День за днем-3 (гет)

* * *

Остаток дня проходит в напряженном ожидании чуда, а к вечеру, когда оно не происходит, вновь собираемся в зале заседаний для подведения итогов. Увы, присланные из рейтингового агентства графики по-прежнему не радуют и даже Анькины радиостарания пока не сдвинули дело с мертвой точки. Егоров, устроившись в председательском кресле, уныло разглядывает картинки, держа их в вытянутых руках — видимо для Зимовского, который нависает за его спиной, опираясь локтем на спинку кресла. Расположившись по левую руку от шефа, безрадостно щелкаю шариковой ручкой, то убирая, то выпуская стержень — походу вся вина за провал на мне. Приготовленное заявление уже лежит передо мной, лицевой стороной вниз, остается только подписать и озвучить. Гляжу на Калугу, в кресле напротив, вырисовывающего что-то на листике — а ведь говорил, что статья понравилась… Врал, наверно… Или все-таки провал из-за обложки? Хотя вряд ли. С итальянским номером обложка прошла на ура, а продали с пятого на десятое. Зимовский вдруг выдает:

— Понимаете, обидно не то, что профукали, если не сказать грубее. Обидно то, что тебя здесь никто не слышит!

Антон обиженно переползает за кресло шефа:

— Ты точно знаешь, где и в каком месте рванет мина…. Ты приходишь к саперам, говоришь — ребята так и так, давайте обезвредим.

Угрюмо таращусь перед собой — эти упреки точно в мой адрес.

— Нет, говорят, не надо обезвреживать и вообще это не мина!

Зима уже по другую сторону от Егорова, который сцепив пальцы на животе, сидит, откинувшись на спинку кресла, и рассматривает потолок. Антоша уже почти орет, всплескивая ручонками, но приходится терпеть:

— Говоришь: как не мина, вот же провода, вот тикает. Нет, говорят, тебе показалось!

Похоже, он прав и я, в своей вечной борьбе с ним за удержание своего кресла, заигралась и потеряла нюх, перестала слышать разумные доводы. Зима обиженно разводит руками:

— Как оказалось, не показалось!

Шеф оглядывается вправо, где только что был мозгоклюй, но там уже никого нет:

— Антон, ну хватит уже. Хватит мне тут, над ушами.

Наумыч действительно трясет руками возле них — очевидно, что реально взъярился. И вина в этом отнюдь не Зимовского, а моя! Хватит миндальничать, пора принимать решение и брать ответственность на себя:

— Борис Наумыч, а ведь он прав.

Калугин морщится:

— Да я тебя умоляю, в чем он прав?!

— У меня сбился прицел.

Шеф недовольно обрывает:

— Перестань, Марго.

— Нет, нет, я это четко осознаю. Я это четко осознаю — у меня пропал нюх, понимаете?

Егоров прячет лицо, прикрывая его ладонью.

— Бегаю, как болонка, тявкаю, а толку?

Андрей пытается меня успокоить:

— Маргарит, давай без паники. После эфира сто процентов будет резонанс.

Завтра? Уже и не уверена. Подняв глаза к потолку, уныло вздыхаю.

— И потом, сарафанное радио, ты сама все прекрасно понимаешь.

Ерунда все это. Подавшись к Калуге, протестую:

— Да не верю я ни в какое сарафанное радио! Прав Антон — облажалась, значит, облажалась!

Андрей мотает головой, не соглашаясь:

— Не надо, вот этих вот, подвигов. Журнал выпускаешь не только ты! Мы тоже. Значит, все вместе и отвечаем. Все!

Егоров, насупившись и поджав губы, подтверждает, кивая, его слова. Только все это лабуда — ответственность и зарплата разные, в соответствии с должностью. И я сейчас, про ответственность.

— Избитые слова, Андрей. И не надо мне рассказывать про коллективный разум. В России стрелочники были, есть и будут всегда.

Шеф вдруг просыпается, ухватившись за последнее слово:

— А причем тут стрелочники?

