Шаги по стеклу (гет)

Я… слышу боль… сквозь жалкие попытки

Легче жить… сжигая в сердце

Яд… Выбрав роль… я приняла все пытки

И дрожу… шагая по стеклу…

(с) Tracktor Bowling

Тихо поскрипывают половицы в старом коттедже под тяжестью моих сапог из драконьей кожи, свищет ветер в оконных рамах без стекол, из щелей в потрескавшихся стенах веет холодом. Я чихаю от витающей в воздухе пыли, провожу руками по обрывкам обоев, натыкаясь на паутину, поднимаю с пола фотографию в деревянной рамке с разбитым стеклом и мысленно возвращаюсь в те дни, когда еще совсем девочкой беззаботно бегала по этому дому. Когда не было в моей жизни ни войны, ни магии, только залитая солнцем комната и улыбчивые родители, которые души во мне не чаяли. Тогда все было четко и ясно — теперь пусто. Вот уже четыре года я прихожу сюда девятнадцатого сентября после того, как разойдутся гости и уснет маленькая Кейси, и остаюсь до рассвета, засыпаю под обгоревшим одеялом, свернувшись калачиком. Мне снятся обрывочные воспоминания о прошлой жизни и темноволосый мальчик с пронзительно-зелеными глазами...

Иногда мне хочется повернуть время вспять и вновь очутиться в пустом классе Хогвартса в один из зимних вечеров тысяча девятьсот девяносто шестого года, после того, как нас разоблачила Амбридж, и Дамблдор вынужден был покинуть школу... Когда Гарри порвал с Чжоу Чанг. Впоследствии ее имя стало для меня ядом, отравляющим кровь, а тогда я просто успокаивала лучшего друга, который потерял первую по-настоящему любимую девушку. Шептала какие-то слова утешения, гладила по голове, обнимала за плечи... А Поттер лишь молча злился. Он просто не мог поверить, что дружба с предательницей Мариэттой оказалась для Чанг важнее, чем их отношения. Что девушка, которая нравилась ему два долгих года оказалась пустышкой... Гарри метался по комнате, словно раненный зверь, крушил мебель и вспоминал Моргану и Мордреда разом. И в какой-то момент волна стихийной магии поднялась в нем и выплеснулась наружу. Я стояла у окна и слышала, как дребезжат стекла. Его зеленые глаза стали мутными, а взгляд — отсутствующим. Подбежав к нему, я попыталась привести его в чувство, хлопнув по щекам, но в этот момент произошло то, чего я совсем не ожидала. Гарри крепко сжал меня в объятьях и принялся целовать. В его движениях не было ни осторожности, ни нежности, только желание и боль. А я просто не смогла его оттолкнуть... Отстранившись, он выдохнул имя Чанг мне в губы, но в тот момент до этого мне не было никакого дела. Единственное, что имело для меня значение, это желание заглушить его боль, избавить от переживаний. Когда-то давно, еще на первом курсе, я поклялась себе защищать Гарри любой ценой, но я даже не предполагала, насколько она будет высока. Та февральская ночь стала лишь отправной точкой конца. Его руки снимали с меня мантию, блуждали по телу, какая-то часть меня кричала, что это неправильно, но ее заглушала другая, которая отчаянно требовала продолжения. Это могло показаться эгоистично, но мне хотелось хотя бы на мгновение почувствовать себя девушкой. Не ходячей энциклопедией и не «своим парнем», которому можно пожаловаться на жизнь и спросить совета, а человеком, которого можно любить, пусть в тот момент речь об этом даже не шла.

Помниться, после первого поцелуя с Чжоу Гарри пришел ко мне и попросил объяснить, почему она все время плачет. А после назвал меня тонким психологом. Но он даже представить себе не мог, какого это — раскладывать по полочкам чужие мысли и чувства, которые никогда не испытывал, примерять на себя роли и оценивать чьи-то поступки, улыбаться, когда хочется плакать и становиться для друзей опорой тогда, когда самой хотелось выть от безысходности. Судить других легко, гораздо сложнее пытаться разобраться в собственных чувствах и мотивах.

