A Single Whole (джен)

Пусть мама услышит, пусть мама придёт,

Пусть мама меня непременно найдёт,

Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети.

Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети…

«Песенка Мамонтёнка»

Поперёк пустынной пыльной улицы крадучись прошмыгнул плешивый чёрный кот, мелко перебирая полусогнутыми лапками. На обочине он приостановился, затравленно огляделся, понюхал основание невысокого столба, после чего бесшумно скрылся в кустах. К столбу крепился указатель:

«Улица Ля-Крезо».

Он уже давно поржавел, а краска местами высохла и облупилась. Не раз его пытались отодрать от столба, отчего он был не в лучшем состоянии. Почти весь он был исписан корявыми рисунками, порой непристойными, и различными словечками, также не отличающимися глубоким или каким-либо смыслом. Вандалы, испортившие табличку, жили на той же улице — в доме под номером двадцать шесть, в обычном, каких во Франции множество, сиротском приюте. Дом тот был не в лучшем виде, чем табличка: облупившаяся краска, заброшенный сад, сломанная калитка, погнивший деревянный забор. Само здание было построено в годах пятидесятых и весьма нечасто подвергалось капитальному ремонту.

Но не стоит винить в этом заведующих приюта — они пытаются исправить положение: каждый год они проводят День открытых дверей, когда приют посещают различные значимые персоны, спонсоры, а также семьи, желающие взять на своё попечение обездоленную сиротку. Они, впрочем, могли приходить в любой день года — здесь им были только рады. Но желающие обычно в очередь не выстраивались: в округе этот приют приобрёл славу исправительного учреждения для несовершеннолетних преступников.

Но кое-каким счастливчикам всё же удавалось вытянуть счастливый билет. В большинстве своём усыновляли только малышей, а чем взрослее становится ребёнок, тем меньше у него было шансов обзавестись новыми мамой и папой. Редко, но бывали и такие семьи, которые усыновляли ребёнка уже школьного возраста. С подростками же вообще никто не хотел связываться, они считались безнадёжными. За последние годы лишь одного забрали из приюта: летом он подрабатывал в небольшом спортивном магазинчике, где показал себя с наилучшей стороны, подружился с его хозяевами — семейной парой уже в возрасте, — которые так к нему привязались и полюбили, что отныне мальчик жил не во вшивом общежитии, а в своей собственной комнате в доме приёмных родителей.

Но Дню открытых дверей предшествовал День генеральной уборки, когда всех жильцов приюта собирали в столовой, разделяли на группы и распределяли на различные работы по дому.

И вот в один из жарких и душных дней в первой половине июля бедные сиротки трудились на благо всего приюта: драили, мыли, скребли, подметали, чинили, мастерили, рисовали плакаты и занимались другими мелкими делами.

Среди них был юный волшебник, ученик академии волшебства Шармбатон, Гарри Престон. Он неторопливо тёр пятое по счёту окно, порой тяжело вздыхая и сдувая с глаз непослушную чёлку. Гарри уже выполнил свою часть работы и теперь намывал окна местного тирана Анжу Париса, не особенно беспокоясь о том, что степень его эксплуатации увеличилась вдвое. Он размышлял о своём, когда внезапно на него обрушился поток грязной холодной воды, опрокинутой на его голову со второго этажа. Раздались гогот и улюлюканье — спасибо хоть само ведро не скинули. Пришлось идти в сад, чтобы смыть с себя мерзкую жижу из уличного шланга. После этого он наткнулся на мадам Морье, которая отругала его за отлынивание от работы и отправила вычищать столы в столовой от многочисленных рисунков и надписей ручкой — более невыполнимой задачи нельзя было и придумать. У Гарри уже ныли мышцы рук, а ноги дрожали от перенапряжения. Но выбора не было, пришлось подчиниться. Только такие, как Анжу Парис и его компания, в День генеральной уборки могли позволить себе прохлаждаться в тени деревьев, при этом умудряясь не попасться на глаза воспитательниц — у них были свои лазейки.

Почти три недели после возвращения Гарри из школы промчались как один день. Почти три недели прошли с тех пор, как он узнал о том, где находится его брат и кто он такой. Как бы странно это не звучало, но Гарри так давно жил одним только стремлением узнать, где живёт его брат (и существует ли вообще), что он особенно не задумывался, что с ним станется после — какой будет его реакция и дальнейшие действия. Наверное, он предполагал, что обрадуется и тут же кинется по найденному адресу, как он сделал, когда ему было девять. Но тогда всё было иначе. Теперь Гарри повзрослел, он изменился и… И редко что-то происходит так, как того ждёшь. Что-то пошло не так. Правда оказалась… весьма странной, и он не знал, как её воспринимать. Он не знал, что ему теперь с ней делать.

Начать с того, что в первые минуты, когда он услышал от Этьена родное имя, он почувствовал такое волнение, будто попал в эпицентр землетрясения. Он вскочил и вылетел из купе, пытаясь взять себя в руки и не спешить с выводами. Он не мог так беспечно поддаться надежде. Нельзя выдавать желаемое за действительное. Дважды он встречал эту фамилию, и дважды она его подвела. Теперь он не мог так просто поверить ей снова. Обойдя коридор, он вернулся и, усевшись напротив Этьена, уставился на него мрачным, тяжелым взглядом и сдержанно спросил, что он знает о Мэттью Поттере. Тот напугался от его реакции, но поспешил рассказать всё, что знал: про злого волшебника, напавшего на мальчика, когда тому было шесть лет (в 1986 году, тогда же, когда и Гарри было шесть), о его чудесном спасении от Смертельного проклятия и исчезновении Великого Зла, о том, что его имя стало известным на весь магический мир, о родителях мальчика (по имени Лили и Джеймс Поттеры), которые тут же спрятали сына от любопытных глаз, что никто ничего не слышал о нём до тех пор, пока он не пошёл в школу Хогвартс в прошлом году (тогда же, когда и Гарри); о странной истории с философским камнем, о которой писали в газете и в которой он каким-то образом засветился, — но колдографии мальчика в газете не было, лишь фото двух стариков. Все новые совпадения обрушивались на Гарри подобно лавине, придавливая к земле, не давая вздохнуть.

Сперва он почувствовал, будто время остановилось, словно их с Этьеном взрывом вынесло в другую вселенную, в другой мир — в тот, где не всё всегда было против Гарри, где любая надежда появлялась лишь для того, что врезать ему посильнее. В этой вселенной то, что он хотел, само плыло ему в руки — надо было только ловить и радоваться.

Выслушав всё, Гарри сдержанно кивнул Этьену в знак благодарности и улёгся на сидение, отвернувшись к стене. Внешне он казался спокойным. Но это только потому, что ничто не могло выразить того хаоса в его голове, который вызвало осознание правды — не было сомнений, этот Мэттью Поттер был не кем иным, как его братом. И тогда…

В голове будто дамбу снесло, сразу тысяча эмоций наводнили его разум, что он не успевал с ними справляться. Разумеется, яснее всего он почувствовал восторг и облегчение — после стольких лет мучительной неизвестности, стольких лет хождений по тонкому льду, который мог лопнуть в любой момент, теперь его ноги коснулись твёрдой земли — ещё несколько шатко, непривычно, но он стоял на ней и уж не был намерен оставлять. Теперь он знал — знал наверняка, — что где-то там, в Англии — пусть он не знал ещё точного адреса, — жил его родной брат, Мэттью Поттер, с их общими родителями, Джеймсом и Лили, что все они были волшебники, как и он, и в сентябре его брат уедет на учёбу в Хогвартс. Его полные надежд домыслы и предположения в одно мгновение вдруг превратились в реальность, взорвав его мир.

Не обошлось и без терзаний от осознания, что ему достаточно было назвать имя брата любому магу и… можно было избежать стольких проблем и мучений. Но как он мог предположить подобное? Это было так… так невыразимо странно. Даже услышав невероятную историю из уст другого человека, он не мог вполне её осмыслить. Это не укладывалось у него в голове.

Гарри не помнил, как вернулся в приют, он действовал на автопилоте, весь погружённый в мысли, они не давали ему покоя ни днём, ни ночью. Невзирая на то, каким изнеможённым он себя чувствовал, он не мог заснуть ещё долгое время, а позже, даже проваливаясь в некрепкий сон, просыпался от каждого шороха. Мысли его смешались, разум был в постоянном напряжении. Он был сам не свой, и это заметили даже смотрители, отправив его в больницу — только там смог выспаться, накаченный лекарствами. Пока он отсыпался в больнице, ему ещё заодно понаставили десятки уколов и капельниц с витаминами.

Всё это время он раз за разом прокручивал в голове разговор с Этьеном, представлял все те события, описанные им, думая о своём брате, который перестал быть лишь неясным образом и превратился в реального человека… Человека, который… Что бы там он не представлял раньше, он не мог даже подумать об этом. Он всегда думал о нём как о мальчике, таком же как он, но…

«Мэттью Поттер вовсе не простой ребёнок, его знает весь мир, любой скажет, кто он такой», — эти слова Этьена каждый раз врывались в его разум раскалённым клинком, заставляя его содрогнуться.

Он долго не мог понять, что именно его так тревожило и отравляло его радость, пока не увидел ночного кошмара — самого обычного, метафорического, как у всех людей. Ему снилась огромная пустая комната, а в центре — Мэттью. Один. И Гарри шёл к нему с улыбкой на лице, тянулся ему навстречу, но тот не замечал его и хмуро оглядывался — тут Гарри видел, что рядом с ним стоит толпа детей, которые также бежали к Мэтту с восторженными лицами, протягивали к нему свои руки, и кричали, что любят его, восхищаются и хотят быть его друзьями. Эта огромная толпа оттесняла Гарри, отталкивала в сторону, и он просыпался с колотящимся сердцем и долго ещё не мог уснуть. Прежде Гарри будто стоял рядом с братом, но их разделяла стена, но только стена исчезла, как он затерялся в толпе. Мэтт виднелся где-то вдалеке, на вершине, и в Гарри креп страх, что до этой вершины ему никогда не добраться.

