Не смотри на меня таким взглядом, мам. Мы обе знали это примерно после третьего его визита. Что всё рано или поздно закончится.

Слышишь? Это Малфой зовёт тебя. Зовёт по имени, а не фамилии как всегда. Он действительно хочет помочь тебе, так не отталкивай его.

Всё должно было прекратиться, так или иначе. Как бы ты ни упиралась, иллюзия рухнула в тот самый момент, когда отец подписал бумаги о разводе. Ну, пожалуйста, не плачь, ладно? Я не смогу быть с тобой постоянно. Во всяком случае не так, как сейчас.

Ты отрицательно мотаешь головой, не пытаясь сдержать слёз. Тебе необязательно говорить что-либо, я и так знаю каждую твою мысль. Знаю, что нужна тебе. Что ты боишься не справиться одна… Что скучаешь… Скучаешь так сильно.

Но правда в том, что я всегда буду рядом, вот здесь, в сердце. Пришло время оставить твой истерзанный разум в покое. Ты сумеешь жить дальше. Сможешь пережить случившееся. Ты и сама это знаешь, не вынуждай уговаривать.

Ты поднимаешь на меня взгляд и снова видишь свою маленькую одиннадцатилетнюю девочку с огненно-рыжими волосами. Одежда мешковато свисает на крохотном теле, но всё это уже неважно.

Едва слышно доносится его голос…

Ты знаешь, что должна сделать.

Просто вдохни.

* * *

— Реннервейт!

Грейнджер шумно втягивает воздух в лёгкие, словно только что вынырнула из-под воды, и резко распахивает огромные глазищи.

В глубине души я ликую. Рад настолько, что отдаю отчёт в своих действиях уже постфактум. Оказывается, я неосознанно стиснул хрупкое тело в объятьях, как только понял, что она очнулась. Просто сгрёб Грейнджер с постели и крепко сжал с облегчённым выдохом.

Неловко…

— Малфой? Ты меня задушишь, — её голос хриплый, но в нём не слышно злости или неприязни, даже лёгкой раздражённости и той нет.

Мерлин, надеюсь, она ещё не до конца успела прийти в себя. Впрочем, если удумает шутить на этот счёт, я просто скажу, что она галлюцинировала.

Аккуратно выпускаю её из рук и вглядываюсь в бледное лицо.

— С возвращением.

— Я была без сознания?

— Выходит, что так.

Мы какое-то время молча смотрим друг на друга, и по её взгляду я понимаю, что она всё осознала.

— Мне не хочется этого делать, но я должен спросить.

— В курсе ли я, что моей дочери всё ещё одиннадцать и это никогда не изменится?

Снова облегчённо вздыхаю. На самом деле я не особо понимаю, как должен поступить дальше.

— Мне правда жаль. Я должен…

— О, ты сделал всё, чтобы я об этом помнила, — вопросительно приподнимаю бровь, вынуждая её продолжить. — Вряд ли я сумею забыть день, когда меня обнял Драко Малфой, — говорит она с невесёлой улыбкой. — А стало быть, обстоятельств, при которых это случилось, тоже позабыть не смогу.

Мы снова молчим. За окном давно стемнело, но я не готов оставлять её наедине с собой. Проследив за моим взглядом, она решает, что догадалась, о чём я думаю.

— Наше время истекло, да? Тебе пора домой, — не могу различить, что преобладает в этой её интонации: сожаление или облегчение.

— Мы всё ещё не воспользовались Омутом Памяти, если, конечно, тебе есть что посмотреть.

— Они спрятаны в детской, — не сталкивайся я с проявлениями апатии ежедневно, решил бы, что она вполне спокойно и адекватно себя ведёт.

— Если не возражаешь, я позвоню Грете через камин в гостиной? Хочу, чтоб мать была в курсе, почему я задерживаюсь. А потом мы вместе со всем разберёмся, обещаю.

— Чувствуй себя как дома, — безразлично пожимает плечами, вынуждая меня ускориться.

Я не уверен в её реакциях и общем состоянии, что здорово нервирует. Нет инструкций для подобных случаев. Невозможно предугадать, как именно она поведёт себя теперь. Не впадёт ли она в истерику или чего похуже.

По-быстрому обрисовываю Грете ситуацию, на что немка отвечает понимающей улыбкой. Ей нет нужды уверять меня в том, что она позаботится о Нарциссе. Фрау Мюллер, наверное, единственный человек, которому я сейчас доверяю.

Изумрудный оттенок пламени сменяется золотым, и связь с Мэнором прерывается. Поднимаюсь на ноги, слегка отряхивая брюки.

Грейнджер я нахожу в коридоре рядом с простой деревянной дверью, на которой виднеется детский рисунок. Громко прокашливаюсь, чтобы не напугать её, но она не оборачивается. Подхожу ближе и слегка касаюсь хрупких плеч.