Я закрываю глаза и вспоминаю, как он двигался во мне и прерывисто дышал, прижавшись ко мне всем телом, шептал на ухо не мое имя… Как обнимала его за шею и целовала холодные губы, вглядываясь в затуманенные глаза лучшего друга. И как этот будоражащий кровь коктейль из боли и наслаждения, вызывавший у меня чувство двойственности, внезапно закончился, и он провалился в глубокий сон. А я, набросив на плечи мантию, долго сидела на подоконнике и смотрела, как падает снег и тает, едва соприкоснувшись с землей, пытаясь привести в порядок мысли, а затем, наложив на дверь все известные мне запирающие и отвлекающие чары, тоже уснула, прижавшись к нему…

Придя в себя утром, Гарри сначала испытал шок, а потом принялся извиняться, а мне хотелось заткнуть уши и не слышать его слов, чтобы хоть на какое-то мгновение продлить иллюзию собственной «нужности». Я сходила с ума, когда он отводил глаза в сторону, не желая встречаться со мной взглядом. Я знала, что Гарри казалось, что он совершил предательство по отношению ко мне, которое, как он полагал, невозможно простить. Знала и ненавидела себя за то, что мне хотелось повторения. Казалось, стены невозмутимости, которые я строила, рухнули в одночасье, а может быть, я просто устала быть сильной…

За пределами школы исчезали люди, сходили с путей поезда и разрушались мосты. Амбридж продолжала измываться над студентами с гаденькой улыбочкой. Неумолимо приближалось время СОВ, а мне не было до этого никакого дела. Нет, внешне все оставалось по-прежнему: я все так же ходила на уроки, зарабатывала баллы и отчитывала провинившихся школьников, которые пытались распивать в гостиной Гриффиндора огневиски. Улыбалась друзьям и закатывала глаза, когда Лаванда и Парвати при мне принимались обсуждать фасон новой кофточки. Но в мыслях я постоянно возвращалась в эту февральскую ночь, кусала губы и сжимала кулаки. Мне хотелось оказаться на месте Чанг. Чтобы это на меня он украдкой посматривал во время обеда и улыбался одними уголками губ. Я оглядывалась на годы назад, и в воспоминаниях неизменно мелькал Гарри. Он был повсюду: вот они маленькие играют с Роном в волшебные шахматы в гостиной или дурачатся на берегу Черного озера, вот он делает мне комплимент во время Святочного бала или утешает после очередной стычки с Роном. Моя нелепая детская симпатия к рыжеволосому другу оказалась ничем в сравнении с этим наваждением.

Я не могла дать этому чувству имени. Вся моя рациональность вдруг утратила смысл. Внутри меня шла война, мои собственноручно построенные баррикады рушились с каждым днем. Хуже всего было то, что после того случая Гарри стал меня избегать. Нет, он по-прежнему общался со мной в присутствии Рона и сидел со мной на занятиях. Но стоило мне позвать его с собой в библиотеку или прогуляться к озеру, как он тут же находил сотни предлогов для того, чтобы отказаться. Словно он боялся оставаться со мной наедине. А я… все не могла набраться решимости и поговорить с ним. Я убегала от себя, зарываясь в пухлые фолианты, проглатывала их содержимое на автоматизме. Тишина, прежде казавшаяся мне уютной, теперь угнетала, поэтому я незаметно для себя стала предпочитать шумную гостиную безлюдной библиотеке. Мне нравилось наблюдать за суетой, царившей вокруг, вслушиваться в треск дров в камине и беззаботную болтовню студентов. И зачитавшись, я засыпала в кресле в три часа утра, а с утра просыпалась совершенно разбитой. Как я ни пыталась бороться с бессонницей — ничего не помогало. Мадам Помфри, решив, что я излишне налегаю на учебу, прописала мне успокоительное зелье на основе корня валерьяны, но легче мне не становилось, напротив, я стала ощущать странную слабость во всем теле. Друзья, заметив изменения в моем поведении, забеспокоились, но я лишь улыбалась в ответ и врала, что со мной все в порядке…