Раньше Гарри думал, что есть он и его брат. Но, как оказалось, Мэттью Поттер не был просто его братом. Мэттью Поттер был Мальчиком-который-выжил, известнейшим волшебником современности — личностью в некотором роде общественной. Мальчики и девочки с раннего детства слушали рассказ о героическом ребёнке, предотвратившем магическую войну. Дети росли и мечтали встретить этого самого Мальчика, он был особенным для них. Родители ставили его в пример своим малышам; они благодарны, что благодаря Ему у них теперь есть их дети и светлое будущее для них. Он был особенным для всех них… не только для Гарри. Все хотели познакомиться с ним, узнать поближе… как и Гарри. Ему казалось, что у него отняли нечто важное… нечто необъяснимое, но драгоценное.

Гарри вздохнул и вновь намылил губку — он был измучен всеми этими мыслями, но, слава богу, они начали потихоньку отступать, уступая место некой отрешённости. В голове начало более-менее проясняться.

Когда Гарри вернулся из больницы, он случайно наткнулся в своём сундуке на письмо, запечатанное насыщенного алого цвета векселем с двумя гравированными буковками «Б». Отправитель значился как «Боффана Бокк». Хоть убей, Гарри не мог припомнить, когда получил это письмо, — должно быть, ещё до больницы. Гарри вскрыл его.

«Моё почтение, месье Престон!

Как вы помните, я изготовил волшебную палочку, коей Вы нонче пользуетесь. Я уверен, Вы хорошо к ней относитесь. Как я уже говорил Вам при первой нашей встрече, палочка является универсальной, и, полагаю, для Вашей столь избирательной магии такой проводник не вполне подходит. Тогда же я узнал о Ваших английских корнях. Поэтому позже я обратился к своему коллеге — месье Олливандеру. Мы с ним посовещались, и он предложил для Вас интересный вариант — палочка из тиса с волосом из хвоста единорога, двадцать шесть сантиметров. Я думаю, она идеальна для Вас! Весьма любопытный экземпляр — хороша в чарах и защите. Не перестаю восхищаться мастерством своего коллеги; Вам очень повезло, что именно он создал эту палочку!

Я ждал, когда Вы заглянете ко мне за новой палочкой, но так и не дождался. Однако мне не терпится вручить её Вам. Я надеюсь, она прослужит Вам ещё очень долгий срок. Но если и этот вариант не будет приемлем, у месье Олливандера будет для Вас кое-что ещё.

С наилучшими пожеланиями, Боффана Бокк.

P.S. Если Вы не заметили — палочка в конверте, я немного над ней поколдовал.

P.P.S. Я считаю своим долгом найти конкретно Вашу палочку, поэтому не стоит беспокоиться об оплате».

«Поколдовал» означало уменьшил в размерах. Когда Гарри нащупал на дне конверта маленький, словно игрушечный, свёрток, тот сразу же стал увеличиваться в размерах. Сама палочка встретила Гарри мелкими цветными искрами и слегка завибрировала. Она была немного длиннее и толще предыдущей, но, на взгляд Гарри, вполне ему подходила. Он пожалел, что у него не было шанса поблагодарить мастера.

Но с этих пор Гарри вновь лишился нормального сна — он надежно спрятал палочку в свой сундук, но мысли постоянно возвращались к ней и выжигали дыру у него в мозгу. Он одёргивал себя, но не мог не думать о том, что он теперь может сделать вместе со своей отныне контролируемой магией и в свете открывшейся ему информации.

Так в его голове оформился весьма хлипкий, склеенный на соплях план, который, как и обычно, большей своей частью опирался на принцип: «главное начать, а там действовать по обстоятельствам».

«Я надеюсь, Гарри, ты подумаешь над моими словами», — сказал тогда старик Патрик. Он велел ждать, «познавать себя», раскрывать свои силы и прочее. Это, конечно, неплохо: сила всякая-невиданная-необычная-нестандартная, но Гарри-то она зачем? Ему никогда не хотелось ничего подобного. Даже в детстве на вопрос взрослых, кем он хочет стать в будущем, маленький Гарри отвечал, что хочет быть лесником — жить в лесу, в одиночестве, и изучать всякое зверьё. Не потому, что у него была особая страсть к природе, но лишь оттого, что он никогда не разделял желания многих сверстников прославиться, разбогатеть, стать супергероями. Он не мечтал выделяться, стать особенным, известным на весь мир, попасть в историю и запечатлеться в сознании людей — всё это не имело для него никакого значения и даже казалось отталкивающим. Поэтому сказки старика нисколько не прельщали Гарри. Особенно когда ради этих «необыкновенных» способностей ему придётся рисковать своей жизнью.

Помимо всего прочего, личность самого месье Патрика никак не придавала правдоподобности его словам — древний старик, который не выказывал приличествующей возрасту мудрости и явно был не в своём уме — степень его помешательства ещё можно было подвергнуть сомнению, но факт её наличия был неоспорим. Старик мог оказаться правым насчёт их особенной связи — Гарри нравилась эта идея, — мог быть частично правым в чём-то ещё, но мог ошибаться по любым другим пунктам. Например, в том, что расстояние не убьёт их в ближайшее время. Возможно, и времени у них совсем нет. Вон, и сердце порой защемит, не вздохнёшь, и порой стучит бешено без всякой на то причины, и голова болит всё чаще, и руки частенько дрожат от слабости… Или это его воображение чрезмерно разыгралось?

Обстановку нагнетало внезапно накатившее презрение и отвращение ко всему, что его окружало, — начиная с приюта и заканчивая всей страной. Не последнюю роль в этом сыграли его угрызения оттого, что он вообще когда-то высунулся из родной страны, ведомый химерами надежды, сыгравшими с ним очень злую шутку. В этом, конечно же, не было ничьей вины, кроме его собственной, но того презрения, которое рождало его признание собственных глупых ошибок, вполне хватало на всю страну. Жаркий воздух Парижа душил его, накапливался чёрным сгустком где-то в лёгких, вызывая желание кашлем избавиться от отвратных ощущений. И никогда раньше в нём не ютилось столько патриотических чувств к своей родине. Холодные дожди были предпочтительнее тёплых солнечных лучей; весёлость и болтливость французов — холодности и молчаливости англичан.

Подумать только, останься он тогда в чистеньком приюте Англии — учился бы сейчас в Хогвартсе, вместе с братом, и насколько легче бы ему сейчас жилось! Скольких мучений удалось бы избежать! От подобных измышлений все внутренности скручивало в узел, и мысли Гарри вскоре зацепились за иную сторону вопроса — почему ему всё же не пришло приглашение учиться в Хогвартсе? Профессор говорил — да и в книге про школу чёрным по белому написано, — что школа отправляет приглашения всем волшебникам, рождённым в Королевстве! Но ведь он родился в Англии, он был подданным Её Величества Британской Королевы, он был коренным англичанином, но, не пойми почему, Хогвартс не предложил ему обучения в своих стенах. Его приглашение, должно быть, затерялось по дороге — возможно, сова, доставлявшая его, не одолела пролив и погибла в пути! И никто — совсем никто — не соизволил проследить за тем, чтобы он его получил и был введён в магический мир, как того заслуживал! Это воспламеняло в его груди праведный гнев и способствовало формированию плана… Очередного непродуманного плана.

Он собирался ходатайствовать, апеллировать, писать заявление, подавать в суд, или что в таких случаях делают? В общем, намеревался посетить Министерство магии Британии и наброситься даже на самого министра за такую несправедливость. И для начала следовало бы отправиться в Министерство магии Франции — как-никак, Гарри сейчас был французским волшебником. Он понятия не имел, где заседают правящие органы волшебного мира Франции, зато знал местоположение волшебной площади Моди. А там должны были знать, как попасть в Министерство магии.

Таким образом ему необходимо было завершить круг его злоключений и вернуться туда, откуда начал, — в центр Парижа. Если быть точным, начались его скитания и разочарования с заброшенного домика в маленьком городишке Англии, но тогда у него были пути отступления — он мог просто вернуться обратно в приют и притвориться, что ничего не было. Но попав в Париж, он уже не мог вернуться назад. Всё закрутилось слишком стремительно. Узел был затянут слишком туго.

Чем больше он об этом думал, тем сильнее укреплялась в нём эта мысль. Нужно было действовать, нужно было шуметь, скандалить, требовать справедливости, а не ждать манны небесной.

Подумать только, когда-то Гарри собирался дождаться совершеннолетия, прежде чем решиться на кардинальные изменения. Он мог бы за это время многому научиться, многое узнать, а не бросаться, так сказать, в омут с головой. Но он был совершенно неспособен на то, чтобы сидеть на месте и ждать чего-то неведомого, когда его столь известный брат находился за проливом, и Гарри знал это точно. Он просто не мог сопротивляться искушению.

Побег он наметил на ночь перед Днём открытых дверей — он предпочёл бы обдумать свой план внимательнее, но предстоящее событие казалось ему редкой возможностью — в этот день в приюте всегда творился сумасшедший дом, все были так заняты организацией и гостями, что едва ли обращали внимание на детей. Его не хватятся по крайней мере до вечера, а этого ему должно хватить на то, чтобы разыскать Министерство.

На то, чтобы вычистить приют от накопившейся за год грязи, понадобился весь день; уже затемно все легли по своим кроватям. В этот вечер никому не пришло бы в голову шляться по коридорам, даже свет на улице, и тот не погасили. Уставшие от суетливых работ, уморившиеся воспитатели только и могли, что проследить, чтобы детей накормили ужином и разослали по спальням. Тишина стояла в доме, все спали без задних ног.

После отбоя Гарри достал из-под кровати пыльный рюкзак со всеми своими немногочисленными пожитками, включая драгоценную палочку, и тихо вышел из комнаты. Старые доски скрипели под ногами, как ни старался Гарри ступать тише. Тёплые лунные отблески из окна вырисовывали странные и даже кое-где казавшиеся таинственными узоры на голых стенах. С улицы слышались кошачьи крики и ответный собачий лай. На первом этаже Гарри приостановился.

Из кухни слышался какой-то шум: приглушённый шёпот, хихиканье и суетливое шарканье — должно быть, кто-то из детворы решил дополнительно подкрепиться. Но кто, как не Анжу Парис и его компания? Только они сегодня прохлаждались почти весь день и были способны держаться на ногах.

