Можно умереть, пытаясь (джен)

Увертюра

Первое, что я вижу, когда появляюсь на свет, — это горящий алый круг в темноте. Мои мысли ещё не текут свободно, но я успеваю ощутить страх. Он проходит не сразу, лишь когда моё зрение дополняется чем-то инородным и незнакомым, что помогает высветить фигуру передо мной гладко-гулким оттенком. Я ещё не понимаю, что происходит, но предпочитаю опустить пластинки век, чтобы не видеть пугающего красного огня. Так очертания становятся более чёткими.

Я не могу вспомнить, кто я, потому что чиста. Моё программное обеспечение и мои инстинкты не могут подсказать, что я должна делать и что должна думать. Сознание цепляется за эту фигуру, которую я вижу рядом с собой в поразительных фантасмагорических очертаниях из острых углов и гладкой стали: я ощущаю, что всё моё существо целиком и полностью связано с этим образом.

Громоподобный голос Шоквейва приветствует и оглушает меня, стирая восприятие мира, размазывая его в мрачную серость.

— Проект «Соловей» активирован. Отныне ты функционируешь во имя цели Десептиконов.

Я открываю окуляры, чтобы вернуть ощущение чужого присутствия. Мои прежние архивы повреждены и теперь кажутся пустыми и лишёнными ценности. Не могу выловить из них даже своё имя. Я легко принимаю его слова и хочу ответить, но голос не повинуется. Запущенная проверка систем высвечивает в поле моего зрения отчёт о блокировке вокодера, помеченный сигнатурой Создателя. Почему он запрещает мне говорить?

— Твой голос станет нашим оружием. Не смей использовать его в моём присутствии.

Я киваю, показывая, что поняла данные мне инструкции, не прекращая смотреть на Шоквейва. Что-то горячее и жгучее заполняет мой разум, течёт по магистралям горла, заставляя его сжаться. Мой хозяин, мой Создатель дарит мне смысл. С каждой секундой я ощущаю всё более и более сильную привязанность к нему.

Я существую во имя Твое.

Анданте

Ошеломление и ужас заливают меня, заставляя конечности цепенеть. Раскаты взрывов сотрясают землю и отдаются в моём корпусе вибрацией, они горбят меня и оглушают, и лишь внутренние запреты мешают мне броситься в бегство. Запах горелого энергона, расплавленного металла и раскалённой плазмы забивает обонятельные датчики, дополняя картину воплощённого разрушения.

Я вижу перед собой раненую соратницу, её тёмно-фиолетовый корпус покрыт глубокими царапинами, а брюшной отдел разорван и изувечен. Я преодолеваю свой страх, стараясь отгородиться от него, как от ненужного мусора, потому что нужна ей.

«Очнись, пожалуйста, не умирай», — я пишу эти слова в чат офицера Эйрахнид, даже если её контакт сейчас оффлайн и она не может откликнуться.

Её повреждения ужасают, и всё же я пытаюсь спасти её. Я латаю повреждения деталями её же корпуса, ведь поблизости больше нет ничего подходящего.

«Очнись, пожалуйста, не умирай».

Она не отвечает, не может ответить. Лишённая командования и поддержки, я растеряна и вынуждена решать за нас обеих. Я не имею права принимать решения, но хочу сохранить чужую жизнь. Мои протоколы ничего не сообщают о приоритете действий, и мне приходится поставить функционирование Эйрахнид на первое место, чтобы осмелиться действовать.

Я зажимаю её в манипуляторах и позволяю своему телу преобразиться в иную, предназначенную для полёта форму. Корпус полумёртвого офицера невероятно тяжёл, и мне приходится держаться изо всех сил, чтобы не рухнуть вниз. Полёт не доставляет удовольствия. Один только подъём стоил мне усилий, которых я никогда прежде не прикладывала. Я думаю о важности и ценности жизни, которую удерживаю под фюзеляжем своей альтформы, и эта вера помогает мне держаться.

Подо мной до самого горизонта простирается великое сражение — последний марш-бросок десептиконов на Иакон, столицу наших врагов. Мимо изредка проносятся истребители, отмеченные фиолетовым знаком, и это внушает мне уверенность. Не хочу рассматривать побоище: оно пробуждает видения прошлого, которое, как мне казалось, было стёрто моим перерождением. Я не знаю, ради чего ведётся эта война. Я не желаю размышлять о её причинах или о её смысле: это причиняет боль.

Я слышу, я осязаю ранящий мои чувствительные аудиосистемы гул. Где-то там, неподалёку, где на моей внутренней карте отмечены координаты нашего Повелителя, руины Иакона грозно поднимаются, образуя колосса. Огромный трансформер, что может полностью изменить исход сражения, возвышается и растёт над поверхностью планеты пугающей, несокрушимой громадой.

Ужас, страх, отчаяние! Я хочу кричать от понимания своей ничтожности, но могу лишь поддаться желанию оказаться как можно дальше от невиданной угрозы, которая, я верю, сейчас мечтает о моей смерти. Спешу, выжимая из своего двигателя самую высокую для него скорость, туда, где ощущаю присутствие своего Создателя. Туда, где безопасно.

Я потеряна в своём невежестве. Мне страшно.

Речитатив

Когда я оказываюсь близко к своему господину, безграничное облегчение затапливает процессор и мне хочется танцевать от счастья. Я трачу время, чтобы передать Эйрахнид медикам, вместо того, чтобы сразу приблизиться, — и злюсь на себя за это промедление.

Со своего места под левым манипулятором Создателя я гляжу на суматоху, царящую в командном центре — и отключаю эхолот, чтобы сбавить нагрузку на слабый процессорный блок, чтобы не вслушиваться в чужие крики и приказы. Даже я могу связать подобный хаос с появлением огромного титана, который превосходит мощью любого из моих соратников. Саундвейв, наш связист, обеспечивает синхронизированную работу всех буев связи, и сейчас он почти перегружен, несмотря на безупречность своих систем. Тот, кто послужил образцом для моего перерождения. Далёкий идеал, совершенства которого я никогда не смогу достичь. Мой Создатель, лучший среди тактиков планеты, полностью погружён в работу, и я впервые вижу его настолько сосредоточенным.

Облегчение истлевает, оставляя чувство подавленности и тревоги. Осознание своей бессмысленности и беспомощности расстраивает и гнетёт меня.

Возвращение через воронку портала Лорда Мегатрона, повреждённого и израненного, но не сломленного, с полумертвым авиакомандером Старскримом на манипуляторах, только усиливает чудовищное ощущение безнадёжности и лишает меня покоя, даже несмотря на близость моего Творца.

Наши войска раздроблены. Наши гештальты потеряны. Наши воздушные войска почти истреблены. Всё напрасно.

Голос Лорда я слышу, будто тот доносится из-под толщи воды.

— …используй своего питомца, Шоквейв. Её звуковая атака сможет задержать продвижение автоботов.

И мир раскалывается на куски. Я перестаю существовать. Клик — и подавленные мыслительные процессы запускаются вновь.

«Исключено, — телепатическая воля Саундвейва затрагивает нас всех, полная протеста. — Звуковая волна уничтожит остатки наших войск, даже если у неё получится добраться до эпицентра живой».

— Мы и так потеряли слишком многих, — слова Мегатрона примораживают меня к месту. — Дополнительные потери сопоставимы с возможным преимуществом.

Нет. Пожалуйста. Умоляю.

— Ваши слова логичны, Лорд Мегатрон, — каждый звук лишённого эмоций голоса Создателя становится роковым для меня. — Параметры проекта "Соловей" позволяют использовать её в сложившейся ситуации…

Пожалуйста. Не надо. Пожалуйста.

— …если обеспечить ей десантирование на месте событий, — спокойно, словно не замечая моей безмолвной паники, заканчивает Шоквейв. — Я предлагаю использовать оставшееся крыло Старскрима.

Я вжимаюсь спиной в манипулятор-пушку Создателя, ища у него защиты, даже если никогда прежде не позволяла себе подобного. Что тут можно сказать? Что я вообще могу сказать? Я нема. Создатель забрал мой голос, забрал мои слова. Я не испытываю гнева за его распоряжение — отправить меня на верную смерть, словно никчёмный кусок шлака, — но испуг сжимает горло когтистой лапой, лишает разума и заставляет отрицать его волю. Чат не отражает всего моего волнения, но я предпринимаю последнюю попытку спастись:

«Пожалуйста, я не могу! Я правда не могу, я не способна!»

Мегатрон скалится в гневе. Я слышу лязг выдвижного лезвия и тут же поспешно сворачиваю все чаты.

— Что ты сказала? — тихое бешенство вкрадчивых интонаций Повелителя почти доводит меня до стравливания топлива. — Ты отказываешься исполнять мой приказ?

Базовые программы самосохранения подсказывают, что я буду убита на месте в случае любого намёка на протест. Пытаюсь кивнуть, пытаюсь потрясти шлемом, лишь бы показать: я согласна, согласна выполнить всё, что скажут, лишь бы он не трогал меня!

Темнеет: пушка Шоквейва, заменяющая ему левый манипулятор, закрывает мой дрожащий корпус от замутнённых яростью окуляров Мегатрона. Он защищает меня, потому что я необходима.

— Дезактивация проекта в данный момент нерациональна, Лорд. Звуковая волна нанесёт значительный урон рядам противника. Она не подведёт.

Теперь окончательное решение принято, и я знаю, что не смогу даже втайне пожелать пойти против чужой воли. Я читаю распоряжения своего Создателя, пока он снимает с моих систем блокировку.

Мой голос никогда прежде не применялся на войне. Создатель использовал выражение «не слишком удачный эксперимент». Он говорил о «непоправимых повреждениях процессора». Я лишь смутно осознавала смысл этих слов. Так он обозначал мою несостоятельность и ненужность, так он говорил, что я не гожусь быть его оружием. Сам отрицал смысл, который однажды мне дал.

Но теперь я должна исполнить волю своего Создателя и принести пользу.

Я осознаю себя.

Реприза, секвенция

Моим ведущим назначают Тандеркрекера — одного из сотриадников Старскрима, который отличается от своего командира только цветом внешней обшивки: он такой же тощий, высокий, на каблуках-турбинах, но вместо скучных серых оттенков этот мех окрашен в светло-синий. Мне кажется странным, что столь опытного летуна отправляют вместе со мной на миссию, которая наверняка станет для нас смертельной, но я не смею выразить своё удивление.

Едва успеваю подойти ближе, как Тандеркрекер замечает меня и спрашивает без всяких приветствий:

— Ты «Соловей»?

Мне требуется меньше клика, чтобы выцепить его сигнатуры ради короткого согласия: «Это я».

— Не будем терять времени, поднимаемся! — летун круто разворачивается на турбинах и отдаёт приказ эрадиконам-авиаторам.

«Не включай голосовой модуль, пока я тебе не велю», — это сикер пишет мне в чат, чем вызывает неудержимое любопытство. Он знает?

«Если Вы знаете, как работает моя акустика, почему согласились лететь со мной?»

Никто не отвечает мне письменно, кроме Создателя и Саундвейва, предпочитая голосовой комлинк даже на расстоянии. Так почему?

«Потому что я лучше всех знаю, как действует атака звуком».

Ответ Тандеркрекера вводит меня в замешательство, но я не могу тратить время на размышления. Полёт не даётся мне так же легко, как крылу моего ведущего, и мне приходится тратить большую часть своей процессорной мощности, чтобы не стать для них помехой. Возможность подняться ввысь прекрасна, но пришла ко мне слишком недавно, чтобы я успела с ней сродниться.

И вновь Тандеркрекер удивляет меня, добавляя в чат ещё одно сообщение:

«Тебя зовут Саундстрим, не так ли?»

Этот вопрос смущает и оставляет меня в растерянности. Незнакомое имя, пустое и бессмысленное, не будит во мне никакого отклика. Я не понимаю, к чему мой ведущий спрашивает о чём-то столь незначительном и неважном…

Нет. Ведь мы скоро умрём. Возможно, ему просто страшно. Но даже если так, у меня нет ответа.

«Я не знаю. Я почти не помню того, что было до Создателя. Я забыла, что у меня вообще было имя».

«Сожалею, что так получилось. Повреждения процессора и идентификатора личности — побочный эффект, а не запланированная часть проекта».

Откуда он… Стоп. До меня доходит, не сразу, но я мгновенно осознаю всю свою глупость.

«Тандеркрекер? Громовержец! — теперь я вспоминаю, где встречала это имя прежде. — Это же по вашей разработке Шоквейв создал резонатор "Соловья"!»

Синий истребитель, ведущий нашу эскадрилью, качает крылом. Я не знаю почему, но ощущаю облегчение и радость. Даже такое простое, закономерное и логичное совпадение делает меня счастливой и лишает страха перед предстоящей миссией.

Я ощущаю единство.

Так кем была я для своего Создателя? Провалом. Неудачей. Певчей птицей, которая не выполнила того, для чего создавалась: не стала идеальным оружием. Тот, кто был до меня прежде, не имеет значения. Тот, кто был до меня, кем я была прежде, не стоит усилий, чтобы попытаться вспомнить. Важно только это.

Проект «Соловей» должен был стать сверхточным средством разрушения, которое могло быть направлено против наших врагов. Частотный излучатель, способный звучать в различных тональностях, мощь которого была бы полностью под контролем своего владельца.

Вместо этого «Соловей» уничтожал всё, до чего дотягивался: союзников, врагов, а через некоторое время — даже самого своего носителя.

Я не была единственной, кто смог пережить процесс преобразования, болезненный и разрушающий личность. Нас было много — таких же образцов, которые отметил Создатель и преобразил по воле своей. Я всего лишь была единственной, кто оказался верен.

План Тандеркрекера прост даже для моего скудного, деформированного перерождением ума: позволить группе сикеров атаковать цель, помечая её для меня, подождать, пока они вылетят за пределы поражения, и перейти в наступление по приказу ведущего.

Я замечаю, что могу задеть его боевое крыло, на что Тандеркрекер отвечает мне:

«Не беспокойся об этом. Главное — не прекращай использовать акустику в момент атаки и до тех пор, пока вернёшься. Твой ультразвук не позволит чужим выстрелам задеть тебя, но от лазерных залпов старайся уклоняться».

Я понимаю смысл его указаний: ультразвук удобен, он легко дробит даже самые прочные сплавы, и я смогу использовать его, чтобы защитить себя от снарядов, уничтожая их ещё до того, как они подлетят достаточно близко.

Рапортую о своей готовности, и теперь мне остаётся лишь ждать указаний.

Я знаю, что не переживу эту битву. Меня использовали в наземных операциях, даже несмотря на мою неприспособленность к ведению боя в подобных условиях, потому что в остальном я была бесполезна. Я могла бы стать ценной для своего Создателя, но из-за своего провала оказалась лишь одноразовой вещью.

Я не заслуживала даже имени.

С высоты полета я могу видеть хаос, что сеет мой ведущий. Его эскадрилья слаженно, словно единое целое, пролетает над большой группой наших врагов, находящихся посреди разгромленного войной проспекта, и запускает ракеты, внося страх и панику в энергонопролитный поединок. Этот хаос не длится долго: Тандеркрекер не рискует своими солдатами и не даёт автоботам нацелить на них остатки своей оборонительной артиллерии, отдавая приказ на подъём и максимальное отдаление от точки атаки.

Я ожидаю, понижая свою реактивную тягу почти до сваливания, но не смею нарушить приказ. Сорок секунд проходит прежде, чем чат Тандеркрекера оживает и мой ведущий отдает распоряжение.