Безлунная ночь опускается на полуразрушенный дом, растворяя мой силуэт во тьме. Я поднимаюсь на второй этаж по лестнице, в которой отсутствует половина ступенек, держась за шаткие деревянные перила, и где-то на середине босые ноги натыкаются на осколки битого стекла, которое когда-то было вставлено в картины, висевшие на стене, и морщусь от боли, но продолжаю идти. Возможно, растворившись в ней, я смогу начать забывать все то, что случилось со мной. Мое кремово-бежевое платье в пол теперь испачкано, теперь оно такое же несовершенное, как и я. Рука привычно тянется к палочке, а с губ почти слетает Evanesco, но я одергиваю себя в последний момент — можно смыть с себя грязь одним движением, но это не отменит мерзкого ощущения на душе. Поднявшись на второй этаж, я, слегка пошатываясь и держась за стены, иду в темноте, словно слепой котенок, сбившийся с пути. Наконец под пальцами оказывается металлическая дверная ручка. В нерешительности я замираю перед дверью, не в силах пошевелиться. Биение собственного сердца раздается словно гром, оглушая меня, сбивая с толку… Наконец, тяжело вздохнув, я поворачиваю ручку — и дверь со скрипом распахивается настежь, открывая взору залитую тусклым светом одинокого фонаря родительскую спальню. Она единственная полностью уцелела после страшных событий, которые случились осенью девяносто шестого года… Событий, о которых слишком больно вспоминать потому, что удушливое чувство вины, пусть и косвенной, не отпускает меня ни на секунду. Где бы я ни была, что бы ни дела, мысленно, я буду пленницей этих стен… Когда-то мой день рождения считали большой радостью, но теперь я понимаю, что в то девятнадцатое сентября я принесла в этот мир не счастье, а проклятие для своей семьи. Если бы не та глупая февральская ночь, проведенная с Гарри, мои родители были бы живы… А впрочем, глупо винить судьбу в собственных ошибках. Иногда мне хочется вернуться в тот февральский вечер, но чаще — просто стереть из памяти, повернуть стрелки маховика времени, но я знаю, что это невозможно. Потому, что меняя историю, мы несем ответственность не только за себя, но и за других людей. Как живых, так и еще не рожденных… Это только кажется, что каждый из нас сам по себе, а на самом деле, все мы в той или иной мере влияем на судьбы своих близких, друзей и даже случайных знакомых. И выбирая между эгоистичным желанием все исправить и жизнью четырехлетней Кейси, я понимаю, что никогда не смогу исправить то, что произошло. Иногда я проклинаю судьбу за возможность выбора. Идти по предложенной тропинке бытия всегда легче, чем протаптывать свою собственную, продираться сквозь терновые ветви потерь, обмана и груза собственной совести, и, наконец, увидев первые лучи солнца, стать слишком беспечным и утратить бдительность. А затем ответить за нее сполна бессонными ночами и лабиринтами кошмаров. Впрочем, плата у каждого своя. И я не исключение.

Все, что мне дано — это возможность выговориться в стенах этого дома, где никто и никогда меня не найдет и не услышит. Год за годом я прокручиваю в голове события, которые до сих пор меня не отпускают. Каждое слово, словно стальные иголки, ранит меня, но я знаю, что как только последняя фраза будет сказана, мне станет легче.

Я снимаю с вешалки мамино хлопковое платье светло-синего цвета, прижимаю его к себе и жадно втягиваю ее запах, который все еще хранит эта вещь. А затем закрываю глаза и начинаю говорить ровным, спокойным голосом, вслушиваясь в каждую интонацию…