— Готова?

— Едва ли. Но… думаю, мы должны, — обречённо бормочет она, обхватывая ладонью дверную ручку.

Накрываю её дрожащую ладонь своей, чтобы отворить дверь.

* * *

Мы в воспоминании Гермионы. Грейнджер.

Последнее время всё сложнее контролировать себя, чтобы ненароком не назвать её по имени вслух. Не уверен, что это из жалости. Мне жаль её, но она точно не жалкая. На самом деле я отлично помню, каким ничтожеством выглядел после смерти Астории. С Грейнджер дела обстоят лучше. Она сильная и терпеливая. Поехавшая, конечно, и с серьёзными психическими расстройствами, но ведёт себя достойно. Не могу не признать.

Было заметно, с каким трудом она заставила себя войти в комнату дочери, прикоснуться к старому медвежонку и распотрошить того при помощи заклинания.

В маггловской мягкой игрушке она когда-то предусмотрительно спрятала пронумерованные и подписанные бутылочки с воспоминаниями. День смерти, день похорон, некоторые разговоры и встречи с родственниками после случившегося. Один из флаконов не подписан. Она сказала, что тот не особо важен — это воспоминание об одном августовском дне тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Я настоял на том, чтобы мы начали именно с него.

И вот мы стоим с ней у озера. Не Чёрного, рядом с которым я привык бродить во время учебы в Хогвартсе, а самого обычного — маггловского.

— Это место находится недалеко от моего дома. Сразу за теми деревьями проезжая часть. Трасса плавно переходит в жилой район. — Немного помолчав, она продолжает говорить: — Чреда похорон наконец закончилась, летние каникулы подходили к концу. Но время было сложное: мне предстоял год обучения в Салеме, а Джинни — возвращение в Хогвартс. Я с ума сходила в родительском доме, и ребята решили меня отвлечь. Идея о том, чтобы искупаться в озере, возникла внезапно. У Джинни не было купального костюма, да и я из своего выросла. Видишь?

Гермиона показывает рукой в сторону, и я обнаруживаю на траве молодых брата с сестрой Уизли, Поттера и Грейнджер. Дурачась, все они вразвалочку сидят у кромки воды. Восемнадцатилетний Поттер лениво бросает вдоль глади озера плоские камешки. Рыжая спутница лохматого задорно хвалит его, когда брошенный им камень трижды касается воды, прежде чем пойти на дно.

Я и забыл, какими они были. После войны меня в основном таскали по допросным Визенгамота.

У всех четверых замечаю уставший повзрослевший взгляд, но в остальном — обычные подростки. Голоторсые парни в джинсах, чьи футболки валяются на земле позади, и растрепанные, обнимающие своих кавалеров девчонки.

— Ты не туда смотришь, — говорит мне нынешняя Гермиона. Грейнджер. — Обрати внимание на мой взгляд.

Я делаю как она сказала и, наконец, вижу, о чём она говорит. Сидя в объятьях долговязого Уизли опершись спиной на его обнажённую грудь, Грейнджер пожирает глазами тело Поттера, его пресс, отточенные движения кисти, которой очкарик метко бросает камешки.

— Вот сейчас. На Джинни.

Заливисто смеясь, Уизлетта невзначай поворачивается в сторону брата и замечает взгляд подруги, которая, кажется, глубоко погружена в свои мысли. Рыжая ведьмочка прикусывает щёки изнутри. Беззаботная улыбка меркнет на тонких губах, и она отворачивается, собственнически прижимаясь к своему парню. К Поттеру.

— А пойдёмте в воду! — срывается она с места и тянет лохматого за собой. — Ну же! Вода ведь отличная.

Пока я наблюдаю за тем, как шорты и футболки девчонок из прошлого намокают, становясь тяжёлыми и тёмными, нынешняя Грейнджер подходит немного ближе.

— Это место. Оно напоминает мне о дочери. Ты скоро сам поймёшь. Лишь с годами я заметила и поняла поведение Джинни. Она знала. Догадалась, что я смотрю на её мужчину… не по-дружески.

Наплескавшись в озере, все четверо сидят на берегу. Парни предлагают своим девушкам переодеться в их сухие футболки. Джиневра подхватывает одежду и за руку тащит Гермиону за ближайшее дерево.

— Ты уже сделала это с моим братцем? — хохочет она деланно беззаботно.

— Ты о?..

— Да, ты ведь уедешь на целый год! Нужно сделать всё, чтобы Рон тебя дождался. Мы вот с Гарри… — переходя на шёпот, она склоняется к самому уху Грейнджер, вынуждая ту краснеть от подробностей.