Я перераспределяю энергию, сосредотачиваюсь, просчитываю траекторию, — и падаю вниз, стараясь сделать это пикирование столь же изящным, каким оно было у Тандеркрекера. Я взволнована, я на пределе, мне хочется кричать… и я смогу кричать! Совсем скоро! Все мои акустические системы активируются, и я ощущаю, как корпус начинает подрагивать от невыносимого стремления — действовать!

В течение нескольких нанокликов вселенная перестаёт для меня существовать. Шум выстрелов, огня и смерти исчезает, я сама исчезаю из мира звука. Восприятие обостряется: оно никогда не было таким кристально ясным, как сейчас. Созданная для войны, воплощённое разрушение, я чувствую, что оживаю, чтобы исполнить своё предназначение.

Мой голос звучит — и мир содрогается.

Я вижу, как звуковая волна достигает поверхности планеты. Квартал, некогда бывший местом чужой радости и мира, сметает силой моего вопля. Я вижу ужас и быструю смерть своих врагов. Что могут пустые, бессмысленные существа противопоставить этой безжалостной, неумолимой ноте? Они принесли нам столько боли и страданий, что заслужили стать свидетелями моего триумфа.

Моя песня ужасна и потому — совершенна. Я кричу, заливаясь этой высокой, разрывающей Искры нотой, ощущая вибрацию своего обретённого могущества всем корпусом, и знаю, что лишь с этого момента по-настоящему могу называть себя живой.

Я несусь вдоль всей улицы, стирая её с поверхности Кибертрона, и от этого мой крик звучит ещё чище. Знаю, что все, кто могут слышать его, пытаются сбежать от моей песни, вырывают себе аудиодатчики и молят о смерти.

Я перевожу крик, что может называться кошмаром самого Юникрона, в смех и поднимаюсь в небеса. Не могу перестать хохотать, громко, заливаясь счастьем, потому что я существую. Кричу вновь в выжженное небо Кибертрона, заявляя о своем существовании самым сладким звуком на свете — отрицанием моей тишины.

Они услышат меня даже в Плавильнях. Я заставлю их услышать себя.

Я — музыка.

Элегия

«О, шарк, это было нечто! Поздравляю: теперь всё внимание автошлака принадлежит тебе, — отмечает Тандеркрекер, когда я замолкаю и поднимаюсь как можно выше, избегая ответного удара. — Без обид, но твой крик просто омерзителен. Мы сейчас возвращаемся к тебе, поэтому не повторяй этот номер».

Вместо того, чтобы обидеться, я польщена. Мой голос и не должен быть красивым! Он должен вызывать страх и трепет у наших врагов, так что слова ведущего я воспринимаю как комплимент способностям моего Создателя… и — самую малость — себе.

Дальше сражение сливается воедино. Ведущий приказывает, направляя меня, и я с восторгом подчиняюсь. Я пою, когда ракеты алозначных пустышек уничтожаются моим защитным излучением, не задевая меня, — и кричу вновь. Моя нота звенит яростью, когда энергетические сгустки поражают крылья и корпус, но их слишком мало, чтобы дезактивировать меня: Создатель сделал «Соловья» очень прочным.

Я учусь быстро, так быстро, как никогда ещё не училась.

Авиаторы под командованием ведущего гибнут один за другим. Они прикрывают меня и умирают, сминаемые звуковой волной или принимая на себя предназначенные мне залпы. Я сожалею об их смерти, и мой крик полнится горем и желанием возмездия. Чувствую, как собственный голос ранит меня, делая поражённые лазерами участки всё более и более болезненными, но это не имеет значения.

Время, когда моя песня должна будет прозвучать в последний, самый смертоносный раз, приближается.

Титан, которого Тандеркрекер назвал «Метроплексом», очень опасен, но мы не боимся. Автоботы почти истреблены: они отсрочили призывом колосса свою гибель, но всё равно падут жертвами своего вероломства.

Хотя и нас остаётся всё меньше.

«Хорошо, если бы твоя звуковая атака смогла что-то сделать с Метроплексом», — мелькает окошко чата с напоминанием ведущего.

Да, я здесь именно для этого, но... мой корпус уже повреждён, и топливо скоро подойдёт к концу. Приходится признаться Тандеркрекеру, что я развалюсь прежде, чем уничтожу титана.

«Если ликвидировать стрелков, можно подвести тебя на расстояние удара и ослабить Метроплекса так, чтобы уничтожить после перегруппировки».

Вместо ответа я выдаю сводку своих параметров, доверяя Тандеркрекеру решать, как лучше использовать меня в бою.

«Радиус поражения "Соловья" слишком велик. Вы не сможете держаться на безопасном расстоянии», — только и предупреждаю я.

«Мне это известно, не беспокойся».

«Вы… — мешкаю, но всё же дописываю сообщение: — Вы ведь не боитесь дезактива, да?»

Личные вопросы неуместны, но я надеюсь, что Тандеркрекер не станет отвергать мой интерес.

Он и не отвергает.

«Что бы я тогда здесь делал?»

Ведущий не раздумывает долго: мы не можем прятаться в небесах вечно, уворачиваясь от оставшихся вражеских систем перехвата. План приходит в чат мгновенно, и я осознаю, что способна его исполнить.

Обречённая эскадрилья ни клика не колеблется, что позволяет не сомневаться и мне, когда мы направляемся вперёд, к нашему главному врагу. Чувствую вкус крика на своей глоссе и взрываюсь воплем, избегая плазменных излучателей Метроплекса, проносясь мимо его шлема на самой высокой скорости. Задеваю и тех, кто сопровождал, охранял меня, но это не зря. Я не слышу, оглушённая собственным воплем, но знаю, что гиганту — больно.

Без окуляров не так-то комфортно, а, погань?

«Отлично, — хвалит меня Тандеркеркер, ещё сильнее воспламеняя мою злобу. О да, Праймас, я хороша! — Вижу снайпера на тридцать градусов, остерегись».

Предупреждение запаздывает, и я получаю в фюзеляж разряд раскалённой плазмы. Я могу сдержать визг боли, лишь блокировав акустику, падаю на левое крыло, чтобы уклониться от второго выстрела, и следующий сгусток энергии лишь слегка царапает мой киль. Я лечу на одной лишь интуиции, потому что гироскоп слетел вместе с большим куском брони, оставив меня раскрытой чуть ли не до камеры Искры.

И я знаю, что следующее прямое попадание поставит точку на моём функционировании.

«Навигатор мёртв, ориентируюсь на визуальное и слуховое восприятие», — сообщаю я Тандеркрекеру, занятая резко усложнившимся полетом: меня хотят добить, меня пытаются добить, но я маневрирую изо всех сил.

«Я рядом, прикрываю тебя. Но наша миссия ещё не окончена».

«Командование молчит?» — какая-то жалкая, слабая часть меня надеется, что нам позволят отступить.

«Верно. Мы всё ещё служим отвлекающим маневром».

Не успеваю спросить о нашей участи: Тандеркрекер уже продолжает:

«Мы сможем вывести Метроплекса из строя. Его коленные шарниры уязвимы, но, пока жив снайпер, ты не сможешь продержаться долго. Мы уберём стрелка, и тогда ты приведёшь нас к победе. Это последнее, что нужно сделать».

Не понимаю, как он собирается это провернуть. Я едва держусь в воздухе. В нас непрерывно стреляют, и лишь опыт Тандеркрекера спасает нас от гибели. Мы не сможем добраться ни вдвоём, ни разделившись… Но тут Тандеркрекер разрывает мой мир пополам.

«Ты опустишься мне на фюзеляж. Я закрою тебя от выстрелов и использую последние ракеты, чтобы внести сумятицу, а затем ты разнесёшь всё своим голосом. Полагаю, дальше справишься самостоятельно».

Шок, неверие, ужас.

«Нет».

Неприемлемо. Моя смерть абсолютно нормальна, но самопожертвование Тандеркрекера — немыслимо.

«Нет? — ведущий кажется удивлённым. — Причина?»

Это не очевидно? Это ему не очевидно?!

«Вы умрете».

«Верно».

Ужас разрастается, лишая способности мыслить и отвечать.

«Это единственный способ помочь тебе протянуть достаточно долго. В данных условиях ты ценнее меня».

Нет. Отказ. Отказ!

«Вы не обязаны жертвовать собой. Мы сможем сделать что-то, не принося вас в жертву, ведущий, — я отчаянно пытаюсь убедить в этом нас обоих. — Вы — член Триады Старскрима, он не простит вам, если вы умрете».

«Я уже мертв, — три слова — и там, где горит моя Искра, вспыхивает и растёт сверхмассивная чёрная дыра. — Моя Триада уничтожена. Последнее, что у меня осталось, это возможность отомстить автоботам и сделать нашу жертву не напрасной».

Нет. Нет. Нет.

«Старскрим жив! Я видела его, он был онлайн!» — дыра внутри меня растёт, и я ощущаю, что вот-вот откажет двигатель.

«Я не смог спасти Триаду. Я подвёл своего брата, не оказался рядом, не оттолкнул его с линии огня. Скайварп сгорел всего за клик».

Толчок и болезненный ожог: Тандеркрекер подхватывает меня на фюзеляж, и я инстинктивно цепляюсь за него тросами. Мои слова уходят в пустоту. Он не слышит. Не понимает.

«Я не смог защитить своего ведущего. Я видел, какой урон был нанесен Старскриму. После такого не выживают».

Ярость, боль, обида, горе — я не могу говорить, а буквы не выражают истинную силу мольбы.

«Ты — мой ведущий! Ты не имеешь права проиграть! Ты должен выжить, победить, отомстить! Пожалуйста!» — он уже дорог мне, я приняла его, как близкого, ему нельзя, нельзя сдаваться!

«Никакая месть не вернёт мне их».

Он словно заведённый механизм, не испытывающий страха или сожаления. Я не желаю признавать, но Тандеркрекер принял решение ещё до вылета.

«Я не хочу терять тебя, ведущий. Я хочу помочь тебе».

«У меня ничего не осталось. Если последней, кто обо мне пожалеет, станешь ты, сумасшедшая и неполноценная машина разрушения, так тому и быть. Возможно, ты переживёшь битву и застанешь рассвет Кибертрона. Так пусть это будет не напрасно».

Я теряюсь в потоке слов, пока Тандеркрекер несётся среди вражеского огня. Он... хотел бы, чтобы я... осталась?

«Сделай то, что должна. Это важнее наших страданий».

Я не смею ослушаться, ведь подчинение — моя основа.

«Я не подведу тебя, не хочу. И не могу пойти против приказа. Ты очень добрый, ведущий».

Слышу его смешок, но не могу понять причину веселья.

«Забавный ты юнглинг. Шоквейв и правда сильно повредил твой нейронный блок… но это радует. Войну не стоит впускать в свою Искру, запомни это».

Я умоляю его в последний раз просто потому, что молчать невыносимо:

«Пожалуйста. Пожалуйста-препожалуйста, позволь помочь тебе!»

— Я бесконечно любил их, — вдруг произносит вслух Тандеркрекер, и в его глубоком голосе я слышу тихую, сокровенную нежность, незнакомую мне и не встреченную прежде. — Со всеми их несовершенствами, безрассудством и поспешными решениями. Нас создавали вместе, как неразделимое единство, они были частью меня. Я должен был защитить их, но не сумел.

«Я могу жить, проклиная каждый миг своего функционирования, или же в последний раз насладиться полётом и ужасом своих врагов. Проект "Соловей" был продолжением моих разработок. Ты — результат и моей работы тоже. Певчая птица, вот только голос отвратителен. Что за нелепое название! Сожалею, что узнал тебя при таких обстоятельствах. Думаю, мы могли бы стать друзьями».

«Ты уже мой друг, ведущий! И я не хочу, чтобы всё так закончилось!»

Но его приказ ясен, даже если жесток. Нет места сомнениям. Тандеркрекер резко накреняется, заходя в смертоносное пике, сопровождаемое раскатом его грома — боевым кличем последнего из выживших воинов небес.

Мы исполняем свой долг.

Трель

— Сейчас! — я слышу команду своего ведущего — и не могу не возненавидеть себя за малодушную благодарность Тандеркрекеру: как подлинный командир, он избавляет меня от ответственности за принятие последнего решения.

И я звучу.

Я чувствую, как его фюзеляж сминается под моим, будто сделанный из фольги. Но не прекращаю петь, даже сознавая боль моего друга. Чем быстрее, чем громче, тем меньше страданий.

Окошко чата мелькает в последний раз.

«Если сможешь, пожалуйста, передай Старскриму... Пусть простит меня. Я подвел его тоже».

И мой голос устремляется дальше, сквозь распадающийся корпус истребителя, на поверхность планеты, разнося позицию снайперов на куски.

Время перестаёт существовать.

«Я передам», — моё сообщение уходит в мёртвый чат, который больше никогда не оживёт, напоминая о коротком внимании ко мне. Я вновь пишу эти слова, надеясь, что осталось хотя бы что-то…

«Я передам!»

Но чуда не происходит.

Я верещу, ору в гневе, в боли, в ярости и чистой ненависти. Я ненавижу всех, я проклинаю павший Кибретрон, я проклинаю глупца Тандеркрекера, я проклинаю себя. Мой крик больше не сдерживается корпусом друга, и я разрушаю всё на своём пути. Я не чувствую боли — и не чувствую собственного разума. Безумие и агония раскаляют мою Искру и выжигают страх.

Они пытаются убить меня, но не могут. Мой голос и некая высшая сила, заключённая в незамутнённом, безупречном сумасшествии, защищают меня. Эти бессмысленные твари стали причиной смерти моего ведущего и потому должны отправиться в Плавильни.

Они будут страдать так, как страдал он! Я заставлю их потерять всё! Я вырву их надежду и заставлю кричать мне в унисон!

Впрочем, они умрут чуть позже.

«Автоботы не причиняют вреда своим. Они щадят себя», — безумие не уходит, но я могу мыслить ясно и строить планы. Лидер автоботского мусора лично направляет Метроплекса? Даже это я могу обернуть в свою пользу!

Беззвучно хохочу, содрогаясь от блаженной мощи и силы, которую породили мой Создатель и Тандеркрекер. О, что этот Праймовский шлак знает о самопожертвовании? Он не отдаст приказ своему ручному зверю, пока я буду находиться подле его солдат!

Автоботы не знают ничего о том, что значит Жертвовать. Они не умеют расставаться с тем, что не принадлежит им!

Я не принадлежала себе. Мой корпус был пародией на одного из лучших гладиаторов Кибертрона! Мои навыки программировались Шоквейвом из навыков Тандеркрекера! Даже мой разум — лишь производная чего-то, что не было мной!

Я не жертвую собой, как это сделал мой ведущий! Мной пожертвовали те, кто меня создал!

Сила, которую Автоботы не ведают и никогда не познают.

И потому я лечу над их головами. Я лечу к своей цели так быстро, как никогда ещё не летала. Я уклоняюсь от выстрелов так, будто бы делала это всё своё функционирование, но даже если бы в меня попали, это не смогло бы меня остановить.

Я могу видеть окуляры этого отброса — и я вижу в них отчаяние. Воплощение зла, ты заслуживаешь эту боль! Ты не в силах остановить того, кто отбросил страх смерти, ты, последний из Праймов!

Мой прощальный куплет звучит лишь тогда, когда я оказываюсь под опорными манипуляторами стального титана.

Я пою — и вновь существую.