Притом! В данном случае, как и с итальянским номером, стрелки для движения поезда, направляла я, мне и отвечать. Поднимаюсь, приглаживая платье на бедрах:

— Борис Наумыч! Уважаемые коллеги…

Поправляю волосы, убирая их за ухо:

— За последние два промаха считаю виноватой себя и только себя. И в связи с этим вот, пожалуйста.

Переворачиваю приготовленный, еще два часа назад, листок, лежащий передо мной — там заявление. Шеф недоуменно хмурится:

— Это что такое?

Подскочивший Антон буквально нависает над столом, вглядываясь в бумагу:

«Заявление. Прошу снять меня с должности главного редактора по собственному желанию, в соответствии со статьей 143 трудового кодекса РФ. Реброва М.А.»

Словно гирю пудовую взваливаю:

— Прошу снять меня с поста главного редактора «Мужского журнала».

Во взгляде Калугина укоризна:

— Марго.

В холле слышится шум, крики, Люсины протесты, а потом дверь распахивается, внося секретаршу внутрь вместе с разбушевавшимся Дудиным. Люся еще пытается пищать:

— Я же вам сказала, сюда нельзя, у них совещание!

— Да мне плевать!

— Что, охрану позвать?

Мы смотрим на взлохмаченного предводителя распространителей, но он всецело занят пререкательством с секретаршей:

— Хоть спецназ.

Егоров отрывает хмурый усталый взгляд от моего заявления:

— Это что происходит?

Маленькая Людмила обегает здоровенного Дудина и спешит нажаловаться:

— Борис Наумыч, я ему объясняю, а он….

Егоров не в духе и теперь есть на ком отыграться — он буквально взрывается:

— Потрудитесь объяснить, что происходит здесь, вообще!

Да что тут объяснять, и так понятно — прорвался поскандалить по поводу логистики и затратах на транспортировку — если реализации нет, киоски конечно отказываются забирать еще не развезенные остатки. Дудин ехидно нависает над столом:

— А может быть, это вы мне потрудитесь объяснить, что здесь происходит?

Это камешек в мой адрес — еще днем его отфутболила, и с тех пор бедняга не может угомониться. Но и у Егорова по этому поводу рыльце в пушку — тут же прячет глаза, прикрывая лицо рукой и подглядывая сквозь пальцы. Дудин продолжает бушевать:

— Я что: муравей, таракан или мышь полевая? Почему меня все игнорируют?

Упрек справедлив, но шеф все-таки пытается оправдаться, бросая листок с заявлением на стол:

— Да кто вас игнорирует, вообще?!

И отворачивается, утирая нос.

— Вы меня игнорируете. Как провальные номера распространять, так Дудин, а как в яблочко попали, так не дозвониться!? Что нашли себе других дистрибьютеров?

Что-то я не врублюсь, про какое он яблочко вещает, но на всякий случай замираю, вместе с сердечным ритмом. Да и другие смотрю в шоке… Неужели это то, что я думаю? А как же рейтинги? Вот, идиотка! Целый день мучилась, а нужно то и было взять трубку и просто поговорить с человеком. Каждое слово Дудина, словно бальзам на душу:

— Только, извините, у нас с вами догово-о-о-ор! И вот включать дурака, мне здесь, не на-а-адо.

Стоп — машина, хватит воплей, надо расставить точки на i:

— Подождите, подождите Евгений Михайлович, а что значит «попали в яблочко»?

— Вот, только не надо мне глазки строить! Номер разошелся пять часов назад, мне уже мои распространители все телефоны оборвали! А они тут сидят в бункере, зашились, празднуют.

Пять часов назад!!! Чувствую, как губы сами растягиваются в счастливой улыбке. Победа! Оглядываюсь на шефа и он, встрепенувшись и поджав губу, чешет голову — до него видимо тоже доходит. Егоров поднимается из-за стола:

— Подождите, подождите, вы хотите сказать, что все номера… Они что, все на «ура» пошли, что ли?