— Ненавижу себя за это, — несколько тихо говорит мне взрослая Гермиона. — Но в этот самый момент, пока Джин воркует об их с Гарри первом опыте, я стараюсь незаметно понюхать надетую на неё мужскую футболку, чтобы насладиться его запахом.

* * *

Выброшенный из воспоминания, я быстрее прихожу в себя и наблюдаю, как Гермиона медленно поднимает голову из Омута.

— Думаю, нам стоит поговорить.

Опускает подбородок в попытке спрятать лицо за волосами, но я уже заметил перепуганный взгляд. Медленно выдохнув, она всё же находит слова:

— Малфой, этого слишком много за раз. Выбирай, либо мы покончим со всеми воспоминаниями здесь и сейчас, либо ты уйдёшь. Я не готова ещё и обсуждать это.

Под «этим» она подразумевает ситуацию с Поттерами. Младшая Уизли знала о чувствах Грейнджер и намеренно подталкивала её к своему брату.

Я вижу, как сложно Грейнджер находиться вертикально, как она сдерживается, чтоб не обхватить себя руками, упав на пол.

— Я не уйду в любом случае.

— Почему? — её голос такой поникший, что хочется взять за плечи и хорошенько встряхнуть.

— Чувствую за тебя ответственность, — пожимаю плечами для пущей небрежности, но вряд ли она верит. — Тебе нельзя оставаться одной, а я не собираюсь звать сюда Поттеров. Не сейчас, по крайней мере.

— Что ты хочешь обсудить? — Мне бы радоваться, что она сдаётся, но не могу.

— Что не так с этим озером?

— Ты скоро сам всё увидишь.

— Грейнджер, тебе необходимо выговориться.

— Тогда не заставляй меня смотреть, — голос срывается, из-за чего оба чувствуем неловкость.

Я не знаю, как именно следует поступить. Мне необходимо закрепить в её сознании случившееся, но я не хочу сломать её.

— Твоя взяла. Мы посмотрим это воспоминание, — указываю на бутылочку с надписью «День смерти». — Только его и всё. А затем, если ты захочешь, обсудим увиденное, идёт?

— Думаешь, Рон ушёл, потому что я сумасшедшая?

— Ты считаешь себя сумасшедшей?

— Я не знаю…

— Он приходил ко мне, когда я только начинал лечить тебя. Я не позволил ему тебя увидеть, чтоб не вызвать рецидив. Он абсолютно точно не считал тебя сумасшедшей. Мне почему-то кажется, он и вовсе не понимал, что с тобой происходило.

— Я и сама не понимала.

Выливаю блёкло-серебристое воспоминание в Омут и беру её за руку. Ладошка ледяная, но от нашего контакта губы Грейнджер искажает слабая грустная улыбка.

* * *

Мы застаём чуть более молодую версию Грейнджер на их крохотной кухоньке. Она немногим отличается от той, которая стоит рядом со мной, так и не отпустившей мою руку.

Неуловимое различие таится во взгляде. На лице нет печати глубочайшей скорби и личного горя. Лишь сейчас, сравнивая их, я начал отчётливо это видеть.

— Вчера был сочельник, — моя спутница подаёт голос в попытке справиться с эмоциями. Покрепче сжав мою ладонь, она явно превозмогает себя: — Мы так наелись лакомствами от Молли, что сегодня решили пойти покататься на коньках.

Я обращаю внимание на кухонные часы. Два часа пополудни.

— Роза уже успела распаковать подарки. Одним из них и были коньки. Подарок дедушки Артура.

Грейнджер из прошлого складывает грязные тарелки в раковину и лёгким движением палочки применяет к ним заклинание.

— Рон остался в Норе. Мы планировали посидеть семьёй за рождественским ужином в шесть. Только нас трое. И Живоглот, конечно, — отстранённо добавляет Гермиона, заметив огромный рыжий комок шерсти, начавший ластиться о ноги Грейнджер из воспоминания.

— Вы с ней решили покататься на озере?

— На том самом… Это ведь почти рядом с домом. Планировала трансгрессировать нас туда и через пару часов обратно.

Босая одиннадцатилетняя девочка с зимней курткой в руках и коньками наперевес вбегает в кухню, и Грейнджер отпускает мою руку.

— Мамочка, давай возьмём с собой Глота? Я наколдую ему милую шапочку с оленьими рогами и ушками, и он будет смотреть, как я учусь кататься, вместо того, чтобы скучать здесь.

— Не думаю, что он оценит твою шапочку, милая. Какую бы то ни было шапочку. К тому же Живоглот отлично чувствует себя в одиночестве.

— Мне не стоило идти у неё на поводу, — в диалог из воспоминания вклинивается Гермиона, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вытащить её отсюда. Гнетущая обстановка сбивает с толку. Хочется уйти прочь. Мы оба знаем, что совсем скоро произойдёт нечто непоправимое. — Идти туда в Рождество было глупейшей идеей. Нужно было остаться дома.

