Путешествие на Восток (джен)

Новая песня была слишком хорошей для Волчонка. Мамка любила его потому, что он — её детёныш; матери всегда любят своих щенков. Иначе щенки не смогут вырасти — так устроен мир, в нём нет ничего лишнего, ничего, существующего без простой понятной цели.

Так говорил отец; он хотел, чтобы Волчонок знал такие вещи и не обманывался.

Любить просто так, просто за то, что ты есть и кому-то дорог... это было неправильно и оттого не очень представимо.

— Твоя песня понравилась бы Рауко, — сказал он, подумав ещё немного.

— Рауко?

Волчонок хотел ответить «отец драконов», но понял, что это совсем ничего не объяснит. Драконы в массе своей были злые, грубые гадины, любители поиздеваться над теми, кого они считали слабее себя — и глупее себя. Разговаривать с ними было противно, как валяться в луже поноса.

Рауко был совсем другим.

Да, он был умнее и старше, но никогда не... Волчонок поморщился.

Ему не хватало слов.

— Рауко был твой друг? — осторожно спросил эльф.

Mellon. Эльфийское слово, означающее... что-то вроде союзника? Боевого товарища?

— Объясни, — потребовал он.

Рауко когда-то сказал ему: «Слова должны быть точными. Лучше спросить, если не понял».

Эльф моргнул единственным глазом — второй прятался за ровными чёрными стежками.

— Друг — это... это самый близкий, родной человек, даже если у вас разная кровь. Брат твоей души, — объяснил он.

— Брат души... — повторил Волчонок, примеривая. — А отец души бывает?

— Конечно. Или сын души, — подумав, добавил эльф. — Друзья ведь бывают старше и умнее нас. Или моложе. Главное — что они как родные, но мы сами выбрали их и полюбили их. И они нас.

— Да, тогда Рауко — мой друг!

— Расскажешь про него?

— Он был большой, — просто ответил Волчонок. — Больше меня, больше тебя. Больше большого зала в замке на острове. У него была тёплая чешуя и глаз, который сиял в темноте. Он говорил со мной и учил меня запретным вещам. Его больше нет.

Куцый услужливо добавил:

— Говорили, что до того, как стать Рауко, он был орлом, и даже Хозяин не смог выбить у него из головы дурацкие мыслишки. Птицы вообще тупенькие, не понимают правил этого мира, не то что мы, да, отец?

Волчонок со всей силы его треснул — никто не смел обзывать друга тупым.

— Но вообще он прав, птицы придурочные, — заметил он, подумав. — Отец с воронами сколько мучался, пока Шарки его не научил, как мертвечину приручать.

— А почему Рауко понравилась бы моя песня? — спросил эльф.

Какое ему дело?.. Хотя отец ведь говорил, что мастера любят похвалу. А он — мастер песен.

— Он любил такое всякое, неправильное. Про fairie, — Волчонок хмыкнул. — Он говорил, это значит «свобода», но такая, другая, чем то, что я имел в виду. И про nil — это любовь, но тоже другая. Бессмысленная — как у того, из твоей песни.

— Nil — это то, что здесь называют mel, — улыбнулся эльф. — Как в mellon, «тот, кого любят». Разве ты не любил Рауко?

Волчонок поморщился:

— Ты как дракон. Ловишь в ловушку из слов. Мне это не нравится, прекрати!

— Прости, — странно, он эльф был искренен. — Просто хотелось спросить, почему она бессмысленная.

— Она ни для чего не нужна. Мать любит щенят, чтобы они выросли. Это стремление размножиться и оставить свою кровь на земле. Пахарь любит поле, чтобы оно его кормило. В мире ничего не должно быть просто так, без выгоды, — снисходительно повторил он слова отца.

— Совсем ничего?

— Отец так говорит, а он знает мир.

Эльф кивнул, как будто и соглашаясь — и не соглашаясь одновременно.

— Ты в это не веришь, — нахмурился Волчонок.

— Не верю. Солнце светит, ничего не прося взамен. Дождь питает землю, реки текут, люди и эльфы говорят друг с другом и открывают друг другу сердца. Рауко учил тебя, а ты слушал его. Твои дети идут за тобой, хотя это и опасно, — перечислил он.

— Твоё слово против слова отца, — пожал плечами Волчонок. — А ты ему проиграл.

— А зачем верить на слово? Надо решать самому. Смотреть на факты и решать, — тоже пожал плечами эльф.

Странная идея — решать самому.

Но чем-то приятная.

* * *

«Слишком много философских споров для одного долгого дня», — устало подумал Инголдо.

Поднялся с трудом и, неровной походкой, опираясь на камни, спустился к реке. Хотелось смочить усталые ноги и просто послушать шепот струй.

Почувствовать воду.

Последнее время он плохо чувствовал примерно всё: воздух в лёгких, землю под стопами, самого себя. Всё было как будто за лёгкой пеленой, совсем тонкой, но непроницаемой. Даже звёзды светили вполсилы, даже цветы пахли словно понарошку...

У воды на сером камне сидел ребёнок. Волосы как пена на воде. Серое платье. Тонкая белоснежная кожа. И глаза — глаза, которые не спутать ни с чем: синие, зелёные, с рыжими отблесками в глубине.

— Владыка, — Инголдо склонился в поклоне, поскользнулся и чуть не упал.

Владыка Ульмо волной подкатился ближе, подхватил сильными руками — теперь зрелый муж, больше похожий на одного из эдайн: с окладистой рыжей бородой и в серой кольчуге.

— И тебе привет, Анольдо! — как всегда, владыка звал его на телерийский манер. — Побеседуем?