Слышу свой голос, осознаю, насколько он ужасен, но восторженно кричу ещё громче. Я не ощущаю боли от отваливающихся частей тела, я не ощущаю больше ни горя, ни сожаления.

Лишь бесконечное счастье, когда ноги Юникроновского порождения трещат и деформируются, смещаясь в сторону.

Я не подвела никого. Я оказалась полезна.

Мой мир тускнеет, стреляет и уходит вниз. Последний аккорд достаёт до самой моей Искры — и я затухаю, ощущая гордость за исполненное предназначение.

Тишина… кажется прекрасной…

...я... есть?..

Ноктюрн

Мягкость и потаённая нежность укачивают мой измученный разум. Гармония и спокойствие окутывают и согревают, позволяя забыть о страданиях. Ничто на свете не может быть так же прекрасно, как этот тихий шёпот, дарующий тепло и покой, шёпот, который я не могу услышать или прочесть — только ощутить. "Тише, тише, я здесь, не уходи…" Этот невыносимо красивый зов несёт слова утешения, но я не в силах осознать причину его старания. Я упускаю это, купаясь в совершенстве чувств, и…

— Повторите проект!

Боль врывается, ранит и воспламеняет мой тёплый кокон грубым, жестоким голосом и ярким светом. Я мечусь, я паникую, мне больно, больно, больно!

— Эта певчая птичка смогла лишить Автоботов их последней надежды и прорубила нам путь к победе! Нам необходима такая мощь! Эта модель — всего лишь мусор, не тратьте ресурсы на её починку! Добейте и повторите проект!

Этот голос. От него не скрыться: он калечит, он убивает, кто-нибудь, пожалуйста, прекратите!..

Чувство нежности и покоя возвращается и защищает меня, укрывая и укутывая шёпотом, что звучит на краю восприятия: "Тише, тише, не шуми…" Боль прекращается, словно её никогда не существовало. Я вновь могу слышать, могу воспринимать, но этого недостаточно. Получаю доступ к своим перцептивным системам и активирую их, открываю оптику. Цветопередача нарушена, мир покрыт трещинами, а пространство смещено, но я — вижу.

Тёмный лицевой экран Саундвейва.

Боли нет, есть только окутывающий океан покоя. Я слышу горячий спор между Лордом Мегатроном и Создателем. Они спорят о целесообразности моего восстановления, но меня это больше не тревожит и не задевает. Боли нет. Мою Искру баюкают и лелеют незримым зовом, и она отвечает благодарностью и теплом. Реальность так похожа на сон.

Спор затихает.

Саундвейв исчезает, и я не могу проследить за ним взглядом, но могу по-прежнему ощущать его присутствие и его шёпот.

Горящий алый круг в чёрном металле. Идентификация проходит без колебаний даже сейчас.

Тяжёлая рука Создателя Шоквейва касается моего шлема, и я гашу окуляры, смиряясь с судьбой.

— Хорошая девочка, Найтингейл.

Вздрагиваю, и прикосновение Создателя становится аккуратным, безупречным в своей просчитанной нежности. Таким простым, таким понятным, таким логичным!

— Ты отлично поработала, Найтингейл. Ты не подвела меня.

Содрогаюсь в беззвучном плаче, пока Создатель гладит меня по голове, сужая весь мой мир до него одного — и осознания, что меня приняли.

Он дал мне имя. Он дал мне имя. Он дал мне имя!

— Я восстановлю тебя. Ты продолжишь служение мне.

Нет причин возражать, потому что я счастлива. Остатки моего корпуса горят от нескончаемого чувства привязанности, и в тот момент, когда Создатель нарекает меня, я, наконец, становлюсь личностью.

Шоквейв будет использовать меня как оружие, и уже совсем скоро, но пока я вплетаю в тихий шёпот свою звонкую ноту.

Мне хорошо.

Уединение

Это не энергоновый тайник, но тоже неплохо.

По пустынному этажу гуляет сухой ветер. С потолка свисают, позвякивая, длинные цепи. В них, подключённый к портативному оборудованию, рефлекторно подёргивается деформированный мёртвый корпус. В нём нет Искры, нет пульсации жизни, нет свободного энергона. Из сочленений торчат инструменты и провода. По проржавевшим за многие годы магистралям изнутри скользят жёсткие пруты зондов. Шоквейв сосредоточенно следит за показаниями высокоточных датчиков. Это уже не первый эксперимент, задействовавший полуистлевшие корпуса механоидов, настолько хрупкие, что тащить их обратно в лабораторию было бы равносильно уничтожению — и, вероятно, далеко не последний.

Шоквейва не пугает одиночество: для него это всего лишь теоретическая концепция, пустой набор символов, не несущий глубинного смысла. После того, как беглыми автоботами был взорван последний космический мост, а десептиконский учёный с сильно повреждённой оптикой и устройствами связи остался заваленным обломками конструкции, с тех пор, как он вернулся в стабильный онлайн, весь Кибертрон стал его личной лабораторией. Весь мёртвый, пустынный Кибертрон, каким он стал за долгие, долгие годы, минувшие с завершения Великой Войны.

Шоквейв мог бы сказать, что это и есть предел мечтаний любого исследователя — если бы признавал концепцию мечты. Да, порой ему досаждают назойливые одичавшие инсектиконы и скраплеты, эти паразиты, разъедающие ржавеющее нутро планеты, но даже их обезвреженные корпуса — всего лишь полезный в работе материал, как и каждая древняя окаменелость, след энергона или вскрытый довоенный тайник.

Шоквейв знает погибший Кибертрон как свои собственные когти. Здесь он творец.

Провисший на цепях подопытный корпус внезапно издаёт шумный скрип, выгибается, как будто в предсмертной агонии, и сыплет рыжую пыль на раздвижной стол. Дыра в груди зияет чернотой, но единственная уцелевшая оптика мерцает слабым бесцветным сиянием. Все приборы натужно пищат, сигнализируя о присутствии жизни, но это ложь. Это то, что другие бы даже не посчитали наукой, окрестили надругательством над героически отданной жизнью. Однако Шоквейва не волнует пустая мораль: результат неплохой, учитывая состояние изъеденного ржавчиной мертвеца, настолько неплохой, что можно запустить процесс самовосстановления систем и порыться в запароленных библиотеках трупа.

Разумеется, здесь, сейчас это исследование не имеет значения. Некому оценить эффект, рассмотреть перспективу. Но разве это столь важно?

Настоящему учёному чуждо тщеславие. Он работает не потому, что ждёт, когда за ним вернутся и похвалят за проделанные труды: вероятность обнаружения стремится к нулю. Что, впрочем, ничуть Шоквейва не огорчает. Процесс созидания, подлинные научные изыскания не терпят суеты и спешки. Потому одиночество — это просто наиболее благоприятное условие для эффективного функционирования. Впрочем, формально Шоквейв не так уж одинок. Он не единственная Искра, затерявшаяся в безжизненных руинах Кибертрона.

С ним его Соловей.

Ржавый манипулятор образца судорожно дёргается, будто пытается выхватить что-то ускользающее из воздуха. Раз за разом — одинаковое неэффективное движение, короткий звук лязгнувших когтей. То, что в распоряжении Шоквейва только трупы, иногда разочаровывает. Живой корпус порой куда проще заставить повиноваться.

Десептиконский учёный методично отсоединяет ценные датчики от оголенных кабелей запястья — и отсекает раздражающе подвижную кисть, позволяя ей закатиться под стол — увы, тут нет его помощницы, чтобы позаботиться о комфортных условиях работы. Приходится отвлекаться самому. Это снижает продуктивность: иногда иметь всего одну рабочую конечность не слишком удобно. Именно поэтому у его ассистентки их четыре.

Пальцы отрубленной кисти в последний раз скребут по металлическому полу — и замирают. Можно возвратиться к работе.

Найтингейл полезна. Она старательна, послушна и преданна, так что Шоквейв периодически исключает её существование из списка параметров, влияющих на очередной эксперимент. Нет, не забывает, но таким образом положительно оценивает способность не мешать.

Найтингейл доказала свою полезность ещё в битве при Иаконе, заслужив право на жизнь и на собственное имя. Шоквейв рассчитывал на успех, полагал его вероятным, и поэтому настоял на использовании в настоящем бою своего, по всеобщему мнению, исключительно ресурсоёмкого и практически бесполезного изобретения.

Нет, Найтингейл не смогла самолично покончить с Метроплексом, но зато ослепила, дезориентировала, повредила опоры, вынудив этого монстра рухнуть, а автоботов — поспешно организовывать бегство к космическому мосту.

Гигант пожертвовал собой, восполняя энергетические запасы «Арка», потому что ни на что больше эти всё ещё живые развалины не были годны. Он обеспечил автоботам отступление, но так и не смог гарантировать победу.

Шоквейв не отрицал, что успех стал результатом множества факторов. С Найтингейл был Тандеркрекер — один из лучших сикеров, кто направлял Соловья, поддерживал и подставлял под удар своих авиаторов. Её функционал разрабатывался по лучшим моделям. Оружие — по личным наработкам того самого Тандеркрекера. Её навыки и особенности строения были позаимствованы у одного из самых совершенных десептиконов — Саундвейва. Но всё же окончательное поражение Метроплекса стало заслугой именно Найтингейл — его изобретения, того самого экземпляра, в котором даже изъяны были продуманы заранее.

После боя Шоквейв отыскал её в состоянии стазиса, с едва теплящейся Искрой и всё ещё активным процессором.

Он не мог позволить Лорду Мегатрону распоряжаться тем, в чём, при всём уважении, их лидер смыслил мало. Существовали вопросы, которые были вне его компетенции. И Шоквейв полагал всеобщее раболепное подчинение любым, самым непродуктивными распоряжениям — преступной слабостью, халатностью, небрежностью в работе, но никак не образцом субординации. Что может быть хуже, чем отдавать приказы, которые не основаны на предварительной оценке последствий? Что может быть хуже, чем беспрекословно их исполнять?

Уничтожить этого Соловья? Вернуться к истокам проекта? Создать функционирующий, послушный, разумный экземпляр заново?

Это непомерные затраты и без того бесценных ресурсов.

Да, дизайн идеального корпуса был разработан. Материалы подобраны. Схемы просчитаны. Чертежи заархивированы. Боевые программы написаны. Казалось бы, воссоздать новый образец с нуля проще, чем возиться с оплавленной, полумёртвой кучкой металла… Да что говорить, одно техобслуживание такой модели после каждого боевого вылета было почти равноценно по ресурсам и трудозатратам созданию нового экземпляра.

Но Найтингейл оказалась единственной из многих десятков образцов, успешно прошедшей полное преобразование. Она не только пережила трудоёмкие и длительные манипуляции по замене внешней брони и внутренних систем на более прочные, устойчивые против собственных звуковых вибраций. Она была разобрана и собрана вновь — каждая деталь, каждая микросхема, каждая плата прошла через когти Шоквейва. Более того, Найтингейл единственная отвечала требованию, которое любой разработчик обязан в первую очередь предъявлять к создаваемому оружию — требованию безопасности.

Повреждённый процессор не был, как полагали несведущие, результатом ошибки в работе учёного. Шоквейв не мог выпустить в свет машину масштабного разрушения, пусть даже потенциально одноразовую, не озаботившись её безграничной преданностью создателю.

Цепи жалобно звякнули. Зонды, прошивавшие основные магистрали образца насквозь, приняли на себя крупную дрожь. Пока удалось скачать всего несколько мегабайт информации, выцедить в подставленную емкость несколько капель сияющего энергона. Но двигатели уже заработали вхолостую — обычный результат подачи электрической энергии к мёртвому корпусу, лишённому топлива. Через десяток пустых циклов раздался неприятный сухой звук. Ослабленный металл треснул. Забитые песком вокодеры издали очень правдоподобный хрип, приборы в последний раз показали вспышку активности процессора — и стрелки вернулись к началу отсчёта. Вот и ещё один испорченный экземпляр.

Зато в случае мертвецов не стоило беспокоиться о безопасности.

Увы, ни одна программа, ни одно физическое вмешательство в процессор не могло с достоверностью включить режим абсолютного подчинения будущего Соловья. Шоквейв не любил случайностей, но здесь столкнулся с обстоятельствами, над которыми не был властен: единственным способом продвинуться в работе и преодолеть хаос субатомных процессов и квантовой запутанности было повредить нейронный блок таким образом, чтобы сама концепция размышлений над проблемой верности стала недоступной.

Прошедшие подобную обработку образцы проявляли то агрессию, то безынициативность, тупость, трусость, апатию, вспышки беспричинной ярости, упрямство, или внезапно пробудившиеся, или полностью утраченные моральные качества… Одни и те же действия приводили к разнообразно неприемлемым результатам. И только этот Соловей оказался именно тем, чего Шоквейв ждал от своих творений, — преданным, верным, надёжным и безотказным оружием массового истребления.

Ни до, ни после, ни с одним другим объектом не удавалось повторить подобный успех. Так что достигнутое было преимущественно результатом… особо грязной, долгой и неблагодарной предварительной работы с данным экземпляром, копирование которой не представлялось возможным.

Шоквейв не мог оставить Найтингейл в дымящихся развалинах подкошенного ею колосса. И не собирался позволять кому бы то ни было, даже Лорду Мегатрону, указывать, каким путём достигать требуемого результата. Поставить цель — это задача политика, но способ — уже личный выбор учёного. И точка.

Неназванный серый образец заслужил имя. Найтингейл оправдывала своё право жить.

Когда Шоквейв оказался на грани дезактива, погребённый под космическим мостом, поспешно занесённый Старскримом в списки погибших, именно она отыскала и чинила его — и не в первый раз. Заменяла развороченную оптику, восстанавливала покорёженные, раздавленные манипуляторы, пока учёный не оказался в состоянии самостоятельно завершить ремонт.

И после. Оставшись с ним вдвоём на опустевшем Кибертроне, она помогала документировать результаты экспериментов, занималась кропотливой, но простой работой, которую позволяли выполнять её вычислительные мощности, несмотря на завышенную, на вкус Шоквейва, эмоциональность, не показывая себя ни излишне назойливой, ни скучающей.

Шоквейв аккуратно собирает инструменты, упаковывает добытый энергон. Некоторое время изучает провисший, дважды отработавший своё корпус — и необычно аккуратным движением крупных когтей выдавливает из сокета исцарапанного фейсплейта уцелевшую оптику. Тоже пригодится. Пора возвращаться домой.

Инциденты с Найтингейл, разумеется, случались, но учёный полагал, что его методы воспитания, в которых превалировали негативные подкрепления, достаточно эффективны, чтобы пресекать досадные случайности в дальнейшем.

Сейчас, оставив за собой висящее под потолком тело и оглядывая с высоты крошащегося небоскрёба бескрайние стальные развалины старого Каона, куда учёный выбрался в поисках энергоновых тайников, он был спокоен. Пока Шоквейв занимается добычей ресурсов, его основной проект, один из многих текущих, но наиболее перспективный, занимавший нижние ярусы лаборатории, остался под присмотром Найтингейл.

Ей было запрещено издавать любые звуки возле капсулы с медленно развивающейся протоформой предакона, но Соловей и без голоса обладал достаточной боевой силой, чтобы отпугнуть случайно забредшего инсектикона или…

В левом углу поля зрения выскакивает окошко чата, настойчиво моргает, мешая закончить размышления о том, насколько же Найтингейл за всё это время стала привычной и полезной:

«Создатель я разрушила капсулу с предаконом оно живое что делать».