Я открываю рот, чтобы возразить ей, но не хочу пропустить ответ девочки. Та призывает сапоги и, обувшись, принимается канючить:

— Но сегодня семейный праздник, мам. Папа не пойдёт с нами, так пусть хотя бы Глотик будет рядом, он ведь тоже член семьи! — рыжеволосая Роза Уизли тискает старого полукниззла и жалобно смотрит на мать.

— Ладно, — смягчается Грейнджер, — но тебе придётся смотреть в оба, чтобы он не сбежал.

— Он всегда возвращался, даже когда сбегал. Не понимаю, зачем я…

— Эй, — стараюсь переключить на себя её внимание и снова беру за руку. — Посмотри на меня. Ты не могла знать, что произойдёт.

Пока я вглядываюсь в бескровное женское лицо, декорации меняются, и мы оказываемся на припорошенном снегом берегу. Кот мечется, видимо отходя после трансгрессии. Грейнджер перенесла его вместе с Розой.

Пока её дочь расшнуровывает новенькие коньки, уже переобутая Гермиона из воспоминания бросает несколько заклинаний на ледяную корку озера, чтобы укрепить.

— Я не успела среагировать, — отстранённо говорит мне Грейнджер, в чьих глазах стоят слёзы. — Повёрнутая на безопасности, я всё переживала, чтоб лёд не провалился под нами, чтоб она не поранилась, не упала. А в это время, за моей спиной…

А в это время за её спиной рыжий котяра наконец оклемался от магического перемещения и принял решение удрать прочь. Роза угадала его намерения и бросила коньки, обратно натянув едва снятый левый сапог.

Обернувшись, Грейнджер из две тысячи пятнадцатого видит лишь спину убегающей дочери.

— Роуз, ты куда?! — кричит она, на ходу трансформируя коньки в обувь на плоской подошве. — Роза!

— Сразу за теми деревьями находится проезжая часть, — отрешённо говорит стоящая рядом Гермиона, не двигаясь с места. — В Рождество мало кто выезжает на собственном транспорте. Но вот коммерческие поставки у магглов не могут встать даже из-за праздника. Водитель фуры, Девид Джонсон, не успел среагировать на «словно из ниоткуда выскочившего кота». Он вдарил по педали, но тормозной путь оказался слишком большим. Уже потом Девид заметил мою девочку, но не успел вовремя вывернуть руль. Машина снесла ребёнка и перевернулась. От удара Роза умерла мгновенно.

Декорации вновь сменились, и я вижу раскуроченного металлического зверя, упавшего набок. Багровые пятна виднеются из-под помятого капота. Кровь медленно сочится по холодному асфальту.

Позади нас с Гермионой замечаю мертвецки бледную Грейнджер из прошлого. С палочкой в руке она лихорадочно оценивает ситуацию, силясь придумать выход.

Дабы не пялиться на изувеченное детское тельце, лежащее в неестественной позе, не зацикливаться на порозовевшей от крови шерсти погибшего глупого фамильяра, я сосредоточиваюсь на том, как мать поочерёдно применяет к дочери целебные заклинания, а те не действуют.

— Где-то через полчаса я перестану это делать. Вспомню, что здесь также находится водитель, и окажу ему первую помощь, — голос Грейнджер отстранён и безэмоционален, но я знаю, что по её щекам бегут слёзы. — Отправлю патронус в Нору и буду сидеть посреди дороги с Роуз на руках. Воя от боли, словно раненое животное. Это была кровь на мёрзлом асфальте, а не вишнёвый сок. Мне часто снился этот сон, но я делала вид, что не понимаю, о чём он.

Нас вышвырнуло из воспоминания, и Грейнджер схватилась за моё предплечье, чтобы устоять на ногах. Её трясло.

После увиденного меня и самого почти колотило. Я понял, что мне уже абсолютно плевать на неловкости. На условности. На тот факт, что я больше не был её лечащим врачом в этот момент — она не была моей пациенткой. На то, что я нарушил все известные мне правила колдо— да и маггловско-медицинской этики. Я просто в очередной за вечер раз сжал её в объятьях покрепче и увёл как можно дальше от Омута.

За окном стояла глубокая глухая ночь, а я видел во влажных карих глазах незаданные вопросы, одним из которых был: «Уйдёшь ли ты сейчас?».

— Я останусь здесь до утра.

Ненужные, но столь необходимые пять слов сиплым шёпотом в гулкой тишине её убогой спаленки. Грейнджер не рыдала, не причитала, не плакала вслух. Только слёзы из глаз и дрожь.