Гарри быстро юркнул мимо приоткрытой кухонной двери и завернул к выходу. Но в прихожей было темно, хоть глаз выколи — единственное окошко закрыли плотной занавеской, и это послужило причиной того, что у выхода Гарри на кого-то налетел. Упав на пол, он потерял ориентацию. Кинувшись к предполагаемому выходу, он запнулся о кого-то и опять полетел на пол. «Кто-то» зашипел от боли и почти рефлекторно врезал обидчику, попав тому по рёбрам. Гарри едва не вскрикнул — спазм боли прокатился по всему телу. Но он не растерялся и попытался пнуть того в ответ.

Некоторое время шла бессловесная борьба — его противник явно был таким же нарушителем, как и он, и старался не шуметь, — которая закончилась, когда в прихожей зажгли яркий ночник, на несколько секунд ослепивший всех участников событий. Сперва все моргали и щурились; Гарри мигом убедился в своих догадках — Анжу был его невидимым противником, а его друзья пришли на подмогу из кухни. Пользуясь дезориентацией противников, Гарри метнулся к выходу, но Анжу был у самых дверей и перегородил ему дорогу. В другом проходе стояли остальные участники банды — высоченный Михаэль и толстый Носатый, а Коротышка Жак, вероятно, был ещё на кухне. Сам главарь, тяжело дыша, привалился к двери и не спускал с загнанного в угол Гарри торжественного взгляда — под глазом у него покраснело, и начинал набухать синяк — кажется, Гарри неслабо ему залепил. Все трое вначале растерялись от такого поворота событий, но тут глаза их заблестели от возможности поквитаться с зазнавшимся, как они сами называли Гарри, академиком.

— Так-так-так, — тихо, ломающимся голосом начал Парис, — вы поглядите, кто тут у нас — малыш Гарри решил сбежать?

Гарри переводил взгляд с одного выхода на другой — оба перекрыты. У него не было путей отступления.

— Водички попить… вышел, — невозмутимо отозвался Гарри, деловито отряхивая одежду.

— Ага, конечно… Водички, — насмешливо хмыкнул Парис.

Пуговица на рубашке оторвалась, Гарри озабоченно оглядел пол — где ж её теперь искать? А ведь это была одна из самых его лучших рубашек — самую лучшую он приберёг для встречи с братом, чтоб хорошее впечатление произвести.

— А вы, ребята, что тут делаете? — невинно спросил он, мимоходом отмечая, что Анжу проблемы с одеждой, по всей видимости, не беспокоили: его короткие шорты чуть порвались, а на майке виднелись тёмные пятна пота — даже ночью не было спасения от духоты. Толстый Носатый то и дело стирал с красного лица бусинки пота.

— Не твоего ума дело, П’гестон, — бросил Парис. — Мы сейчас тебя водичкой-то напоим, — кровожадно улыбнувшись, зловеще добавил он и велел дружкам: — Эй, ребят, тащите умника в ванную!

«Утопят», — тут же решил Гарри. Нескладный Михаэль с кривозубой улыбкой грубо схватил его выше локтя и резко выдернул из его угла. Гарри, конечно, подрос чуток с прошлого лета, но от такого рывка чуть не улетел вперёд и не ткнулся носом в противоположную стенку. Каждый из них всё ещё старался не шуметь, поэтому некоторое время они молча копошились у окна, пока Гарри чуть ли не зубами хватался за оконную раму, не желая добровольно идти в ванную. «Не… хочу бо… льше пить… пе... ре… хотел. Не… надо-о-о», — негромко отнекивался он.

В конце концов, когда он находился в дверном проёме в позе звёздочки, из кухни вышел Коротышка Жак, жуя по пути огурец. Этот неуклюжий, но сильный подросток, естественно, решил помочь друзьям. Не разобравшись толком, чем они вообще занимались, он просто навалился на всю ораву, повалив всех на пол бесформенной кучей. Некоторое время они куча-малой барахтались на полу ванной, при этом всё ещё стараясь сохранять хоть какую-то тишину. Только Гарри смог выползти в коридор, его тут же затолкали на кухню. Он больно ударился плечом о край стола — а мог и головой, между прочим, — падая на пол.

Анжу Парис был не на шутку разозлён: тяжело дыша и широко расставив ноги, он двинулся на Гарри, как бык на красную тряпку. Тот торопливо попятился назад. Всем в доме были известны приступы агрессии Анжу, когда тот буквально терял всякий контроль и мог натворить дел — казалось, это был один из таких приступов. За спиной Анжу появился тихо скулящий Коротышка Жак, которому товарищи уже надавали тумаков, с ошалелыми глазами выглянул Носатый, отплёвываясь огурцом, тут же образовался и довольный, хоть и прихрамывающий, Михаэль. Кухню освещали только тусклый ночник и фонарь за окном. Беззаботные сверчки напевали свою еженощную песенку, не подозревая о страстях, развернувшихся за стенами сиротского дома.

Гарри вскочил на ноги.

— Эй… Давай… давай поговорим, а? — запыхавшись, сказал он.

Парис коснулся заплывшего глаза и зашипел от боли.

— Ты — труп, малой, — злобно выплюнул он, одним шагом преодолевая разделяющее их расстояние. Он сильно толкнул Гарри в грудь, впечатывая в стену. Затылок ухнул о бетон, искры посыпались из глаз. Анжу сжал его горло, Гарри вцепился в его руку. Но тот не давил, а только уставился ему в глаза. Гарри замер. Он не понял, что произошло, но вся злость Париса словно испарилась, и он отстранился.

Гарри сначала растерялся, но быстро сориентировался и толкнул Анжу. Так сильно, что тот попятился назад, запнулся и шлёпнулся на задницу. Коротышка Жак кинулся было к поднимающемуся боссу, но остальные остались стоять у двери, и Гарри пошёл на отчаянный шаг. Он подскочил к Парису и, пока тот не успел встать, прижал пальцы к его шее, где, как он полагал, должна находиться сонная артерия.

— Не двигаться, — резко велел Гарри. В его голосе были стальные нотки, столь неожиданные для остальных, что они сразу замерли. — Если я надавлю, то он может умереть, — это было сказано таким уверенным тоном и с таким хладнокровием, что компания неуверенно переглянулась.

— Врёшь, — немного погодя фыркнул Парис, но не твердо и не решаясь двинуться.

— Хочешь проверить? — всё тем же тоном отозвался Гарри и сильнее надавил на сонную артерию — а то действительно была она, он отчётливо чувствовал частое биение чужого сердца. Гарри видел, как такой приём усыпления применял санитар к буйному больному в больнице. Он не знал, насколько это было безопасно и как точно нужно действовать, но в его план входило навести на них страх, чтоб его отпустили.

И это действовало: Парис замер, а троица у дверей тупо переглядывалась, сбитая с толку. Но как гром среди ясного неба на пороге нарисовалась внушительная фигура директрисы приюта — собственной заспанной персоной. Она была в длинной, свободного покроя ночнушке и в чёрном чепце; вероятно, она сегодня решила переночевать в приюте из-за большого объёма работы. Гарри единственный её заметил и тут же убрал руки от Анжу.

— Что вы здесь делаете, молодые люди? — строго прогрохотала мадам Дюббари. Парис и компания ошалело посмотрели на вход. Гарри рывком поднялся, непроизвольно отделяя себя от остальных провинившихся.

— Водички выпить хотели, — невинно сообщил он, оправляя одежду. Дюббари сощурилась — лицо у неё побледнело, в руках подрагивал подсвечник с горящей неровным огнём свечкой. Некоторое время она пристально разглядывала своих воспитанников, словно пытаясь прочесть на их лицах всю правду; компания Анжу не выглядела пристыженной, они с любопытством разглядывали директрису. Гарри с абсолютно неприступным видом наблюдал за её попытками загипнотизировать детвору. Дюббари уставилась и на него.

— Месье П‘гестон, — протянула она так, словно его присутствие здесь было ожидаемо ещё с того дня, как мальчик вернулся со своей элитной академии.

— Мадам? — с готовностью отозвался Гарри, делая шаг вперёд. Анжу слева от него скрипнул зубами.

Мадам не ответила и, окинув всех четверых тяжёлым взглядом, освободила проход.

— Пройдёмте ко мне в кабинет, — сурово велела она.

Пока они шли до директорского кабинета — Дюббари шла чуть впереди, освещая дорогу, — Анжу и приятели косились на Гарри, словно впервые его видели. В кабинете Дюббари включила свет, неторопливо погасив свечу, убрала подсвечник в стол и принялась копошиться у стеллажа. Пока все привыкали к яркому свету, она негромко приговаривала, словно бы сама себе:

— Чего удумали… Затеять драку… посреди ночи да ещё в такой день! Никакого понимания, никакого сочувствия. Что за дети? Постоянно с ними проблемы… И так дел до черта, а ещё и это… Так кто тут у нас? Парис, это ясно, как всегда — вот расскажу матери…

— Ага, сначала найдите, — вякнул Анжу и с энтузиазмом добавил: — А когда она узнает, как вы тут со мной обращаетесь, она сразу заберёт меня домой!

— Поговори тут ещё! — рявкнула Дюббари из-за стола. Коротышка Жак выронил монетку, которую вертел в руках. Дюббари снова начала ворчать, копошась в каких-то папках: — Кормим тут их, поим и никакой благодарности… «Дети — цветы жизни» — кто это вообще придумал? Правильно, что у меня аллергия на цветы… Жак Ли, так? Всего год у нас, а уже влились в компанию, значит? Кстати, передай своему дяде — ещё раз он подойдёт ко мне со своим заступничеством, я пожалуюсь в положенные органы… В миграционную службу на него заявлю! И депортируют его и его восемь детей обратно в Китай…

— Он из Вьетнама, — обиженно поправил Жак.

— Я тебе вопросов не задавала! Он вообще нормальный французский понимает? Каждый раз подходит и начинает твердить одно и то же, будто ничего другого не знает… Что за человек, говорят ему, это не в моей компетенции — я, что ли, решаю, кого назначать опекуном?..

Пока Дюббари распиналась, Гарри лениво оглядел кабинет и саму директрису — казалось, она несколько потолстела с их последней встречи.

— Итак, говорите, — успокоившись, устало сказала она, подняв наконец взгляд на детей. — Что вы делали на кухне посреди ночи?

Гарри уже набрал в лёгкие воздуха и открыл рот, чтобы рассказать историю про компанию друзей, которая решила выпить водички, но «компания» его опередила, при этом выказав поразительное единодушие:

— Он хотел сбежать! — в один голос воскликнули все четверо, указывая на Гарри пальцами. Тот закатил глаза и бросил на них злой взгляд через плечо.