…Ну ладно. Почти всегда полезной.

Если бы кто-нибудь спросил её, как вообще такая неловкая ситуация могла произойти, Найтингейл честно призналась бы, что подобное вершится лишь по велению Великой Вселенной. Проще говоря, это была случайность — маленькая, невинная случайность, столь неуместная в условиях научной лаборатории, в помещении которой очень некстати находился инкубатор с экспериментальным образцом. Такое незначительное происшествие при более удачном стечении обстоятельств могло остаться незамеченным и не возыметь последствий, ведь Найтингейл полностью разделяла точку зрения Создателя: на рабочем месте не должно быть и шанса на возникновение несчастного случая, будь у его истоков неполадка оборудования или невнимательность научного работника.

К сожалению, глубокая солидарность с Создателем Шоквейвом в вопросах охраны труда при работе с Очень Опасными Объектами, как их про себя называла сама Найтингейл, не мешала ей периодически оказываться причиной Очень Неприятных Ситуаций. Так уж складывались обстоятельства. Даже отличный и исправно функционирующий эхолокатор, позволяющий видеть и ощущать окружающий мир во всех его объёмных деталях, не спасал, например, от возможности поскользнуться на не вовремя выпущенной покрышке, или стукнуться о край одной из медицинских платформ, или не заметить протянутый накануне кабель и споткнуться об него.

Но сейчас высокоточный эхолот не уберег её от всего вышеперечисленного разом. Чтобы превзойти все прежние антидостижения, Найтингейл хватило нескольких кликов. Зачитавшись посланной на обработку информацией, она, не выпуская из цепких остреньких когтей датапад, задела стопой один из подведённых к инкубатору питающих кабелей, споткнулась, выпустила сперепугу колёса, поскользнулась на них и изо всех сил, какие только могла предоставить ей совокупность инерции и гравитации, рухнула на стол с препаратами. А получить инъекционным шприцом, пусть даже пустым, в незащищённое локтевое сочленение — это очень и очень болезненно.

Последней каплей стал выход этого самого страдания наружу в виде пронзительного крика, который Найтингейл просто не успела заблокировать. И так уж вышло, что даже самое прочное бронированное стекло не могло противостоять пронзительности голоса маленького Соловья.

И вот капсула треснула с острым, характерно ломким звуком. На полупрозрачной гладкой «скорлупе» забелела трещина, похожая на резной узор. На секунду она замерла, будто раздумывая, стоит ли продолжаться, — и медленно, прямо перед оптиками Найтингейл, застывшей с агонизирующим выражением фейсплейта, начала расползаться по вертикали.

Давление на повреждённый участок достигло критической отметки — и стекло взорвалось, исторгая десятки галлонов кибернуклеиновой кислоты и сплёвывая наружу недоразвитого предакона.

«Ох ты ж ржавый…» — Найтингейл выругалась одними только губами, не находя более приличных слов для точного описания случившегося.

Их, впрочем, и не было.

Найтингейл осмотрела воцарившуюся в лаборатории разруху, представила реакцию Создателя на весь этот хаос и сильно погрустнела. Липкие лужи КНК, разлетевшиеся осколки капсулы инкубатора, разбросанные инструменты, опрокинутый медицинский столик и в качестве гвоздя программы — свернувшийся в позе зародыша маленький дохлый предакон. Нет, хуже: маленький дохлый результат большого и важного эксперимента! Разочаровывать Шоквейва всегда было очень больно, и, увы, не всегда лишь морально. Но едва Найтингейл вознамерилась пригорюниться над своей неминуемой участью быть отжаренной на Юникроновых рогах по возвращении Создателя, как личинка предакона открыла жёлтые окуляры, чихнула, потрясла головой и неловко встала на лапы прямо перед виновницей своего не самого приятного рождения.

Виновница же подняла голову, сравнила габариты новорождённого зверя со своими, осознала и переварила тот малозначительный факт, что даже недоразвитый предакон был как минимум в четыре раза шире и в полтора раза выше неё, прижала антеннки к шлему и тихонечко сглотнула.

Бывают в жизни моменты, для описания которых простого «Ох, шлак!» решительно не хватает.

Тишина. Бесконечная, баюкающая, мягкая тишина.

Покой, который ещё не ограничивается временными рамками.

И вдруг — скрежет. Опасность. Тревога. Треск!

Привычный мир, ограниченный темнотой, безмолвием и обволакивающей вязкой жидкостью, его колыбель, его дом, его всё — рушится, исторгая наружу заключённую в себе жизнь. На какой-то клик — время, сама его концепция, появляется лишь с разрывом проводящей магистрали между едва сформированным процессором и лабораторным компьютером — молодую Искру наполняет паника. Кажется, вот он, конец… смерть, боль, беспомощность.

Но это лишь начало.

Окружающее серое, тихое, скучное пространство лаборатории после герметичного безмолвия капсулы обрушивается на него непривычными цветами, светом и шумом. Пустые архивы готовы воспринимать и накапливать, свежий, не разогнанный ещё процессор — работать, а тяжи и шарниры — функционировать.

Предакон выпрямляется, пока не слишком отделяя себя от окружающего пространства, лишь нащупывая границы, учась понимать, что именно он видит и осязает.

Кроме него здесь шевелится что-то ещё. Что-то маленькое. Приятное, но не совсем безобидное на вид.

Тревожно. Нужно изучить. Обнюхать. Ощупать. Рассмотреть.

…Сцапать?

А ещё — как некстати! — прямо сейчас у маленького несмышлёного предакона очень, очень чешутся денты.

Найтингейл столкнулась с противоречивым, а оттого душераздирающим положением вещей. С одной стороны, она испытывала огромное облегчение от того, что не развившийся до взрослого состояния клон оказался живым и самостоятельно функционирующим. Ведь это означало, что не напрасно Шоквейв так долго и усердно работал!

С другой, предаконский детёныш ухватил её своими далеко не маленькими когтями и вцепился острыми игольчатыми дентами в локоть, который она едва успела подставить зверю вместо своего плеча! И хватка его была настолько сильной, что Найтингейл ощутила, как перекрываются в руке топливные магистрали.

«Отпусти! — она не рисковала говорить громко, а у предакона не было чата, чтобы это написать, так что приходилось ограничиться одним только шевелением губ. — А ну пусти!»

Она потянула локоть и попыталась выдрать его из клыков зверя, но предакон не пожелал отступать. Он клацал дентами, грызя её руку, сжимал когтями корпус почти до скрежета, оставляя на тёмно-синем металле глубокие вмятины и царапины, доводя Соловья почти до отчаяния. Найтингейл хорошо понимала, что не имеет права навредить экспериментальному образцу, но сама её система защиты предназначалась для ликвидации враждебных объектов, а не для их аккуратного обезвреживания. К тому же клонированный предакон был лишь неразумным младенцем, слишком рано извлечённым из инкубатора, вредить которому, несмотря на его агрессию, было, по её мнению, низостью.

Найтингейл изогнулась, заставляя предакона выпустить её спину, и торопливо раскрыла магнитные замки дополнительных плоских манипуляторов, которые в альтформе трансформировались в крылья.

Предакон удивлённо, как-то по-детски обиженно вскрикнул, когда две плоские руки просунулись под его локтевые шарниры и широко развели их в стороны, отчего пришлось, оступившись, выпустить столь удобную для снятия зуда игрушку. Он выплюнул чужой манипулятор, чтобы тотчас же начать кусать одну из этих нагло подставленных плоскостей, которая оказалась даже более приятной, чем слишком широкая поверхность руки. Ею можно было поточить самые далёкие зубы в пасти!

«Да ты издеваешься!» — Найтингейл мысленно взвыла и, упершись всеми свободными конечностями в грудь стоящего на задних лапах предакона, с силой оттолкнулась, резким движением выдёргивая из его пасти исстрадавшийся манипулятор.

Зверь рухнул, громко стукнувшись мордой об пол, и возмущённо заревел от боли. Ярость разгоралась в его Искре! Как смело какое-то маленькое, немощное существо сопротивляться ему и причинять боль?! Это было ново, как и всё происходящее вокруг. И если всего клик назад реальность начала казаться приятным, не хуже глухого безмолвия капсулы, местом, где можно мирно наслаждаться ощущением жёсткого металла, сжатого в зудящих дентах, то теперь… Оскорблённый в лучших ожиданиях предакон поднялся, его жёлтые оптики полыхали злостью и желанием разрушать. Механический ящер ощерился, угрожающе распахнул крылья и взревел, широко раскрывая мандибулы, демонстрируя всю свою силу и мощь, которые он вот-вот обрушит на эту мелкую досадную оплошность!..

И тут терпение Найтингейл лопнуло! Обида, жгучая и горькая, заполнила её Искорку. Она ведь действительно переживала за этого зверя! Следила долгими сутками за его развитием, волновалась, участвовала в тяжелейших для её мощностей вычислениях, и всё — лишь бы это вот неразумное животное жило и чувствовало себя хорошо! Найтингейл злобно клацнула дополнительными манипуляторами, вскидывая их в боевую позицию, приподняла острые детали брони, становясь похожей на угловатый комок оголённых нервов, громко, предупреждающе зашипела, а потом, когда ошеломлённый неожиданным отпором ящер опустил занесённую для удара лапу, крикнула.

Новорождённый предакон был ошарашен, он был в ужасе! Только что маленький тёмный робот послушно сносил все его действия, ограничиваясь неубедительным отталкиванием, как вдруг взял и превратился в настоящего кошмарного монстра! Он вырос, стал больше, светлый фейсплейт исказился, нижняя челюсть разошлась пополам и отпала назад, демонстрируя острые крепления и детали топливоприемника. Но хуже всего оказался Звук! Он проникал до самой Искры, холодными когтями стремился вырвать его душу! Морду обожгло болью, и зверь, взвизгнув, рванулся прочь. Скорее, скорее! Нужно спрятаться подальше от этого ужасного, неправильного, злого существа!

И вот когда новорождённый спарклинг, скуля и поджимая крылья, по пути сшибая хвостом инструменты, рванулся под самый дальний лабораторный стол, Найтингейл ощутила острый приступ вины. Конечно, она не пела в полную мощь своих систем — просто один раз коротко и сравнительно негромко крикнула, но всё равно! Зверь действительно был значительно крепче многих кибертронцев, раз не потерял сознание, но разве это являлось оправданием? Даже краткий крик не мог не оказаться болезненным для неопытного, не понимающего, что происходит, предакона.

В конце концов, он же был просто маленьким! Глупым, неразумным спарком! Найтингейл вспомнила себя в его возрасте — когда ей было от силы три минуты — и совесть заскреблась ещё более ощутимо.

«Эй… — она опустила дополнительные манипуляторы и закрыла рот, старательно пытаясь придумать, как бы вымолить прощение у испуганного создания, от дрожи которого теперь сотрясался тяжёлый лабораторный стол. — Извини, я не хотела тебя обидеть, я просто…»

Скулёж из-под стола не прекращался.

«Дорогой Создатель Шоквейв, сегодня я дважды поняла, что не стоит кричать в условиях лаборатории, — убито провентилировала Найтингейл и осторожно опустилась на колени, чтобы встретиться взглядом с огромными жёлтыми окулярами детёныша. — Ну что ты, мелочь, ну не бойся, всё закончилось!»

Предакон заскулил ещё громче, поджал хвост и припал головой к передним лапам, становясь совсем-совсем маленьким и компактным, напоминая ей покойного киберягуара Саундвейва — Раведжа.

Найтингейл медленно и очень осторожно подползла на полметра к убежищу испуганного создания, издавая сочленениями негромкое скрипение, стараясь выразить этим сочувствие и жалость.

«Ну прости, ну пожалуйста, я не хотела!» — механический ящер сжался ещё сильнее, и Найтингейл попробовала издать короткий звук настолько тихо, как только позволяли аудиосистемы. Поняв, что в нынешней ситуации голос вряд ли поспособствует утешению маленьких детей, она замерла в раздумьях — и тут обратила внимание на свой покалеченный дополнительный манипулятор.

Ей в любом случае предстояло скорое обновление корпуса, так что потеря не казалась такой уж значимой. Примирение важнее. Найтингейл вновь посмотрела на дрожащего спарка, выразительно взглянула на свою конечность, вновь перевела оптики на предакона и демонстративно укусила собственное крыло, сжимая денты там же, где оставили след клыки доисторического механоящера.

Предакон удивлённо затих. Есть контакт! Обрадованная, Найтингейл заставила себя успокоиться и очень медленно отсоединила испорченную часть руки-крыла, так же медленно положила деталь перед собой, предлагая спарклингу её взять. Так как клонированный доисторический ящер отреагировал на этот жест лишь удивлённым морганием, она протянула оставшийся допманипулятор и самыми кончиками сегментированных пальцев пододвинула подарок почти к самым когтям замершего детёныша.

И, что показалось ей немаловажным, предакон не попытался сбежать!

Более того, только что испуганный и скулящий, сейчас он уже любопытно приподнял морду и попытался медленно, на брюшке подползти ближе, не отрывая от земли колючего живота. И не важно, что задняя часть корпуса торчала высоко над полом и в итоге сшибла лабораторный стол. Пока всего лишь спарклинг, маленький предакон не мог долго таить обиду или бояться. Базовые инстинкты не предусматривали долгосрочных стратегий. Этот монстр только что кричал на него? Да. Было больно. Но ведь сейчас оно молчит и даже делится приятной, такой аппетитной на вид штукой! Механический ящер осторожно потянулся к подарку, не сводя прищуренных оптик со своей обидчицы, но когда опасность так и не проявила себя, быстро сцапал плоскую, изрядно пожёванную полосу металла дентами.

Зарычал.

Зажмурился.

Клацнул мандибулами и принялся увлечённо грызть подарок.

Можно ли было считать это знаком примирения, Найтингейл оставалось лишь догадываться. Она замерла в своей нелепой позе, наблюдая за клоном, жующим отделённую от корпуса руку. Сейчас до её процессора начало доходить, что агрессия зверя вовсе не являлась таковой на самом деле: судя по всему, ему просто хотелось что-нибудь погрызть! А ведь Создатель упоминал, что предаконы по природе своей стремились к разрушению окружающего пространства. Если бы она вспомнила об этом с самого начала, вряд ли стала бы так реагировать…

Пока спарклинг с упоением грыз бывшую конечность, Найтингейл рискнула чуть-чуть пододвинуться. Предакон тут же замер, настороженно уставился, но она каким-то внутренним чутьём поняла, что лучше опуститься до уровня восприятия мира предаконом, чем действовать, как разумное существо. Она просела ещё ниже, почти стелясь по залитому кибернуклеиновой кислотой полу лаборатории, и издала протяжный, негромко рокочущий звук, задействовав свой двигатель, — само воплощение дружелюбия и безобидности. У неё не было хвоста, чтобы повилять им, но зато были выдвижные антенны, которыми Найтингейл тут же принялась шевелить, продолжая урчать, а заодно сканируя местность вокруг себя при помощи эхолокации: быть застигнутой в подобной позе внезапно вернувшимся Создателем ей ну очень не хотелось.

Поначалу меленький предакон явно опасался, что у него пытаются отобрать удобную точилку для дент, но громкое существо по-прежнему вело себя вполне дружелюбно. Его урчание, которое ящер попытался воспроизвести, но с первого раза не сумел, выдав лишь натужное пыхтение, убаюкивало, замедляло процессорную деятельность и настраивало на спокойный лад. Так что он миролюбиво поскрёб пол когтями, желая оставить позади возникшие при первом знакомстве трудности, вильнул хвостом, неуклюже впечатав его в металл стены, и снова попытался повторить этот приятный живой звук, тёплый и выбрирующий.