К чёрту любые обсуждения, к чёрту разговоры… Пусть катятся ко всем дракклам терапия, психоанализ и прочие детища чудаков на манер Фрейда. Плевать на то, что до́лжно. Я просто удерживал её в своих руках, пока она не перестала содрогаться в немых рыданиях. Всё потом. Позже. Не сейчас.

Пока мы одетые лежали на её постели, я думал о своём. О том, какой сильной оказалась Гермиона Грейнджер. Моя мать не вынесла суицида Люциуса, тотчас же сломавшись. А что было бы с ней, окажись я на месте отца? Страшно представить.

Никогда никому из ныне живущих я не говорил этого, но, будучи в Азкабане, Люциус рассказывал, что хочет умереть. Мечтает о смерти.

Заговорщически шептал мне во время скомканных визитов, что, окажись в его руках палочка, он без раздумий запустил бы Аваду себе в висок.

Поэтому я проследил, чтобы позже в Мэноре у него не было к оружию никакого доступа. Поэтому штудировал маггловские учебники по психологии. Да только зря. Не сумел, не спас, не помог. Не всё учёл. Я был виновен в смерти своего родителя, и это ещё одно сходство с ней. С той, которая тёплым комком свернулась рядом, приходя в себя.

Я всё лежал, осознавая, что по сути бессилен. И это бессилие сводило меня с ума. Последний раз я ощущал подобное, когда ушла Астория, не оставив мне никакого выбора. Своей смертью она разбила мою жизнь, да так, что ни одно Репаро не помогло бы. Я пил, истерил, кажется, даже подрался в Лютном. А потом взял себя в руки. Ради сына.

Ради Скорпиуса я заставлял себя просыпаться по утрам, идти на работу, улыбаться пациентам и коллегам. Я не признавался себе в том, что отталкиваю собственного ребёнка от бессилия, но не мог не признавать, что жил и всё ещё живу лишь ради него. Хотя нет, не живу фактически, продолжаю существовать.

Я злился на него за это, за то, что он один держал меня в этом долбаном мире. Но вот сейчас я благодарен. Мерлин, потеряй я Скорпиуса, как Грейнджер потеряла Розу, где бы я был?

Вздрагивания прекратились, и она подняла взгляд, нехотя отстранившись.

— Ты как?

— Спасибо. Мне это было нужно.

— Самое сложное уже позади. Я обещаю.

— Соври, что всё будет хорошо, — сказала Гермиона, уткнувшись мне в ворот холодным и несколько влажным от слёз носом.

— Всё будет хорошо, — я притянул её поближе и поцеловал в макушку, не обращая никакого внимания на щекочущие волосы. — Теперь всё обязательно будет хорошо.

Как бы сопливо это ни звучало, я верил, что это не ложь. Я хотел верить, что она действительно справится и научится жить дальше. У меня была фора, конечно. Моим якорем был и всегда будет мой ребёнок. Сын, с которым я обязательно ещё налажу отношения, ведь мы оба живы, а это самое главное.

Мне по-детски хотелось поверить, что и Грейнджер ещё сумеет отыскать если не якорь, то хотя бы маяк, который удержит её сознание от навязчивых иллюзий и позволит двигаться дальше.

* * *

Величественный океан, по ошибке названный Тихим. Шум прибрежных волн, крики чаек и огненно-алый закат. Что ещё необходимо, чтобы забыться в попытке обрести покой?

Брожу босиком по прогретому песку и всё ещё не верю, что сейчас декабрь. Убежать от вездесущего Рождества оказалось непростой задачей, но не непосильной. Порт-ключ мне оформили быстро и даже пожелали счастливого пути, несмотря на мои нынешние отношения с Министерством. Точнее, на их всецелое и бесповоротное отсутствие.

Если не ехать в город, а гулять здесь, на пляже, то можно поверить, что нет никакой календарной зимы, только фактическое лето и множество туристов вроде меня. Лишь тёплый вечерний воздух, солёная прохлада океана и белоснежная пена накатывающих волн у ног. Покой. Ожидание очередной встречи. Томление, лёгкая тревога и трепет, который раз за разом перерастает в счастливые улыбки и лучистые взгляды.

Я гуляю здесь каждый вечер, потому что это же делают мои родители, выгуливающие Спайка — их пса. Мы привычно встречаемся взглядом, затем здороваемся и бродим по пляжу все вместе. Они не вспомнили меня, но это не помешало мне заново с ними познакомиться. Соврать, что всю жизнь мечтала завести собаку, и посетовать, что не могу осуществить мечту из-за аллергии мужа.

