День за днем-3 (гет)

В семь утра я уже опять за ноутбуком — до двух ночи ковырялась со старыми идеями и неоконченными статьями, но так ударными идеями и не обогатилась. Пахала при свете ночника, сидя на постели, тут и прикорнула, не раздеваясь: завалилась прямо так, в майке и темно-синих спортивных штанах. Зато и одеваться не пришлось — нажала на клавишу компа и снова за работу.

Забравшись с ногами на постель, подтянув одну ногу к себе и обхватив ее рукой, усердно грызу кончик авторучки, перечитывая вчерашние записи в блокноте. Увы, на свежую голову, они уже не выглядят шибко умными. Из коридора доносится Анькин призыв:

— Марго-о-о.

Не прерывая процесса, бормочу:

— Что?

Сомова вносит поднос с кофе и кучей сладостей: тут и пончики на блюдце, и зефир в стеклянной салатнице:

— Ну-ка, вспомни, когда ты последний раз ела?

Тру усердно лоб, пробегая взглядом по экрану компьютера — что, когда ела? Блин, корячусь, корячусь, а все какая-то муть: средненькая и обыденная. Вздыхаю:

— По моему вчера.

Анюта усаживается сбоку на постель:

— Вот, самое время подзарядиться. На-ка, держи.

Она берет с подноса блюдце с чашкой и протягивает мне. Наконец, обращаю внимание на подносное изобилие — ого, всего сколько! Шутливо приподнимаю брови:

— М-м-м, твой коварный замысел мне ясен: ты хочешь, чтобы я разжирела.

— Уй… Ну, почему, сразу разжирела?! Просто, глюкоза в разумных количествах, очень полезна для мозга. На!

Забираю зефирину из вазочки и покорно откусываю:

— Ну, если только для мозга.

Возвращаюсь к творческому процессу, перебирая глазами абзацы и укладывая их, то так, то эдак. Над ухом раздается сочувственное:

— Да… Ну, что, не идет?

Я все еще в писательском порыве и не сразу улавливаю, о чем она. Оторвавшись от экрана и дожевывая, недоуменно гляжу на подругу:

— Что не идет?

— Мысль.

Что есть, то есть. Вздохнув, отворачиваюсь:

— О-о-ой, представь себе. Не идет, не ползет, и даже не шевелится.

— Ну, а как ты думаешь, почему это все?

Отупела, почему же еще. От бесконечных стрессов. Кошусь на подругу:

— Да, потому.

— Ну, почему, потому? Что, творческий затык или что?

Ага, он. То понос, то золотуха. То капец, то месячные … То Калугин, то Аксюта. Наглядно провожу ребром ладони по горлу:

— Ань, у меня вот по жизни, понимаешь, затык!

Подняв мученический взгляд в потолок, ною:

— Двадцать четыре часа в сутки одни проблемы!

Сомова со вздохом отводит взгляд, не желая слушать привычные жалобы.

— То с Калугой, то с Зимовским. Понимаешь, вот раньше… Раньше у меня голова была забита только работой.

Анюта, уныло закинув руки за голову, откидывается на боковину кровати, но это меня уже не останавливает — есть повод выговориться, поплакаться, найти отдушину:

— Сейчас же на девяносто девять и девять процентов мозга только и делает, что думает, как бы выкрутиться, как бы, вот так вот, увильнуть, как бы не подставиться… Ты вообще хоть представляешь, что это такое?

Сомова лишь сопит, вздыхает и пожимает плечами:

— Да уж.

— Угу. Вот и я о том же.

Весь образ жизни поменялся кардинально. Весь! Вперив взгляд перед собой, и продолжая жевать, пытаюсь оценить, сколько же времени у меня убивается на всякую бабскую ерунду, которая теперь стала, практически, необходимой частью жизни. А работа? А быт?

— Причем на некоторые вещи, я продолжаю смотреть, как Гоша…

Раздраженно шлепнув ладонью о ладонь, качаю головой:

— А решать я их должна как Марго. Это капец, вообще, какой-то!

И вообще: ручки-ножки слабые, бегаю плохо, забывая, что они у меня теперь не Гошины, и вообще не мужские, а вот от взглядов на задницу и грудь, когда мужики пялятся на деловой встрече и не слушают мои умные мысли, иногда наоборот, хочется съежиться и запихнуть выпирающие телеса куда-нибудь под мешковину.