— А вы типа не знали? Борис Наумыч, так серьезные люди бизнес не ведут!

Ошалелая от радости вытираю нос — капец, от таких виражей и расплакаться недолго. Андрей, я, Егоров все хохочем — лоханулись, конечно, с этими дурацкими рейтингами. Нет, чтоб выйти на улицу, да спросить в ближайшем киоске. Дурачье, дурачье, а все равно хохочем. Хотя Наумыч, конечно, в последнюю очередь, не его забота отслеживать ситуацию. Дудин никак не успокоится:

— Вот когда вам было плохо, я всегда был рядом. А сейчас…

Бурчи, бурчи, все правильно, дура я набитая! Егоров уже возле меня и раскрывает объятия, в которых я тону:

— Марго-о-о!

Зимовский где-то позади председательского кресла топчется, отвернувшись к окну, да и бог с ним. Главное, мы победили. Я — победила! Егоров теперь бросается тискать дистрибьютера:

— Дай-ка, я вас обниму, а?!

Оглянувшись, кричит:

— Марго, ну это же полный капец!

Я хохочу, и мы снова все обнимаемся. Дудин вконец растерявшись и утратив пыл уже пристает к Андрею:

— Мне кто-нибудь объяснит, что это значит? Что здесь происходит?

* * *

Радость не отменяем, но переключаемся в деловой режим — во-первых, обещаем Михалычу завтра к обеду второй тираж, причем с исключительным приоритетом, во-вторых, звоним в типографию — надо же зарезервировать утреннюю очередь и обеспечить печать. Рейтинговое агентство беру на себя — у меня на них большой зуб и я готова именно им их и укусить. Отойдя в сторону, в уголок, вываливаю на зам. директора весь ворох своих претензий — за пять часов можно было уйму чего сделать, даже напечатать второй тираж, так что полдня простоя нашего издательства влетят агентству в хорошую копеечку. Либо добром, либо через суд со всеми вытекающими имиджевыми последствиями.

Невнятное блеяние оппонента об ошибке лишь убеждают меня в его нечестности — чтобы за целый день не заметить ошибку, нужно быть и слепым, и глухим. Разволновавшись, уже не могу стоять на месте, прохаживаясь из угла к окну и обратно, накручивая себя и требуя реальных цифр:

— Знаешь, что, мой дорогой, если бы я так работала, меня бы не просто уволили, мне бы башку открутили. Давай, диктуй, я запоминаю.

Благостный Наумыч вальяжно раскинувшись в кресле, подает голос:

— Ну, что там у них?

— Секунду.

Егоров понимающе кивает, не убирая с лица довольную улыбку:

— Угу.

Наконец, слышу заветные цифры:

— К одиннадцати было продано сорок пять процентов, к шестнадцати ноль-ноль девяносто пять процентов.

Вот-вот, это вам не 3 и не 10. Хотя и не 100, как возмущался Дудин, но второй тираж вполне можно было пустить в печать. Ставлю точку:

— Я тебя поняла, только имей в виду: с этой минуты ваше дальнейшее сотрудничество с издательством «Хай файф» под очень большим вопросом!

— Маргарита Александровна!

Не слушая оправданий, даю отбой. Зимовский тут же подает голос:

— Ну, что?

— Просят прощения, они, видите ли, ошиблись.

Шеф смачно ругается:

— Засра-а-анцы!

Задумчиво прищурившись, добавляю:

— Только боюсь, что никакой ошибки там не было.

Андрей за моей спиной интересуется:

— Думаешь, все-таки, зарядили?

— Сто процентов! Я по голосу слышу. Им дали денег, они дали другие цифры.

Только, вот, кто? «Мачо»? Егоров рычит сквозь зубы:

— Вот, крысы. Да я их всех кастрирую, вообще! Передушу собак.

Если они заинтересованы в совместной работе, все и так компенсируют как миленькие. Хотя бы за счет скидок. И собачек душить ни к чему:

— Борис Наумыч, не надо.