Получилось не лучше. Вентилирование сбилось. Предакон, уронив из ощеренной пасти допманипулятор Найтингейл, замер — и громко чихнул.

И этот момент наконец-то распахнулся входной шлюз, ведущий на поверхность, и на пол лаборатории упала внушительная тень.

Воцарилось неловкое молчание.

Найтинейл закрыла окуляры и тяжело провентилировала. Пожалуй, даже выражения «Да чтоб меня Юникрон!..» будет недостаточно, чтобы выразить глубину той выхлопной трубы, в которую она угодила.

«Создатель, я всё могу объяснить!»

— Найтингейл.

О-оу. Он говорит вслух. Создатель очень-очень редко говорил с ней вслух. Найтингейл шумно сглотнула и немного нервно улыбнулась, бочком прячась за новорождённого предакона.

Ей квинтец.

Разумеется, Шоквейв опоздал. Выбраться из самой гущи развалин Каона было делом непростым. Но и на возвращение оттуда в лабораторию времени требовалось ничуть не меньше.

Найтингейл была онлайн, но не отвечала на сообщения, что само по себе казалось тревожным: его ассистентка, стоило лишь позволить, становилась даже излишне разговорчивой… возможно, сказывалось длительное вынужденное молчание. Так что, анализируя эмпирические данные, учёный спешил: сейчас целых два его эксперимента стояли на кону.

Воображение не рисовало запредельных ужасов: этот десептикон не обладал ничем, хотя бы отдалённо напоминавшим фантазию. Он сопоставлял наблюдения и просчитывал, а потому не был удивлён, обнаружив в лаборатории, наконец, туда добравшись, полурастерзанного, но вполне себе живого Соловья — и мирно похрапывающего рядом в спарклингских попытках постигнуть собственную систему вентиляции предакона.

— Всё ясно, — одного беглого взгляда хватило, чтобы оценить ущерб. Оборудование лишилось стерильности, но почти не пострадало. Капсула оказалась безвозвратно повреждённой. Важнейший эксперимент прерван, но не погублен. Предакон и вовсе казался невредимым и свежим, будто только что из мойки. В наихудшем состоянии пребывала сама Найтингейл, которая выглядела так, словно об её корпус пытались заточить денты. Откушенная, изжёванная лопасть под передним манипулятором ящера лишь подтверждала подозрения. Цепкий взгляд Шоквейва обнаружил на зазубренных вмятинах от укусов последствия разрушающего действия звука.

Кричала.

Учёный медленно провентилировал (предакон с любопытством наблюдал и сразу сымитировал его действие). Навсегда заблокировать вокодер Найтингейл не представлялось возможным. Длительное неиспользование вредило оружию, и временами, на отдалённых подступах к их убежищу, Шоквейв позволял ей петь. Это было ещё и предостерегающим сигналом: к сожалению, умирающий Кибертрон оставался опасным местом. Скраплеты. Одичавшие и отбившиеся от роя инсектиконы. Редкие рейдерские набеги позабытых на планете алозначных или отказавшихся от фракционной принадлежности мародёров. Всё это требовало защиты для его уютной, тщательно обустроенной лаборатории. Соловей обычно легко справлялся с этим.

Но не сейчас.

— Ты разочаровала меня, Найтингейл. Пойдём, — объяснять, что значит это приглашение, не приходилось.

Предакона следовало вывести из рабочей зоны и временно предоставить себе, в отличие от его ассистентки.

Найтингейл понуро опустила шлем и поднялась, не смея возразить своему хозяину. Осознание неизбежности наказания с самого начала не делало его желанным, но избежать… Она, как никто другой, знала, что от Шоквейва не удастся ни спрятаться, ни скрыться.

По крайне мере, может быть, он сможет простить её за содеянное?

«Создатель, я исправлюсь, клянусь! Я всё-всё уберу и починю! И инкубатор новый сделаю! И за предакончиком прослежу, чтобы он вырос! Он ведь ещё должен вырасти, да? Мы же оставим его? Он такой хорошенький! Я всё сделаю, только, пожалуйста, не злитесь на меня, пожалуйста!»

Увы, она не понимала, что так — нужно.

Развороченный корпус Найтингейл требовал глубокого ремонта, так что с соответствующим проступку наказанием можно было не церемониться: ей нужно запомнить, что опрометчивые действия приводят к плачевным последствиям. И даже если ущерб для её Создателя оказался минимальным, это вовсе не значит, что можно отделаться жалобными взглядами или длительным умоляющим лепетанием в чат. На Шоквейва таковые не действуют.

— Предакон вырастет предположительно в два или три раза крупнее. Конечно, он останется. И конечно, ты будешь ликвидировать ущерб и ухаживать за экспериментальным объектом, — учёный ответил на все поставленные вопросы. Кратко. Вслух. Чтобы Найтингейл не питала надежд, что сможет разговорами отвлечь его от запланированного действия. — А сейчас не заставляй меня больше ждать.

Он не получает особого удовольствия, выполняя необходимые манипуляции. Но приглушённые эмоции не позволяют ощутить скуку или пренебречь обязанностями. Наказание столь же важно, как техобслуживание. Без регулярной трудоёмкой замены изношенных деталей (звук уничтожает всё, даже самого Соловья: броню, нейросети, микросхемы, камеру Искры) Найтингейл однажды рассыплется металлической пылью и просто погибнет. Но без должного научения и наказания она погибнет гораздо раньше, причинив вред себе, а, возможно, и своему Создателю.

Шоквейв предусмотрителен. Он логичен. Он всё делает правильно.

И Найтингейл, возможно, когда-нибудь прекратит попытки сопротивляться неизбежной необходимости. Когда-нибудь поймёт, что так лучше, что иначе — нельзя.

Изученные уроки

«Дорогой создатель Шоквейв, — для Найтингейл её внутренние мысли быстро теряли самоценность, так что в очередной раз она прибегла к старому-доброму способу: записывала их в личный журнал. — Ох и затейник же вы! Вот за что мне всё это, а?..»

Найтингейл потянулась всем корпусом, стараясь не скулить от сводящей сочленения боли, которая на деле была лишь предметом её воображения: Шоквейв знал, что прямое вмешательство через объединение нейросетей и последующий преждевременный разрыв контакта оставляет такое ощущение надолго. И использовал это.

Он редко ограничивался одним только физическим наказанием. Фантомные боли не были такими уж долговременными и невыносимыми, не влияли на функциональность, но от этого вовсе не становились чем-то приятным.

«А все из-за этой чешуйчатой морды! — добавила в дневник Найтингейл и безобидно фыркнула в сторону предакончика, который с огромным интересом рассматривал окружающие защищённую лабораторию серые пейзажи мёртвого Кибертрона: он впервые был выпущен наружу, спустя неделю после своего пробуждения. — Ужасное, ненасытное чудовище».

— Не уходить, — негромко и быстро проговорила Найтингейл, вкушая мерзкие грубые ноты собственного голоса и наслаждаясь возможностью произносить слова вслух. Клонированный ящер, к превеликому её восторгу, был гораздо крепче и менее восприимчив к издаваемым ею звукам, чем иные кибертронцы, и потому можно было позволить себе устную речь. Дополняя свой приказ, она протянула восстановленный Шоквейвом дополнительный манипулятор, аккуратно потеребила предакона за кисточку хвоста и отрывисто добавила. — Опасность.

Сказать, что предакон был доволен возможностью прогуляться, — это не сказать ничего. За последнюю неделю под чутким присмотром Найтингейл и не менее пристальным вниманием Шоквейва он научился многому из того, что должен был бессознательно постигнуть ещё в капсуле, тому, что для прочих трансформеров являлось естественными, предустановленными функциями. Предакон этого не знал — и потому охотно, не ощущая себя каким-то ущербным, учился вентилировать, урчать, менять настройки систем, скоординированно двигаться и, конечно же, социализироваться.

Пока маленькому, но уже изрядно подросшему за неделю ящеру не давалась речь. Как и говорил Шоквейв, предакон не был приспособлен к голосовому общению в своём изначальном облике. Что же до обучения трансформации… Способность данного конкретного экземпляра к сложной модификации формы всё ещё оставалась под вопросом. Письменный же чат и вовсе не был доступен клону — счастьем было бы внедрить в его программное обеспечение голосовой комлинк.

Впрочем, сейчас предакон со звериной прямотой считал болтовню лишней, да и научиться было не от кого: разговоры между его создателями протекали молчаливо и бессимптомно, так что большей частью догадаться об их общении было трудно. Концепция того, что он ничем не отличается от этих двух существ, которые уделяли ему столько времени и внимания, как-то не закрадывалась в его процессор. Он был собой. Был обеспечен всем необходимым, в том числе новыми знаниями. Живое любопытство молодого зверя полностью удовлетворялось, а любое недовольство удобно выражалось протяжным рёвом. Так что предакон ни разу не испытал потребность включить вокодеры для осмысленного выражения потребностей и эмоций.

Но, стоит отметить, понимал он уже если не всё, то почти всё. Так что сейчас, в ответ на распоряжение не шевелиться, он только наклонил морду и тихонько пискнул, послушный, но явно недовольный. В лаборатории механоящеру становилось тесно и скучно: хотелось шевелиться, расправить крылья, двигаться. И теперь, когда предакон оказался на поверхности, под чёрным небом Кибертрона, желание это сделалось нестерпимым. Шарниры в основаниях крыльев зудели, так что предакон нервно дёргал ими и нетерпеливо переминался на месте.

Он не видел опасности. Было тихо. Красиво. И очень, очень любопытно.

Предакон не хотел огорчать Найтингейл. Он не задумывался, как её называть, как к ней правильно обратиться и кто она ему, но, глядя на маленький тёмный корпус рядом, ощущал прилив тепла к камере Искры и хотел ткнуться непомерно крупной мордой под её локоть, чтобы получить немного внимания. Это Шоквейв был скуп на проявление ласки, отечески почёсывая нос предакона разве что в знак похвалы за успешно усвоенный урок. Найтингейл же всегда щедро делилась любовью, и это нравилось механоящеру, который её стараниями научился урчать даже раньше, чем правильно вентилировать. В общем, то, что он сделал секунду спустя, вовсе не было с его стороны актом агрессии или неприязни — нет, всего лишь обычным детским непослушанием.

Не утерпев, предакон широко распахнул крылья, восторженно взревел — и одним взмахом поднял себя на пару десятков метров над разъеденной ржавчиной поверхностью планеты.

Разумеется, он тут же заслужил возмущённую какофонию скрипов и скрежета со стороны своей воспитательницы. Найтингейл уже была близка к тому, чтобы сдаться и всё-таки выгулять подрастающего ящера по просторам Кибертронской пустоши, а потому ворчала, скорее, для вида, чем всерьёз обижаясь на непокорного зверёныша. А потому предакону не пришлось долго ждать, прежде чем рядом с ним промчалось и устремилось вперёд тёмное нечто, оказавшееся миниатюрным джетом. Найтингейл кувыркнулась в воздухе и призывно покрутилась перед своим питомцем, предлагая следовать за собой.

— Слушаться! — заявила она, повиливая закрылками. — Скажу — домой, значит, — домой. Иначе — плохо. Опасно!

Возможно, в будущем этот предакон сам станет опаснейшим существом Кибертрона. Но пока пластинчатый гигант, растущий не по дням, а по часам, был слишком неопытен и вряд ли мог отличить скраплета от простого оплавленного камня. Раннее рождение не позволило закачать в экспериментальный образец основные базы инстинктов и опыта, и хотя Шоквейв говорил, что память предков рано или поздно пробудится в нём, Найтингейл хотела лично проследить, чтобы её предакон вырос сильным, умным и способным постоять за себя.

Просто хотелось хотя бы чуть-чуть отсрочить этот полёт, когда её воспитанник впервые начнёт постигать свою силу, свою мощь и своё положение в этом мире. Ей почему-то очень не хотелось, чтобы он взрослел слишком быстро.

А вот предакон, как всякий неразумный спарклинг, мечтал о прямо противоположном: становиться всё сильнее и больше, познавать этот странный серый мир и, скорее всего, рано или поздно стать его хозяином. Как Шоквейв, которому так хотелось не уступать ни в чём.

Хотя… Шоквейв уж точно не умел летать! А вот предакон довольно сносно держался в воздухе. Сначала это оказалось непростым: ветра не были свойственны умершей планете, и практически лишённое намёка на плотную атмосферу пространство не желало поддерживать тяжёлого ящера в полёте. Но он энергично взмахивал широкими мощными крыльями, добавляя реактивную тягу, и, наконец, перестал неуклюже переваливаться над далёкой поверхностью, кренясь то на один, то на другой бок.

Предакон быстро прочувствовал полёт. Это было так естественно и правильно — устремиться за маленьким вёртким джетом, уже ставшим манящей точкой на горизонте. Ударные волны от каждого взмаха крыльев вздымали клубы ржавой металлической пыли, а счастливый звериный рёв оглашал окрестности. Молодой предакон впервые оказался так далеко от дома, и смесь опасения, волнения и разжигающей нейросети самостоятельности приводила его в бурный, совершенно спарклингский восторг.

Когда ящер, планируя на широко распахнутых крыльях, наконец, настиг Найтингейл, его полёт выглядел очень прилично — для первого раза. Возможно, именно так выглядела активация памяти предков, но предакон пока не знал, что на пути взросления его могут поджидать подобные открытия, и воспринимал это как данность. Он резвился, бодро кружил возле своей спутницы, то и дело нырял к самой поверхности, любопытно втягивая анализаторами воздух, поддевая мандибулами крошащиеся куски зданий и крупные орудийные гильзы.

Осторожность? Он был большим и сильным, планета лежала внизу, тихая, пустынная и безопасная. Предакон кувыркался в полёте, из-за отсутствия опыта норовя рухнуть плашмя среди руин, и ощущал себя полноправным господином этого мира.

Найтингейл зря тревожилась. Какая опасность могла грозить им, единственным здесь и самым лучшим?

Предакон расслабился и, даже случайно задев крылом остатки высокой ячеистой конструкции, опрокинувшись на спину среди щетинящихся обломков, взревел не от боли, а от переполняющей его Искру радости бытия. Не омрачало этого безоблачного счастья даже то, что продавленные его корпусом груды стальных балок как-то подозрительно… зашевелились.

В следующий миг восторг молодого зверя был прерван взволнованным вскриком Найтингейл и налетевшим на него роем маленьких ужасных существ. Если бы предакон был более разумен, а Найтингейл более разговорчивой, может, удалось бы объяснить, что Кибертрон таит опасности даже для таких сильных мехов, как они.

— Вверх! — рявкнула она, падая с небес и трансформируясь в робоформу. Столкновение с роем скраплетов не было бы чем-то опасным для неё одной, но эти маленькие существа являлись идеальными убийцами для любого более крупного кибертронца, лишённого звуковых способностей. Даже Шоквейв предпочитал не забираться в глухие дебри планеты без своего ассистента под боком.

Предакон понял, что что-то неладно, когда воздух пронзил скрипучий, царапающий аудиодатчики голос Найтингейл, а сенсоры его крыльев ощутили, как в них что-то безжалостно вгрызается. Боковым зрением ящер заметил, как вздыбливается, ходит под них ходуном земля, как что-то мелкое, похожее на металлические шарики, обволакивает крылья и липнет к бокам, которые тотчас начинают зудеть, а через клик-другой вспыхивают болью.