— Иногда мне этого тела мало, иногда мне его много. Отсюда и злость, отсюда и раздражительность.

Задрав отчаянный взгляд к потолку вздыхаю:

— Вот если бы кому-нибудь, вот, в страшном сне, вот приснилось, что...

Прочувствовали бы на себе, каково это! Хоть на час! Все эти прокладки, тампоны и выдергивание волос! Вот уж крутяк, так крутяк… И вдруг замираю от этой мысли, боясь вспугнуть. Встрепенувшись, Сомова привстает и настороженно интересуется:

— Что? Что такое?

А ведь этого еще не было!!! Гляжу на подругу дикими глазами, не слушая ее.

— Есть!

— Что, есть хочешь?

Дурында ты моя, родная! Я уже загорелась, мне уже не терпится! Возбужденно перебиваю подругу:

— Анька, мне кажется, я нащупала!

Схватив мобильник, валяющийся рядом с ноутом, откидываю крышку и быстро нажимаю кнопки, выискивая номер секретарши.

— Ой, Анька... Алло, Люсь. Давай, собери через час мне весь народ в зале заседаний, я скоро буду.

— Маргарита Александровна, еще только полвосьмого!

— А скажи, что военная тревога.

Захлопнув мобильник, торжествующе смотрю на подругу, а сама не могу удержаться от широкой улыбки — «Мачо» до такого не в жизнь не додумается! Анюта тут же подхватывает, кивая на поднос:

— Все благодаря сладкому.

Что ж, тогда надо добавить, в качестве контрольного — тут же запихиваю остатки зефирины в рот, параллельно разглядывая темно-вишневый лак на ногах — вот еще один абзац в будущей статье: как успеть сделать маникюр, помыть голову, одеться и накраситься, если до совещания меньше часа?

* * *

Когда приезжаю в редакцию, на часах уже десять минут лишних. Припоздала, все-таки. Народ, наверняка уже в зале заседаний, ворчит и ругается. Пока поднимаюсь в лифте, последний собственный обзор в зеркале — будто и не было полубессонной ночи: свежая бежевая блузка с короткими присборенными рукавами, заправленная в юбку, макияж не кривой, на шее позолоченная цепочка с кулончиком, волосы собраны сзади заколкой и падают на спину широкой волной.

Бросив в кабинете сумку и прихватив папку с последними наработками, отправляюсь на совещание. Картинка предстает нерабочая и я спешу занять место во главе стола, где уже, сидит Зимовский с чашкой кофе, а Калугин, лениво листает старый журнал. Скудноватый актив какой-то, даже если приплюсовать Галку с Валиком: надо будет Людмиле пистон потом вставить за нерадивость. С ходу задаю бодрый тон:

— Так, народ, не спим, осталось всего ничего.

Зимовский тут же привстает, освобождая председательское место, и я втекаю в кресло, разворачиваясь вместе с ним к публике:

— Вечером сдадимся в типографию и по кроватям.

Антон усаживается у стены у окна, в одинокое кресло, и оттуда ноет:

— Слушай, может, завтра с утра сдадимся, а?

— Да я бы рада только у нас на руках семьдесят процентов номера.

Что-то не просыпаются. Пора будить. Энергично взмахнув рукой, перечисляю:

— Не хватает обложки, центральной статьи, плюс зарисовки по основной теме. Валик недовольно бурчит:

— Да у нас и основной темы пока нет.

Оглядываю ряды бойцов:

— Знаю, именно ее я и собираюсь озвучить.

Зима тут же подает злорадный голос с галерки:

— О, наконец-то разродилась.

Не время сейчас собачиться, так что пресекаю:

— Антон без комментариев, пожалуйста.

Калугин все это время даже не поднимает головы, уткнувшись в свой журнал — не знаю, что он этим хочет показать, но цепляться не хочу — то, что я сейчас скажу, все равно поставит всех на уши. И его тоже. Почесав ноготком лоб, продолжаю:

— Э-э-э... Я всю ночь думала, какие классические темы не затрагивались в «МЖ» при Игоре Реброве... И до меня дошло. Только я вас очень прошу: отнеситесь к этому серьезно, тема нестандартная.

Положив локти на стол, делаю паузу, оглядывая сидящих. Сзади Зимовский снова подает голос, поднимаясь с кресла:

— О, надо же, я заинтригован.

