Тишина стояла среди огромного, заросшего высокой травой поля. Оно простиралось так далеко, что стоя на втором этаже развливающегося здания, не видно было края далекого леса. Сейчас стоял конец августа, и трава медленно желтела под холодными лучами солнца. Город располагался вдали от Тишины, в сотнях километров несраспаханных полей, забытых целин и медленно захватывающего свободное пространство леса.
Когда здесь, в Тишине, была тюрьма, о ней до сих пор напоминали не вырванные временем кандалы из стен и вековые замки на дверях камер.
Сейчас здесь жили они — Сэм и двое оборвышей-семилеток Элли и Майкл. Он их не подбирал, они сами однажды пришли в Тишину, голодные, озлобленные и несчастные, и Сэму ничего другого не оставалось, как накормить их остатками своей пищи и обустроить спальню. Он специально старым, проржавевшим напильником срезал номер камеры, и в дальнейшем собирался спилить зубья замка, чтобы камера никогда больше саму себя не напоминала. Сейчас там рос плющ и закрывал остатки того, что детям по мнению Сэма видеть не следовало. Но они не обращали внимания на характерные для тюрьмы мелочи, и потихоньку оттаивали. Оба правда совсем не говорили, а когда хотели о чем-то попросить — мычали на своем детском языке и жестикулировали.
Тишина приняла их троих к себе ласково, каменные стены сохраняли прохладу летом, а все еще живая система отопления в левом крыле, согревала зимой. Приходилось правда все-таки Сэму выбираться в ближайшую деревню за инструментами. Сначала он, когда еще жил один, воровал медленно становившиеся ненужными никому топоры, молотки и гвозди, но потом, выучившись делать из веток разные красивые штуки, выручал за них немного денег и покупал сам. Но все инструменты медленно выходили из обихода людей на большой земле — все заменили огромные принтеры, печатавшие из сверхпрочного пластика все, что было нужно. Где-то далеко еще оставались нужными заводы, производящие детали для атомных электростанций — там все еще требовался металл, а все остальное медленно заменял пластик. Сэму стоило бы его ненавидеть, но у него было много других забот.