Эндшпиль: шах и мат (джен)

От автора: рассказ близится к кульминации и, как водится, к завершению. Однако были в этой истории отрывки, сны, мгновения, которые не нашли продолжения в тексте и остались лишь тенями. Дадим им шанс прожить тут полутонами, не касаясь граней. И, может быть, они смогут дополнить карту ходов фигур и пешек.

* * *

Голова кружилась. Руки дрожали.

Это было незабываемо.

Это было дико.

Это было безудержно.

Ей казалось, что так было всегда.

Это был не акт любви, но и не эпизод битвы. Они стали единым целым, сливаясь разумом и телом. Больше ничто не имело значение: целая Вселенная взрывалась внутри.

Он был настолько свиреп, что становилось страшно. И от этого та нежность, что дарил этот монстр, превращалась в сказочное наслаждение.

Она была так нежна, что он боялся лишний раз вдохнуть. И от этого та страсть, что разгоралась в ней, откликалась в нем дикой болью.

Как она могла тогда спуститься в темницу и посмотреть в глаза абсолютному врагу?

Как она могла тогда коснуться черной и жуткой кожи, изрезанной и прожженной?

Как она могла тогда провести рукой по тонкой линии губ и вздрогнуть, чувствуя, как пошевелился под пальцами почти выбитый клык?

Истинная красавица и абсолютное чудовище. Свет и тьма. Начало и конец. Вершина мироздания и грязь из-под ногтей Спящего. Их свела затейница Судьба, быть может, шутки ради. Злой шутки. Их не связывало прошлое. У них не было настоящего. И никогда не будет будущего. Лишь пара встреч и пара ночей.

Они встретились, чтобы стать чем-то большим, но им просто хотелось исчезнуть. Уснуть и проснуться там, где они были бы схожи и он смог бы держать ее руку. И никто бы не проклял, никто бы не помешал. Даже они сами.

Но они тут.

И тут шла война. Тут они были вечными и кровными врагами.

— Почему вы так ненавидите нас?

— Потому что вы совершенны.

— Но мы не виноваты…

— Если не можешь защитить совершенство, будешь мертв.

— Это жестоко.

— Это жизнь.

Она не могла его понять и простить. Он не мог — ее.

Но они были вынуждены быть вместе, потому что порознь уже не могли.

* * *

— Сколько всего вы еще не умеете…

Сантьяга перевел дух и удобнее расположился на кровати.

— Ну, извините…

Эмилия откинулась на подушках, не способная более ни говорить, ни двигаться.

Это была их первая ночь наедине. Без всех. После Парижа и его вдохновляющих крыш Эмилия чувствовала необычайный прилив сил. Которые, правда, довольно быстро израсходовались за ночь. Теперь стало понятно, почему брат Ляпсус говорил, что есть ей теперь нужно намного больше обычного и не переживать за фигуру.

«После самого акта будет особенно дикий голод… Не сопротивляйтесь: ваш организм будет пополнять резервы. Не надо так радоваться! Похудеть таким образом не выйдет: откажетесь от еды, и неизбежны истощение и смерть. Вы не нав. Энергии будет уходить слишком много…»

— Скажите, Комиссар, а почему вы просите меня закрывать глаза? — внезапно поинтересовалась Эмилия.

— А как вы думаете? — он улыбнулся, не поднимая прикрытых век.

Она вздохнула. Абсолютно чужое тело. Длинное, даже долговязое, но крепкое, жилистое, как у дикого зверя. Такое же сильное и гибкое. Смуглая кожа, точки почти черных сосков, отсутствие каких-либо волос и черные, проглядывающие и пульсирующие вены.

Чужое тело, к которому было страшно прикасаться. Чужое тело, к которому теперь тянуло со страшной силой.

— Никак — потому и спрашиваю. Если намекаете на логику, то все равно мимо. Уши-то не просите затыкать, а рычите будь здоров…

— Страшно? — улыбка стала еще хитрее.

— Первый раз было очень, — честно призналась она. — Потом привыкла. Кстати, вы один рычите. Почему?

— Мне положено, — усмехнулся нав, открыл глаза, привстал и левитировал себе и ей бокалы с вином.

— Пить в пять утра — это сильно, конечно… Так что там с глазами?

— Скажем так, — он пригубил красное выдержанное вино, — к рыку привыкнуть проще, чем к тому моему виду, который вы можете увидеть в кульминации.

— А если я приоткрою глаза?

— Попробуйте…

— Не могу, — призналась Эмилия. — Колдуете?

— Помните, я взял с вас слово?

— Да.