Предакон дёрнулся, пытаясь взлететь, твари блёстками посыпались вниз, но как ни пытался он взмахнуть крыльями посильнее, серебристый налёт жрущих его корпус паразитов никак не отставал, а мучение становилось всё более явным.

Из провала, образовавшегося под его спиной, устремлялись на поверхность всё новые и новые существа. Целый рой. Целое… море. Предакон жалобно взвыл, поджимая хвост, метнулся в воздух, вверх, пытаясь стряхнуть тварей, к Найтингейл, впервые в своей недолгой жизни по-настоящему паникуя и ища помощи.

Его спутница врезалась в остатки здания и тут же была облеплена скраплетами. Она не могла кричать, но смогла активировать ультразвуковое поле, которое почти сразу превратило предвкушающих пир монстров в стальную крошку.

Посмотрев наверх и убедившись, что клон поднялся на достаточную высоту в стремлении стряхнуть с себя скраплетов, фемкон сосредоточила внимание на проломе, откуда всё лезли и лезли на её защитный звук маленькие пожиратели. Они не осознавали опасности и потому погибали десятками. Единственное, что не нравилось Найтингейл, это то, что и пол под ней быстро превращался в ничто.

— Ни с места! — крикнула она паникующему механоящеру, повернулась к расщелине и заорала, снося покорёженные временем стальные конструкции с лица Кибертрона.

Крик предусмотрительно не направлялся в сторону предакона, но был непривычно долгим, протяжным, таким, какого облепленному тварями клону слышать ещё не доводилось. Даже в тот самый первый раз, когда Найтингейл впервые повысила при нём голос, пытаясь избежать участи точилки для дент.

Это был боевой вопль, разрушающий на своём пути хрупкую от времени сталь и бурлящих на выходе из недр планеты паразитов. На несколько мгновений маленький предакон даже отвлёкся от собственных страданий, причиняемых миллионами крошечных зубов, гложущих полотнища крыльев. Он был... заворожён. Прежде Шоквейв казался единственным образцом силы, мощи и устрашения. Но Найтингейл внезапно предстала совсем с другой стороны: не хрупкая сестрёнка, не заботливая подружка, которая не уставала его учить и баловать, а маленькая, но жуткая машина разрушения. Страшная. Опасная.

Чудесная!

Предакон бы заскулил от восторга, не будь ему так больно… и страшно. Ящер не знал, как позвать на подмогу, не умел объяснить, что стряхнуть, самостоятельно уничтожить этих тварей он не может — и потому жалобно и призывно ревел, едва держась в небе.

Однако помощь не заставила себя долго ждать. Найтингейл быстро трансформировалась на обновлённых руинах и взмыла в воздух, слыша призыв своего подопечного. Джет взлетел выше предакона и вновь принял робомод, приземляясь на спину механического ящера.

— Терпеть! — заявила Найтингейл, и, зацепившись за гребень предакона основными руками, раскинула дополнительные манипуляторы и принялась за работу, отвлекаясь только единожды для того, чтобы приказать предакону спуститься вниз.

Она быстрыми, точными ударами острых рук дробила занятых её воспитанником скраплетов, не позволяя им нанести страдающему летуну серьёзный вред. Действовала она быстро, перебираясь по спине и даже груди предакона, словно бы всё своё сознательное функционирование занималась спасением мехов от пожирающих их заживо паразитов.

— Скраплеты, — коротко и отрывисто сказала она, последнего из оных поймав в острые плоские когти и показав зверю. — Жрут много, плодятся быстро. Не будет меня — погибнешь.

Предакон скосил жёлтые оптики к носу. Тело зудело, но боль медленно отступала: постепенно подключались системы саморегенерации, и потому он уже мог внимательно всмотреться, прислушаться и даже обнюхать. Маленькое круглое существо в когтях Найтингейл дёргалось, сияло большими, в полкорпуса, глазками, щерило зубки и казалось абсолютно безобидным. В этот день механоящер получил свой первый взрослый урок: внешность бывает обманчивой.

Аккуратно потянувшись к рукам Найтингейл, клон разинул пасть, с ювелирной точностью сцапал скраплета, расплющил его острыми дентами в металлический блин и брезгливо выплюнул. Это оказалось даже слишком легко! А потом кивнул, показывая, что понял предупреждение и осознал свою ошибку.

Пластинки на спине предакона становились дыбом, стоило взглянуть на чернеющий провал, и потому в следующий клик он уже тихонько пискнул и ткнулся носом в чужой корпус, безмолвно просясь домой. На первый раз — нагулялся.

Найтингейл повела антеннами, выражая свои эмоции по отношению к подобному поведению подопечного, улыбнулась и почесала крылатую ящерицу под мандибулами. Всё-таки эта зверюга была до невозможности милой.

— Пойдём домой, большой парень, — проворчала она, вынудив предакона шумно фыркнуть в ответ на скрипучие звуки её голоса. — Лететь можешь?

Предакон вновь фыркнул, сощурился в блаженстве от утешающего почесывания и кивнул своей усеянной рогами головой, показывая, что никакие местные паразиты не смогли бы лишить его возможности резвиться в воздухе, чем вызвал у Найтингейл шумное урчание.

«Дорогой создатель Шоквейв, сегодня предакон впервые встретился с опасностями нашего павшего дома, — торжественно дополнила свою летопись Найтингейл. — Совсем скоро этот славный малый станет самым страшным существом кибертронских пустошей».

Искренность

Шоквейв больше не рассчитывает на то, что однажды будет обнаружен. Слишком долго не приходит помощь. Слишком долго никто их не разыскивает. Возможно, его посчитали погибшим. Возможно, недоброжелатели повлияли на решение Лорда Мегатрона. Но, возможно… помощь ещё придёт.

Трансформеры живут долго, и потому его ожидают многие тысячи лет непрерывного функционирования. Но это мёртвая планета, и её ресурсы ограничены. Кибертрон погиб и, надо признать, больше никому не нужен. Он таит множество тайн: древние артефакты и технологии, редчайшие материалы и сведения из погребённых на огромной глубине архивов. Но это интересует лишь учёных, таких, как Шоквейв.

Кроме тайн, пустынный Кибертрон полон опасностей — и обречённости.

Все прочие стремятся покинуть Кибертрон, эту бессмысленно летящую в космосе груду металлолома, из которой больше нечего извлечь. Стремятся — и многие достигают цели. А оставшиеся рано или поздно уйдут в стазис от нехватки энергона, а позже до их корпусов доберутся местные паразиты или вездесущая коррозия...

Шоквейва не пугает подобное будущее. Возможно, однажды он найдёт способ связаться с десептиконами или отстроить взорванный мост, но пока за неимением необходимых ресурсов и из-за нехватки энергии занимается тем, чем занимался бы в лабораториях «Немезиды»: исследует, документирует, созидает. Его функционирование не бесполезно. Если Лорд вернётся за ними, он точно не обнаружит здесь ржавеющего и лишившегося воли к существованию трансформера. Шоквейв не ищет глубокий смысл, его процессор не занимают отвлечённые рассуждения и ложные мудрствования. У него есть чёткие, ясные цели — и запланированные на века вперёд проекты.

Он не скучает.

С появлением новорождённого предакона времени для скуки, которого у учёного не было и так, осталось и того меньше. Найтингейл и доисторический ящер испытывали друг к другу некое подобие родственной симпатии, так что их совместная деятельность бывала как плодотворной, когда касалась обучения и постепенного раскрытия потенциала клона, так и деструктивной, когда эти двое громили коридоры или возвращались из полётов потрёпанными и требующими ремонта, как это было в первый раз.

Тогда Шоквейв отпустил их на дебютную прогулку без присмотра по нескольким причинам. Во-первых, тяжёлый десептикон предпочитал перемещаться по устойчивой поверхности, во-вторых, он велел придерживаться знакомого маршрута и полагал, что его не ослушаются, и, в-третьих, был слишком занят в лаборатории, не имея возможности бросить очередной экспериментальный образец.

Итог оказался в каком-то смысле закономерным, поскольку учёный по-прежнему не учитывал в своих весьма достоверных предсказаниях случайности и эмоциональное буйство юности, которое играло в энергоне обоих его подопечных. Предакон был залатан, отполирован и наказан длительным отлучением от полёта. Найтингейл, как ответственная, понесла более серьёзную кару. Которая, впрочем, потребовала замены повреждённых при предыдущем наказании нейросетей, что в итоге позволило его ассистентке повысить эффективность работы и почувствовать себя лучше.

Шоквейв гордился бы своим талантом воспитателя, если бы явное тщеславие не было ему чуждо.

С течением времени предакон неумолимо рос, становясь всё крупнее своего творца, хотя громил коридоры уже не так часто, совершенствуя координацию и самоконтроль, медленно, но верно постигая заложенное в самих его генах наследие предков. Эксперименты шли своим чередом. Циклы сменялись. Найтингейл регулярно проходила техобслуживание — благо, материалов пока было в достатке. Зато механоящеру ремонт требовался всё реже: своего первого одичавшего инсектикона он уложил несколькими ударами мощных лап, не получив при этом ни царапины. Во всяком случае, так с гордостью докладывала Найтингейл, которой, в отличие от лишенного эмоций Шоквейва, тщеславие чуждо не было и которая, очевидно, считала заслуги предакона во многом своими.

Но кое-что не менялось.

Предакон всё так же, выполнив особо сложное задание, как маленький, с гордостью подставлял Шоквейву морду, ожидая поощрения в виде лёгкого прикосновения когтей к своему носу. Найтингейл по-прежнему помогала в лаборатории, выполняя расчёты и документирование аналитических данных. Только теперь прибавилась одна незначительная деталь: часто рядом с ней сворачивался огромным щетинистым клубком скучающий механический ящер и негромко урчал. Ждал, когда же с ним в очередной раз полетают.

В отличие от Шоквейва, Найтингейл начала испытывать нечто похожее на погружением в меланхолию. Да, у неё прибавилось забот и появился новый друг. Да, весь Кибертрон был для неё и её подопечного большой тренировочной площадкой. Она почти никогда не сидела без дела: её помощь Шоквейву была нужна почти каждый день и каждый час, но…

Но Кибертрон был мёртв. Серо-коричневый, ржавеющий, разъедаемый паразитами мир, ценность которого была понятна лишь исследователям вроде её Создателя. С каждым днём, несмотря на работу, несмотря на присутствие рядом жизнерадостного предакона, Найтингейл становилось будто бы труднее, тяжелее шевелиться.

Пусть её железный мозг и был повреждён установкой "Соловья", Найтингейл не была лишена зачатков логики: даже она могла осознать, что им, скорее всего, никогда не покинуть мёртвый Кибертрон.

И постепенно, пока данное предположение осознавалось ею как факт, оно медленно вытравливало надежду и лишало желания бороться дальше. Падший Кибертрон пожирал и её искру тоже, разъедая эмоции, по крупицам внося безжизненность и апатию. Предакона с его любопытством и требовательностью не было достаточно для Найтингейл, чтобы победить щемящее чувство тоски и одиночества. Она пыталась бороться с этим, честно пыталась: работала, старалась, выгуливала своего зверя… Но наконец, в один из многочисленных серых дней, вместо того, чтобы беспрекословно, как всегда, подчиниться указанию своего Создателя, фемкон просто отказалась двигаться, оставшись в своём углу неподвижной грудой тёмного металла.

Шоквейв... нет, он не встревожился. Недавняя проверка гарантировала, что системы его творения функционировали безотказно, и потому причиной могло стать только переоцениваемое всеми подряд явление — "настроение". Но поскольку прежде Найтингейл не проявляла капризности, была трудолюбивой и в меру своих сил исполнительной, учёный посчитал, что его ассистентка заслуживает право высказаться. С наказанием за такое вопиющее нарушение субординации можно и немного подождать.

«Назови причины своего бездействия», — письменный текст не обладал интонациями, но от самой фигуры Шоквейва, оставившего рабочую консоль, чтобы подойти ближе, веяло спокойствием и холодом. Предакон негромко пискнул и отполз в сторону от бока Найтингейл, к которому он до этого утешительно прижимался шипастой мордой: что-то подсказывало, что взрослые ведут безмолвную беседу и лучше им не мешать.

Впервые Найтингейл не ответила сразу же. Целых сорок семь секунд от неё не было никакого ответа, она даже не пошевелилась, не отреагировала на чужое приближение. Даже антенны фемкона не выдвинулись из шлема, чтобы считать картинку окружающего мира.

«Я не знаю, — наконец, пришла от неё короткая фраза. Понимая, что это вряд ли устроит её Создателя, Найтингейл почти через силу дополнила: — Я чувствую плохо. В смысле, себя чувствую плохо. Наверное. Я не понимаю, как это описать. Думаю, причина…»

Конец она не дописала: беспокоилась, что её мысли покажутся Создателю излишними. Но на Шоквейве, безмолвно стоящем над маленьким тёмным корпусом, не отразилось ничего. Ни глухого раздражения её многословностью, ни нетерпения оттого, что запрос не был должным образом обработан и возвращён кратким и лаконичным докладом о причине внезапной дисфункции.

Впрочем, он ничего подобного не испытывал. Даже любопытства. Но Шоквейв видел, что Найтингейл непонятным образом сломлена. Это тормозило работу, а значит, требовало починки. И дальнейшая стратегия ремонта должна была базироваться на ясно высказанной сути проблемы.

«Я жду», — поторопил Шоквейв, беззвучно опускаясь рядом на коленный шарнир и пристально сканируя Найтингейл в поисках чего-нибудь инородного, некой внешней причины простоя.

Ничего подобного упорно не обнаруживалось.

«Я скучаю, — наконец, решилась признаться фемкон и впервые пошевелилась, тщательнее пряча лицевую пластину, утыкаясь ею в свои руки. Однако безответной Найтингейл больше не оставалась. Более того! Слова из неё полились потоком. — Мне не хватает — всего, всех. Из-за того, что Старскрим упустил тех пленников — а я же говорила тогда: их нельзя ему доверять, потому что он идиот! — мы оказались отрезанными от всего мира! Космический мост уничтожен, и его не починить в наших условиях, а «Немезиды» здесь больше нет... Получили координаты той планетки и ушли. Они решили, что мы мертвы, да? Но мы же не мёртвые, мы живые! Неужели Лорд поверил Старскриму на слово? И Саундвейв, он тоже поверил, да?»

Если бы Найтингейл могла плакать вслух, она бы делала именно это. Ей же оставалось лишь хныкать в чат, выражая всю свою боль и отчаяние.

«Мне не хватает его, Создатель. Мне не хватает и Нокаута с Брейкдауном, этих двух неразлучных кретинов. Вехиконов и их дурацких шуточек. Даже Старскрима не хватает, а ведь он меня совсем ненавидит! Даже Лорда Мегатрона тут нет! Я бы и хорошей стычке с автоботами порадовалась! Инсектиконы, те, что от роя не отбились, в стазисе, а с бешеных проку нет. Предакон хороший, но не говорит. И действий… нет. Смысла нет. Ничего не происходит, ничего не осталось».

Шоквейв несколько кликов оставался всё таким же безмолвным, взвешивая варианты. Да, он мог взять Найтингейл за шкирку, отволочь к лабораторному столу и примерно наказать за отказ трудиться, за внезапную, такую эмоциональную, бесполезную реакцию на действительность. Но анализ личности ассистентки подсказывал, что подобное действие лишь усугубит положение. Допускать этого не следовало. Поэтому учёный медленно провентилировал и начал с обстоятельного ответа на прямо поставленные вопросы. Это хотя бы было логично. А дальнейшие реакции Найтингейл подскажут способы её возвращения в функциональное состояние.