На тебя-то, как раз, мне наплевать — чтобы не предложила, изойдешь дерьмом. Не обращая внимания на язвительные замечания, сосредоточенно вперив взгляд перед собой, внутренне формулирую задачу, а потом озвучиваю ее:

— Ответьте себе на вопрос «Как бы вы себя ощутили, если бы в одно прекрасное утро, вы бы проснулись в теле другого человека?

Бросив быстрый взгляд на Андрея, и не обнаружив какой-либо реакции, продолжаю, хмуро наморщив лоб:

— А точнее в теле человека противоположного пола?

Егоровский психолог, помнится, что-то такое пытался навязать с ролевыми играми, но ответа от масс так и не дождался. А вот, если наедине с собой и без всяких игр? Просто представить и почувствовать? Валик воодушевленно поддерживает:

— Ого, по-моему, интересно.

Остальные молчат, и Кривошеин тут же дает задний ход, меняясь в лице:

— Может быть.

А вот во взгляде Андрея жалобное недоумение: наверно решает, зачем мне вдруг приспичило поднимать тему, которую он ненавидит и боится. Надо Андрюша, надо… Подперев подбородок рукой, перевожу взгляд на Валика с Галей, ожидая новых реплик. Но первым в полемику вступает естественно Зимовский: поставив пустую чашку на стол перед Валентином, он буквально нависает над нами:

— Маргарита Александровна, это чушь, это вообще полная ересь!

Кто бы сомневался в таком начале. Поставив локти на стол, и сцепив пальцы в замок, невозмутимо парирую, не дрогнув не единым мускулом на лице:

— Это математика.

— Двойка тебе за такую математику. Ты что, хочешь, чтобы мужики начали представлять себя…, в теле женщины?

Утвердительно киваю несколько раз:

— И наоборот.

— Хэ... Да это вообще, отвратно, по сути.

В смысле? А как же «Кара небесная»? Это же классика, а не просто комедия. Даже у Жванецкого есть «Каждый мужчина хотя бы на минутку хотел бы побывать женщиной». Удивленно вскидываю голову, поджав губы:

— Почему это отвратно? По-моему, это всего лишь фантазия.

Антон теперь нависает надо мной, размахивая перед носом клешней:

— Это очень плохая фантазия. Знаешь, от нее голубизной несет за километр!

Пока он вещает, слушаю тираду спокойно, чуть склонив голову на бок, но от последнего высказывания сдержать возмущения не могу — что-то психологу на занятиях он таких претензий не высказывал! Андрей меня опережает:

— Да хорош, Антох, чего ты выдумываешь?!

Зимовский начинает выхаживать вдоль окна:

— Я, выдумываю? Ну, что ты! Это вот Маргарита Александровна сочинила.

— А я тебе говорю это чистая идея.

— Да?

— Да, чистая.

— Скажите, что я один здесь такой тупой, да?

Конечно, один. Любимова добавляет свою монету на чашу весов:

— Мне кажется, здесь есть где развернуться

Антон, за моей спиной, отправляется в обратную сторону:

— Ну, да, конечно.

Он встает позади Кривошеина и нависает над ним, схватившись двумя руками за спинку кресла, вероятно надеясь получить хотя бы один голос в свою поддержку:

— Извращенцам: да! А вот нормальному человеку, вряд ли. И потом, Маргарита Александровна…

Настороженно смотрю на Антона снизу вверх — если он будет давить на Наумыча со своей этой голубизной, тот вполне может поддаться. Теперь я и сама не уверена, что меня правильно поймут — если есть мысли подобные Антошкиным, то… А если еще вспомнить метания Калугина… Зимовский заканчивает свою мысль:

— Эта тема противоречит классическому духу «МЖ».

Ха, кто бы говорил про классический дух «МЖ»… Сжав зубы, решительно протестую:

— Я не согласна. Классический «МЖ» всегда заставлял человека думать, что я и предлагаю сделать.

— Думать о чем? О трансвеститах?

Я уже начинаю злиться. Пожалуй, он так и Калугина перевербует на свою сторону — слова Антона как фонарем просвечивают все поведение Андрея по отношению ко мне. Трактовать так, как трактует Антон, неправильно и порочно! Что плохого в том, чтобы понять друг друга лучше, мужикам женщин и наоборот?

— Хэ... Ну, это уже кому как. Так сказать в меру своей испорченности.

