— Благодарю, — облегчённо выдохнул я, когда лекарь отступил, закончив работу. Не стану лживо хорохориться — днями напролёт выносить жуткую боль я не умел, часто кривясь в лице и отборно ругаясь душой. И поскольку на момент встречи с ящером мои немногочисленные запасы бинтов и лечебных трав, которые ещё приготовить нужно, уже в большинстве своём себя исчерпали, долгожданная помощь эльфийской медицины в этот раз показалась мне ещё более чудодейственной, чем обычно.

— Не верится, что ты более не в состоянии расправиться с простым ящером без серьёзных ранений… — шутливый тон, с незапамятных времён ставший мне родным, вынудил лениво обернуться.

В дверях показался Элронд. Пропустивший владыку лекарь поспешил откланяться, и я остался с хозяином Раздола один на один, вперив в того ироничный взгляд. Его же взор сполна выдавал радость Элронда нашей встрече, которую я непременно разделю с ним, как только оправдаюсь за шуточное, но столь ущемляющее мою гордость замечание.

— Я плохо спал накануне схватки. Да будет тебе известно, что гномий храп мало располагает к отдыху.

Ну вот, баланс восстановлен. Естественно, ничего злорадного за словами мудрого эльфа не скрывалось, однако ни одну словесную схватку я не уступал Элронду без должного сопротивления исключительно из принципа. Он и без того больно часто бывал прав.

Эльф привычной бесшумной поступью углубился в комнату, прикрыв за собою высокую резную дверь, которых в Ривенделле было не так много, как могло бы быть — лишь отдельные покои да комнаты врачевателей располагали дверьми, хотя и те были без замков; подобной деталью обитатели долины словно невзначай подчёркивали свою дружелюбность и открытость всякой живой душе, ищущей приюта в их краях.

Элронд опустился на стоящий напротив стул:
— Признаюсь, я был немало удивлён, узнав о твоём присутствии и, тем более, о твоём сотрудничестве с гномами.

— Я давно не давал о себе знать — решил, что обычным появлением разочарую тебя.

Мужчина усмехнулся, а я окончательно убедился в том, что, очевидно, не увильну от допроса.

— Гэндальф всё оттачивает мастерство убеждения?

— Если бы! Куда уж ему ещё расти? — теперь же шире улыбнулся я, в подтверждение своих слов добавив: — Я пытался сопротивляться, однако на сей раз продержался всего пару часов.

— Тебе ведь известно, насколько опасную прогулку вы затеяли?

— Осмелюсь заметить, что это очевидно, мой друг. И очевидно для каждого участника этого любительского похода на другой конец Средиземья.

— Вашему бесстрашию можно лишь посочувствовать, — эльф вынудил было меня возражать, но не дал и начать. — Однако меня больше беспокоит судьба людей, непричастных к вашим затеям.

— Эсгарот… — ладонь сама потянулась к внезапно надавившей на череп переносице. — Боишься, что мы разбудим зверя.

— Я почти в этом уверен.

Элронд спокойно выдержал мой взор, резко пронзивший его необоснованной злостью и раздражением, заговорив снова:
— Ты лучше меня знаешь, чем опасна слепая надежда. Змеи не гниют на горах золота за неполную сотню лет.

— Я и не жду, что Смауг подохнет сам, Элронд, — хмуро отозвался я. — Я и с Митрандиром-то не согласен в том, будто змей дремлет: ты совершенно прав, для глубокой непробудной спячки им мало и ста лет. Потому я и иду с ними, я же охотник.
....
— Неужели считаешь, что не справлюсь? — виски, подобно переносице, неприятно сдавило, вынуждая нахмуриться вновь. А мудрый эльф не отвечал, всё изучая меня взглядом и усиливая мою волнующую головную боль.

— Элронд, — позвал я снова. — Элронд, ты в меня не веришь?