— Так вот «колдуете» — неверный термин: это не магия, магия для эссенц — смерти подобна. Это нерушимое обещание, вот вам и не открыть глаз.

— Очень жаль, — вздохнула она.

— Мне — нет, — покачал головой нав. — Почему?

— Потому что потому. Не хочу, чтобы вы умерли от ужаса, — рассмялся Комиссар.

— Так страшно выглядите?

— Да уж не симпатично… — задумчиво протянул Сантьяга и тут же спросил, меняя тему разговора: — Скажите мне лучше другое. Почему вы в постели одна, а в жизни другая?

— О… в быту я вообще не фонтан… — Эмилия отбросила пустой бокал, который в который раз не разбился, а встал аккуратно на столик.

— Эмили… это так… по-детски… — укоризненно качнул он головой и мягко привлек ее к себе.

— Наверное…

— Так почему при каждой беседе вы словно агнец на заклание, а ночами умудряетесь даже хамить иногда?

— Вам? Никогда! — она шутливо попыталась освободиться от объятий.

— Бывает, к сожалению. Ваше счастье, у меня ангельское терпение… И все-таки, если серьезно?

— Если серьезно, то я понимаю: тут мне нечего терять… То есть почему-то днем есть иллюзия, что есть. А ночью как будто я теряю связь с реальностью…

— Любопытно…

Эмилия и пискнуть не успела, как оказалась под ним. При желании, наверное, нав мог бы раздавить ее, но желание его было сейчас, впрочем, как и всегда в такой позе, иного характера.

Тело нава — жесткое и сухое, иногда немного шершавое и почему-то горячее. Несмотря на вязкую и тяжелую кровь, он почти горел. Каждый раз, прикасаясь к Сантьяге, Эмили ощущала жар, как от печки.

Близость с навом — дело не из легких: особенности и различия физиологии, не совпадающая выносливость и неодинаковые физические данные могли привести к плачевному финалу, если бы не эссенц. Он менял тело Эмилии помогал получить удовольствие и принять в себя абсолютно иное существо.

Страсть. Необузданность. Усталость.

Тело женщины — мягкое, теплое, влажное. Его приятно было касаться, но суть не в этом. Важно было то тепло, которое разливалось по нему, которое разгоняло кровь и давало возможность дышать так, как хочется. Быть свободным. Навы изменили себя, но не смогли соблюсти баланс. Дабы сохранить силы и мощь прежних тел, они очень сильно сгустили кровь и заставили ее течь медленнее. И тут же им стало холодно. Каждый нав знал этот холод и каждый его принимал. Но больше всех контактирующий с челами Сантяьга не желал мириться с таким неудобством и жаждал любого, кто мог заставить кровь бежать быстрее. Это давало силы, легкость и ощущение сброшенных оков. При условии, что объект хоть раз в сутки оказывался рядом.

Эссенц разжигал в теле пожар, весь организм работал как бешеный. И в эти моменты внешне расслабленный Комиссар мог в одиночку сдвинуть горы, да чего уж там, остановить Землю.

Покой, ритм и свобода.

* * *

Скхинки, походив по комнате, остановился напротив замершего на коленях Ортеги.

«Твой питомец»: эта фраза грела душу и открывали разнообразные перспективы.

Орангутан ухмыльнулся.

Эти слова Ярги и то, как легко господин отдал «своего» ему в лапы, невообразимо вдохновляли. От переизбытка эмоций он даже пока не понимал, что ему делать со свалившимся на голову подарком.

«Подарок» молчал; не боялся и не злился, просто старался быть спокойным. Не казаться. Быть. Видимо, тренировали их неплохо: почти получалось.

Но хозяина это не устраивало.

Скхинки подошел и провел по его плечам лапой.

Ничего.

Процарапал когтями, оставляя длинный кровавый след.

Ничего.

Сжал, разрывая кожу.

Ни звука.

— Я же могу сделать с тобой все, что пожелаю… — наклонился и прошипел в ухо.

— Делай, — почти плюнул нав.

Удар наотмашь — злой, жесткий — заставил с силой закусить губу, чтобы не вскрикнуть.

— Покорности тоже научу. Помни, кто ответит своей милой попкой за твой длинный язык… Понятно?

— Да… — ответ прозвучал тихо.

— Да, господин, — усмехнулся Скхинки.

— Да, господин…

— Вот и молодец… Будешь хорошим, покладистым мальчиком, и всем станет проще жить… Повтори-ка?