— Как не надо? Чего не надо? Это же подсудное дело, вообще!

Больше на судебных издержках потеряем. Наклоняюсь к нему:

— Да, как вы докажете?!

— А... М-м-м... Да ну их к черту!

Он вдруг машет рукой, не желая больше обсуждать негатив, и тянется к кнопке интеркома:

— Люсь, прием, прием, Люсь.

Не дождавшись ответа, прокашлявшись, орет во весь голос в сторону приоткрытой двери:

— Люся!

Из холла доносится ответный крик:

— Да, Борис Наумыч!

— Собери всю общественность в «Дедлайне»! Гулять будем.

— Хорошо!

Вот это, по-нашему, не могу удержаться от радостного смеха, глядя на начальника. Не могу и все тут — ликование так и прет изнутри, от макушки до самых пяток. Егоров добавляет еще драйва — хохоча, с размаху бьет ладонью о ладонь, а потом, не слезая с кресла, начинает махать руками, изображая лезгинку:

— А-тара-тата — а-тара -тата...

Только у Зимовского на лице нет эмоций, оно вообще какое-то блеклое — наверно огорчился, что мое смещение с должности накрылось. Уже и губу наверняка раскатал, хмырь болотный. Словно подслушав мои мысли, Егоров берет листок со стола и хитро усмехается:

— Марго.

— Что?

— Вот это сама порвешь? Или сохраним для истории?

Сама. С кокетливой улыбкой выдергиваю заявление из рук шефа, встряхиваю им, а потом кидаю быстрый взгляд на кисло косящегося в мою сторону Антона. Наслаждайся! Демонстративно рву заявление на несколько частей и шеф, откинувшись на спинку кресла, опять хлопает в ладоши.

* * *

Потихоньку расходимся — не так уж много времени остается, чтобы успокоиться, навести марафет и подготовиться к фуршету. Делаю несколько контрольных звонков, уже из своего кабинета, а потом, все еще в приятном возбуждении, тороплюсь к Андрюшке порадоваться вместе с ним общей победе и поблагодарить за поддержку. Самое смешное, что типографские и не думала загружаться следующим заказом — словно чувствовали, что придется запускаться нашим тиражом еще раз. Влетаю к Калугину как на крыльях — так заносит, что приходится схватиться за дверной косяк, иначе проскочу! Волосы взметаются вверх, хлеща по лицу, а мне смешно и щекотно:

— Представляешь Андрюш, оказывается они еще...

Оказавшись за спиной Калугина, вижу на мониторе что-то пульсирующее, и слова словно застревают в горле. Нет, это не кино с фотосессии, иначе бы Андрей не сидел бы сейчас с таким выражением лица…. Я догадываюсь, на что это похоже, хотя никогда и не видела раньше. Видела фото в женской консультации… Только Егорова могла подсунуть Андрею такое кино и, значит, это живое и шевелящееся связано с ее беременностью. Все оказалось правдой… Смотреть на чужое материнство с Андрюшкиной частицей невмоготу и я отвожу взгляд... Так и стою, покачиваясь на каблуке и забыв закрыть рот… Вмиг утратив всю бурлящую жизнерадостность… Судя по тому, как Андрей шуршит конвертом, извлекая из него какую-то бумагу, это еще не все сюрпризы. Жду вердикта, но Калугин молчит, потом выдавливает из себя:

— Марго.

Нет сил повернуться и взглянуть.

— Что?

— Э-э, похоже, это действительно мой ребенок.

То есть, он, все-таки, спал с Егоровой?

— Что, значит, похоже?

— Ну, я имею в виду, что все совпадает.

В смысле? Там что уже и тест ДНК провели? Мой голос совсем падает:

— Что, все?

Калугин тычет рукой в бумажку.

— Ну, вот здесь дата и...