— Не то чтобы, — наконец молвил владыка Раздола. — Однако не принимаю и твоей уверенности в собственных силах. Мне понятны причины, удерживающие тебя дома все эти годы, понятна и сила мотива, что тянет тебя на сей безумный риск и скрашивает твои дни в компании чужих тебе существ. Но мне трудно представить, будто ты не осознаёшь, сколько потерь и ужасов ожидает наш мир, если чаша ваших проигрышей опустится ниже чаши ваших побед.

— Чаша проигрышей, чаша побед… Мастер ты украшать, Элронд, мастер… А суть-то твоих слов проста: наша неудача выльется огнём и кровью на невинный Эсгарот, а, возможно, прольётся и много дальше.

Я не дурак. Не дурак и Гэндальф. Однако всякому, кто глянет на чужую затею со стороны, извечно голову мучают мысли о несчастьях поражения, а подумали бы лучше о счастливом триумфе…
Этими соображениями я и поделился с Элрондом, проговорим с ним с час о стратегической важности Эребора, о крепчании гномьего духа и народа в целом, о возрастущей возможности заселения Дейла, о том, как воспрянет духом и задышит новой жизнью весь северо-восток в случае нашей победы. Не затронул я лишь тему несметных богатств, поскольку знал, что для Элронда, как и для меня самого, данная деталь не имеет особой значимости. Знал я и то, что владыка способен был много дольше рассуждать со мною о другой стороне медали — о провале сего приключения, но я не позволил ему сделать и попытки: во-первых, все ужасы со всех аспектов мне и так были известны, а во-вторых, ни моего решения, ни решения Серого мага их обсуждение не изменит.
Я сменил тему, и мы покинули покои лекаря, направившись в сады.

— Где эта девка шатается? — недовольно проворчал Двалин, глянув вниз с широкого балкона. Мало того, что охотница так нелепо их оставила, так и к ужину сия чудная женщина не соизволила показаться…

Не то чтобы Двалина беспокоило своевременное питание или здоровый сон этой непредсказуемой бестии, однако нормальное расположение духа Торина, и без того пошатнувшееся благодаря недавним сюрпризам Серого колдуна, верного друга беспокоило неустанно. Дубощит имел скверную, по мнению Двалина, особенность впадать в глубокую, омрачняющую его лик задумчивость при любой нестыковке с его планами. Винить его за подобное было бы глупо: вспоминая украдкой Траина, а чаще самого Трора, младший сын Фундина лишь яснее понимал, что детальная переплавка мозгов по всякому, даже мелкому поводу в этой семейке — обычное дело. Но несмотря ни на что, Двалин всегда прилагал все усилия, дабы старый друг не поседел и не выжил из ума раньше глубокой старости.
Однако с появлением в их компании охотницы данная миссия даётся гному всё труднее и труднее. Вот и сейчас, после вольного отклонения от их маршрута, Рэйну до сих пор нигде не было видно, что явно беспокоило Дубощита, вот уже как час назад хмуро отправившегося топтаться по эльфийским садам.

— Не думаю, что вежливо так упоминать о даме, брат, — упрекающе взглянув на родственника исподлобья, своим привычно спокойным голосом заметил старший сын Фундина, сидящий на табурете подле чересчур высоких балюстрад. Балин, по привычке своей, словно бы сторожил границы выбранного для привала места, а точнее — предоставленных им покоев, сидя поодаль ото всех и безмятежно раскуривая трубку.

— Какая эта, забери меня Аулэ, дама?! Ты эту девчонку вообще слышал? — открыто возмутился младший брат, желчно хмыкнув: — Мнит себя мужиком…

— У каждого из нас свои секреты, брат. И мы не вправе судить других за их особенности.

И потому натура их спутницы не представляла для Балина особого секрета.