— Не, не, не я все, я отвалил.

Не возражаю:

— Вот и отлично. Андрей, есть предложения по обложке?

Тот реагирует не сразу и невнятно:

— А-а-а... Н-н-ну, да, конечно.

— Вот и отлично. Тогда за работу, если у кого-то появятся предложения по теме, я готова выслушать.

Поднимаюсь, прихватив папку со стола:

— Собрание окончено.

Иду к выходу и уже у дверей, слышу за спиной кваканье Зимовского:

— Мда... Доктор сказал в морг, значит в морг.

* * *

Теперь нужно написать такую центральную статью, чтобы даже самый кривой ум не побрел по дорожке указанной Антоном. О мужчинах и женщинах от крови и плоти и о себе, потому что никто лучше не выразит всех чувств и эмоций при таком познании другого пола как женщина, знающая мужскую жизнь изнутри не понаслышке или как мужчина, испытавший на себе полное перерождение в женщину.

Устроившись в кресле у себя в кабинете и положив сцепленные руки на стол, сосредоточенно размышляю о плане своего будущего опуса. Мысли о себе и своей новой жизни набегают вихрем, сменяясь одними воспоминаниями за другими. Массирую затекшую шею, пытаясь уложить все в некий формат, разложить по полочкам, выстроить некую логику, приводящую читателя к финальной мысли, которая еще у самой-то до конца не сложилась. Наконец, разворачиваюсь к монитору и клавиатуре — пора зафиксировать хотя бы основное, пока не разбежались наслоившиеся мысли и не сгинули в недрах сознания. Детали можно доработать и позже. Быстро начинаю набирать текст, выбивая по клавишам:

«Понятно, что каждый человек индивидуальность и никогда не перестанет быть ею, но согласитесь: нас очень часто посещает желание посмотреть на мир глазами другого человека. Вот был бы ты на моем месте, что бы ты сделал? Сколько раз вы слышали подобный вопрос. А ведь действительно, что было бы? Нам легко рассуждать, давать советы. Но мы никогда не сможем действовать вместо другого человека. Особенно если этот человек мужчина, а вы женщина. Или наоборот. Мужчины и женщины, они ведь созданы, чтобы дополнять друг друга, хотя чаще всего являются полными противоположностями. Как сказал классик «очень хотелось бы хоть на мгновение стать женщиной — интересно, как они думают». А ведь действительно, как? И не только думают, они ходят, спят, едят, работают, рожают детей, борются за выживание».

Гляжу на текст и понимаю — не цепляет. Классик может и хочет стать бабой, но обычному мужику и в голову не придут такие размышления, прав Зима. Вздыхаю:

— Нет, не то. Муть какая-то.

Стираю последние строчки и, подперев голову, задумчиво замираю — тогда о чем писать? Со вздохом вылезаю из-за стола — когда хожу, мне думается лучше. Сложив руки на груди, стою у окна, уставившись на улицу, а потом, почесывая нос, начинаю ходить за креслом: туда-сюда, туда-сюда. А может начать сразу, без расшаркиваний? Мало ли кому чего интересно, а тут сразу в лоб и выживай! Как в жизни… Пройдясь несколько раз, вновь присаживаюсь к компьютеру, для нового абзаца:

«Представьте себе такую ситуацию — вы главный редактор успешного журнала...»

Так, стоп — машина! Не будем переходить на личности. Лучше усилим ее чисто мужскую сторону!

Пропустив строчку, стартую новый вариант:

«Вы успешный футболист, всеобщий любимец и объект поклонения. Вдруг, в одно прекрасное утро, просыпаетесь в теле девушки, которая вчера была всего лишь очередным вашим завоеванием... Опустим условности, КАК это произошло. Давайте, воспримем это как факт. Что ему делать? При всем богатстве выбора вариантов только два. Либо дальше жить как существо, к которому ты раньше относился легкомысленно. Либо ломать себя и переставать быть куклой, которую все только и пытаются, что затащить в постель.

И этот моральный выбор — только начало большого пути. Потом тебя начинают засасывать бытовые проблемы противоположного пола. Шмотки, депиляция, критические дни… Постоянное ведение боевых действий с мужиками... И ты вдруг осознаешь, что проблемы «встать на место другого человека» просто не существует. Потому что этого другого уже тоже нет. Он исчез, растворился, как будто его и не было».