Не оборачиваясь и вздыхая, он протягивает за спину листок, оказавшийся справкой из женской консультации. Беру ее в руки, но то, что там написано и сегодняшняя дата внизу окончательно меня деморализуют:

«Егорова Наталья Борисовна, 23 года, выдана медицинским центром «Альфа-мед», маточная беременность, 2 недели. Динамическое наблюдение, рекомендации даны. Врач-гинеколог Игнатова».

Две недели?! Но ведь именно две недели назад Наумыч и оголовушил меня своим «И опять от Калугина!». Мы с того ночного штурма уже второй номер выпускаем и признание «все совпадает», говорит лишь об одном — Калугин продолжал спать с Егоровой все последующие дни и при этом убеждать меня в своей невинности! Может авральную ночь он и не помнит, но все остальные должен же помнить! Андрей с печальным видом подводит итог:

— Похоже, она не врала.

А ты? Дурдом «Ромашка». Даже если тебя опоили и обманули месяц назад, зачем же потом то... Совершенно убитая, отрываю метущийся взгляд от справки:

— И что, теперь?

Калугин передергивает плечами и, не глядя в мою сторону, растерянно усмехается:

— Я не знаю.

Второй раз на те же грабли… Помолчав, он сглатывает комок в горле, отрицательно дергая головой:

— Одно знаю точно, что ребенка я не оставлю.

Déjà vu… Словно по накатанному кругу…. Что будет дальше и к гадалке не ходи!

Чуть потоптавшись, делаю шаг к выходу… Бежать! Убраться! Спрятаться! Так мне душно и противно:

— Кто бы сомневался.

Но не удается — чувствую цепкую хватку за запястье и останавливаюсь.

— Маргарита, подожди.

Словно сомнамбула, оглядываюсь, не пытаясь слушать пустых оправданий — только одна мысль жжет мой мозг: неделя! Разница целую неделю или даже полторы!

— Значит, ты все-таки с нею спал?!

Калугин возмущенно протестует, мотая головой:

— Да я не помню!

Надо же, какой зомби. А ведь на работу все время ходил, чай пил, даже пару фотосессий провел. Я уже не могу выносить это бесконечное вранье:

— Серьезно? А тебя что, пыльным мешком по голове ударили?

Андрей неотрывно вглядывается в мои глаза, которые потихоньку наполняются слезами:

— Марго, послушай меня, я тебе клянусь, я не знаю, как это получилось.

Ага, курица без головы бегает, а Калугин двигает другими частями тела, строгая потомство. Качаю головой, уже чувствуя, влагу на щеках, и мой голос срывается:

— Ты страшный человек Калугин!

Смотреть в глаза и так нагло врать… Капец, он же сам только что признался, что срок в две недели подходит так же уверенно, как и двадцать с лишним дней прошедшие с ночного аврала! Снова дергаюсь, но теперь меня хватают за локоть уже двумя руками:

— Марго, подожди! Ты, пожалуйста, послушай меня. Этот ребенок еще ничего не значит!

Это твои уверения и клятвы ничего не значат, вот это точно известно! А ребенок, увы, это уже не слова, а результат.

— Что, значит, «не значит»?

— Ну, как...

— Только что ты говорил, что его не бросишь, а теперь говоришь, что не значит?!

Андрей протестующе взмахивает руками:

— Ну, я имел в виду, что для нас с тобой, для наших отношений это ничего не значит.

А у нас есть отношения? Насколько помню, на среднесрочную перспективу, мне в них отказали, причем окончательно и бесповоротно! Как там было сказано? «Не могу пообещать и не выполнить»?

— Калугин, что за чушь ты несешь?! Какие отношения?

Тем более, после происшедшего! Андрей отворачивается, и я горько добавляю:

— Наши отношения закончились тогда, когда ты лег с ней в постель.

— Марго, ну, послушай меня, пожалуйста.

Эту фразу я уже впитала до самой печенки. Разбуди среди ночи и спроси, как будет Калугин что-то разруливать, решать и исправлять, так я отвечу — будет стоять с коровьими глазами и повторять «Давай, поговорим, послушай меня, пожалуйста».