Ещё в первые дни их путешествия, во время короткой остановки в самой первой таверне, старший сын Фундина без труда увидел то, что другим и заметить-то в голову не взбредёт. Госпожа охотница даже смотрит не как простой солдат; её свобода в словах и смелость в точке зрения, её манера речи и решительность поступков, для которых Рэйне явно не нужно ничьё одобрение, просто кричат о том, что разрешения охотница привыкла давать, а не просить.
Балину знакомы эти неизменные отличительные черты: сомнения насчёт сущности их новой знакомой мудрый гном оставил далеко за пределами Ривенделла. Хорошей подсказкой служили и младшие члены компании, вернее, самый младший из них поначалу, а с недавней поры — с глупой беспричинной драки — и его старший брат. Ведь разве что слепой мог не заметить, как осторожно и сдержанно стал обходиться с девушкой младший племянник Дубощита и как присоединился к его возросшему любопытству старший. Сам Торин мог и не отставать от бывшего советника, коли бы был рассудительнее и не дурил сам себе голову обидами и напыщенной оскорблённостью… Естественно, эти мысли Балин высказывать другу не спешит, ровно как и соображения по поводу Рэйны, отдавая предпочтение роли тихо посмеивающегося себе в усы наблюдающего.

Пусть я их и расслышал, шаги Эрестора даже для походки эльфа всегда были чересчур тихими, неизменно закрепив в моём сознании за этим эльфом простейшую ассоциацию, позже переросшую в прозвище; и его волосы цвета вороньего крыла никогда не мешали мне нарекать Эрестора лисом. Мысленно нарекать.

— Какой спокойный вечер… — подобным образом он всякий раз начинал диалог, в извечной своей манере усаживаясь рядом без приглашения.

— Спокойный, тихий, звёздный, лунный, ясный, душный, дивный, ласковый, томный… И ещё с тысячу навязанных тобою слов, которых я предпочёл бы не слышать.

— Я счастлив, что общество этих суровых невежд ничуть тебя не изменило — ты всё так же холодна и прелестна.

Пожалуй, больше его липкой навязчивости я не любил лишь его скользкие комплименты. Скользкие из-за тона его голоса, протяжного и ехидно-горького.

— Прошу, уйди. Я мечтаю о безмолвном вечере с тех пор, как начался наш поход…

Комментировать подобранное Эрестором словосочетание для едкой замены слову «гномы» я не стал, ибо, к сожалению, отчасти он был прав — услужливыми знатоками приличий горных жителей точно не назовёшь. Но осадок на сердце моём остался всё же в тот вечер.

Ответа на свою просьбу я не получил, однако покинуть меня эльф также не соизволил. Вместо этого ушей коснулось лишь лёгкое шуршание, и я рефлекторно повернул голову, о чём тут же пожалел, увидев лицо Эрестора совсем близко от кончика собственного носа. По спине острыми иглами прошлась сковывающая паника, чем он, очевидно, умело воспользовался: мужчина просунул ладонь за мой затылок прежде, чем я успел в ужасе от него отшатнуться. То было мгновение, не позволяющее запомнить ни вкуса, ни изгиба чужих губ, ибо оно оказалось спасительно коротким — моя рука, с трудом вырванная из его хватки, метнулась к рукояти кинжала за поясом. Заточенное лезвие мигом возобновило былое расстояние меж нами, однако теперь меня пробирало желаниями плеваться, вонзить кинжал по рукоятку в его гортань и желанием оказаться как можно дальше от этой скамьи.
Впрочем, в последнем я себе не отказал, уже через пару секунд отшатнувшись от придавленного к спинке скамьи эльфа.

Мне трудно представить свой тогдашний вид и даже взгляд: я был разгневан, озадачен, смущён и даже унижен… Но более всего, конечно, разгневан. Взор Эрестора же был до жуткого спокоен и в полной мере отражал его непристойное довольство полученной картиной в лице моей взъерошенности, злости и откровенного испуга.
Помню, слов я не нашёл, как и действий лучше, чем быстрый шаг в противоположную сторону.