Он ошибся по всем пунктам. Шпиндель, по крайней мере, умер, зная, что Мишель его любит.

Челси умерла, полагая, что мне попросту наплевать.

Прошло два года, если не больше, и хотя время от времени мы поддерживали связь, во плоти так и не встретились с того дня, как она ушла. А потом Челси воззвала ко мне из оортовых глубин, сбросила в накладки срочное голосовое письмо: «Лебедь. Позвони, пожалуйста, СЕЙЧАС ЖЕ. Это важно».

Впервые, сколько я её помнил, она отключила видеосигнал.

Я понимал, что это важно. Даже без картинки догадывался, дело скверно, так как картинки не было, и понимал, что все еще хуже, по обертонам ее голоса. Предугадывал летальный исход.

Уже позднее я выяснил, что она попала под перекрестный огонь. Реалисты засеяли бостонские катакомбы штаммом фибродисплазии — несложный тюнинг, одноцелевой ретровирус, служивший одновременно террористическим оружием и ироническим парафразом стылой недвижности обитателей Небес. Вирус переписывал регуляторные гены, управляющие остеогенезом, в четвертой хромосоме, и сооружал метаболический обход из трех локусов семнадцатой.

Челси начала отращивать себе новый скелет. Суставы окостеневали на пятнадцатом часу после заражения, связки и сухожилия — на двадцатом. К этому моменту врачи перешли к клеточному голоданию, пытаясь замедлить развитие вируса, лишив его метаболитов, но они лишь оттягивали неизбежное, притом ненадолго. На двадцать третьем часу в камень превращалась уже поперечно-полосатая мускулатура.

Это я выяснил не сразу, так как не перезвонил. Мне и не требовалось знать подробностей. Я по голосу понял, что Челси умирает. Очевидно, она хотела попрощаться.

А я не мог заговорить с ней, сначала хотел узнать, как это правильно делается.

Я несколько часов прочесывал ноосферу в поисках прецедентов. Способов умирать — избыток; я нашел миллионы описаний, касающихся этикета. Последние слова, последние обеты, подробные инструкции для расстающихся навеки. Паллиативная нейрофармакология.

Подробные, растянутые сцены смерти в популярной литературе. Я просеял все, выставил дюжину передовых фильтров, отделяющих зерна от плевел.

Когда она позвонила снова, новость уже распространилась: вспышка голем-вируса раскаленной иглой пронзила сердце Бостона. Противоэпидемические меры эффективны. Небеса в безопасности. Ожидаются незначительные жертвы. Имена пострадавших не разглашаются до того, как будут извещены родственники.

А я все еще не нашел принципов, закономерностей; у меня на руках были только отдельные случаи. Завещания и заветы; беседы самоубийц со своими спасателями; дневники, извлеченные с треснувших подводных лодок или мест лунных аварий. Записи мемуаров, исповеди на смертном одре, нисходящие к прямой линии ЭКГ. Расшифровки записей «черных ящиков» с обреченных звездолетов и падающих космических лифтов, завершавшиеся огнем и радиошумом. Все — уместно. Все — бесполезно. Ничего о ней.

Она позвонила снова, и снова экран был пуст, а я все не отвечал.

Но на последнем звонке она не стала избавлять меня от кошмара.

Ее устроили как можно удобнее. Гелевый матрац прогибался под каждый выверт сустава, под каждую прорастающую шпору. Ее не оставили страдать.

Шея выгнулась вниз и вбок, заставляя бесконечно смотреть на скрюченную лапу, когда-то служившую правой рукой. Костяшки распухли до размеров грецкого ореха. Кожу на плечах и предплечьях растягивали пластины и усы эктопической костной ткани, ребра тонули в массе загипсованной плоти.

Движение становилось собственным худшим врагом. «Голем» карал малейшие спазмы, провоцируя рост костной ткани на всех сочленениях и поверхностях, сговорившихся шевельнуться. Каждый шарнир и каждая муфта приобретали невозобновимый запас гибкости, высеченный в камне; и каждое движение истощало счет. Тело понемногу костенело. К тому моменту, когда Челси позволила мне глянуть на нее, степени ее свободы почти исчерпались.

— Л'бедь, — пробормотала она. — Знаю, ты там.

Её челюсти застыли полуоткрытыми; язык, похоже, отнимался с каждым словом. В камеру она не смотрела. Не могла.

— Я, ктся, знаю, почему ты не отв'тил. Ппробью н… н'принимать к сердцу.

Десять тысяч последних прощаний выстроились передо мной, еще миллион стоял за плечом. И что мне было делать — выбрать одно наугад? Сшить из них лоскутный саван? Все эти слова предназначались другим людям. Подсунуть их Челси значило свести к штампам, к затертым банальностям. К оскорблениям.

— Х'чу сказать — не огорчайся. Я знаю, ты… не в'новат. Ты б 'тветил, если мог.

И сказал бы… что? Что сказать женщине, умирающей у тебя на глазах в ускоренном режиме?

— Просто пытаюсь д'стучтьсь, п'нимаешь?.. Н'чего не м'гу п'делать…

Хотя описанные события в целом точны, подробности нескольких смертей были объединены в драматических целях.

— П'жлста? Токо… поговори со мной, Лебя…

Я мечтал об этом больше всего на свете.

— Сири, я… просто…

И столько времени потратил на то, чтобы понять — как.

— Забудь, — просипела она и отключила связь.

Я прошептал что-то в мертвый воздух. Даже не помню, что.

Я очень хотел с ней поговорить.

Просто не нашел подходящего алгоритма.