— П’гестон? — приподняла брови директор, переводя на Гарри взгляд.

— Что вы, мэм, даже в мыслях не было. Я просто вышел выпить воды. Куда мне бежать, у меня же никого нет, — невинно отозвался тот.

— А рюкзак зачем?! — тут же вклинился Анжу, зло сверкая своими красными глазёнкам.

— Не твоё дело, — повернув голову, негромко огрызнулся Гарри. Парис изумлённо вытаращился на него и даже приоткрыл рот. Гарри с отвращением отвёл взгляд и вновь уставился на мадам невинным взглядом. — А вы знаете, мэм, иногда я луначу. Рюкзак я надел как-то неосознанно. Сегодня я так устал, что спать лёг, даже не переодеваясь.

Директриса некоторое время смотрела на него недоверчиво и как-то задумчиво, а потом оглядела остальных.

— Молодые люди, будьте добры, подождите снаружи. П’гестон, не вы, — заметила она, когда Гарри намеревался исчезнуть из кабинета, несмотря на то, что просьба явно к нему не относилась. — Присядь, — мадам указала на противоположный от неё стул. Гарри прикусил губу изнутри — ох уж эти разговоры с директорами — и нехотя присел. Дюббари метнула на него грозный взгляд, как только дверь закрылась.

— П’гестон, зачем ты хотел убить своего товарища? — тоном судьи спросила она. Гарри сначала опешил.

— Убить? — Потом внимательно взглянул на директрису и недоверчиво спросил: — Вы полагаете, что я смог бы убить его?

— Но ты же сказал… — растерялась та.

— Я солгал, — отрезал Гарри, с недоумением смотря на женщину — а казалось, умный человек… Дюббарри сначала удивлённо поморгала, словно ей и в голову не приходил такой вариант, потом покраснела, осознавая глупость своей ошибки, и недовольно произнесла:

— Что за вздор ты удумал, П’гестон! — и поспешила поменять тему: — Зачем же ты хотел сбежать, объясни!

Гарри был под впечатлением от реакции на его слова, как легко ему все поверили.

— Что? Куда мне бежать? — сказал он. Мадам не почувствовала иронии.

— Знаешь ли, Гарри, — начала она дружеским тоном, — наш приют не раз сталкивался с тем, что сироты желали уйти. Не спорь, дай сказать. Так вот, к сожалению, осиротевшие дети не желают мириться со своим положением. Увы, им кажется, что даже жизнь бездомного лучше жизни в сиротском приюте. Жить на улице — жить свободно, не так ли? Никакого ненавистного учения, никакого надоедливого надзора, никаких правил. Но они не понимают, что свои жестокие правила есть даже на улице. Гарри, я знаю, каково тебе в нашем приюте — тебя здесь не… не совсем любят. Дети не понимают тебя, оттого и относятся, как к чужаку. Ты родился в другой стране, ты не похож на нас и изначально у тебя были большие проблемы с языком — кстати, я заметила, каких успехов ты добился во французском, это впечатляет. Но, поверь мне, с твоим здоровьем, с твоей… внешностью тебе не выжить на улице. Ты создаёшь впечатление хорошего мальчика из знатной семьи. Возможно даже, что твои родители были из высших слоёв общества, но знать нам этого не дано. Если ты желаешь, я готова выделить тебе отдельную комнату рядом с комнатами воспитателей, чтобы, — она мельком глянула на дверь, за которой стояли Анжу и его компания, — чтобы оградить от нападок остальных детей. Поверь мне, я желаю тебе только добра… — она, вероятно, ещё долго собиралась распинаться, но умолкла под действием странного, пристального взгляда Гарри.

— Я могу за себя постоять, — сухо и чётко произнёс он.

Мадам оторопело посмотрела на Гарри и окончательно растерялась под его ответным взглядом.

— Д-да, я надеюсь на это, месье, — пробормотала она, отворачиваясь. — Можете идти в комнату. Нам всем надо выспаться перед великим днём. О наказании мы поговорим завтра… или послезавтра.

Гарри поднялся и вышел.

— Заходите, господа, — рассеянным голосом велела директриса Парису и компании. Трое разом попытались втиснуться в узкий дверной проём, не желая уступать — им нечего было бояться, они знали, что им ничего не грозит. А Анжу, прежде чем зайти, цепко схватил Гарри за руку повыше локтя и зло зашипел ему на ухо:

— Мы ещё с тобой встретимся на узкой дорожке, — но вдруг гнусно ухмыльнулся и елейно добавил: — Гар-р-ри.

Эта рычащая «р» Гарри очень не понравилась.

— Иди к чёрту, — огрызнулся он. И, резко выдернув руку, с гордым видом удалился, словно привидение, растворяясь в темноте. Анжу что-то пробормотал ему в спину — раньше Гарри не был таким дерзким.

* * *

Ввиду этой глупой стычки с местным задирой и компанией, у Гарри не оставалось иного выхода как бежать. За год его отсутствия Парис натренировался в изощрённости своих методов «наказания» неугодных — он медленно и верно превращался из обычного задиры в главного кандидата на койку-место в областной тюрьме. В приюте поговаривали, что у него был где-то нож и один парнишка уже валялся в коме по его вине.

Гарри рассудил, что ему даже удобнее будет сбежать из приюта утром, пока все умываются, собираются к предстоящему празднику, суетятся. Не нужно будет искать, где переночевать, и шататься ночью по улицам; у Гарри будет целый день на то, чтобы найти магическое правительство. И даже директриса вряд ли решит, что он настолько смел, чтобы предпринять вторую попытку побега за сутки. Другое дело Парис — вот кто уж точно постарается испортить его планы. Но иного выхода у него не было.

Средь бела дня, прежде чем приют заполонят неизвестные, высокопоставленные лица и прочие, можно незаметно выскользнуть через окно. Через двери нельзя было, поскольку, заметь его какая-нибудь воспитательница, она тут же загребёт его для того, чтобы приодеть к встрече с возможными родителями. Было в доме одно окно, между первым и вторым этажами, в северном крыле приюта, расположенное ниже обычного, которое вело на задний двор. Оно словно было создано для того, чтобы через него совершать несанкционированные вылазки. И обычно в той части дома никто не ходил.

Встать раньше всех после почти бессонной ночи не удалось — Гарри безнадёжно проспал назначенный самому себе срок. Наскоро умывшись холодной водой и почистив зубы — к этому его, казалось, намертво приучили с самого детства, — Гарри, словно вор, двинулся к намеченному окну. Но только в поле видимости попало заветное окно, за спиной послышался самодовольный голос:

— Что, П’гестон, хотел так просто от меня отделаться?

Гарри вздохнул и неторопливо повернулся к Парису — отчего-то сейчас рядом с ним никого не было. Вероятно, он заметил Гарри, когда тот шёл по коридору, всем своим видом показывая, как он не хочет быть замеченным, и последовал за ним.

— Даже не надеялся, — едко отозвался Гарри, скрещивая руки на груди.

Анжу покачал головой, в глазах его появилось недоверие.

— Что-то ты больно дерзким стал, парень. Чем с вами там в вашей школе занимаются, а?

— Так я тебе и рассказал, — пробурчал Гарри, окидывая помещение в поисках путей отступления.

— Да я и не…

— Хотя, если ты так настаиваешь, — вдруг оживился Гарри — в голове вспышкой промелькнула идея. — В основном нас учат махать палочкой и произносить различные слова на мертвом языке. От этого одни вещи превращаются в другие. Или, если повезёт, можно небольшой предмет поднять в воздух. Если нет, то он может и вовсе взорваться. Но обычно у нас получается варить всякие снадобья — из них чаще выходит хоть что-нибудь; добавляя туда травы или различные части тела странных существ, мы можем получить какое-нибудь лекарство, а можем и яд — это как повезёт. Хотя ещё мы читаем книжки, конспектируем лекции профессоров — извини, столько чужеродных для тебя слов в одном предложении… Ах да, чуть не забыл — развлекаемся мы тем, что, вопреки закону земного притяжения — ты слышал о таком, надеюсь? — устраиваем спортивные игры на летающих мётлах.

Выпалив всё это, Гарри замер и прислушался. Он начал это неспроста и уж точно не для того, чтобы поиздеваться над идиотом перед ним. Ну, не только для этого. Ему вдруг в голову пришла отчаянная идея… Маги ведь блюдут тайну о себе крайне строго, так? А если её нарушить, не приведёт ли это нарушителя прямиком в Министерство? Да, это была весьма отчаянная мысль. Прошедшие нервные недели явно не пошли ему на пользу.

Но Анжу не понимал мотивов Гарри и, естественно, решил, что тот над ним попросту издевается. А ещё никто не смел издеваться на Анжу Парисом. В мгновение разозлившись, он накинулся на горе-волшебника с кулаками.

— Я научу тебя, как разговаривать со старшими, — прорычал он и схватил Гарри за грудки, после чего, как тряпичную куклу, кинул на пол и пнул под рёбра. Несколько раз. У Гарри помутнело в глазах, в груди запекло. Но придя в себя, он вывернулся и сделал подсечку. Анжу грохнулся на пол, вскрикнув.

Улучив секунды на раздумья, Гарри решился нарушить второе строжайшее табу магического мира и потянулся за волшебной палочкой. Возможность вылететь из академии с оглушительным свистом была гораздо больше возможности попасть в Министерство, но на эту мысль у Гарри как-то не хватило времени.

Но едва он вытащил палочку, Анжу ударил его по руке, и палочка покатилась по полу. Анжу подумал было, что Гарри достаёт из бокового кармана рюкзака какое-то оружие, но увидев палочку, замер на мгновение.

— Чё за хрень? — возмущённо бросил он, уставившись на Гарри как на полоумного.

Гарри уставился на него в ответ, а затем кинулся за палочкой. Анжу бросился следом, но Гарри был первым. Обернувшись, он тут же прокричал:

— Stupefy!

Ярко-красная вспышка вылетела из палочки и ударила в грудь ошарашенного Париса. Гарри не успел заметить, что последовало за этим, поскольку его самого отбросило назад, он ощутимо приложился затылком о стену и потерял сознание.

