— Не надо... прошу... — простонал Люциус.

Тень, нависшая над ним, зашипела:

— Предателей я никогда не прощаю! Круцио!

Судороги боли пронзили тело лорда Малфоя. Он визжал, извивался, чувствуя себя разрушенным. Десять лет назад — именитый олигарх, умудрившийся приписать себе аристократическое происхождение. Сегодня — кусок грязи.

Шокирующее падение из князей в грязь. Резкий поворот в жизни. Почему этот поворот произошел?

Он тайно помогал Дамблдору, но тот сдал крысу в камеру пыток. Гадкий, бессердечный старик! Люциус вспоминал о нем с жгучей безумной ошалевшей ненавистью.

Сокрушенная психика давала ему возможность терпеть боль, но с каждым разом, по мере того, как Лорд поглощал магию грязнокровок, его Круциатус становился все сильней.

— Мой господин! Я больше вас никогда не предам, — сказал Люциус, корчась на полу.

— Мерзкое животное, грязная кровь. Крыс не прощают! У вас, Малфоев, крысятничество, очевидно, в крови. Ты плешивая крыса! Даже мне, владыке зла, плохо на тебя смотреть.

День за днем, ночь за ночью.

Вечная боль... Мучения в багровых тонах, ад земной. Глаза Люциуса пустели, половину времени он валялся без сознания...

Его повелитель не имел никакой жалости.

Он пытал его волшебными, маггловскими способами.

— Я никогда не повторяюсь, — говорил он ему в бытность Люциуса пожирателем смерти.

Что ж, теперь "лорд" Малфой испытал это на себе.

Перед заточением Люциуса превратили в сквиба. Лорд заставлял его лизать ему ноги. Каждый день он запихивал ему по иголке под ногти и делал надрез на спине. Постепенно, ногти стали похожи на игольницу, спина — на непонятное месиво. Затем он начал каждую неделю отрубать ему по пальцу. Наконец, он отрубил ему руки и ноги. В перерывах между сеансами пыток Люциус сидел в кромешной темноте. Тюремщики кормили его витаминизированной кашей без масла и соли, и водой.

Люциус превратился в лишенную конечностей куклу...


* * *

Наконец, настал тот самый день.

— Авада Кедавра!

Различий между телом десять минут назад и этим трупом почти не было. Волдеморт пнул его в череп и сказал:

— Инсендио!