Вот так мы и встречаемся, будто бы случайно, каждый вечер. Гуляем, болтаем ни о чём и играем со Спайком. Маме, или Монике, как я её теперь называю, очень нравится моё имя. А отец вчера признался, что, будь у них дочь, ему хотелось бы, чтобы та была похожа на меня. Мне хорошо и спокойно с ними, и я верю, что это Рождество сумею пережить с улыбкой, пускай и немного грустной.

Время на восточном побережье Австралии — восемь вечера. Родители обычно выходят на прогулку ближе к девяти.

Я оглядываюсь, и мне снова видится белобрысая шевелюра в толпе. Первое время не могла избавиться от этого наваждения даже здесь, на другом континенте. Всё-таки Драко Малфой несколько месяцев был чуть ли не единственным человеком, с которым я контактировала день ото дня.

Утром после того, как я сумела наконец всё вспомнить и осознать, я сварила ему кофе и мы поговорили. В последний раз. Больше не было глупых вопросов, не было подначивания. Лишь пара формальностей, дабы убедиться, что я не собираюсь себе навредить. Что я в относительном, но порядке.

Забавно, ведь провести бессонную ночь в его объятьях оказалось почти уютно. Я словно впервые за четыре года почувствовала себя на своём месте. Именно там, где должна быть. Он предложил пойти вместе со мной на кладбище или к тому месту, где всё случилось, но я отказалась. Тогда я ещё не была готова. Теперь я понимаю, что всё было правильно. Я должна была сделать это сама, без чьей-либо помощи. Убрать могилу дочери. Снова увидеть дату смерти. И продолжить жить дальше.

Позже я перебралась в гостиницу и выставила коттедж на продажу. Вещи Роуз я попросила сохранить в гараже Норы — Артур с пониманием отнёсся к этой моей просьбе. Вернулась на работу, но через месяц уволилась. В Министерстве, казалось, вздохнули с облегчением.

После моего визита к Молли и Артуру состоялась первая встреча с Роном. Он смотрел взволнованно и виновато. Пришлось убеждать его, что случившееся произошло не из-за него. Он спросил, смогли бы мы попробовать начать всё заново теперь, на что я ответила отказом. Мы, наконец, простили друг друга, наконец-то поняли. Но я всё ещё вижу её ямочки и веснушки, глядя на него. Он, должно быть, вспоминает её смех, когда слышит мой. Пережить потерю общего ребёнка и остаться при этом вместе дано не всем. Собственным родителям я помогла в этом Обливиэйтом.

Я с трудом, но научилась принимать всё, что случилось в моей жизни. Смотреть под другим углом, как велел Малфой, вместо того, чтобы судорожно выискивать каждую совершённую ошибку.

Сейчас я живу в своё, если можно так это назвать, удовольствие и всё чаще думаю над идеей Малфоя создать собственный фонд помощи. Искупить прошлое вместо бесплодных попыток его изменить. Уже подготовила краткий бизнес-план, но осуществлять его стану лишь в новом году — осталось недолго. Вопрос только: где этим заниматься — здесь или всё же в Британии.

Странно, но белёсые волосы, напомнившие мне о Драко, не растворились в толпе, как это бывало обычно. Издалека невозможно сказать точно, но высокая фигура слишком напоминает его. Я настолько соскучилась?

После всего мне уже страшно верить собственным глазам и разуму.

Два десятка метров спустя поняла, что это Малфой. Либо чересчур реалистичная галлюцинация. Сердце застучало чаще, а я глаз не могла отвести от идущего навстречу мужчины.

Он брезгливо ступал по песку в тёмных ботинках из драконьей кожи, выглядя абсолютно нелепо в своём костюме-тройке, сшитом на маггловский манер. Завидев меня, поднял руку вверх и улыбнулся почти искренне.

Поравнявшись со мной, он настолько долго смотрел в глаза, что я не выдержала:

— Это на самом деле ты?

— Я так сильно изменился?

— Что ты здесь делаешь?

— Здесь, на пляже? Решил посмотреть на океан. Только поселился в гостинице неподалеку, не успел купить подходящую одежду, как видишь.

— Здесь, в Австралии. Как ты…

— Следящие чары перестали действовать, и пришлось угрожать Поттеру, чтобы сказал, куда ты делась. Оказалось, заклинание спало из-за расстояния.

— Угрожать Гарри?

Пожал плечами, приподняв правый уголок губ:

— По большей мере блефовать, но…

— Стоп. Ты повесил на меня следящие чары?!

— Грейнджер, ты же не думаешь, что я бы вот так просто оставил нестабильную пациентку в покое, не удостоверившись, что она не причинит себе вреда?

Я открыла рот в изумлении, всё ещё не веря ни глазам, ни ушам. Малфой… беспокоился? Он в Австралии?!

— Ты как? — чуть склонил голову в сторону. — Поттер сказал, ты уволилась.

— Почему ты здесь?