Укоризненно качаю головой:

— Да я только и делаю, что тебя слушаю. Я твой самый благодарный слушатель!

— Марго.

Изнутри поднимается волна неприятия, и я раздраженно вырываю руку из цепких пальцев:

— Все, стоп — машина!

Смахнув слезинку у носа, добавляю:

— Приехали, Андрюшенька, все, конечная!

— Марго.

Обойдя вокруг Калугина, возвращаюсь назад к столу — вот она, ненавистная бумажка, где синими чернилами выведено «маточная беременность, 2 недели» и сегодняшняя дата. Никаких опечаток быть не может, все написано от руки. Со вздохом разворачиваюсь к Калугину и с сарказмом жму его руку:

— Кстати, поздравляю.

Решительно направляюсь на выход, не пряча перекошенное лицо и отбрасывая преграждающую руку. В спину слышится:

— Маргарита.... Маргарита.

* * *

Сначала торкуюсь к своему кабинету, а потом все же поворачиваю в противоположную сторону — прежде чем являть лик народу, тем более на фуршете, неплохо было бы привести физиономию в порядок. Тем более что поток слезливых соплей, чувствую, еще не достиг своего дна…. Спрятавшись в туалете, пытаюсь собраться, взять себя в руки и унять набухшие слезные железы. Таращась в зеркало пустыми глазами, и переживая заново наш с Андреем последний разговор, беспомощно хлопаю ресницами и хлюпаю носом, утирая его пальцами — если слезливую трубу сейчас прорвет, уже будет не остановить:

— Капец.

Две недели беременности по справке и больше трех недель, если послушать будущего дедушку! Как такое может быть? Горько усмехаясь, недоуменно пожимаю в зеркале плечами — либо Калугин мне все время врет, либо Наташа перемудрила со сроками — и отца провела, и любовника!

— Хэ… Захочешь такого придумать — не придумаешь.

Выдернув салфетку из автомата возле зеркала и сложив ее вчетверо, пытаюсь промокнуть краешком возле глаз, пока не потекла косметика… От входа слышатся шаги и из-за угла появляется Любимова, обходя меня за спину и останавливаясь там:

— О Марго, вот ты где.

Меня уже ищут? Не оглядываясь, придушенно издаю что-то членораздельное, продолжая промокать ресницы:

— А что такое?

— Ты идешь на банкет?

Автоматически переспрашиваю, не слушая ее:

— На какой банкет?

Галина не просто так стоит, ей тоже нужно зеркало — кисточкой, она подкрашивает блеском губы:

— Ну, здрасьте, по поводу последнего номера.

Что-то я так и не поняла, ищут меня или нет? Сняв остатки влаги с щек, и оторвавшись от созерцания отражения, оборачиваюсь:

— А, ну, да… Банкет — это святое.

Пытаясь улыбнуться, еще раз промакиваю салфеткой подбородок, потом сминаю ее, пряча в кулаке. В голосе Любимовой сочувственное любопытство:

— Марго, ты что, плачешь?

Ага, жди, сейчас все и выложу! Дружески тронув ее за плечо, оправдываюсь:

— Да это я от радости Галочка, от радости.

Еще раз хлюпнув носом, оставляю Любимову наводить марафет в одиночестве.

* * *

Когда спускаюсь в «Дедлайн», здесь уже бурное веселье, стол ломится от фруктов, шампанского и коньяка. Посреди стола, на блюде, разложены куски нарезанного арбуза, видимо озимые поспели. Народ дружно пьянствует, размахивая бокалами с алкоголем и я, с грустной усмешкой и обхватив себя руками за плечи, протискиваюсь сквозь веселящуюся толпу к шефу, оттесняя от него Наташу с Люсей. Насколько я понимаю, по первому кругу тосты уже прокатились — если не поименно, то по отделам точно и теперь стреляют в разнобой, как бог на душу положит. На другой стороне от Егорова Валик с Галиной, открыв рот, слушают очередную речевку веселого тамады:

— И мы правильно делали, что не отчаивались! Мы как верные ленинцы верили в светлое будущее, и оно наступило. Просто надо верить и работать. Ура, товарищи, ура!