* * *

Он долго бродил между сном и явью. Иногда ему казалось, что он уже приходит в себя, но снова чернота закрывала обзор. Порой он слышал голоса, непонятные слова: он словно падал в пропасть, а кто-то над ним говорил, говорил… будто насмехался. А потом снова забвение. Гарри казалось, что он целую вечность провёл в таком состоянии, и отчаянно хотелось выбраться, но что-то не пускало его, затягивало обратно.

Вдруг в эту пустоту пробился глухой звук разговора, который вскоре стал проясняться, превращаясь в мелодичный женский голос, что-то напевающий. Придя в себя окончательно, он понял, что пел ему голос. Это было нечто, чего он никак не ожидал услышать.

— Hush-a-bye, baby, on the tree top,

When the wind blows the cradle will rock;

When the bough breaks the cradle will fall,

Down will come baby, cradle, and all, — тихо пел голос у него под боком.

Что поразило более — детская колыбельная или то, что это была английская колыбельная, — Гарри сразу и не понял. Ему скоро будет двенадцать, для него прошло уже полжизни с тех пор, как погибла его мать: черты её лица стирались, и теперь Гарри уже не смог бы её описать, даже если напрячь память. Она пела колыбельные, но Гарри уже не мог вспомнить, что она пела и какой у неё был при этом голос. Видение, увиденное на Рождество, когда неизвестная женщина пела колыбельную за дверью, оставило ещё меньший отпечаток в памяти Гарри — вероятно, потому что все те «сны», казавшиеся Гарри необычайно чёткими, волшебным образом забывались очень быстро.

Гарри распахнул глаза, чтобы наконец узнать, кто мог петь для него колыбельную, и увидел женщину, показавшуюся ему смутно знакомой. Она сидела на стуле сбоку от него и что-то вязала, немного опустив голову и напевая себе под нос:

— … When the bough breaks the cradle will fall,

Down will come baby, cradle, and all.

Растрепанные каштановые волосы падали ей на лицо. Она казалась глубоко погружённой в свои мысли и не замечала, что мальчик открыл глаза. Гарри окинул помещение быстрым взглядом и мигом понял — он не был ни в приюте, ни в больнице, в которой побывал не так давно. Более того, комната походила на хоромы академии — такие же высокие потолки, балки, каменные стены, огромное окно, занавешенное тяжёлыми портьерами. А у его кровати были балдахины — балдахины!

Гарри рефлекторно приподнялся и отодвинулся от женщины — тогда она наконец заметила, что он очнулся. Её вязание полетело на пол.

— Ах, малыш, ты проснулся! — воскликнула она на привычном французском, подвигаясь к Гарри вплотную и хватая его за руку. — Маленький мой, как же мы переживали! Что же с тобой сделали в том безобразном месте! Ах, как мы вовремя подоспели! Тише, тише, не беспокойся, мальчик мой, теперь ты дома. О Мерлин, как долго я ждала этой минуты!

Лицо её вдруг скривилось, и она разрыдалась на плече у шокированного Гарри. И тут он вспомнил, где видел её: вспомнил её хрупкую, болезненную фигурку в безупречно очищенной мантии с белоснежным воротничком и перламутровыми пуговками, вспомнил её бледное, изнеможённое лицо и эти кажущиеся огромными светло-голубые глаза, наполненные глубоким горем и надеждой. Надеждой и безумием — да, это та сама женщина, которую Гарри однажды встретил в коридоре академии и которая истерично твердила, что Гарри её маленький сын.

Гарри похолодел от ужаса — это всё походило на кошмар. Он попытался отстранить от себя женщину, но та вцепилась в него мёртвой хваткой.

— Ах, Эмиль, сыночек, мамочка так скучала по своему маленькому мальчику, — восклицала женщина, целуя Гарри в лоб и щёки. — Но мы снова вместе, больше никто не посмеет нас разлучить… Ах, какое счастье!..

— Мэм… — слабо запротестовал Гарри, отворачиваясь, — какими неприятными и липкими казались ему поцелуи неизвестной женщины.

— Да, сынок мой, мама здесь, мама с тобой…

Гарри удалось высвободиться. Он отодвинулся на другой край кровати, а потом и вовсе слез с неё, вставая босыми ногами на ледяной пол. На нём была неизвестная пижама, почти подходящая ему по размеру. Женщина не была задета столь несыновьим поведением Гарри, она осталась немного в сторонке, с обожанием смотря на ребёнка.

— Не бойся, малыш. Ты совсем отвык от мамочки? Теперь мамочка всегда будет с тобой. Или… или ты сердился на меня за то, что я бросила тебя?! Ох, маленький мой, я уже достаточно наказана, не наказывай и ты меня своим отчуждением! — В глазах её заблестели слёзы, но прежде чем она снова разрыдалась, дверь в комнату отворилась, и в дверном проёме образовалась также знакомая Гарри фигура мужчины. Тот даже не взглянул на мальчика, взгляд его всецело был обращён на женщину.

— Хелен, — негромко позвал он. Та вздрогнула, словно в комнате что-то звонко разбилось, и с испугом оглянулась.

— О Мерлин, снова он! Моя душа не выдержит этого снова, Марк! Дайте мне моего мальчика, — громко воскликнула она и внезапно с размаху, будто ей внезапно отказали ноги, упала на пол и свернулась калачиком. Мужчина подлетел к жене и обнял её за судорожно вздрагивающие плечи. Гарри уставился на парочку со своего угла. В этот момент ему казалось, он в жизни не видел ничего более жуткого.

— Всё хорошо, Хелен, я не собираюсь его забирать. Но тебе нужно отдохнуть, ты всю ночь здесь просидела. Идём же, он никуда не денется.

— Никуда? — вскинула голову женщина. Она словно услышала только последнюю фразу.

— Конечно же, теперь это его дом, — громко сказал мужчина, бросив на Гарри многозначительный взгляд.

Кое-как, после долгих уговоров и заверений, женщину удалось вывести из комнаты. Гарри стоял, не двигаясь, не желая даже сходить с того места, где находился.

Прошла минута. Пять. Десять. Гарри всё ещё столбом стоял в углу комнаты, круглыми глазами смотря на дверь, пытаясь осмыслить, понять, что произошло с ним, пока он был в отключке. Таким образом он мог простоять целый день. Но тут в комнату вернулся мужчина. Лицо его было равнодушным, на Гарри он посмотрел холодно и безразлично.

— Теперь это твоя комната, — сообщил он сухо. — Прошу принять к сведению, что я и моя жена приняли великодушное решение взять тебя под свою опеку. Меня зовут Марко Вазари, но не вздумай называть меня дядей, отцом или, не дай Мерлин, папой — для тебя я месье Вазари. Мою жену зовут Хелен, и у неё небольшие проблемы со здоровьем… — он запнулся и, поморщившись, как от зубной боли, всё же пояснил: — У неё нервное расстройство с тех пор, как погиб наш сын. В связи с вашим внешним сходством, она принимает тебя за него. Не стоит переубеждать её в этом. Ты можешь ходить по коридорам и выходить во двор, но остальные комнаты для тебя закрыты. В этом особняке ты будешь жить до начала учёбы.

Кратко и по существу объяснил он. Отчитавшись, мужчина вышел. Ни тебе «Добро пожаловать», ни «Чувствуй себя как дома», ни малейшего дружелюбия не выказал мужчина, а даже наоборот — ясно дал понять, что присутствие Гарри в его доме так же желательно, как пыль на подоконнике. Но Гарри это не задевало и не печалило, он всё ещё был под впечатлением от абсолютной неожиданности таких кардинальных перемен в его жизни — он ещё толком не мог понять, были ли эти перемены к лучшему или же напротив. Кто бы мог подумать, что его, Гарри, могут усыновить? Было множество детей, которые мечтали о семье, но Гарри никогда не относил себя к таким детям. Он не только не мечтал, но ещё и не желал подобного. Даже подобной мысли никогда не проскальзывало.

«Мне это чудится, это пройдёт». Голова шла кругом. Гарри осторожно опустился на край кровати, отчаянно моргая. Внезапно в комнате со странным звуком, напоминающим негромкий свист хлыста, из воздуха появилось маленькое ушастое существо, которое, как Гарри уже знал, называли домовым эльфом, заставившее мальчика испуганно вздрогнуть.

— Добрый день, мсьё. Хозяин Марко Вазари велел ознакомить маленького приёмыша с домом, — пискнул домовик, смотря на Гарри огромными блестящими глазами.

Тот молча смотрел на существо, всё ещё надеясь, что происходящее развеется в тумане, как сон.

— Хозяин Марко Вазари велел ознакомить маленького приёмыша с домом, — повторил домовик, в страхе округляя и так круглые глаза. До чего запуганное существо. Хотя бы от жалости к нему Гарри захотелось что-нибудь спросить или сказать. Он прочистил горло.

— Привет. — Но домовик пришёл в ещё больший ужас от этого слова. — Воды… У вас не будет воды? — торопливо спросил Гарри, только сейчас осознав, насколько его замучила жажда, — в горле всё пересохло до состояния пустыни, что скоро могли завестись караваны.

Домовик просветлел лицом и с тем же звуком исчез, чтобы появиться через пару секунд со стаканом воды.

— Спасибо, — поблагодарил Гарри, принимая стакан из длинных тощих рук домовика. Глаза того заблестели, а губы задрожали, но он промолчал, лишь умилённо наблюдал за тем, как Гарри пьёт. Вода немного прояснила разум и освежила его.

— А какой сегодня день? — спросил Гарри, ставя стакан на прикроватную тумбочку и глядя на окно, где ярко светило солнце. Почти весь обзор закрывала крона дерева.

— Вторник, мсьё, восьмой день второго месяца лета, — тут же отозвался домовик, наблюдая за мальчиком. Значит, Гарри был без сознания сутки — когда он собирался сбежать из приюта, было утро понедельника.

— Долго, — вслух высказал Гарри свои мысли. — Но почему я так долго был без сознания?

Домовик съёжился ещё больше.

— Мсьё Гарри лечили. Заходил мсьё колдомедик и поил мсьё Гарри лекарствами. Мсьё Гарри выглядел не очень хорошо.