Почему-то в этот момент внутри правильного, смелого и педантичного Ортеги что-то надломилось. То, что его будет насиловать эта озабоченная тварь, стало понятно сразу, как он случайно глянул в эти полные ненависти и презрения глаза. Но то, что придется изображать добрую волю, точило камень его чувства собственного достоинства.

Говорить…

Унижать себя…

Признавать его право…

Если бы у него был хоть шанс… Он разорвал бы эту тварь голыми руками. Но шанса не было.

— Не слышу! — рявкнул Скхинки: ломать такую гордую, сильную игрушку — одно удовольствие. Объезжать, заставлять, обучать.

— Да, господин, — четко, громко и без эмоций.

Выдержка его никогда не подводила. Просто придется научиться терпеть иную боль. Он справится. У него есть цель.

* * *

— Я бы хотел, чтобы ты села ко мне на руки.

Ярга произнес это буднично и равнодушно, как будто изъявлял желание выпить кофе. Эмили застыла на диване, где была, когда нав прервал ее одиночество. Он размашистым шагом вошел в гостиную и сел на кресло напротив.

Предложение настолько выбило из колеи, что спросила она совсем невпопад:

— Когда?

— Что? — не понял Ярга. — В смысле? Сейчас разумеется…

— Хо…хорошо…

Проще простого сесть на колени человеку… наву. Однако, выходит, не к каждому. Энергетика Первого князя была настолько сильной, мощной и совершенно недружелюбной, что проще было прыгнуть из окна.

— Я не кусаюсь… — он улыбнулся уголками губ. — Во всяком случае, сейчас.

— Извините, просто это так… неожиданно.

— Охотно. Итак…

Пришлось садиться. Жестко, почти как на стуле, и неуютно, не так, как на руках других, знакомых ей навов. Крепкая рука обхватила талию, сжала, потом расцепившиеся пальцы пробежали вверх-вниз по спине, замерли на шее.

— Кажется, женщины обычно льнут к своим покровителям…

— А вы… мой покровитель? — она не пошевелилась: просто не могла. Как можно прижаться к стулу? Никак: все выйдет коряво.

— Разумеется. Как вы себе представляете дальнейшее существование?

— После чего?

— После того, как я решу свои проблемы… Что вам мешает?

— Я… Не знаю, заурд… — Эмили решила быть откровенной. — Я почему-то не могу… Не понимаю даже, почему.

— Потому что ты чувствуешь власть истинного господина, а не этих озабоченных мальчишек с дрессированной куклой во главе, — жестко усмехнулся Первый Князь. — Они играли с тобой на равных, делая твое пребывания комфортным и удобным. Они подстраивались под тебя. Я — нет. Это ты будешь учиться быть рядом с навом. По сути, мы все такие. Просто некоторые забыли уже… Наши женщины всегда знали свое место и понимали, что можно, что нет.

— Но как я…

— Не смей перебивать! — рука сжала шею: и сильно, и больно, но неожиданно чувственно. — Ты загривком чуешь, что перед тобой твой господин, тебе это шепчет этот странный организм. Ты меняешься. Осталась бы челой, вела бы себя как чела: плакала, истерила, заискивала, ластилась, пыталась бы управлять… на инстинктах…

Острый коготь внезапно изменившейся руки нава прорезал ткань футболки, освобождая напряженную грудь. Ярга по-хозяйски провел когтями по ней, сжал ладонью, ухмыльнулся.

Эмили от страха и неожиданности даже не выдохнула.

— Крайне слабое тело… — вздохнул Ярга. — Кажется, во время соития они тебя тоже щадили… Что ж… Я обучу всему, что надо… Что надо знать, если уж ты будешь дарить нави наследника. Моего наследника.

Кожа Ярги вдруг начала становиться черной… Уши заострились, глаза запали, начал меняться череп и проваливаться губы, появились клыки…

Эмилия поняла, что страх теперь не просто парализовал. Хотелось кричать, вырываться, бежать… Но внутри что-то велело молчать, покориться и выполнить любое желание этого монстра.

Она дернулась, противясь в последний раз, и безгубый рот накрыл ее, больно прокусывая клыками губы.

— Я покажу тебе навскую страсть…

* * *

— А вот и неправда! Я быстрее! — Бога раздосадованно швырнул бокал в стену.

— Да-да… — Ортега закатил глаза. — Где-то я это слышал. Хватит громить квартиру, неудачник.

Уже давно Эмилия не смеялась так искренне и так долго. Настроение значительно улучшилось: после истории с Ильгой навы некоторое время сторонились ее. Сантьяга вообще приходил только «исполнить необходимые обязанности» и молча покидал комнату. Ощущение из малоприятных.

