#семейное #in_memoriam #бабушка #магломуары
В серванте стоит кружка. Белая, с золотым ободком и незабудками. На кружке написано «Бабушка». Это мой не слишком оригинальный подарок на какой-то из бабушкиных дней рождения. Кружка стоит на полке ровно 13 лет.

У бабушки была трудная, страшная судьба. Ей досталось столько горя, что с избытком хватило бы человек на пятьдесят. Она не сломалась, не согнулась, никогда не жаловалась. В ней была спокойная царственность королевы-матери. Но нам, бессердечным и эгоистичным внукам, не было до этого никакого дела. Мы любили нашу бабушку просто за то, что она была. За то, что был дом, в котором все собирались каждое воскресенье за большим столом. Там всегда было чисто и уютно. Туда можно было без предупреждения притащить подружку, и бабушка невозмутимо спрашивала, будем ли мы обедать. Там справляли свадьбы, юбилеи и поминки. И никогда в крохотной полуторке не бывало тесно, даже если танцевали 30 человек:)

Я смотрю на фотографии с тех праздников: шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, девяностые, нулевые… По несколько снимков в год. Меняется мода, обои, мебель. Вырастают дети, обзаводятся своими детьми, стареют… Но в центре фотографии всегда бабушка. В красивом платье с брошкой, с неизменной гребенкой в волосах. Наверное, она тоже старела. Но я увидела это только за несколько месяцев до её смерти. Увидела и испугалась. Мы привыкли, что бабушка будет жить вечно. И мы будем приводить к ней своих детей, и их детей, и детей их детей…

Бабушку любили за то, что она была нашей бабушкой. Нам, внукам и правнукам, казалось совершенно непонятным, что бабушку можно за что-то ругать или ссориться с ней. Можно было просто обнять, улыбнуться, поцеловать. Все, что делала бабушка, было таким… бабушкиным.

Она была крымской немкой. На немецком молилась, ругалась и считала. Некоторые слова она произносила с другим ударением («чУлки»), а другие и вовсе на немецком, с русскими окончаниями («Х’осы»). Ее было интересно слушать. Она рассказывала увлекательные истории и пела протяжные украинские песни.
Еще в ранней молодости она почти полностью оглохла. На пару десятков лет ей сумели подобрать аппарат. Она его не любила, надевала редко, но любила звонить нам по телефону, неизменно заканчивая разговор фразой: «Ну, я все равно ничего не слышу».
Бабушка любила и уважала всех без исключения зятьев (настоящих и прошлых) и мужей внучек и правнучек (фигзнат, как они правильно называются). Никогда не сказала ни об одном из них плохого слова. Даже о тех, о ком стоило.

До последнего дня бабушка сохраняла интерес к жизни. Смотрела телевизор, читала газеты. После 90 лет она начала немного фантазировать. Впрочем теперь, приходится признать, что фантазии эти оказались едва ли не пророческими. Но тогда мы просто кивали, обнимали, целовали и переводили разговор на другое. И бабушка оставалась бабушкой.

Пресловутый «стакан воды в старости», над которым так весело выходит смеяться некоторым блоговчанам, в моем случае осуществился буквально. Бабушка вызвала меня, когда почувствовала себя плохо. Она решила, что это высокое давление, приняла таблетки. А нужно было давление поднимать. Скорая, капельницы, аритмия, острая сердечная недостаточность. Бабушка не причитала, не жаловалась, не «превозмогала». Она знала, что умирает. Когда прибежала с работы младшая дочь, моя тетушка, ей было не до меня. «Перекрести ее и иди», – скомандовала она. Она была врачом. И я послушалась. По дороге домой я поняла, что впервые за все годы не обняла и не поцеловала бабушку на прощание. В четыре утра ее не стало.

Ей было 94 года. Он была самой лучшей.

Я скучаю по ней.