Он, кажется, прикусил щёку изнутри. Потом неуверенно пожал плечами, стараясь придать даже этому жесту небрежности. Чуть лениво прикрыл глаза, выдохнул и:

— Захотел тебя увидеть. Скорпиус проводит Рождество у Поттеров, а Нарцисса наконец согласилась лечь на реабилитацию в Дрездене.

— Завтра Рождество.

— Не для тебя. Подумал, тебе не захочется быть одной.

Я не нашлась, что на это ответить, а потом меня отвлекли. Тяжёлая, но тёплая папина рука легла на плечо.

— Гермиона? Добрый вечер, — папа искренне был рад видеть меня, свою относительно недавнюю знакомую, к тому же ему было интересно узнать, что за мужчина стоит рядом.

— Мистер Уилкинс! Здравствуйте! — улыбнулась я несколько нервозно.

Папа выждал полминуты, а затем, когда я так и не представила его своему спутнику, пытливо взглянул на Малфоя:

— Вы, должно быть, супруг Гермионы?.. — отец приветливо протянул ладонь к стоящему рядом со мной молодому мужчине.

Я задержала дыхание и уже собиралась нащупать в кармане своего сарафана палочку, когда вдруг услышала манерный голос с чуть протяжными гласными:

— Драко Малфой. Вот прилетел на праздники.

— Венделл Уилкинс. Если бы не ваша аллергия, мы с Моникой с радостью пригласили бы вас на Рождественский ужин завтра вечером.

— Аллергия? — не понял Драко.

— На собак. У нас ведь Спайк — овчарка, Гермиона не рассказывала?

— Вообще-то, — Малфой взглянул на меня с хитрым прищуром, — я на антигистаминных препаратах в это время года, так что один ужин в компании вашего Спайка вряд ли нанесёт вред моему здоровью.

И Малфой улыбнулся своей фирменной улыбкой.

Пять месяцев спустя

Косой переулок

Лето уже вступило в свои права. Совсем скоро у Альбуса закончатся экзамены и он вернётся домой. Всё ещё немного волнуюсь перед разговором с ним. Мы с Джинни решили не сообщать сыну новость о том, что скоро у него появится сестричка, пока он не приедет из Хогвартса на каникулы. Я и сам узнал, что вновь стану отцом, относительно недавно и теперь с удовольствием захаживаю после работы к старику Фортескью за фруктовым мороженым для беременной жены. Благо специальные чары, разработанные Флорианом, владельцем кафешки, позволяют его лакомствам начинать таять лишь после того, как первый раз коснёшься их ложкой или языком.

У самого входа в кафе-мороженое сквозь стеклянную дверь замечаю знакомую шевелюру. Когда-то я часами с упоением любовался этими тяжёлыми локонами каштанового цвета, пока их обладательница беспокойно спала в нашей палатке.

Колокольчик на входе возвещает о моём прибытии, и владелец кафе радушно поднимает руку в знак приветствия. Улыбаюсь и киваю ему в ответ, но прежде, чем сделать заказ, подхожу к Гермионе. Она сидит за небольшим столиком у окна, ковыряя десертной ложечкой в креманке с кофейным мороженым — её любимым. Рядом с ней стоит нетронутая порция мятного холодного десерта с шоколадной крошкой. Я замираю. Меня настораживает тот факт, что мятное мороженое отставлено, словно для кого-то ещё. Но рядом с ней никого нет, высокий стул даже не выдвинут из-за стола.

— Это не то, что ты подумал, — слышу знакомый, несколько раздражённый голос. — Я жду кое-кого. Кое-кого реально существующего, — едко добавляет Гермиона.

— Привет, — расплываюсь в улыбке, — сто лет тебя не видел.

— Привет, Гарри, — недовольство понемногу исчезает с её лица, и я отмечаю, что она выглядит куда лучше, чем когда видел её в последний раз.

— Не возражаешь, если я?.. — многозначительно указываю на пока не занятый никем «реально существующим» стул.

— Конечно. Я жду Драко.

— Так это правда? Вы вместе?

— Ну, если бы вы с Джин всё-таки пришли на открытие нашего фонда, то давно узнали бы обо всём лично от меня, — говорит она несколько обиженно.

— Герм, — виновато вздыхаю, не прекращая улыбаться, — мы не хотели никому говорить, не удостоверившись наверняка. Видишь ли, именно в день открытия твоего фонда у Джинни был назначен обязательный визит в Мунго.

Гермиона взволнованно вглядывается в моё лицо:

— Мерлин, с ней всё в порядке?!

— Более чем, она беременна.

— Оу, — Гермиона облегчённо выдыхает, а затем окончательно осознает услышанное. — Да это же здорово, Гарри! Поздравляю! Альбус уже такой взрослый, а вы снова решились.