Но спустя пару недель все сменилось, как по волшебству. И вот уже, как раньше, в ее комнате, кроме чисто физических оргий, происходила почти что веселая вечеринка. Сторонний наблюдатель был бы заинтригован, увидев на огромной постели, застеленной черным атласным бельем, девушку в алом пеньюаре весьма фривольного образца и двух совершенно голых навов, которые то о чем-то спорили, то шумели, то всеми силами старались вызвать улыбку у своей партнерши.

Странно она перестала ощущать себя уже давно, особенно ночью, но каждый раз дикость происходящего внезапно и веселила, и пугала. Кажется, в ней оставалось все меньше и меньше человеческого.

Интересно, навские женщины такие же?

Вопрос был задан про себя, но внезапно чья-то рука обхватила сзади, сильно прижала, и жаркий шепот обжег ухо:

— Нет…

— Ох… — Эмили попыталась отстраниться: не вышло. Руки держали крепко, почти как камень.

— О, Комиссар! — немного смешался Ортега.

Они всегда смущались при нем: вроде не по субординации такое поведение и внешний вид при приветствии главного боевого мага нави. Но никаких требований и приказов не следовало, поэтому приходилось оставлять все как есть.

— Ортега, Бога, добрый вечер, — кивнул как ни в чем не бывало гаркам Сантьяга и снова обратился к Эмилии: — Вы опять не в белом…

— Я не люблю белое. Оно полнит, — она закатила глаза.

— Я люблю.

— Не надену, — внезапно накатило раздражение.

— Вы как всегда…

— Это вы как всегда! Вы все делаете «сами»! Похищаете, селите, выгуливаете, трахаете, раздеваете… Еще одевать меня сами хотите, да? — невинная шутка затронула весьма болезненную тему. А может, он сделал это специально: Ильгу до сих пор не простил.

— Не стоит так реагировать на… — он отпустил брыкающуюся девушку.

— Нет, стоит!

— И зачем столько грубости… — Комиссар поморщился.

— А что? Вам нужно изящество и интеллект? Вы что, со мной в шахматы играете?

— Если так, то это была бы короткая и весьма неинтересная игра, — осадил ее Сантьяга.

— Секс тоже не выходит долгим… Я и в этом тоже так себе игрок… Уж извините…

Честность всегда работала странно: нав был немного обескуражен и, кажется, даже раздосадован. Он хотел было уже прочитать ей лекцию: желание сменилось раздражением. Но его опередил Ортега, мягко опустившись рядом с девушкой, обняв ее за плечи.

— Характер у вас чисто навский… Это компенсирует все остальное.

— А характер-то и не мой, да, Комиссар? — Эмилия уже закусила удила и скинула руку помощника.

— Скорее всего, да, — холодно глядя ей в глаза, произнес тот, — При нашей первой встрече вы были… несколько иной.

— Ну, извините…

— Ваши извинения неискренни… Ортега, сядьте! — рявкнул Комиссар на поднявшегося было гарку так, что вздрогнул даже голем в коридоре. — Эмилия, в чем дело? Вы больше не контролируете эссенц и он регулирует ваше настроение?

— Нет… — говорить под таким яростным давлением было сложно. Дышать тоже.

— Вы с какой-то целью постоянно затеваете со мной ссору? — не прекращал давить Комиссар.

— Нет…— еще тише был ответ.

— Вы бросаетесь еще на кого-то?

— Нет… — Эмилия внезапно поняла, что ее отпустило и что поведение и впрямь было странным.

— Вам не кажется это странным? — уже вполне мирно осведомился он.

— Да…

Действительно, она изначально была рада, когда он приходил, но внезапно просыпалось неприятие, граничащее с невосприятием, и Эмили срывалась на скандал. И главное, пока Сантьяга не выстроил все в одну линию, это казалось нормальным.

— Вот и хорошо, что вы это понимаете. Теперь остается найти причину… — очень мягко произнес нав, сделал знак гаркам исчезнуть и прикоснулся к ее руке. — Прекратите на меня бросаться… Прошу вас, я не люблю хамства.

— Извините, Комиссар…

— Сантьяга…

— Что?

— Мне кажется, странно обращаться ко мне столь официально в столь неофициальной обстановке…

— Что?... А да… Странно.

— Мне не нужны извинения, — он провел рукой по ее щеке. — Я, как видите, тоже на вас сержусь: а мне это не свойственно. То есть пока вы не сделали ничего, что может меня разозлить… И вряд ли сделаете.

— А Ильга?

— С Ильгой очень неприятно вышло: для него и для вас, — нав пожал плечами. — Я скорее был раздосадован… Не более.