«Мои предположения не являются достоверными. Однако, вероятнее всего, за прошедшие годы Лорд Мегатрон отыскал бы возможность вернуться за мной, если бы знал, что мы живы, — эта мысль приходила в процессор Шоквейва, но он не видел необходимости рассуждать о том, чего не мог исправить. До этого момента. — Так, логично предположить, что он был дезинформирован. Старскрим мог посчитать меня погибшим. Либо сознательно обмануть Лорда Мегатрона».

Шоквейв не переоценивал значимость Найтингейл. Он был уверен в её лояльности себе, и оттого искренне полагал, что всем прочим хорошо известно: без его управления Соловей не станет подчиняться десептиконам так же беспрекословно, разве что Саундвейву, с которым считалась. Да и вряд ли со всей своей привязанностью к Создателю и необходимостью регулярного техобслуживания она смогла бы выжить после его смерти. Если Лорд считал Шоквейва погибшим, он бы, пожалуй, не стал разыскивать бесхозного и, скорее всего, уже мёртвого Соловья на огромной умирающей планете.

Всё упиралось в Старскрима. И в его слово.

«Мы продолжаем функционировать и выполнять насущные задачи. Когда нас отыщут, ты не захочешь вернуться к Лорду с пустыми руками. Нужно работать».

Шоквейв не был силён в подбадривании. Даже предакон разбирался в этом лучше, умея вовремя молчаливо потереться боком или укрыть Найтингейл массивным крылом. Но сейчас от учёного требовалось нечто совершенно несвойственное ему: ободрить создание, которое видело суть ситуации сквозь призму эмоций, а от этого становилось нефункциональным.

Шоквейв предпочитал не лгать: это было непродуктивно, обман мог раскрыться, что лишь усугубило бы состояние Найтингейл. Потому он просто умолк. Были предметы, которые десептикон не желал затрагивать и сам. Например, отвечать на один из прямых вопросов — о Саундвейве.

К сожалению, именно этого вопроса ему избежать не удалось.

«Вы скучаете, Создатель? По Саундвейву? Вы были очень близки с ним, сколько я себя помню, — Найтингейл всё-таки подняла шлем и заглянула Шоквейву в окуляр. — Я скучаю. Я хочу увидеть его вновь. Есть ли шанс, что Лорд узнает, что мы здесь, ждём его возвращения?»

Обман противоречил научному подходу к реальности, противоречил самой природе Шоквейва. Но сказать надломленной, тоскующей, совершенно разбитой Найтингейл, что их шансы минимальны, что Старскрим — мелочный и подлый десептикон, на милость которого не стоит рассчитывать, что случайное обнаружение маловероятно, — было почему-то ещё более неправильным, чем вселять ложную надежду. Хотя бы потому, что в таком случае её эффективность опустилась бы до нулевой.

«Скучаю, — искренне признался учёный, чуть склонив голову. Это было личное, глубоко запрятанное ощущение нехватки кого-то очень важного в своём рутинном функционировании. Но Шоквейв знал, что Найтингейл разделяет это ощущение, и потому не считал необходимым скрывать. — Они за нами ещё вернутся. Обязательно».

Иного ответа и не могло быть, если логик действительно рассчитывал возвратить Найтингейл в рабочее состояние. И, возможно, потому что он сам, даже старательно не размышляя о возвращении, действительно этого хотел.

Фемкон выпустила из шлема антенны-эхолокаторы, задумчиво пошевелила ими, осмысливая ответ.

«Мне очень дорог Саундвейв. Он тихий, тёплый, очень спокойный, с ним очень правильно в моей голове, а его ноты греют мою искру. Невыносимо представлять, что я никогда его больше не увижу, — Найтингейл вновь внимательно посмотрела на Шоквейва, неуверенно улыбнулась и вдруг пододвинулась, чтобы ткнуться лицевой пластиной ему в плечо. — Если вы верите, что мы здесь застряли не навсегда, что мы вернёмся домой, то и я буду верить. Я хочу, чтобы вы были счастливы, и постараюсь не разочаровывать вас впредь, Создатель».

Для Найтингейл «дом» был там, где были те, кого она любила. Созданная во имя цели Десептиконов, она не видела истинной ценности чужих помыслов и взглядов. Для неё были важны только личности.

Шоквейв безмолвно коснулся когтистым манипулятором наплечника ассистентки и слегка его сжал. Нет, он не верил. Вера была для тех, кто не способен строить более стабильные конструкции: вычислять, анализировать, брать на себя ответственность и действовать. Но его слова сработали должным образом, и нарушать хрупкое равновесие, в которое вернулась Найтингейл, было как минимум неразумно.

«Саундвейв помнит, — в этом логик был убеждён. И если требовалось достигнуть закрепления положительного эффекта, он был готов пойти на пояснение. — Не подводи нас впредь».

Шоквейв, наконец, отстранился от её прикосновения — ровно, без раздражения, просто давая понять, что расслабляться больше не позволит — и поднялся, потянув Найтингейл за собой, к консоли. Он не мог разделить с ней то особое спокойное тепло, которое нёс в себе Саундвейв, но зато вполне способен был загрузить работой до скрипа центрального процессора. Учёный был убеждён, что труд помогает, а вот время, потраченное на любые эмоциональные всплески, потрачено напрасно. Причём они и так израсходовали на разговоры слишком много этого невосполнимого ресурса.

Найтингейл оставалась верна своему обещанию: исправно выполняла порученные задания, слушалась, возилась с предаконом, кажется, даже немного взбодрилась и ни разу не пожаловалась вновь, доверившись слову Создателя и теперь терпеливо ожидая возвращения тех, кого любила.

Угрызения совести не мучили Шоквейва: всё, что оправдывается повышением функциональности, не требует дополнительных поводов для осуществления. Его маленький обман оказался весьма полезным и потому не задержался в архивах памяти, будучи чем-то незначительным и эпизодическим.

А время шло.

В следующий раз Шоквейв вспомнил о данном обещании, когда, спустя месяцы с позабытого разговора, его приборы зарегистрировали всплеск неопознанной энергии и учёный лично отправился на край моря Ржавчины, чтобы определить её источник — и обнаружить поисковый отряд во главе с Нокаутом. Совсем не тот отряд, которого они так долго ждали. Но всё же.

Как оказалось, даже в тот единственный раз Шоквейв не солгал.

Пришло время вернуться к Лорду. Пришло время вернуться домой.

Возвращение домой

«Почему?» — эта навязчивая мысль занимала Шоквейва и прежде, чем он следом за Нокаутом ступил в зеленоватую дымку Космического Моста и впервые за долгие годы оказался на командном мостике «Немезиды». Почему помощь не явилась раньше? Почему их оставили живьём ржаветь на мёртвой, позабытой всеми планете? Почему лишь случайная необходимость с той стороны и планомерное наблюдение с этой позволили кучке десептиконов и брошенному учёному обнаружить друг друга?

Не то чтобы сомнения глодали Искру Шоквейва. Но долгожданная встреча, на которую тот уже переставал рассчитывать, всколыхнула, извлекла из архивов ранее обработанные логические цепочки, дополнила пустующие звенья свежей информацией и вернула к жизни застарелое непонимание.

«Почему?» — это и был первый вопрос учёного, представшего перед Мегатроном. Изоляция продлилась не так уж много времени, но заранее просчитанная вероятность никогда не быть обнаруженными не могла не отразиться на картине мира, которую кропотливо собирал для себя десептиконский учёный.

Логичность. Устойчивость. Точность. Нет, мир Шоквейва по определению не мог дать трещину: напротив, теперь он дополнялся деталями, которые Шоквейв прежде не считал нужным замечать. И вряд ли хотел видеть сейчас.

Да, объяснение Старскрима прозвучало осмысленно: были свидетели того, как Шоквейв входил в портал, но никто не видел, чтобы тот вернулся. Найтингейл? А что, разве она не всегда рядом со своим Создателем?

Да, логично. Ответ был исчерпывающим и внешне непротиворечивым. Он позволял вслух признать вопрос решённым и спокойно приступить к работе, принимая восстановление в должности и ответственность за будущие исследования под непосредственным руководством Лорда Мегатрона.

Но этого ответа оказалось категорически недостаточно, чтобы прекратить думать.

Истерические нотки в срывающемся голосе Старскрима. Секундное замешательство Мегатрона, его короткие, полные гнева взгляды. Молчаливый силуэт Саундвейва за плечом Лорда. И грубо нарушенный давным-давно поисковый протокол.

Шоквейв вспоминает, мысленно расставляя действующие фигуры по своим местам. Просчитывает, оценивает, строит алгоритмы того, что всегда давалось ему плохо: эмоций. Шоквейв исключительно бесстрастен. Будь он чуть более эмоционален, осознал бы всё ещё там, на мостике, а не спустя часы, в своей новой и пока пустующей лаборатории. Но будь он чрезмерно чувствителен, так бы ничего и не понял, раздавленный гневом и яростью, как часто случается с их Лордом.

Однако Шоквейв распутывает клубок чужой злости и лжи безэмоционально, с холодной, отстранённой непредвзятостью, будто предательство — или целая их череда — вовсе его не касается.

Старскрим сказал правду — или то, что считал наиболее удобной её версией. Он не видел, как Шоквейв возвращался. Но сикер осознанно нарушил правила: не убедился, что коллега погиб, не обеспокоился эвакуацией его ассистентки, даже не воспользовался выгодной возможностью забрать чужие научные наработки. Значит, спешил покинуть Кибертрон. Спешил на тот случай, если Соловей, а может, и его Создатель — живы. Стремился скорее оставить позади бесплодные руины, бросился преследовать автоботов по горячим следам, не упустив шанса попутно похоронить заживо того, кого опасался и кому завидовал больше всех, и ту, кого без веской причины ненавидел слишком давно.

Лорд Мегатрон слепо и неоправданно доверяет своему заместителю, никогда не находя времени и желания истребовать и изучить рапорты, на самом деле исполнить свои обязанности лидера, на самом деле разобраться, кто виноват в такой крупной потере. Шоквейв не льстит себе, не преувеличивает собственную значимость. Однако он вовсе не рядовой эрадикон. Он учёный, он стратег, он неотъемлемая часть дела Десептиконов. И Лорд Мегатрон отмахнулся от всего, что Шоквейв вложил в их победу? Легко принял непроверенные данные и больше не вспоминал о своём втором заместителе?..

И Саундвейв. Тот, кто отлично знает протоколы. Кто, пожалуй, единственный въедливо изучает рапорты. Внимательный, ответственный, вездесущий. И он тоже поверил поверхностной логичности Старскрима? Или просто не посмел пойти против воли Мегатрона и настоять на выполнении всех необходимых процедур? Просто потому, что слово Лорда, преданность ему выше закона, логики, правил и… всего остального?

Эти вопросы, в отличие от первого неопределённого «Почему?», сами по себе были ответами. Шоквейв не испытывает ни раздражения, ни разочарования. Он понимает и принимает всё — или почти всё — с ледяной расчётливостью, потому что не питает иллюзий в отношении кого бы то ни было и ко многому готов. С другой стороны, хорошо, что в первые часы, даже в первые дни воссоединения здесь нет Найтингейл. Для неё возвращение к десептиконам — такое вот возвращение — могло бы стать болезненным, а потому вредоносным опытом. Конечно, если бы его ассистентка была внимательна к деталям.

И всё-таки стоило поговорить с Саундвейвом, когда появится время: некоторые вопросы, даже слишком напоминая ответы, никак не занимали положенное место в архивах, продолжая съедать оперативную память. Здесь даже самых достоверных предположений не было достаточно: требовалось знать.

Впрочем, пока у Шоквейва было слишком много насущных проблем, чтобы подменять их личными делами. Следовало понять, почему Оптимус Прайм, а затем и Лорд Мегатрон выбрали именно эту планету, зацепившись за обиталище низших белковых существ. Определить актуальные направления научной работы, не то чтобы уничтоженной, но изрядно запущенной Старскримом, который разрывался между должностью заместителя по военным операциям и пустыми попытками инновационных изысканий, сводя эффективность второго направления к минимуму. А ещё — найти подходящий момент, чтобы забрать с пустынного и полного опасностей Кибертрона своё оборудование, свои материалы, клонированного ящера и Найтингейл. И если ассистентку можно было доставить на борт «Немезиды» в любой момент, то с предаконом всё обстояло сложнее: он был молод, неопытен, не привык к большой компании чужаков и занимал слишком много места, чтобы тайно транспортировать его сюда — и не погрешить против правил безопасности.

Поэтому Шоквейв при всей своей сдержанности не мог не испытать мрачного удовлетворения, когда возможность выгодно преподнести новейшее, живое, громко храпящее, желтоглазое изобретение выпала благодаря гениальной идее Старскрима и его крепнущему с годами умению самое простое дело довести до впечатляющего провала.

Да, предакон поможет выследить автоботов. И Шоквейв, спустя почти неделю отсутствия на Кибертроне, заберёт, наконец, Найтингейл и её ручного доисторического ящера сюда, на Немезиду, к остальным, для исполнения их первоначального долга — служения делу Десептиконов.

В последние годы Найтингейл не оставалась вдалеке от своего Создателя дольше, чем на половину планетарных суток, но даже эти краткие периоды времени вызывали подсознательное чувство тревоги. Защита приближенных к лаборатории земель Кибертрона была важной частью её жизни, а сравнительно низкая скорость альтмода вынуждала тратить не один час на патрулирование выделенной ей территории. С появлением предакона время, проводимое ею без Шоквейва, ещё сократилось: клонированный киберящер вовсе не возражал порой покатать меж лопаток свою ленивую воспитательницу.

Но сейчас Шоквейва не было уже четвёртый день. Даже с учётом того, что его уходу предшествовали сообщения о колебании энергетических сигнатур и появление Нокаута на месте остатков Омега-Замка, Найтингейл волновалась и не находила себе места.

Да, новость была будоражащей. Скоро они смогут вернуться, она уже знала это! И, тем не менее, Шоквейв как будто исчез. Тревога Найтингейл передалась и предакону, под крылом которого фемкон пряталась, стараясь успокоиться и убедить саму себя, что Создатель всё-всё держит там под контролем. Механоящер же, уловив состояние воспитательницы, встревоженно фыркал, рычал, набрасывался на всё, что не так двигалось, и нервничал, не понимая, куда же подевался второй заботившийся о нём механоид и отчего так сильно изменилось состояние его обычно жизнерадостной подруги.

Найтингейл была близка к панике. Потому что одна мысль, что хозяин может никогда не вернуться, приводила к сбою в работе её логических цепей и почти вгоняла системы в состояние аварийного стазиса. Разумные и рациональные рассуждения о том, что Шоквейв слишком последователен и не оставит на Кибертроне два своих самых полезных проекта, перебивались глупыми эмоциональными порывами страха, заключённого глубоко в её Искре.

А что, если они больше не нужны? Что, если им запрещено вернуться из-за приказа Лорда Мегатрона? Что, если они просто надоели?

Этих «а что, если» всё больше и больше хаотично возникало в её процессоре, с каждым днём снижая вычислительные мощности, забивая ячейки памяти, изматывая и лишая Найтингейл покоя.