Гарри спохватился и осторожно ощупал себя — всё было цело, ничего не болело, голова цела, даже шишки не было. Удостоверившись в своей целостности, он более внимательно оглядел свою, надо полагать, комнату: стиль чем-то напоминал обстановку в комнатах академии — та же массивность в предметах интерьера и дороговизна. Напротив окна была неброская дверца, почти сливающаяся со стеной — надо полагать, ванная. На комнате был отпечаток её владельца, выражающийся в каких-то книгах, маленьких статуэтках, вазочках, глиняных кособоких горшочках и других непонятных предметах на стеллаже, плакатах и картинках на стенах, тетрадях, журналах и прочих мелочах. На столе аккуратной стопочкой разместились детские комиксы. По краю навстречу друг другу ходили два маленьких оловянных солдатика. Внутри циферблата аляповатых часов перелетала с деления на деление миниатюрная рисованная птичка. С плакатов на стенах улыбались и махали руками какие-то люди: одни при этом были на мётлах, другие — среди книг, растений или котлов. Некоторые лениво чесали затылки и зевали, некоторые вовсю пытались обратить на себя внимание нового обитателя комнаты, а некоторые и вовсе не двигались. Стены были выкрашены в ярко-синий цвет. По потолку медленно проплывали белые облака. Гротескный глиняный человечек сидел на краю полочки, свесив ноги, с тоненькой удочкой в руках.

Гарри вспомнилась комната для малышей в больнице. Несмотря на видимость движения, в комнате была полная тишина. Гарри оглядывал это убранство, а в мыслях не мог примириться с тем, что эта комната теперь его — она казалась чужой, холодной, несмотря на видимое стремление развеселить. Она словно была пропитана какой-то безысходностью, будто эти весёлые плакаты и фигурки уже долгие годы никого не радовали.

— А где находится… дом твоего хозяина? — спросил Гарри домовика.

— Где? — испуганно переспросил тот, словно не понял вопроса, но быстро сориентировался. — Родовой особняк семьи находится в восточной части Франции, мсьё. Здесь теперь живут хозяева Бадди, здесь будет жить мсьё Гарри. Мсьё Гарри — сирота, принятая под опеку благородных хозяев Бадди. Бадди не давали приказания исполнять все просьбы мсьё Гарри, мсьё Гарри вовсе не новый хозяин Бадди, но Бадди поручили стать проводником мсьё Гарри. — Это звучало так, будто Бадди приставили к нему в роли тюремщика. — Бадди всё покажет и всё расскажет мсьё Гарри. Хозяева живут в этом доме с тех пор, как ушёл из жизни маленький хозяин Эмиль. Вы напоминаете хозяйке его, мсьё.

— Я похож на Эмиля Вазари?

— Б-Бадди не знает, мсьё. Бадди не видел хозяина Эмиля, Бадди раньше жил у других хозяев, но… — домовик в страхе прижал уши к лысой голове, глаза его заслезились, и, понизив голос, он сказал: — Иногда… хозяйка Хелен злится на Бадди, расстраивается, когда Бадди ведёт себя так, словно хозяина Эмиля и вовсе нет… Бадди лишь глупый домовик. Бадди забывает, что хозяин Эмиль лишь ненадолго отсутствует. — Из глаз домовика покатились крупные, размером с горошины, слёзы. Он вытер их краем засаленной наволочки, служащей ему одеждой, и туда же высморкался. — И… Бадди вынужден врать своей хозяйке — Бадди говорит, что хозяин Эмиль во дворе… или в школе, или он уже спит, или занимается уроками. Бадди ни за что не поступил бы так с хозяйкой, но Бадди так велел хозяин Марко. Хозяин Марко лучше Бадди знает, что нужно хозяйке Хелен. Бадди никогда не знал хозяина Эмиля, но Бадди кажется, что в замке живёт привидение хозяина Эмиля — Бадди всё знает о характере и привычках хозяина Эмиля.

— Бадди, — прервал домовика Гарри. Постепенно он уже начал приходить в себя от удивления. — Ты знаешь, где мои вещи? Одежда, рюкзак, палочка?..

Ни слова не сказав, домовик кинулся к окну — Гарри было решил, что он хочет выброситься из него, но тот лишь отдёрнул толстые портьеры и выудил большой сундук Гарри. Он кивнул в благодарность и открыл крышку сундука. Все его вещи были на месте. Гарри достал привычные джинсы и футболку. Бадди тактично указал на дверь ванной.

После того как Гарри привёл себя в порядок и переоделся, Бадди в самом деле взялся водить его по особняку, который оказался очень большим и неуютным, но всё же довольно красивым. Во время экскурсии они никого не встретили, лишь на кухне суетились трое домовиков, которым Бадди приказным тоном велел поторапливаться, после чего он повёл «мсьё Гарри» на улицу. Особняк огораживал высокий кованный забор. «От любопытных магглов», — пояснил Бадди. На территории расположились конюшня с двумя лошадями, псарня с одним старым псом гончей породы, который даже не поднялся при появлении Гарри и домовика, а лишь со стороны понаблюдал за их действиями, сарайчик для инвентаря и нежилой домик для сторожа. Главной же достопримечательностью был небольшой виноградник за домом: широкая лоза оплетала колонны террасы и балкон на втором этаже. Виноград был ещё совсем зелёным и мелким. Домовик долго распинался об особенностях этого сорта, о том, какое вкусное вино из него делают и как хозяин Марко распоряжается им.

Вокруг дома распластался густой лесок, который начинался негостеприимными колючими кустарниками. От главного входа уходила широкая гравийная дорожка, ведущая в маггловскую деревню. Бадди строго сообщил, что «мсьё Гарри запрещается одному покидать территорию особняка», а когда заметил тоскливый взгляд мальчика, направленный на дорогу, с небывалой настойчивостью повёл его обратно в дом.

Тут, на свою беду, а если точнее — на беду Гарри, они столкнулись с Хелен Вазари, которая с неприкаянным видом бродила по коридору. Когда мадам Вазари увидела Гарри, она тут же кинулась к нему и, схватив за руку, повела на кухню.

Там мадам Вазари принялась кормить Гарри «его любимыми блюдами», которые, по всей видимости, были любимыми блюдами её сына. Гарри пожевал всего понемножку. Мадам очень много говорила, не давая Гарри вставить и слова: о своём сыне, о его жизни, о том, как они когда-то играли вместе, о том, как вырос «её мальчик», — из всего этого Гарри вынес, что Эмиль Вазари был совсем ребёнком, когда погиб. Как? При каких обстоятельствах? Почему? Этого Гарри пока не знал.

Несколько раз он пытался сказать мадам, что он не является её сыном, вопреки наставлениям Марко Вазари, но мадам не слышала — не просто делала вид, а будто действительно не слышала его слов.

— Мадам, я не ваш сын, — повторил он в очередной раз, когда у мадам закончился воздух в лёгких и она ненадолго замолчала. Она подняла на Гарри удивлённый взгляд.

— Что ты такое говоришь, мой зайчонок?

Сейчас Гарри даже не вздрогнул на такое обращение: в самом деле, кем только он не побывал в последнее время: и медвежонком, и бельчонком, и крольчонком и прочей живностью.

— Мэм, мои родители магглы, и они давно погибли, — пояснил Гарри, обрадованный тем, что его наконец услышали.

— Что? — воскликнула мадам. — Кто сказал тебе такую глупость, мальчик мой? Мерлин, кто внушил тебе эту ерунду?! Эти паршивые магглы из приюта? Сынок, неужели ты ещё веришь им после того, что там с тобой сделали?

— Нет, мэм, они мне ничего не говорили. Я сам помню.

Хелен Вазари снова прослезилась.

— Эмиль, сыночек, неужели они и с твоей памятью поработали, — она кинулась обнимать Гарри и успокаивающе гладить по голове: — Но ничего, ты вспомнишь мамочку, ты вспомнишь свою мамочку. И выкинь из головы эти глупости — никакие твои родители не магглы и — нет-нет — мы не погибли. Ты же видишь — мы живы и здоровы. Это пройдёт, пройдёт, ты поправишься и вспомнишь всё… Вспомнишь, как счастливы мы были все вместе…

Гарри тяжело вздохнул: переубеждать помешавшуюся от горя мать было бесполезным занятием. Она никого не слышала и никому не верила. Гарри деликатно отстранил от себя хныкающее создание, когда-то, возможно, бывшее красивой и разумной женщиной.

После посещения кухни мадам принялась водить Гарри по дому и заново ознакомлять его с новым жилищем, продолжая рассказывать об Эмиле и ничего не спрашивая о мальчике, который в действительности шёл рядом с ней. Гарри уже начинал понимать домовика — за несколько часов он узнал об одном человеке столько, сколько за всю жизнь не узнал о других.

В конце концов Хелен привела Гарри в его комнату, где подробно рассказала о каждой вещи, находящейся там. Эта комната закрепилась за Эмилем Вазари во время посещений семьи особняка; всё, начиная с кровати и заканчивая рисунками на стенах, принадлежало ему.

Когда Гарри выразил желание принять душ, чтобы наконец остаться одному, мадам с воодушевлением принялась готовить ему ванную. С нарастающим ужасом он слушал её рассказы о том, как она купала «его» в детстве, какие морские бои они устраивали. Подготовив всё, она выжидающе уставилась на Гарри.

— Ну же, раздевайся. — Гарри не двинулся с места. — Или тебе помочь? — мадам искренне не понимала его ужаса.

— Я бы хотел… остаться один, — пришибленно сказал он, с испугом ожидая её дальнейшей реакции.

Мадам нахмурилась, осмысливая его просьбу.

— Но ведь нам было так весело раньше… — непонимающе пробормотала она.

— Мне уже не пять, — поспешно напомнил Гарри, обрадованный её сомнением, — значит, не всё так плохо, её можно было переубедить.

— Ну да, ты прав, — уныло кивнула мадам. — Наверное, мне лучше оставить тебя одного? — она с надеждой взглянула на него, будто он передумает. Гарри поспешно кивнул.

— Спасибо за понимание!

— Ты справишься? Точно? — настаивала она.

Гарри опять закивал.

— Да, я привык…

Мадам выглядела раздавленной и растерянной. Сгорбившись, она медленно вышла из ванной.

— Но если вдруг что — сразу зови меня, — напоследок велела она. — Я буду здесь — прямо здесь, и не сдвинусь с места.

— Не стоит беспокоиться.