— Спасибо. Не то чтобы это было запланировано, и всё-таки я очень счастлив. Но хватит об этом, впереди нас ждёт ещё около шести месяцев обсуждений данной темы. Расскажи лучше о себе. С тех пор, как ты вернулась из Австралии, мы и не виделись толком. Как ты?

Гермиона никогда не была глупой, скорее наоборот. Вот и сейчас тут же смекает, что именно я имею в виду.

— Нормально. Правда, всё хорошо. Драко помог мне. Я ведь так и не поблагодарила тебя, за то, что привёл его ко мне.

— Пустяки. Мы все тогда не на шутку перепугались.

— Мне всё ещё неприятно об этом вспоминать, может, сменим тему?

— Как твоя поездка в Австралию?

— Ещё раз спасибо, что помог с разрешением на порт-ключ, — проговаривает словно скороговоркой. — Прости, что до сих пор нянчишься со мной.

— Эй! Гермиона, — аккуратно беру её ладонь в свою, чувствуя, как пальцы легонько прошибает током. Так случается каждый раз, когда её касаюсь. — Ты нянчилась со мной с первого курса школы. Без тебя я ни за что не сумел бы выжить. Не стал тем, кто я сейчас.

Она тепло улыбается, пряча довольный взгляд за волосами.

— Глупости, Гарри, конечно, стал бы.

— Как родители?

— По-прежнему меня не помнят. Ну, не помнят, что я их дочь. Но мы познакомились заново, вроде как случайно, — она лукаво улыбается, напоминая мне лохматую одиннадцатилетнюю девочку, впервые нарушившую школьные правила. — Полтора месяца я гуляла с ними почти каждый вечер! А на Рождество, представляешь, они пригласили нас на праздничный ужин!

— Нас?

— Нас с Драко. Если бы не он, отец никогда бы не решился. Уверена, что сперва казалась им несколько странной. — В ответ на мой непонимающий взгляд, она принимается разъяснять: — Я немного приукрасила историю о себе, когда как бы случайно познакомилась с мамой и папой. Я сказала, что замужем, так нужно было для… ай, долго объяснять. И когда Малфой меня нашёл, отец нас увидел и решил, что это и есть мой муж, и поэтому пригласил на ужин. А Драко, не ожидала от него, подыграл мне, подарив тем самым вечер в кругу семьи. Я даже мечтать о таком не могла.

— Непривычно слышать, как ты называешь Малфоя Драко. Стало быть, он любит мятное с шоколадной крошкой? — указываю на креманку перед собой.

— Скорпиус любит. Драко сегодня нас познакомит.

— Скорп — отличный парень, — улыбаюсь, про себя вспоминая бесчисленные визиты к директору МакГонагалл с тех пор, как они с Алом сдружились. — В этом году ни одного серьёзного взыскания.

— Я в курсе. Заочно я очень много знаю о мальчике, но вот он обо мне узнает только сегодня.

— Думаешь, хоть кто-то в волшебной Англии может не знать о Гермионе Грейнджер?

— О Гермионе Грейнджер в качестве подружки отца — вряд ли. Драко всё боялся меня травмировать этой встречей, он вообще старается обходить со мной тему детей. Я же больше беспокоюсь о том, чтобы не ранить Скорпиуса. Надеюсь, он не решит, что я пытаюсь занять место его матери.

— Он уже достаточно взрослый и, Ал говорит, весьма неглупый. Так что всё будет хорошо.

— Вот и они, — Гермиона встрепенулась, указав на две высокие светловолосые мужские фигуры где-то вдали улицы. — Как я выгляжу?

— Отлично, — говорю я совершенно искренне. — Ну, я тогда пойду?

Видно, что она волнуется. Чуть махнув рукой в мою сторону, Гермиона не отводит взгляда от окна:

— Передавай привет и мои поздравления Джинни.

— Обязательно, ты заскакивай к нам на Гриммо как-нибудь.

— Хорошо, — она с трудом, но всё же отворачивается от стекла и смотрит мне в глаза.

Я давно не видел у Гермионы такой улыбки — немного нервной, но открытой и беззаботной. И хотя она и подарила мне сейчас эту улыбку, понимаю, что не я являюсь её причиной.

Немного поболтав с Флорианом и забрав заказ, я вышел из кафе. Решил больше не тревожить Гермиону своим присутствием. Лишь на улице я обернулся и сквозь стеклянные двери заметил, что она всё ещё сидит за небольшим столиком, но уже не одна. Пока Скорпиус уплетал мороженое, напыщенный индюк Драко Малфой украдкой держал мою подругу за руку. Выражение лица белобрысого как и обычно казалось непринуждённым, но, глядя на Гермиону, он улыбался… влюблённо.

А она точно так же улыбалась ему в ответ.