Положив локоть на стол, запускаю руку в волосы, разминая шею и почесывая голову. Да, наверно, это самый подходящий формат. Хотя, конечно, есть пока и элементы масло масляного, которые потом нужно будет доработать. Ну вот, например: «Жить как существо, к которому ты раньше относился легкомысленно, или ломать себя, переставая быть куклой, которую все только и пытаются, что затащить в постель». О чем это? Красиво, но не очень понятно. Попахивает мужским шовинизмом — априори называю всех своих бывших девиц «существами». К тому же, если ты симпатичная и привлекательная, то постельные попытки не исчезнут, сколько себя не ломай. Так уж жизнь устроена.

Снова встаю из-за стола, отправляясь за кресло к окну. Положив руки на спинку кресла, смотрю оттуда на дисплей, перечитывая последние строчки: «Потому что этого другого уже тоже нет. Он исчез, растворился, как будто его и не было».

Шумно набрав носом воздух, тяжело вздыхаю, повторяя:

— Как будто его и не было.

* * *

Закончив статью, несколько раз ее перечитываю, но отослать Егорову не решаюсь — пусть вылежится еще пару часиков. Лучше потом перечитать еще раз, на отвлеченную голову. А отвлекаться приходится активно — после обеда Калугин притаскивает целый ворох снимков для обложки, а я его прошу позвать еще и главного критика — тема неординарная и пусть Зимовский сразу выложит все свои козыри. Когда они входят в кабинет, вылезаю из-за стола — не хочу, чтобы мужики надо мной нависали и потому располагаемся рядком за креслом у окна. Перебираем и просматриваем распечатки, одну за одной, откладывая просмотренные. На каждый эпитет Антона, Калугин разражается целой тирадой в защиту своего видения, я же пока предпочитаю выслушивать аргументы. У Андрея на руках остается небольшая пачка, но у меня уже, кажется, есть два кандидата на обложку — зажав в каждой руке по снимку, вытягиваю руки вперед, сравнивая изображения. Над ухом сопит Зимовский, заглядывая через плечо, и я бросаю один из снимков на стол, оставляя в руках единственный оттиск, с двумя плотными девицами в мужских костюмах. Антон тычет в них пальцем:

— По-моему, вот этот вот, мимо.

Калугин делает шаг, тоже заглядывая в листок:

— Почему, мимо?

Зимовский протискивается за моей спиной, агрессивно наступая на Калугина:

— Да потому, что это не наш стиль!

— А я готов спорить

— Я тоже.

Мне нужны не споры, а убедительные слова. Хмуро прошу аргументировать:

— Антон, а чем тебе этот вариант не нравится?

Тот приподнимает плечи с удивленным лицом:

— Марго, ты хочешь, что бы наш журнал закрыли?

Отличный аргумент, но слишком расплывчатый. Калугин мотает головой, вскидывая вверх руки:

— Блин, Маргарита, объясняй ему. Все, у меня все доводы закончились!

Положив локти на спинку кресла, навалившись на нее всем телом, еще раз смотрю на листок, зажатый в руках, потом выношу окончательный вердикт:

— Значит, так, печатаем вот этот вариант.

Зимовский сзади хмыкает:

— Уверена?

— Я выслушала ваши доводы и приняла решение.

Вернее отсутствие доводов.

— М-м-м…. Ну-ну!

Оглядываюсь на него:

— Что, ну-ну, Антон?

Лицо главного критика становится жестким, а вот глаза избегают моего взгляда:

— Послушай, Марго, ты сама говорила, что у нас нет права на ошибку.

— А я и сейчас это говорю.

Зимовский повышает голос, пытаясь настоять на своем глоткой:

— Марго, но эту же лажу у нас никто не купит!

Лажу? Но мы же обсуждаем только обложку, или уже нет? Даже Егоров, давно не настаивает, что обложка решает все… Я то, все помню — чуть не сожрали меня, тогда, с первым моим номером. Калугин возмущенно перебивает:

— Да, почему, лажу?!

— Ну, если художественный редактор не понимает, почему это лажа, то он либо не художественный, либо не редактор.

И это все аргументы? Не слишком убедительно — я тоже не понимаю, в чем лажа. Андрей горячится:

— Оу, браво! А я готов спорить, что номер раскупят!

— Боже мой, какой азарт!

— Мы спорим или нет?

