В театре тишина. Ослепляет свет софитов. Любопытная девчушка, будто пташка, медленно приоткрывает бархатную кулису и внимает истории, долгой и древней. Страсть. Бессмертие. Нежить.
Скажите, госпожа, отчего твоя кожа бела, словно имперский шелк? Отчего в синих глазах твоих растворись сумерки, холодные и мятежные? Ты подобна розе, застывшей в хрустале: вечно будешь прекрасна и неувядаема. И вечно будет хранить твою тайну и сердце дева с желтыми от луны глазами.
Внимать чужой страсти, увидеть наваждение глазами влюбленной, утонуть в шелке и бархате старины – поклон переводчику и автору. Это мучительно, горячо и пьянит голову не хуже выдержанного в дубовых бочках вина.
Кулиса закрывается. Любопытная пташка со сломанной шеей безвольно лежит на подступах к истине. Серебрит луна, отражаясь в лисьих глазах защитника.
Скажите, госпожа, отчего твоя кожа бела, словно имперский шелк? Отчего в синих глазах твоих растворись сумерки, холодные и мятежные? Ты подобна розе, застывшей в хрустале: вечно будешь прекрасна и неувядаема. И вечно будет хранить твою тайну и сердце дева с желтыми от луны глазами.
Внимать чужой страсти, увидеть наваждение глазами влюбленной, утонуть в шелке и бархате старины – поклон переводчику и автору. Это мучительно, горячо и пьянит голову не хуже выдержанного в дубовых бочках вина.
Кулиса закрывается. Любопытная пташка со сломанной шеей безвольно лежит на подступах к истине. Серебрит луна, отражаясь в лисьих глазах защитника.