Кривошеин подхватывает и за ним весь остальной хор:

— Ура-а-а!

Бокалы дружно тянутся друг к другу, волей-неволей приходится присоединиться и мне — подхватив первую попавшуюся стопку, протягиваю ее. Но хрустального звона не получается — увы, Егоров еще не закончил речь с броневика и большевики замирают с протянутыми руками.

— Подождите, подождите... Я еще хочу отдельно поблагодарить и выпить за сотрудников журнала «Мачо». Потому что, как они нас разозлили, а? Как мы на коня вскочили, и разорвали их, как тузик грелку! Ха-ха-ха…

Любимова поддерживает юмор шефа:

— Или как шимпанзе газету, а-ха-ха!

Тот радостно тычет пальцем в воздух:

— Нет не газету, Галочка, а журнал, причем их журнал «Мачо»!

Присоединяется и Валик:

— Я думаю, они сами не рады, что нарвались.

— Сейчас мне по барабану, нарвались они там, не нарвались, я сейчас о другом!

Опустив тоскливо глаза в пол, почти не слушаю шумное бормотание, вся погруженная в печали. Неожиданно чувствую над ухом чужое дыхание и оглядываюсь, обнаруживая за спиной Калугина. И тут же оба отводим глаза не в силах радоваться, шутить и изображать участие в окружающем веселье. Егоров уже тянет меня за локоть к себе:

— Марго, иди ко мне, что ты как бедная родственница! Я сейчас хочу выпить за нашего главного редактора.

Вот чего я меньше всего сейчас хочу, так это стороннего внимания. Мне бы в уголок, да чтобы не трогали… Пытаюсь отказаться:

— Борис Наумыч, за меня уже пили.

— Это мы пили за должность, а сейчас будем пить за личность. Ха-ха… Друзья мои, я не хочу распространяться, какая она у нас умница, дальновидная, талантливая, какая она у нас немыслимая красавица… Не, не, не и это тоже! Но я сейчас о другом. Вот она сегодня заявление принесла о том, что у нее нюх пропал. Вы представляете? А я во… Вот, так скажу. Это не нюх пропал, это он просто стал у нее, вот, настолько тонкий, настолько лазерный, что, вот, даже она его не замечает!

С несчастным видом слушаю дифирамбы в свой адрес, а мне хочется исчезнуть отсюда, убежать, не видеть Калугина, стоящего рядом с Наташей. Наконец, Егоров завершает свой тост:

— Я предлагаю выпить за нюх и за его хозяйку! Ура!

— Ура-а-а-а-а-а!

Заставляю себя улыбаться, растягивая губы пошире и выставляя бокал для массового чоканья. Но это получается до стука с бокалом Калугина — отдернув руку, махом глотаю содержимое и тут же морщусь, распробовав вискарь. Егоров предлагает:

— Сейчас мы чего-нибудь споем!

Галка пьяненько смеется:

— Борис Наумыч, только не Интернационал.

— А зачем Интернационал, мы чего-нибудь веселенькое.

Вот только песнопений мне сейчас не хватает. Пытаюсь незаметно отодвинуться от стола, смешаться с народом, но останавливает голос шефа:

— Марго, ты что уходишь, что ли?

Была такая мысль, но видимо придется повременить. Разворачиваюсь к краснолицему начальнику:

— А нет, извините, Борис Наумыч, я сейчас.

Типа носик попудрить. В спину слышится:

— А! Наташа, хватит пить тебе уже!

— Да я чуть-чуть.

Вернувшись в зал через пять минут, пристраиваюсь на табурете возле стойки бармена — нам, брошенным горемыкам, только там и место в обнимку с бутылкой... Хотя алкоголь расковывает и несколько притупляет тухлое настроение, но доносящиеся крики «Ура-а-а-а!» перелома отнюдь не вносят. Блин, чего я тут делаю? Допив из бокала, слезаю с высокого табурета, и устремляюсь к выходу.