Не было ничего удивительного в том, что, всё-таки возвратившись, Шоквейву пришлось потратить некоторое время на убеждение своей помощницы, потерявшей контроль от избытка переживаний, слезть с его грудных пластин и прекратить беспорядочно заливать чат восклицательными знаками, признаниями в верности, привязанности и прочими сверхэмоциональными посланиями.

Даже предакон, привязанный к Шоквейву, но не настолько, чтобы ждать его возвращения в тревоге и тоске, в конце концов так проникся ужасом своей наставницы, что встретил десептикона, выходящего из зелёной воронки портала, будто не видел того тысячелетиями. И пока учёный пытался отделить от себя чересчур обрадованного фемкона, ящер увивался рядом, размахивал тяжёлым хвостом, царапал когтями пол и пытался ткнуться крупному меху под локоть. Впрочем, к этому моменту предакон вырос настолько, что это проявление радости и дружелюбия едва ли не опрокидывало Шоквейва на спину.

Впрочем, явного раздражения от такой эмоциональной встречи логик не выказывал.

— Нам пора на «Немезиду». Для предакона нашлось задание, — Шоквейв спокойно коснулся ладонью подставленной колючей морды. — Найтингейл. Лаборатория готова к работе, и ты снова займешь позицию моей ассистентки.

Он говорил вслух, чтобы оба проекта услышали и поняли, что от них потребуется. Шоквейв был уверен в обоих. Но если роль Найтингейл оставалась неизменной и привычной, то предакон... нет, тщеславие Шоквейву было чуждо. И ему вовсе не хотелось увидеть оптики Старскрима, когда огромный механоящер впервые ступит на палубу «Немезиды»... Ну, разве что совсем чуть-чуть.

«Ассистентки? — Найтингейл в удивлении приподняла фейсплет, ненадолго отлипая от пушки Шоквейва, что заменяла ему левый манипулятор. Даже несмотря на приложенные им усилия, фемкон все равно не желала терять контакт после столь долгой разлуки. — И только? Но ведь я была и боевой единицей, что изменилось?»

«В настоящий момент, — переходя на безмолвную речь в чате, Шоквейв всё ещё поглаживал нос механоящера, — твои навыки потребуются нам в лаборатории. Но планы Лорда Мегатрона настолько глобальны, что я не исключаю в будущем использования всех боевых единиц в полевых условиях, в том числе — тебя».

Почти ничего не изменилось. Война продолжалась. Это могла быть иная планета, населённая белковыми формами жизни, время неумолимо шло, но автоботы и десептиконы продолжали сражаться. А это значит, что Соловью снова придётся петь. И это — лишь вопрос времени.

«Найтингейл. Помоги мне собрать задокументированные результаты исследований последних лет. Нам пора уходить».

У его ассистентки не было иного выбора, кроме как согласиться, как не было аргументов, чтобы возразить решению о её новом месте в боевой иерархии.

«Да, Создатель», — фемкон дёрнула выдвинутыми антеннами и заскрежетала дополнительными манипуляторами, потерев их друг об друга, нехотя смиряясь с возложенной на неё задачей. Даже если ей не нравились слова Шоквейва — точнее, стоящие за ними планы Лорда, — она подчинилась.

Их больше ничего не держало на старом мёртвом Кибертроне. А впереди ждала готовая пасть пред мощным наступлением механоидов Земля.

* * *

Больше всего на свете Саундвейв ценил тишину.

Голоса заполняли «Немезиду» нескончаемым шёпотом в темноте. Сотни их звучали, сливаясь в единый гул, в мириады зримых цветовых штрихов, размывающих, стирающих грань между личным и чужим. Чем они ближе, тем меньше остаётся от самого себя. Подобно рою скраплетов, они жалят, впиваются уколами переживаний и чувств, отравляя его собственное мировосприятие.

Саундвейв часто оставался в одиночестве на мостике «Немезиды». Через его нейросети проходили бесчисленные зетабайты бесценных данных, от его внимания не ускользало ни одно событие на корабле. Информация была логична. Предельно проста. Не имела мотивов, не умела страдать, не плела интриг, не испытывала сомнений. Информация бесцветна и потому — совершенна. Живые существа всегда окрашены — и оттого неизменно нарушают естественную гармонию ощущений того, кого не без причин считают самым одарённым телепатом Кибертрона.

Саундвейв любил тишину, но в его мире она царила редко. Так было всегда. Бесконечные голоса, от которых он отгораживался тщательно выстроенной стеной безукоризненного самоконтроля. Цвета чужих переживаний, искажающих первозданную, объективную реальность. Быстро меняющиеся, непостоянные, перетекающие из одного замутнённого состояния в другое, такое же мутное, состоящее из множества оттенков желания, горечи, счастья и злости… Голоса звучали. Звучали. Звучали.

Саундвейв видел мир таким, каким его не видел никто другой. Он видел мир каждого, слышал каждого — и оттого терял способность переживать самостоятельно, растворяясь в тех, кто его окружал.

Но Саундвейв хотя бы был честен. Он предпочитал молчать. Обет безмолвия, данный много тысяч лет назад, не будет в тягость тому, кто способен донести свою волю через одно прикосновение мысли. Для тех же, рядом с кем не хотелось ни на мгновение усиливать ментальное поле, всегда существовали голосовые записи или письменный чат. Но для избранных оставалось и нечто ещё более личное: его доверие. И те, кому Саундвейв доверял, могли в ответ верить в него безоговорочно.

Цвет Лорда Мегатрона, его суть и его ментальное звучание были лишены примесей. Ясность помыслов соответствовала поступкам, а намерение оставалось чистым и прямолинейным. Словно великий гроссмейстер — не только у белковых форм жизни существовали подобные шахматам игры, — Мегатрон перебирал в уме комбинации, просчитывал их и исполнял, вмешиваясь в заданный им ход событий лишь тогда, когда того требовала необходимость. Его ясная и чёткая целеустремлённость, его прирождённая мощь и способность увлечь за собой, заразить своим духом любого, даже не способного к такому же глубокому вчувствованию, не могла не вызывать восхищения у того, чьим миром являлись чужие переживания.

Саундвейв же был его безмолвной тенью, тем, кто верен до последней пульсации Искры. Лорд Мегатрон был невозможно ярким, яростно и неумолимо звучащим на телепатическом уровне. Он был величайшим, — и Саундвейв резонировал в унисон, жадно впитывая эту горячую ноту.

Но порой Саундвейв слишком сильно желал тишины.

Разве было удивительным то, что единственным идеалом для него оставался Шоквейв? Даже когда тот исчез. Даже когда Саундвейв принял возможность, что тот никогда уже не вернётся — единожды сделанный выбор оставался неизменным. Холодный, неприступный, пугающий многих учёный, чей эмоциональный фон настолько слаб, что рядом с ним телепат мог, наконец, различить собственные чувства и мысли, полностью, наглухо отделить себя от непрекращающегося, порой мучительного гула чужих роящихся голосов. Шоквейв был безоговорочно совершенен. Рядом с ним Саундвейв ощущал ту самую редкую тишину, которую ценил всей Искрой, находил покой, переставал быть впитывающей, пропускающей сквозь себя бесконечные потоки информации тенью.

Они, конечно же, поговорили после того, как Шоквейв вернулся. Не сразу, скудно, используя чат, потому что учёный отвергал телепатическое общение, когда они не были наедине, а возможности укрыться от посторонних оптик всё никак не предоставлялось: Саундвейв был нужен на мостике, а новый заместитель по научной работе напряжённо принимал дела и заново обустраивал лабораторию. Для десептиконов долг всегда стоял выше личных проблем и взаимного недопонимания.

Они поговорили. Кратко, формально, чётко. Шоквейв не спрашивал, но Саундвейв ощущал необходимость объясниться. За себя, за Лорда Мегатрона, за Старскрима, за те годы, что учёный и его помощница провели на пустой заброшенной планете. Выдержки из рапортов. Отчёты. Свидетельства очевидцев. Логически нельзя было предположить, что Шоквейв остался в живых. Проверить гипотезу, организовать возвращение спасательной экспедиции на Кибертрон мог лишь Лорд Мегатрон, как раз отлучившийся по делам и передавший полномочия Старскриму, который, естественно, имел свои причины для обоснованного отказа.

Десептиконам нужны эти ресурсы, которые были бы потрачены впустую на поиски корпуса испепелённого взрывом учёного.

И Саундвейв не смог что-либо предпринять.

Но сейчас, когда Шоквейв отправился за Найтингейл и за своим новым изобретением, готовый вернуться насовсем, Саундвейв не испытывал тревоги. На «Немезиде» царило дискомфортное оживление: страх и ненависть, мучительное ожидание и нервозность. Нет, он не мог полностью блокировать чужие чувства, но было нечто умиротворяющее в последней строке недавней переписки с Шоквейвом, которая оставалась в левом верхнем углу его поля зрения — просто так, чтобы изредка возвращаться и перечитывать, ощущая прекрасные отголоски холодного, стального спокойствия и уверенности.

Саундвейв сообщил, как всё происходило. Это был его способ попросить прощения.

Шоквейв ответил: «Твои аргументы логичны». Это был его способ прощать.

Телепатия, пусть и являлась причиной многих сложностей в жизни Саундвейва, также была и его силой. Чрезвычайно высокий самоконтроль, умение подавлять эмоции, даже способность предугадывать действия других мехов — вот что было вознаграждением за его непрерывные неудобства.

И всё же телепатическое восприятие не всегда приносило с собой негативные переживания. Встречались и редкие исключения.

Найтингейл всегда была полной противоположностью Шоквейва, еще задолго до того, как обрела своё новое имя: яркой, эмоциональной, чувствительной и открытой. Её мысли расстилались перед природным даром Саундвейва, будто на ладони. Её главный недостаток — чрезмерная чувствительность — при взаимодействии со способностями телепата, к их общему удивлению, не оставляла неприятного осадка. Всё было совсем иначе: даже слабое прикосновение к мыслям Соловья, когда та была хоть немного довольна, походила на погружение в реку чистой эйфории.

Если наедине с Шоквейвом связист мог оставаться собой, без угнетающих примесей чужой воли, то Найтингейл делала реальность телепата другой: менее настоящей, но намного более красочной и живой, даже если не всегда безоблачной.

Так, о возвращении учёного и его помощницы на борт «Немезиды» Саундвейв узнал ещё до того, как к нему на пульт поступили сведения об открывшемся обратном Мосте с Кибертрона. Если присутствие Шоквейва было подобно возникновению тёмного, лишённого окраса штиля среди бездонного океана цветов, то появление его безголосой ассистентки можно было сравнить лишь со взрывом атомного снаряда незамутнённого бирюзового восторга. Даже находясь в центре связи, в нескольких километрах от точки активации Моста, Саундвейв ощутил волны этого всплеска — удивления, бесхитростной радости и счастья Найтингейл.

Найтингейл вполне закономерно радовалась возвращению и присутствию рядом Создателя. Но даже если прямо сейчас её эмоции не омрачались обидой и непониманием, это не значило, что Саундвейв не задолжал объяснение… Нет, не так. Объяснения нужны были Шоквейву. У Найтингейл же стоило попросить прощения, даже если фемкон и не подумала бы об этом напомнить.

Эмоции Найтингейл были настолько яркими, насколько простыми и прямолинейными были её мысли. Чем проще, тем сильнее. Возможно, в этом явлении и заключалась причина захватывающей глубины её переживаний, а не только в повреждении процессора.

Или же именно оно в своё время привело этого кибертронца к краху.

«Саундвейв! — хоть Найтингейл и писала имя в чат, то, как она мысленно повторяла напечатанное, почти физически заглушало звон дополнительных манипуляторов, на которых она медленно, старательно и степенно подкрадывалась к нему со спины. — Саундвейв!»

«Найтингейл, — были вещи, которые не менялись, и это было хорошо. Вечный вынужденный чат. Яркие, почти осязаемые чувства. Саундвейв не оборачивался, позволяя фемкону подобраться ближе. Тоже своего рода игра — привычная, обыденная и умиротворяющая, будто не прошли годы вынужденной изоляции. — Всегда хотелось верить, что вы живы».

Именно так. Не мог верить, но хотел. Не мог спасти, даже попытаться что-то предпринять, но сохранял надежду. Эти оттенки смысловых интонаций понял бы Шоквейв, но учёный не нуждался в излишней сентиментальности. Однако Найтингейл, даже не прибегая к анализу фразы, могла напрямую воспринять стоящие за словами чувства, хотя и не была телепатом. И это тоже было хорошо.

Выждав несколько кликов, Саундвейв обернулся. Найтингейл возвышалась над ним, приподнявшись на второй паре рук, а её линия рта подозрительно дрожала.

«Саундвейв, — вновь написала она, мысленно пропевая это слово с обжигающе-синим искренним удовольствием, и расплылась в широченной улыбке, из-за которой края шва на её нижней челюсти немного разошлись в стороны. — Ты скучал. Ты скучал по нам! Не забыл!»

Чувства становились гуще, ярче, и теперь Саундвейв мог ощутить весь переливчатый спектр её ближайших намерений.

«Да, — просто согласился он. — Шоквейв знает. И ты теперь тоже знаешь».

Найтингейл совсем не походила на Шоквейва. Ей не нужны были холодные цифры, даты и инфографики. Чтобы простить, возможно, ей не нужно было даже чужого намерения, но Саундвейв всё же слегка, едва заметно телепатически коснулся её сознания, давая мимолётно почувствовать, что да, он помнил, скучал и хранил надежду, даже если знал, что надежда эта крайне беспочвенна. Извиняясь.

На его тёмной маске не отражалось ничего. Но прикосновения было достаточно, чтобы рассеянные от восторга мысли Найтингейл оформились в чёткую идею, которая сразу стала намерением, и чтобы фемкон сорвалась, обрушивая на высокого меха безудержный шквал огненно-лилового счастья и волнения. Объятие её было крепким и сдавливающим, хотя из-за разницы в размерах вряд ли могли причинить дискомфорт.

«Наконецтонаконецтонаконецто! — получив возможность прикоснуться к своему другу после столь долгого ожидания, Найтингейл совершенно потеряла контроль и выдержку, проявляя всю свою почти детскую натуру в близком контакте. — Теперь всё будет хорошо! Я буду тебя оберегать, и никто тебя не обидит! Так, как должно быть! Как всегда было!»

Саундвейв беззвучно провентилировал. От неловких, колючих и чересчур крепких объятий его защищала броня, а острое, обнажённое счастье не причиняло боли. Найтингейл. Всегда в чём-то немножко спарк. Слишком доверчива, не нужно искать объективную причину, почему стоит простить того, кто оставил их в беде, кто не помог вовремя. Не нужно убеждать и приводить логичные, уместные доводы. Она следует не за идеями, не за рассудком, а за личностями... и за велением своей изувеченной души.

И это в чём-то странно, непривычно и неправильно. Это совсем не то, что делал бы Шоквейв, что выбрал бы для себя сам Саундвейв. Но в то же время так — гораздо проще.

Это помогает заглушить застарелое чувство вины.

Связист протянул манипулятор и погладил Найтингейл по шлему — хорошая девочка. Не хотелось омрачать её радость, да и в присутствии столь счастливого существа трудно было концентрироваться на чём-либо реальном, обыденном, негативном.

«Спасибо, Найтингейл, — даже если он не нуждался в защите, даже если это за ней необходимо присматривать, эти обещания и эта детская, искренняя радость подкупали и грели. — С возвращением».

И его реальность вновь окрасилась рассветными красками чистой радости. Всё вновь было так, как должно. На своих местах.