— Но злились, — напомнила она.

— Злиллся. И это для меня весьма диковинно…

— Может, случайность? — Эмилия аккуратно переместилась поближе к нему и положила руку на ногу, затянутую белой брючиной.

— Не думаю… — Комиссар перенял игривый тон, перехватил ладонь, потянул и прижал к себе, его сухие губы горячо коснулись шеи.

Постанывая от удовольствия, она не видела, что глаза нава смотрели внимательно и холодно, как будто вглубь себя, что-то оценивая, обдумывая, рассчитывая.

* * *

— Скинхи, вы изменились с нашей последней встречи…

Орангутан скинул Комиссара с пыточного колеса и даже наполнил его энергией больше обычного, регенерация пошла быстрее, и не до минимума, а принеся небольшой избыток. Нав мог теперь даже связно и вполне осмысленно говорить.

— Вы тоже… Хотя нет… Все так же вежливы… Кстати, почему?

— Извините?

— К чему быть таким? Вы же нав. Навы сдержанны и закрыты, но желчны и язвительны. Зачем вы строите из себя чела?

— Я никого не строю… — покачал он головой.

— Тогда зачем?

— Вам интересно?

— Слегка…

— Я не могу иначе… Смысла в грубости не вижу; можно убить врага, но зачем ему хамить?

— Действительно… Еще можно пытать… — Схинки понял, что ему не заговаривают зубы. — Сами не знаете?

— Таким уродился… — усмехнулся Сантьяга: боль впервые унялась до терпимой. Он и забыл, как это.

— Таким создали.

— Ну, или так…

— Почему он вам дает столько воли? — внезапно спросил Скхинки.

— Что? — не понял Комиссар.

— Почему он вам так доверяет? Почему не наказывает? Почему не убивает? Почему все прощает? Почему?

— Ах, вот в чем дело… Схинки, это очень просто: он меня ценит. Я — та часть его, которая ему мешала, но не та, которой он стыдился или не любил… А ваш хозяин… Вы сосуд его... — пленник осекся: быть слишком откровенным с орангутаном было чревато: ярость животного он на себе уже ощущал во всех видах; не хотелось так быстро расстаться с внезапно свалившейся, хоть и минимальной, но силой

— …дерьма, — мрачно закончил тот за него.

— Ну, вам лучше знать… — дипломатично подвел итог нав.

— Вы связаны?

— Да.

— Что будет, если вас убить — я в курсе. А если его?

— Князя? Право слово, не знаю… Я в этом вообще не разбираюсь. Вам это будет странно, но я никогда не умирал.

— Никогда? — опешил орангутан.

— Никогда. Извините…

— Но как вы меняетесь?

— Я развиваюсь… А вы меняетесь? — полюбопытствовал Комиссар.

— Я… да, — обезьяна тяжело уселась в кресло. — Я устал.

— Вы много умирали? — тихо спросил Сантьяга, замечая, как изменился его гипотетический побратим с их последней встречи.

— Достаточно, — мрачно сплюнул Скхинки. — Господин так исправляет мои… ошибки. Или свои.

— Жестоко.

— Не заплачь смотри, — огрызнулся орангутан. — Господин жесток и справедлив. Рядом с ним только те…

— Я это слышал уже много раз, увольте, Схинки… — попросил нав, поморщившись. — Но ваш господин не бережет… кадры, как вы говорите. Так нельзя.

— Почему?

— Потому что это путь одиночки, великого война и безумца. Но не правителя. И вы сами это понимаете. Ярга отдал вам то хорошее, что считает слабостью, но то, что делало его когда Великим Князем. Теперь он просто безумец. Бессмысленно жестокий безумец.

— Оценили? — насмешливо оглядел измученного, голого нава орангутан.

— Вполне.

— Тяжко?

— Приятного мало. Но бывало и хуже.

— У вас?

— У меня.

— И кто же смог великого и ужасного комиссара… — рассмеявшийся было Схинки осекся: понял, кто.

— Меня никогда не убивали, — ровно произнес Сантьяга. — Но меня часто наказывали.

— За что?

— За своенравность, наглость, самоуверенность.

— Сильно?

— По-разному…

— Помогло?

— Не очень. Но право носить то, что хочу, я можно сказать, выстрадал… — улыбнулся своим мыслям нав.

— Ну-ну… Пора на вешалку, модный костюм… Скоро придет Господин. Он любит, когда все идеально.

Сантьяга еще не понимал, что именно, но что-то этот разговор поменял в аватаре Ярги. Только вот что…