* * *

Не обнаружив никого дома, кроме скулящей Фионы, переодеваюсь в спортивную красно-белую куртку с джинсами, и мы отправляемся на вечернюю прогулку — если загулявшая хозяйка не жалеет свою животину, то мне молчаливая ушастая компания на темных улицах совсем не повредит.

А после собачьей площадки, пристраиваемся на лавочке возле подъезда, ждем Сомову. Минут через пятнадцать та подкатывает на своей машине, кряхтя и охая вылезает и, судя по походке, пребывает навеселе. Гаишников на нее нет! Она мчится, не глядя по сторонам, и приходится притормозить:

— Салют, гуленам! Где была?

Анька суетливо топчется на месте, а потом вдруг выдает:

— Да... Ну, представляешь.... Он думает — ему по статусу положено... Не знаю, насмотрелись этих кино с анекдотами, наслушались … И зажигают себе с секретаршами!

Старая песня. Скептически приподняв бровь, отворачиваюсь — спектакль Отелло в юбке, часть вторая:

— Понятно, опять двадцать пять.

— Не, ну главное, он что думает, я не замечаю, что ли, а?! Если я молчу, это не значит, что я не вижу!

Слушать очередные Анькины бредни, желания никакого и я просто таращусь в темноту, в пространство перед собой, обхватив себя руками и положив ногу на ногу — жду окончания словесного потока.

— Он у меня доиграется, я его когда-нибудь так на место поставлю!

Анюта, сжав зубы, грозит в темноту кулачком:

— Что он у меня с этого места не слезет, вообще….

Ух, как грозно. Если бы еще и по делу. Разбуянившись, Сомова проходит мимо меня сначала в одну сторону, потом обратно, а потом останавливается, видимо ожидая реакции.

— Марго.

Приподняв голову, оглядываюсь на нее снизу вверх:

— Что?

— Ну, чего ты молчишь то!

— А что я должна сказать?

Сомова топчется на месте и недоуменно фыркает:

— Тебе это что, в глаза не бросается, нет?

Что именно? Что Люсенька паслась на фуршете вблизи шефа? Так это ей по статусу положено. И вообще, обсуждать ревнивые подозрения подруги, желания нет, и я, отвернувшись и положив локоть на спинку скамейки, слегка поглаживая Фиону за холку, ухожу от ответа:

— Ань у меня в редакции полсотни человек и каждый норовит мне в глаза броситься!

Сомова, наконец, осознав, что мне не до нее, вздыхает и присаживается рядом:

— Ну, что у тебя там, случилось что-то?

Как всегда, полный капец. Мало того, что Калуга навалил бетонную плиту на наши отношения и все ждет гарантий, это не новость, так еще и налево успевает хвостом крутить, повышает в стране рождаемость. Лишь отмахиваюсь:

— Абсолютно неуместный вопрос. У меня каждый день что-то случается. Я ложусь спать — у меня что-то случилось уже, я встаю — у меня опять что-то случается.

— Так чего, поделишься или как?

Вздыхаю:

— Поделюсь, только дома.

— Ну, пошли.

— Пошли.

Подталкиваю собаку, заставляя ее спрыгнуть со скамейки:

— Пошли, Фиона.

Та пытается скакнуть в сторону, решив поиграть напоследок, и теперь уже мы вдвоем командуем в голос:

— Фиона!

— Фиона, домой!

Поднявшись по ступенькам первой, открываю дверь в подъезд, но псина меня опережает, просовывая голову в щель и Сомова треплет по спине свое сокровище:

— У ты мой хороший….

Слышу за спиной стук захлопываемой двери и поднимаюсь вверх по лестнице дальше.

Дома, за чашкой чая, мы целый час моем кости Калугину. Со всеми подробностями, нестыковками и несоответствиями. И, как не странно, но в лице подруги, я нахожу, на этот раз, полное понимание.