Конь

Саман встретил их необычной суетой. Кричали люди, метались по улицам, словно пытались сбежать из города. Но шагу за стены не делал ни один. В какой-то момент толпа перед Якимом и Ольгой расступилась, и она увидела: шестеро гвардейцев, кипенно-белые мундиры, золото и перламутр, бурая масть, низко посаженный хвост, ноги крепкие, тонкие, копыта прочные, немного выгнутый профиль. Узда — ледяная, такая, что Егоровне казалось: сделай она хоть полшага вперед, и застынет ледяной статуей. И венец: огненный, обжигающий.

И снова она почуяла: пожелай она, и город превратится в ледяную пустыню, промерзшую, разрушаемую северными ветрами…

Когда Егоровна очнулась, Анютка плакала у нее на руках, рядом голосили другие бабы. Ни одного мужика не осталось на улице. “Увели-и! — взвыл кто-то рядом с Егоровной. — На войну забрали-и!”

На секунду Егоровне помнилось: пахнуло холодом. Вой и плач вокруг прекратились, в ушах набатом прозвучало: “Такова королевская воля”.