— Спорим. Только на что?

— Да на что хочешь.

— Давай на зарплату.

Я конечно рада поддержке, но у нас есть и другой пример — когда наш с Андрюхой номер тупо слили конкурентам. Причем с отличной обложкой. А если на кону азарт и нехилые деньги …. Прерываю спор, грозящий перейти в подпольную войну.

— Братцы, это уже не смешно.

Возбужденный Калугин протестует, усиленно кивая:

— Не-е-е, разбей! На зарплату, так на зарплату.

Отмахиваюсь:

— Да, делать мне больше нечего. Все, прения закончены!

Зима хватает Андрея за руку, встряхивая ее и разбивая сам:

— Короче, будем считать, что разбились!

— Не вопрос.

— Все, готовь баблосы.

— Ага, посмотрим. Ты займи, не забудь.

Он начинает собирать со стола распечатки, а я ворчу:

— Как дети, ей-богу.

* * *

Вечер, за окном темно. Бурный творческий день, дает результаты — сигнальный экземпляр у меня на руках и я еще раз собираю всех в зале заседаний: прежде, чем подписывать в печать, хочу еще раз заручиться поддержкой пролетариата. Тема должна выстрелить — она крик моей души, а выпады Антона — обычный злобный клекот. Обложка с теми самыми девицами в мужских костюмах, по-моему, удалась — вполне приличная, без пошлости и в то же время завлекательна. Вынесенные названия рубрик ярки и броски: мужчина и женщина: проблемы и разногласия полов, автомир: новинки сезона, море, солнце, отпуск.

Обсуждать и что-то менять особо некогда, поэтому не рассаживаемся: листаем бегло номер, передовая по живой цепочке — я, Андрей, Галка с Валиком, Зимовский.

Тороплю с финишным резюме:

— Ну, что скажите?

Галка, продолжая крутить сигналку в руках, уверенно тянет:

— Не знаю, мне нравится.

Кривошеин поддакивает:

— Что-то в этом есть.

Не очень обнадеживающее начало. Зима, пристроившийся позади председательского кресла и водрузив на него локти, цепляется к словам, пытаясь усилить в рядах сомнения и неуверенность:

-Угу, я даже знаю что!

Дружно поворачиваем головы и Валик, засунув руки в карманы, гордо вздергивает вверх подбородок:

— Может, нам расскажешь?

Зимовский пренебрежительно тыркает рукой в сторону журнала:

— Глядя на такую обложку, брать в руки издание не хочется.

То есть, к содержанию у него претензий нет?

Любимова усмехается:

— Почему?

В ответ не аргументы, а обычный Антошкин ор:

— Да потому что обложка отталкивает!

Не знаю. Андрей, все-таки, профессионал, грань чувствует. Ему я доверяю больше, чем своему озабоченному заместителю. Валентин отшучивается:

— А ты закрой глаза и читай.

Все смеемся отличной рекомендации, но Антон продолжает злобствовать, угрюмо вышагивая за нашими спинами:

— Я чувствую, скоро мы все тут поржем. Причем громко так, по-лошадиному.

Вот неугомонный зануда. Оглянувшись, меряю ворчливую фигуру снисходительным взглядом:

— Антон, откуда такой скепсис?

— Чуйка, знаете ли, Маргарита Александровна. Я в этом бизнесе пятнадцать лет!

Да знаю я твою чуйку, долбанную, особенно на деньги. А вот моя чуйка, тоже 15-летняя, говорит совсем другое — номер пойдет, да еще как. Не выдерживаю:

— А я?

— Что, ты?

Приходится прикусить язык и сменить тему. Взяв сигнальный экземпляр в руки, обращаюсь к редколлегии:

— Так, какие у кого будут предложения по корректировке номера?

Зимовский поднимает вверх два пальца:

— Можно, я?

— Да.

Антон выгибается, стараясь заглянуть мне в лицо:

— Я бы поменял обложку.

Опять двадцать пять. Проехали уже! Роняя обреченно руки, закатываю глаза в потолок:

— Антон, мы это уже слышали!

Тот с разочарованным видом отходит:

— Понятно.

Шлепнув экземпляром по столу, поворачиваюсь к Валику с Галей, но они молчат, потом оглядываюсь на Андрея:

— Ну, еще предложения?

Предложений нет, и мы расходимся — сейчас дам команду типографии и потом домой.