Гарри поспешно захлопнул дверь и защёлкнул замок. Господи, наконец-то он один!

Это был сумасшедший день, и Гарри так вымотался, что не мог ни о чём думать, и просто с наслаждением плюхнулся в ванную.

Когда он вышел, к его величайшему облегчению, в комнате уже никого не было. Беззвучно выясняли отношения солдатики на столе, не поделившие пространства. Гарри скромно присел на край высокой кровати, вновь оглядывая странную комнату. Он поёжился.

«Эти странные люди, этот странный дом… И что теперь делать?»

Эти люди появились совершенно внезапно и сразу же всецело завладели всей его жизнью, не давая времени осмыслить эти обстоятельства, не говоря уже о выборе.

Дело было не в том, что он переехал в другой дом, где у него теперь была своя комната, где он мог принимать ванную, спать на мягкой кровати, укрываться лёгким одеялом, пахнущим свежестью, носить новенькую одежду. Изменились не только декорации. Изменилась его жизнь. У него теперь были опекуны. Семья. Допустимо ли было называть их приёмными родителями? Гарри не разбирался в юриспруденции, но для него это сути не меняло — у него теперь была семья, которая взяла на себя ответственность заботиться о нём, следить за его здоровьем, образованием, а также контролировать каждый его шаг, каждое решение — от них ничего нельзя было скрыть, он теперь не мог и шагу ступить без их одобрения. Он явно не привык к такому, и это определённо ему не нравилось.

«Что теперь со мной будет?»

* * *

Ещё пару дней Гарри просыпался в своих новых апартаментах в растерянности, не сразу понимая, где находится. И как только понимал, на него накатывала ещё большая паника. Ему никак не удавалось привыкнуть к сложившемуся положению вещей.

Эти два дня были доверху забиты мадам Вазари. Она целиком завладела временем Гарри, следуя за ним по пятам, как тень отца Гамлета. Она обнародовала Гарри некую художественную мастерскую, в которой, бывало, часами просиживал её сын, создавая глиняные фигурки, чашки и вазы. Кое-что из его творений мадам имела при себе: глиняные образцы явно указывали на юность и неопытность создателя. Мадам показывала, как нужно пользоваться гончарным кругом, как ухаживать за инструментами.

Она также любила музыку и много времени проводила в гостиной за роялем, играя для Гарри множество симфоний и порой подпевая. Гарри тяжко вздохнул, вновь столкнувшись со своим старым врагом, с которым познакомился ещё в Англии. В английском приюте уделяли особое внимание музыке: у них имелся свой оркестр и хор. Гарри в какой-то момент решили заставить принять участие в жизни приюта. В хор его не взяли за угрюмость, даже прослушивать не стали, к трубе он не смог привыкнуть, скрипка жутко раздражала слух, и вообще струнные ему не давались. Духовые все были заняты. Оставался лишь рояль. Гарри довольно неплохо и быстро освоил азы, но играть с оркестром получалось плохо, да к тому же руководитель оркестра говорил, что он играет без души. И вот снова рояль вернулся в его жизнь. Мадам всё время повторяла, что её маленький Эмиль замечательно играл и что она «всенепременно должна снова услышать эти восхитительные звуки». Гарри вымученно улыбался и отказывался, заверяя, что ничего не умеет. Мадам принимала это за скромность и пока что не настаивала.

Месье Вазари Гарри видел лишь несколько раз за эти два дня, и то недолго — он забирал жену есть и спать, если домовикам этого не удавалось. Гарри он словно не замечал: не говорил с ним, не смотрел на него. Где он был, чем занимался в остальное время, было неизвестно. Но стойкое игнорирование месье с лихвой окупалось чрезмерным обожанием мадам.

Гарри начал всё больше понимать, во что его только что впутали: он вдруг стал участником глубокой семейной драмы, которая длилась уже долгие годы. Участники её жили в постоянном напряжении и обмане. Оба Вазари были чистокровными волшебниками. Молодая женщина тронулась умом после смерти своего единственного ребёнка и постоянно твердила, что он не умер, и отчего-то винила своего мужа в его исчезновении. Марко Вазари пока вырисовывался в самом лучшем свете — он потерял наследника, казалось бы, не меньший удар, на его попечении теперь была, можно сказать, незнакомая женщина — вряд ли он женился на сумасшедшей, — которая его ненавидела. Он вынужден был мириться с её истериками, с её срывами, любой бы на его месте уже нашёл бы себе другую, но отчего-то месье Вазари выбрал иную линию поведения — запер себя и свою жену в глухом особняке недалеко от маггловской деревни, где никто не знал его семьи и его происхождения. Даже начинало проступать уважение к странному мужчине. Однако Гарри не спешил с выводами.

Месье Вазари состоял в попечительском совете Шармбатона. Порой он появлялся в замке, формальностей ради, изредка брал с собой и жену (вероятно, она сама настаивала) — так было и в тот раз, когда Гарри впервые их встретил. Когда мадам Вазари увидела Гарри, у неё в голове произошёл какой-то сдвиг, она там же решила, что он был её «пропавшим» сыном. Сколько месье Вазари позже не объяснял ей, что маленький мальчик из Шармбатона не может быть их сыном, она всё равно стояла на своём, не желая ничего слышать. Чем настойчивее он доказывал, тем больше она убеждалась в обратном — его незавидное положение делало его врагом номер один для мадам.

Месяцы после посещения Шармбатона превратились для месье Вазари в пытку, долгую и мучительную. Хелен требовала назад своего сына и грозилась, что сама пойдёт за ним, если его не вернут домой — пешком пойдёт. Она бушевала до изнеможения, устраивала длительные голодовки, колдомедик из больницы Сент-Женёв почти поселился в их доме. Ещё немного — и мозг Хелен мог не выдержать.

Тогда месье Вазари сдался и начал наводить справки об этом таком особенном мальчике. Изначально о Гарри ничего не было известно, даже его имени, только внешность. С этим он обратился к директору Максим. Та быстро определила по описанию Гарри Престона. На их удачу, он оказался сиротой. Дальше Вазари использовал свои связи, знакомства, чтобы заполучить себе магглорождённого волшебника, живущего в приюте. В магическом мире опекунство весьма упрощено, но когда ребёнок из маггловского мира, приходится улаживать всё по-маггловски, а это гораздо дольше и хлопотнее. Но теперь у Гарри был официальным в любом мире опекун. Счастливчик!

Но Гарри никак не мог порадоваться хоть отчасти, хоть чуточку. Один только вид, голос мадам вдалеке вселяли в него ужас.

Гарри не знал, что было бы, если бы его усыновила нормальная семья, которая здраво понимала, что взяла на себя обязанность заботиться и даже любить чужого, уже довольно взрослого ребёнка — возможно, он бы почувствовал благодарность, попробовал порадоваться и… подружиться с ними. Он мог бы сделать усилие. Возможно. Но его новые опекуны были очень далеки от того, что называется «нормальным». Они не знали Гарри и не пытались его понять. Они не собирались помогать ему и интересоваться его потребностями. С таким же успехом он мог быть мешком картошки — таким он бы нравился им даже больше. Поэтому он был избавлен от такого рода чувства долга и с чистой совестью мог отказаться принимать так называемое «благодеяние» по отношению к себе.

Чувствовал он себя паршиво и потому, что… Одно дело, когда долгие годы он был для всех никем, пустым местом, и никого не заботило его благополучие, но это уже давно стало его жизнью — он привык, он это понимал. Но совсем другое дело, когда совершенно чужой человек вдруг начинает смотреть на него с обожанием, вселенской любовью, нежностью, будто он — средоточие всего его мира. Никогда на него так не смотрели. Но осознание того, что эта любовь предназначалась вовсе не ему, что эти полные обожания глаза смотрели на него, но видели совершенно другого человека, отравляли всё кругом, как труп отравляет воду в пруду. Он чувствовал себя шарлатаном, дешёвым фокусом обманувшим младенца. Это всё было крайне противно Гарри. Женщина жила в иллюзиях; Гарри было жалко её, но он не был обязан терпеть на себе чужую любовь. Марко Вазари поступил подло, приведя Гарри в свой дом, — он втянул чужого непричастного ребёнка в душевные проблемы своей жены. Он буквально перекинул весь груз ответственности с себя на Гарри, который был виноват лишь в том, что внешне походил на неизвестного ему мальчика. Но для Гарри это переходило всякие границы. Это было неприемлемым. Он не хотел нырять в котёл с ядом, сваренным Марко Вазари.

Поэтому к концу недели Гарри уже места себе не находил. Оставшись наконец один вечером, он нервно мерил шагами комнату. Только свет ночника освещал его передвижения. Он был в старой одежде, которую выделил ему приют. В шкафу размещался целый гардероб, но Гарри даже не притронулся к тем вещам — они были не для него. Всё в этом доме было не для него. Он чувствовал себя явно лишним. Весь дом, его стены и потолки, каждая вещица, даже самая незначительная, сами обитатели — всё словно кричало: «Что ты здесь делаешь и кто ты такой?»

Его не покидало такое ощущение, какое, должно быть, бывает у людей во время путешествия, когда они проездом бывают в небольшом городке и ночуют в чужом доме, где не хочется даже к чему-либо прикасаться, потому что всё там чужое и мимолётное. Но что он мог сделать, как он мог уйти? Разве его отпустят так просто?

Пока в его голове спорили между собой множество голосов, вокруг царила мёртвая тишина. Внезапно раздалось какое-то кряхтение со стороны кровати. Гарри поднял голову и пригляделся. Но ничего не увидел. Вдруг раздался шёпот:

— Не смотри, в камень обратишься. — Голос говорившего имел такие нотки, какими обладали все жители обитатели ОВВ, привидения и другие говорящие, но не живые существа.

— Не слушай. Он не настоящий василиск, — прошептал другой голос, но с теми же нотками.

— Ну тебя!..

Гарри подскочил и уставился в сторону кровати. И по-прежнему ничего не увидел.

— Не смотри, в камень обратишься, — повторил голос.

— Левее бери, — посоветовал другой.

Тут Гарри определил, откуда шли звуки: первый — из головы скульптурного василиска на одном конце спинки кровати, второй — из маленькой горгульи на другом конце спинки. Очередные шизики на его голову.

— Белое не чёрное, чёрное не белое, а красное не чёрное и не белое, — лопотала голова василиска.

— Серое почти чёрное и почти белое, но ни капли не красное, — говорила горгулья.

— Жёлтое и синее не зелёное, но желтое с синим — зелёное…

— Умолкните, — резко прервал Гарри.

— Закаменю, — проскрежетал василиск и замолчал.

— Что я? Я ничего?.. — как сломанный приёмник протянула горгулья и заглохла.

Гарри встряхнул головой: «Час от часу не легче. В этом доме одни сумасшедшие. И я вместе с ними скоро с ума сойду». Он решительно кинулся к сундуку, запихал всё необходимое в рюкзак и направился к двери. Сперва он прислушался — из коридора не раздавалось ни звука. Тогда он вздохнул, собираясь с силами, и открыл дверь.

Новый побег. Но если раньше он убегал «к» — к чему-то, то теперь скорее бежал «от».

В гостиной, через которую он проходил, догорали угольки в камине. Луна светила в окно.

— Решил прогуляться перед сном, bambino (с ит. «малыш», «ребёнок»)? — раздался бархатный голос его опекуна. Гарри замер посреди комнаты. Сначала он не заметил, но, присмотревшись, обнаружил, что кресло перед камином занято. Немного погодя кресло повернулось, словно снабжённое автоматикой, и явило Гарри месье Вазари. Свет от камина освещал выточенный профиль аристократа. Он взмахнул палочкой, создавая шар света, и с невозмутимым спокойствием уставился на Гарри. Не строго, не холодно, не насмешливо, а даже как-то устало.

— Гуляешь? — повторил он.

Гарри растерялся и просто молчал. Вазари усмехнулся и взял в руки бокал с вином. Казалось, это был уже не первый его бокал.

— Я ждал этого. Всё гадал, когда же ты решишься уйти. Я наслышан о твоих… наклонностях, — он указал рукой на соседнее кресло, предлагая присесть.

— Спасибо, — сухо бросил Гарри, но не сел. Нет-нет, он ни за что не сядет рядом с этим человеком, к чёрту вежливость и приличия. Вазари неодобрительно покачал головой.

— Ты бунтарь, я так понимаю.

Он не ждал ответа и собирался продолжить, но Гарри ответил.

— Вы знаете, мне здесь не место.

— А в приюте тебе место? — раздражённо бросил Вазари, ставя бокал обратно на столик.

— Нет. И во Франции мне не место. Я буду учиться в Хогвартсе, — вдруг откровенно выпалил Гарри. Вазари насмешливо фыркнул.

— О-ля-ля, гляньте, какие у него наполеоновские планы! Но кому ты там нужен? В Хогвартс тебя не возьмут даже за все деньги мира, никто не собирается нарушать древние обычаи ради… какого-то самонадеянного мальчишки, — он вновь презрительно усмехнулся.

Это больно задело Гарри. Возможно, потому что точь-в-точь повторяло его собственные тайные мысли.

— К тому же я только уладил твои проблемы в Шармбатоне. Благодаря мне ты сможешь вернуться к обучению. Только благодаря мне, — многозначительно подчеркнул он.

— Правда? — помимо своей воли Гарри испытал облегчение. Не всё было потеряно — он мог ещё вернуться в школу.

Вазари посмотрел на него с превосходством и, помолчав, строго велел:

— Однако, присядь, — по его тону было явно, что этот человек привык к беспрекословному подчинению.

Но Гарри упрямился и молча отступил. Было в этом человеке нечто тёмное, отчего все его благодеяния казались сыром в мышеловке. Некоторое время мужчина сверлил мальчика тяжёлым взглядом. Гарри уставился в пол, вспомнив внезапно о легилименции, — кто знает, на что тот был способен.

— Ладно, как пожелаешь, — милостиво разрешил Вазари, внезапно сменив тактику. — И что же тебе здесь не нравится? Разве не все дети мечтают жить в семье?

— В семье? — с неверием переспросил Гарри. — Месье, ваша жена называет меня чужим мне именем и принимает за своего сына, который погиб. У неё серьёзные проблемы, месье, не я ей нужен, а хороший доктор…

— Я знаю, что ей нужно, — резко прервал Вазари. Не успел Гарри моргнуть, как он одним движением поднялся с кресла и уже возвышался над Гарри. Тот шарахнулся в сторону. Вазари отрывисто продолжил: — Ей нужен сын. А тебе, гадкий мальчишка, нужна мать! Почему бы не соединить вместе двух нуждающихся людей? — вдруг почти миролюбиво закончил он.

Что бы не говорил сейчас его страх и разум, Гарри продолжал гнуть свою линию:

— Такое бывает — родители переживают своих детей. Она не старая, могла бы завести нового ребёнка…

— Молчать! — сквозь зубы прошипел Вазари. Гарри зажмурился. «Где я потерял свои тормоза?» — в ужасе от самого себя подумал он. — Не воображай, будто всё о нас знаешь, — злобно выплюнул Вазари и принялся ходить по комнате — вначале суматошно и в сильнейшем волнении, но быстро успокаиваясь.

— Месье, — первым прервал тишину Гарри, следя за передвижениями мужчины. Голос его выдавал напряжение. — Я ведь всё равно уйду.

Вазари обернулся и окинул Гарри презрительным взглядом.

— Иди, — спокойно сказал он. — Ворота сегодня не закрыты. Внизу по дороге будет деревня. Тебя там радушно примут, пожалеют, и какой-нибудь трактирщик обязательно предложит довести до автобусной остановки в городе, откуда ты сможешь сесть на автобус до Парижа. — И, словно выполнил свой долг, он повернулся к Гарри спиной и уставился в камин.

Гарри опешил. Ему предлагают уйти? Так вот просто уйти? «Это странно. Крайне странно». Гарри сделал осторожный шаг по направлению двери, не спуская подозрительного взгляда с широкоплечей спины Вазари. В любую секунду он ожидал подвоха, и — кто бы сомневался — он не заставил себя ждать. Уже когда Гарри был у порога, его настиг равнодушный и, на взгляд Гарри, странный вопрос:

— Ты не читаешь маггловских газет, bambino? — И, не дожидаясь ответа, он продолжил: — Я, признаться, порой опускаюсь до подобного. Вот, на днях я наткнулся на любопытнейшую статью… Думаю, тебе будет интересно её прочесть.

Он взмахнул палочкой, и свернутая газета с каминной полки перепрыгнула на рояль. Месье даже не повернулся, будто его не интересовала реакция мальчика.

Гарри не двинулся с места, опасливо наблюдая за мужчиной и не предпринимая никаких действий. Некоторое время он боролся с любопытством: он подозревал, что найдёт в газете нечто нехорошее, иначе месье Вазари не действовал бы с такой уверенностью, и наилучшим вариантом было бы сразу уйти, пока отпускают, но Гарри просто не мог оставить газету без внимания — а если там что-то важное? Гарри бочком передвинулся к музыкальному инструменту, наступая на пол, словно на горячие угли.

Вытянув шею, он прочёл передовицу, всё ещё опасаясь касаться самой газеты: «Нашествие саранчи на юго-востоке», — гласил крупный заголовок. Гарри нахмурился и кинул взгляд на спину мужчины.

— Третья страница, внизу, — услужливо подсказал тот, не оборачиваясь.

Гарри нервно сглотнул и, взяв газету в руки, всё же открыл названную страницу. Взгляд сам по себе нашёл невзрачный заголовок с маленькой заметкой в уголке:

«Несчастный случай произошёл вчера в приюте по улице Ля-Крезо, омрачив ежегодный День открытых дверей. Драка воспитанников привела к тому, что пятнадцатилетний Анжу Парис выпал в окно второго этажа. Подростка быстро доставили в больницу. Но, к несчастью, полученные травмы были несовместимы с жизнью, и спустя три часа Анжу Парис скончался. Врачами больницы было сделано всё, что в их силах. Мать мальчика, которая, по словам директрисы приюта, мадам Дюббари, живёт в пригороде Парижа, была убита горем…»

Гарри упал на пуфик у рояля. Газета выпала из его рук и с шелестом опустилась на пол.

Это было похоже на кораблекрушение. Когда путешественник намечает себе какую-то цель, он не желает отступать, что бы не встало на его пути. Он верит, что никакие препятствия, бури, какими бы непроходимыми они не казались, не способны его остановить. И только на горизонте завиднеется земля, столь долго искомая, только закружатся в небе чайки, а конец путешествия ещё никогда не казался столь близким, как невидимая подводная скала пробивает дно корабля. И вот уже судно стремительно идёт ко дну. Обнадёженный капитан чудом спасается на маленький островок, где ему не остаётся ничего, кроме как по крупицам восстанавливать свой корабль подручными средствами и издалека смотреть на пока недосягаемую землю обетованную.

Всей душой Гарри стремился к брату, готов был преодолевать любые препятствия на своём пути и никак не думал, что удар может последовать с такой неожиданной стороны. Он не боялся за свою душу, не подозревая, что её можно расколоть. Расколоть убийством человека.

Вазари был весьма удовлетворён реакцией Гарри. Может статься, он заранее распланировал каждое слово, каждое действие этого вечера. Поэтому, дав Гарри момент, чтобы полностью осмыслить чудовищность своего деяния, он решил окончательно его добить победной речью, роняя слова, словно вколачивая гвозди в его гроб.

— Убийца в свои двенадцать… Какой грех на душе. Как тебе теперь с этим жить? Даже не знаю… А теперь запомни раз и навсегда, Гарри: с этих пор я твой хозяин и покровитель. Только я имею над тобой власть, и только меня ты обязан слушаться, где бы ты ни был. Теперь ты целиком и полностью принадлежишь магическому миру — ты принадлежишь мне. И больше ни слова о твоих магглокровых родителях — забудь о них. Теперь мы твоя семья — а семью, Гарри, не выбирают, ты же знаешь. А со временем ты осознаешь, что не всё так плохо, как тебе кажется.

Он свысока посмотрел на побеждённого противника. Чрезвычайно довольный собой, он снова отошёл к камину и отвернулся.

— Возвращайся в свою комнату. А завтра ты должен с благодарностью принимать материнскую любовь, которую дарит тебе твоя мать, и воспринимать как должное её поведение, каким бы странным оно тебе не показалось.

Словно в трансе, Гарри покорно поднялся и вышел из комнаты.